Текст книги "Книга жизни (сборник)"

В.И. Авдеев
Книга жизни

Благое намерение

У Вероники Семеновны не было детей. Нет, она не страдала бесплодием, просто в свое время по молодости лет не захотела обременять себе жизнь.

И на то была причина, казавшаяся в те годы основательной. Вероника была старшей в семье, и на нее ложились все хлопоты по уходу за двумя младшими братьями и сестренкой – мать после смерти мужа почти не бывала дома, пласталась на двух работах. Сразу после десятилетки пришлось идти работать и Веронике. И лишь через четыре года, когда закончила школу сестра Лида, Вероника передала ей заботу о братьях и уехала поступать в институт. Справедливости ради, надо сказать, что прежде чем уехать, она уговаривала поступать в институт Лиду, но той и в школе все давалось с трудом, она и слышать не хотела ни о какой учебе.

Вероника была миловидной, статной девушкой, и не один мужчина предлагал ей руку и сердце, но она не спешила надевать семейный хомут. Ей хотелось жить, жить беззаботно, наверстать «потерянные» годы, когда подружки шли в кино или на танцы, а она была вынуждена сидеть дома с братьями и сестрой.

Конечно, не всегда удавалось уберечься, два раза «подзалетела», сначала от однокурсника, потом уже закончив институт. Каждый раз долго думала, взвешивала, все боялась, что сделав аборт, больше не сможет рожать. Боялась… Но свобода была дороже, и рисковала.

Мужчины, с которыми она встречалась, женились, обзаводились детьми, и, иногда встретив их, потолстевших, полинявших, Вероника убеждалась, что поступает правильно, оставаясь свободной.

А после тридцати трех все чаще стала вспоминать детство, сестру, братишек, не теперешних, повзрослевших, а тех, из детства. И казалось, что это было самое счастливое время, и захотелось своего ребенка, но не было в то время рядом человека, от которого она пожелала бы забеременеть.

Пока собиралась – стукнуло тридцать семь, и пришла боязнь, что рожать уже поздно. Конечно, рожают и в пятьдесят, но не в первый же раз. Вдруг родится неполноценный.

В сомнениях прошло еще два года, и тогда твердо решила: рожать не будет. Брать грудного «отказника» тоже не будет, может, у него какая-нибудь наследственная болезнь, сколько она таких историй слышала. Если и возьмет, то уже сформировавшегося ребенка, чтоб было видно, что от него можно ожидать. К тому же с этим проблемы не предвиделось, лучшая подруга Альбина год назад стала директором детского дома и все это время только и говорила Веронике, какие хорошие дети там есть. Альбина и новшество ввела, разрешала брать воспитанников, с их согласия, конечно, из детдома недели на две-три, а то и на месяц. Чтобы дать взрослым приглядеться поближе к ребятишкам, глядишь, кто-то и усыновит понравившегося.

Дети с радостью соглашались ехать в ту или иную семью погостить и после возвращения еще долго рассказывали, что видели, делали, ели…

И когда Вероника намекнула Альбине, что подумывает о дочери, но такой, чтоб уже ходила в школу, та радостно воскликнула:

– Молодец! – и тут же предложила: – У меня есть две девочки, обеим по одиннадцать лет, такие красавицы, такие умницы. И родители у них были хорошие. У Светы разбились в автокатастрофе, а родственники взять ее не захотели. У Маши была только мама. Умерла. Конечно, где-то, наверное, родня есть, но Маша не помнит, чтоб мать говорила о них. Бери обеих, не пожалеешь, такие будут у тебя помощницы, и шить, и варить умеют, и в квартире приберутся…

– Мне двух не надо. Я хочу, чтоб рядом со мной была не просто дочь, но и подруга, чтоб я не только могла о ней заботиться, но и поделиться секретами, поговорить. Ну, ты понимаешь…

– Хорошо, одну так одну, но пригласи в гости обеих, пусть поживут у тебя с месяц. Посмотришь, кто тебе ближе, кого удочерить. Я, если бы не было своих, взяла бы и Свету, и Машу, такие девочки хорошие, никогда слова плохого не скажут.

– Мне бы забрать их в пятницу вечером, за субботу-воскресенье познакомились бы поближе, показала бы им, что и где лежит. Им же днем без меня придется хозяйничать. Ты поговори с ними заранее, вдруг откажутся.

– Да ты что, ребятишки всегда идут с удовольствием. А поговорить… Конечно, побеседую перед этим. Да девочкам, собственно, нечего и говорить, они сами кого угодно научат, как себя вести.

Альбина не преувеличивала, расхваливая Свету и Машу, поступили они в детдом почти в одно и то же время, поначалу часто плакали, и то ли горе их соединило, то ли нашлось что-то общее, но только девочки постоянно держались вместе. Погостить у Вероники подружки, конечно, согласились. Альбина не преминула похвалить их будущую хозяйку и под конец не вытерпела, хоть они и договорились с Вероникой ничего заранее девочкам не говорить:

– А еще хочу предупредить, та, которая понравится Веронике Семеновне, останется у нее жить.

Подружки разом поскучнели, запереминались, и Света жалобно сказала:

– Альбина Петровна, может, мы не поедем? – у Светы на глаза навернулись слезы. – Мы хотим быть вместе всегда.

– А может, нас тетенька обеих возьмет? – робко спросила Маша.

– Нет, дорогуши, – обняла девочек Альбина и прижала к себе. – Веронике Семеновне нужна только одна. И погостить у нее надо, ведь та, которую она выберет, не уедет из города, и к ней можно будет ходить в гости и по-прежнему дружить. А там, глядишь, удочерит и другую… Надо воспользоваться моментом… – Альбина постепенно успокоила подружек и уговорила ехать в гости к Веронике.

И в пятницу Вероника заехала за девочками. И сразу же своей красотой, манерой держаться, красивой одеждой поразила подружек. А еще прекрасной машиной и тем, что сама вела ее. Но окончательно девочки были покорены, когда вошли в ее шикарную квартиру. Это было, как в сказке, и одна из них могла остаться здесь навсегда. И это желание остаться усиливалось с каждым часом, мылись ли они в роскошной ванной или сидели за богато накрытым столом.

Назавтра пошли по магазинам, и Вероника Семеновна купила им туфли и по красивому платью. Сходили затем в кино, в кафе поели мороженого, в общем, все было прекрасно. Но ничто не могло сравниться с самой Вероникой Семеновной, рядом с ней было так хорошо и спокойно, что когда в воскресенье она спросила, нравится ли им у нее, подружки не удержались и разом обняли ее. И не видели, как Вероника смахнула с ресниц слезы, и не знали, о чем она подумала. А подумала Вероника о том, что, наверное, удочерит обеих девочек.

В понедельник утром Вероника ушла на работу, а девочки остались «хозяйничать». Сначала хорошенько осмотрели квартиру, перенюхали все духи, кремы, шампуни, перетрогали все платья… Потом немного поглядели телевизор, и Маша занялась уборкой, а Света, хотя даже не подошло время обеда, начала перебирать рис, чтобы на ужин приготовить плов с курицей. Она сама вчера вызвалась это сделать, и Вероника Семеновна согласилась.

К вечеру в квартире трудно было бы найти пылинку, а из кухни струился, проникая в комнаты, аромат плова. Довольные собой подружки заняли позицию на балконе – ждали хозяйку.

И только ее машина въехала во двор, сердца у девчонок замерли – глянет ли Вероника Семеновна на балкон, махнет ли им рукой? И когда она проделала это, подружки аж подпрыгнули от радости и замахали в ответ.

Дверь открыли заранее… Надо сказать, все эти незначительные мелочи, не замечаемые детьми, живущими с родителями, имели для Светы и Маши особый смысл. И то, что они оставались в квартире «хозяйничать», и то, что Вероника Семеновна махнула им – значит, думала о них, и вот то, что они открывают дверь как бы своей квартиры, было так ново и приятно. А еще так хорошо прислушиваться к шагам поднимающейся Вероники Семеновны. Но когда она вошла, девочки не знали, что делать, стояли, неловко улыбаясь, но Вероника Семеновна со словами:

– Здравствуйте, хозяюшки! Как вы тут без меня? – раскрыла для объятий руки, и подружки тут же крепко прильнули к ставшему им таким родным человеку.

Вероника Семеновна, конечно, похвалила за чистоту в квартире, но особенной похвалы удостоилась Света за «вкуснейший» плов, Вероника Семеновна подробно расспросила Свету, как она его готовила. Заодно Света перечислила все, что она умеет. И на какое-то время Маша осталась без внимания хозяйки, на какое-то время оказалась лишней, ненужной в этой прекрасной квартире. И завистью к Свете, тревогой наполнилась душа.

После ужина телевизор включать не стали. Вероника Семеновна, устроившись с девочками на диване, спрашивала, какие книги они прочитали, кто из писателей им больше нравится. И тут Света снова завладела вниманием хозяйки, так как Маша читать не любила. И сейчас Маша жалела, что ничего не знает о тех книгах, о которых с таким увлечением рассказывает Света. И вновь позавидовала ей. И стало страшно от одной мысли, что она вернется в детдом, а Света останется здесь, в этой роскошной квартире, и Вероника Семеновна будет звать ее дочкой.

Засиделись допоздна, Вероника Семеновна рассказывала о себе, о своем детстве, о своей семье, и от этого стала еще ближе, родней.

Хоть и легли поздно, Вероника никак не могла уснуть, она уже решила, что обязательно удочерит обеих девочек, но скажет им об этом позже – сделает сюрприз. Вероника представляла, как они будут жить втроем, как на следующее лето поедут отдыхать к морю, будут ходить вместе в театр или читать вечерами вслух интересные книги – зимой, когда за окном мороз, хорошо сидеть на диване, закутавшись в плед, и говорить с близкими людьми… Вероника не знала, что девочкам известно об ее желании удочерить лишь одну из них.

Света тоже не спала, днем она переживала – боялась, что плов не получится вкусным, а вечером переволновалась еще больше от похвалы хозяйки. И где-то в тайниках души появилась мысль, может быть, она станет дочерью Вероники Семеновны, но это радостная мысль омрачалась другой. А как же Маша?

Не спала и Маша, она плакала тихо, почти без слез… Лучше бы они совсем не поехали к Веронике Семеновне.

Утром вставали вместе с хозяйкой, хотя Вероника Семеновна и предлагала им поспать подольше. Но какой может быть сон, когда так приятно посидеть за столом семьей, а потом проводить Веронику Семеновну до двери и бежать на балкон, посмотреть, как она сядет в машину, и помахать ей вслед.

Подождали, пока машина выедет со двора, и тут на соседний балкон вышел в одних плавках белоголовый парнишка их возраста, почесал одно место и, только тут увидев девчонок, согнувшись, убежал. Подружки тоже кинулись в комнату и, хохоча, повалились на диван.

Затем посмотрели телевизор и стали собираться в магазин, Вероника Семеновна дала им целый список того, что требовалось купить. Если во многих семьях ходьба в магазин является для детей обременительной обязанностью, то для Светы и Маши, наоборот, это было еще одним доказательством, что они в семье.

Вышли из квартиры и чуть не столкнулись с парнишкой, что стоял на соседнем балконе, парнишка смутился, но строго спросил:

– Вы что, здесь жить будете или в гости приехали?

– В гости.

– В магазин идете? Я покажу вам короткую дорогу. Зовут меня Олег.

– А нас Света и Маша.

С Олегом было легко и просто, словно знали его давным-давно, и в магазин вошли уже друзьями.

Ох, какое счастье ходить по магазину, выбирать продукты для дома и не спеша складывать в тележку…

И вот, глядя, как Света рассчитывается с кассиршей, Маша почувствовала, как в ней снова проснулась забытая было утром ревность, тревога – что с Вероникой Семеновной останется Света, а не она, и неприязненное чувство к подружке шевельнулось в ней.

Весь обратный путь Маша только об этом и думала и совсем не слушала словоохотливого Олега.

После обеда девочки прибрались в квартире, и Света приступила к варке вегетарианского борща с фасолью, она вчера поговорила об этом с Вероникой Семеновной, и та сказала, что с удовольствием его попробует. Маша тоже умела готовить такой борщ – их обеих научила повариха детдома тетя Настя, но Светка вечно лезет вперед…

Маша походила по квартире, заглянула в платяной шкаф, примерила, прижимая к груди, платья и выбрала черное. Надела, покрутилась перед зеркалом и крикнула:

– Светка, иди, посмотри.

– Сейчас, – Света вошла в комнату, и Маша, приподнимая подол платья, сделала небольшой поклон:

– Погляди, кака интересна мадама.

И обе расхохотались. Потом Света убежала на кухню, а Маша подошла к окну и сразу заметила белоголового Олега… Как хорошо было бы остаться здесь, после школы поступила бы в институт, дружила бы с Олегом, и, может быть, потом поженились, и у них были бы дети, мальчик и девочка. Маша представила, как с Олегом и детьми гуляет во дворе, и улыбнулась. И тут же лицо ее помрачнело. Ничего этого не будет! И эта квартира, и институт, и Олег, и мальчик с девочкой – все достанется Светке… Маша уже не могла спокойно слушать, как на кухне напевает Света, и, повесив платье на место, ушла на балкон.

А у Светы было прекрасное настроение, вчера Вероника Семеновна хвалила ее, говорила только с ней. Если у нее сегодня получится вкусный борщ и понравится Веронике Семеновне, то она, конечно, удочерит ее. Как хорошо, что она много читала, Веронике Семеновне с ней интересно. Они будут говорить о книгах, о… чем-нибудь еще. Жаль, что Маше придется вернуться в детдом, но, успокаивала себя Света, Маша будет приходить к ним в гости. Вероника Семеновна разрешит, она добрая…

Борщ получился вкусный, но для убедительности Света позвала Машу – снять пробу. И когда Маша похвалила ее, Света, счастливо улыбаясь, сказала:

– Пошли на балкон, скоро Вероника Семеновна приедет.

– Подожди, пить что-то хочется, – Маша налила в стакан кипяченой воды из графина, не торопясь, выпила и пошла было за Светой, но быстро вернулась, достала солонку и порядочную порцию сыпанула в борщ. Тут же пожалела об этом и все намеревалась признаться Свете, но так и не решилась и со страхом ждала, чем все закончится.

И позже, когда сели ужинать и Света, красная от волнения, разливала борщ, Маше хотелось выскочить из-за стола и убежать подальше от этой квартиры, и она запоздало подумала, что надо было опрокинуть кастрюлю, и никто бы не догадался, что она совершила.

– Пахнет очень вкусно. – Вероника поднесла ложку ко рту и тут же сморщилась.

– Что? – испуганно спросила Света.

– Соль. Борщ очень соленый.

– Соленый? – Света попробовала и растерянно проговорила: – Он не был соленым. Маша, скажи.

– Да, – с трудом выдохнула Маша.

– Вот видите. Он, правда, был несоленым. Честное слово! – на глазах Светы показались слезы.

– Ничего, бывает. Я тоже иногда ошибаюсь, то пересолю, то недосолю. Не переживай. Сейчас достанем колбасу, сыр и поужинаем. Ничего страшного не случилось, – пыталась успокоить Свету Вероника Семеновна.

– Но он не был соленым. Честное слово!

Маше было так жаль Свету, так жаль, и хотелось выручить ее, признаться, что соль насыпала она, а борщ был очень вкусным. Но ее удерживала от этого одна мысль – скажи она все, Светка уж точно останется здесь, а ей придется прямо сейчас возвращаться в детдом. Она согласна была туда вернуться, но только вместе со Светой.

Тем временем Света, твердившая как заклинание, что борщ был не соленым, вдруг замолчала и круглыми от ужасной мысли глазами посмотрела на Машу. До Светы только-только дошло, что борщ не мог сам по себе стать солонее, а в квартире кроме нее и Маши никого не было. Но хотя все стало ясно, Света не могла до конца в это поверить, ведь Маша была ее единственная подруга и не могла так поступить. Да зачем ей это надо? И тут же поняла, зачем. Маша хочет остаться с Вероникой Семеновной и потому пытается ей навредить.

Света жевала сыр, не чувствуя вкуса, и думала, что ей делать. Обида, отчаяние Светы искали выхода, и, воспользовавшись тем, что Вероника Семеновна вместе с Машей мыли посуду, она ножницами полоснула подол черного платья, в которое наряжалась Маша.

Вероника Семеновна вошла в комнату, села на диван, и девочки тут же пристроились к ней с двух сторон.

– Чем занимались сегодня?

– Маша красила губы вашей помадой и надевала черное платье и… – Света ну никак не смогла сказать, что платье порвано.

– А Света курила вашу сигарету, – тут же отреагировала Маша.

Вероника с удивлением посмотрела на девочек:

– Вы что, поссорились?

Но они не слышали ее. Света, со злостью глядя на Машу, сказала:

– А Маша порвала ваше черное платье.

Маша глянула на Свету полными от ужаса глазами:

– Неправда! Вероника Семеновна, я его не рвала! Честное слово!

– Успокойся… Что с вами сегодня? – Вероника достала из шкафа платье и, найдя рваное место, спокойно спросила:

– Зацепила за что-нибудь? Ничего, оно уже старое, выбрасывать пора.

– Это не я порвала, это Светка нарочно сделала!

– Нарочно? Зачем?

– Машка врет, она порвала платье и быстро повесила. И назло насыпала в борщ соль. Гадина!

– Сама ты гадина! Врет она, врет. Не рвала я!

Девочки плакали и кричали наперебой. Вдруг Света кинулась на Машу с кулаками:

– Гадина! Гадина!

Вероника развела девочек, и они еще долго плакали навзрыд, пока хозяйка звонила Альбине с просьбой срочно приехать.

Мужчина в доме

Автобуса долго не было, и на остановке скопилась толпа.

Кира Саввична из-за своей полноты и не мечтала уехать первым автобусом, но так получилось, что двери автобуса открылись как раз напротив. Секундное размышление – и решение за нее приняли другие.

– Растопырилась, корова! – рослый мужчина с силой оттолкнул Киру Саввичну так, что она едва устояла на ногах.

– А ну, продвинулись вперед! – уже в автобусе так же зло кричал толкнувший ее мужчина.

Эта неожиданная обида, к которой Кира Саввична не была готова, всколыхнули обиды последних месяцев – она была ими переполнена, – и Кира Саввична чуть не заплакала. Удержало внимание толпы, переключившееся на нее после ухода автобуса. Внимание: насмешливое – так, мол, тебе и надо, корове; злое – словно она была виновата в их долгом стоянии; равнодушное, и ни одного сочувствующего. Правда, женщина в ярко-зеленой кофте громко сказала:

– Был бы рядом мужчина, так побоялся бы толкнуть. Козел!

Но эти слова были не состраданием Кире Саввичне, а то ли укором стоявшим на остановке мужчинам, то ли укором совсем другому мужчине, находившемуся в данное время в ином месте.

Однако слова запомнились Кире Саввичне, и она повторяла их и в автобусе, и на работе. Но вскоре дела отвлекли ее.

Но когда подошла Светлана и молча положила ей на стол бумаги, улыбаясь стыдливо-порочной улыбкой, Кира Саввична с немым стоном подумала: был бы у нее мужчина, они не посмели бы так делать.

Они – это директор фирмы и его любовница Светлана, фигуристая девица с невинным лицом и наглыми повадками. Светлана числилась зав. отделом и получала огромную зарплату, а работу за нее выполняла Кира Саввична – рядовой экономист с небольшим окладом. В первый же день, как появилась Светлана, директор вызвал Киру Саввичну и сказал:

– Вы у нас самый грамотный экономист, и у меня к вам просьба: введите в курс дела Светлану Яковлевну.

Но Светлана и не думала входить в курс дела, а переложила все на Киру Саввичну. Кира Саввична, не дав сразу отпор, теперь считала это неудобным и покорно выполняла две работы. Конечно, сначала в душе у нее все протестовало, но она приучила себя относиться к этому, как к неизбежному злу, и поэтому всегда оставалась равнодушно-спокойной. Но сейчас вдруг подумала: «Был бы у меня мужчина, они не посмели бы так делать».

Хотя что мог сделать в такой ситуации мужчина, не представляла. Но слова про мужчину как-то приободрили – поверилось, что данное положение не вечно.

Вечером, войдя в подъезд, прислушалась. Но наверху, да и во всем подъезде, стояла тишина, лишь из-за дверей доносились приглушенные голоса жильцов.

Кира Саввична, стараясь ступать неслышно, что было трудно сделать при ее полном теле, поднялась на пятый этаж.

Все было спокойно, не скрипнула ничья дверь.

Но только Кира Саввична, пыхтя и отдуваясь, подошла к своей двери, как из квартиры справа выскочил мужчина лет сорока, на высоком худом теле болталась выцветшая синяя майка, черные трико пузырились на коленях. Мужчина прижал Киру Саввичну к стене и, бесстыдно хватая за груди, быстро заговорил, дыша перегаром в лицо:

– Хочешь ведь, хочешь. По глазам вижу, что хочешь. Ну скажи, хочешь?

Кира Саввична, потратившая все силы на взятие пятиэтажной высоты, не могла оказать жилистому соседу никакого сопротивления…

На ее счастье, из квартиры слева вышел Николай, молодой, атлетически сложенный, он легко оттолкнул от Киры Саввичны назойливого мужчину:

– Петрович, ты опять за свое?

– Да ты, Коль, не подумай чего, мы любя, – оправдывался Петрович и вдруг радостно воскликнул: – Посмотри, я, как и ты, тоже под бобрик подстригся. Как, похожу на нового русского? Мне бы еще куртач, как у тебя, завести.

– Походишь, походишь, – снисходительно сказал Николай и предупредил: – Больше не насильничай.

Остальное Кира Саввична слышала уже через дверь:

– Да разве я насильник? Я просто, Коля, хочу ежедневными ласками возбудить ее, чтобы она сама упала к моим ногам, как перезрелая груша. А я еще посмотрю, есть мне ее или нет. Хотя, честно сказать, вот таких жопастых обожаю. Моя в девках такая же была, честное слово, да вот от злости высохла. Хоть с пивом употребляй.

– Сам довел…

Они говорили что-то еще, но Кира Саввична не слушала, сбросив туфли, она прошла в комнату, на ходу снимая потное, тесное платье, и плюхнулась в широкое кресло. Плюхнулась и устало закрыла глаза.

И совсем не было заметно, что действия Петровича как-то обидели, взволновали ее.

Петрович стал приставать к ней с весны, с той поры, как его жена Анна, худющая и презлющая, переехала с дочерью на дачу. Анна каждое лето жила на даче с мая по октябрь, торговала зеленью, овощами и на лето забывала о муже, который, в свою очередь, старался не появляться на даче. Зимой Анна неизменно устраивалась в ЖЭУ дворником.

Петрович, оставшись один, уже на следующий день остановил Киру Саввичну на площадке, прижал к стене и сказал:

– Ты живешь одна, и, наверняка, хочешь, но сразу отдаться тебе стыдно. И я тебя уважаю за это. Уважаю и подожду. А пока я тебя ежедневно буду ласкать, чтобы дошла до кондиции.

В тот первый раз, вырвавшись из его рук, Кира Саввична проплакала весь вечер. И один ли Петрович был причиной ее слез?

В школе Кира ничем не отличалась от подружек, может, большей усидчивостью, благодаря которой всегда была в числе лучших учениц. Легко поступила в институт, там и влюбилась. Влюбилась страстно, всей душой… Игорь и стал ее первым мужчиной. И каково же ей было узнать, причем удостовериться лично, что Игорь, кроме нее, занимается любовью с ее лучшей подругой и сокурсницей Леной. Кира в тот вечер, в ту бессонную ночь, чуть с ума не сошла.

А днем, встретив улыбающегося Игоря в коридоре, стройного, с длинными вьющимися волосами, неожиданно для себя набросилась на него, буквально измолотила кулаками его девически красивое лицо и, как оказалось потом, даже сломала ему нос.

В институте ее оставили, ведь она шла на красный диплом. Но на вечера Кира перестала ходить, сидела в общежитии или уходила в читальный зал.

Закончила институт с красным дипломом, а тут новое время требовало хороших экономистов, и вскоре Кира уже работала в одной престижной фирме.

Вроде все складывалось хорошо, но было одно но… Если в институте, обидевшись на всех и на вся, она полностью отдалась учебе – это была ее защита от всего мира, который способен причинять лишь боль, – то, казалось, теперь-то, выйдя из стен института, можно зажить по-иному, свободнее. Но Кира по инерции все так же просиживала над книгами по специальности, почти не выходила из дому, и потому у нее не было подруг, а на работе ее строгий, деловой вид – защита от того мира – отпугивал желающих пофлиртовать.

Дом – работа – библиотека… Этот малоподвижный образ жизни привел к тому, что Кира, под обреченное «ну и пусть», очень располнела.

Так и жила, а уже не за горами было тридцатилетие.

Петрович был первым мужчиной после Игоря, обнявшим ее. Потому и плакала, что может привлекать внимание лишь таких, как он, плакала о своей неудавшейся жизни.

Защиты от Петровича искать было не у кого, не в милицию же заявлять, это в Америке даже за слово можно привлечь как за сексуальное преследование, а у нас, при тотальном беспределе, кто будет заниматься такими пустяками – пустяками с их точки зрения.

И она выбрала свой способ защиты – безразличие. Смотрела на Петровича, когда он тискал ее, глазами коровы, которую ведут на убой, а она, знай, жует свою жвачку.

Конечно, мелькала мысль, и не однажды, попросить ребят из охраны фирмы, чтоб попугали Петровича. Не просила лишь потому, чтобы не нарушить то защитное поле строгости и деловитости, которое окружало ее на работе, спасало от всяких панибратских поползновений по отношению к ней.

В этот вечер ей снова вспомнились слова, что сказала женщина на остановке, и Кира Саввична несколько раз, словно молитву, повторила:

– Был бы у меня мужчина, Петрович не осмелился бы ко мне приставать…

И, произнося эти слова, Кира Саввична почувствовала, поняла, что Петрович не вечен, не вечно это унижение, и что будь у нее мужчина, все бы изменилось…

Уже в кровати, засыпая, снова подумала: «Был бы у меня мужчина, никто бы никогда не осмелился меня обижать».

Обычно на работе женщины пили чай, вели бесконечные беседы, бегали из кабинета в кабинет, а Кира Саввична, как заведенная, работала от звонка до звонка и даже приходила в субботу. В разговорах она не участвовала, а только слышала, о чем говорят, да и то обрывки. А говорили женщины в этот день о заброшенном доме, который уже год как стоял без жильцов, находился он рядом с домом Киры Саввичны, и она невольно прислушалась:

– Наконец-то начали сносить, а то я мимо боялась ходить. Вечером там видели привидение, – напевно рассказывала Семеновна, за привычку постоянно рассказывать всякие невероятные истории ее прозвали сказительницей.

– Какое привидение? Наверно, бичи обосновались.

– Что я, привидение с бичами спутаю?

Кира Саввична представила, как сказительница по своей привычке вытаращила глаза.

– А куда теперь привидение денется, раз дом сносят?

– Переберется куда-нибудь.

– А вдруг, Лида, к тебе? Твой дом недалеко.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнула Семеновна. – Еще накаркаешь. У меня и так сердце слабое, увижу – и каюк. Вот сосед у меня был, Алексей, молодой, вроде здоровый, а раз – и в одночасье умер. Сердечко болело, не пил, не курил, а второй приступ инфаркта и все. «Скорая» даже не приехала…

– Эти медики… – возмущенно начала одна из слушательниц, но сказительница, повысив голос, перевела разговор в нужное ей русло и напевно продолжала:

– Умер он, значит, а его жена через месяц замуж выскочила, я ей говорю…

Кира Саввична зажала ладонями уши, пытаясь сосредоточиться. Светлана могла бы догадаться и предоставить ей в распоряжение свой кабинет, все равно весь день шастает по конторе. Кира Саввична вглядывалась в цифры и все никак не могла собраться. «Если бы у меня был мужчина…»

Вечером никто не помешал Петровичу, и он тискал Киру Саввичну минут пятнадцать. Отпустил ее сам.

– Все, иди. На сегодня хватит. И когда в тебе баба проснется? Я из-за тебя каждый день раньше времени с работы ухожу, начальство грозится уволить. Пойми, ты же меня толкаешь на то, чтобы я взял тебя силой…

Кира Саввична, не слушая, вошла в квартиру, закрыла дверь и, сбросив туфли и снимая на ходу платье, двинулась к креслу. Уже отбросив платье в сторону, заметила, что кресло занято, там кто-то сидел…

Кира Саввична с несвойственной для ее фигуры прытью кинулась к двери. Так бы и выскочила, но сзади раздалось:

– Куда без платья-то?

Кира Саввична сдернула с вешалки плащ… Но то ли спокойный голос непрошеного гостя, то ли то, что он не погнался за ней, удержало ее от выхода на площадку. Она запахнулась в плащ и спросила:

– Вы кто?

– Привидение.

– Привидение?! – снова схватилась за ручку двери Кира Саввична.

– Постойте! Чего вы испугались? Надо бояться живых, один человек может быть опасней всех привидений, вместе взятых.

Кира Саввична была трусиха, но после некоторого раздумья она, придерживая на животе полы плаща, все же вошла в комнату и вгляделась в незнакомца. Ее халат, в который облачился непрошеный гость, виднелся отчетливо, а вот голова, кисти рук проглядывались смутным силуэтом, а может, Кире Саввичне просто показалось, что они проглядываются.

– Я потому халат надел, чтоб не напугать вас. Видимое не так страшно, как невидимое.

Кира Саввична видела, как халат бессильно распростерся по креслу – значит, незнакомец встал, – но не тронулась с места.

– Как вы сюда попали и почему именно ко мне?

– Тут рядом старый дом год без жильцов стоял, вот я в нем и обитал. А когда дом снесли, я и решил к вам перебраться. Женщина вы замечательная, и нужен мужчина в доме, чтобы вас защищать.

– А откуда вы вообще взялись?

– Инфаркт. После первого приступа одыбался, а после второго не смог, «Скорая» в тот день бастовала. Тело похоронили, а я вот целый год как неприкаянный, не знаю, куда податься. Вроде как забыли про меня или не заметили моей смерти. Может, пропал дежурный по Небесной канцелярии.

– Почему вы домой, к жене, не пошли?

– Сразу пойти не решился, думал, испугаю. А когда месяца через два появился, она уже была замужем.

– Так быстро? Вы что, плохо с ней жили?

– Да нет, никогда не ругались. Я и сам не пойму. Видно, что-то в нашей жизни было не так.

– Теперь хотите обосноваться в моей квартире?

– Это от вас зависит. Нужен вам мужчина в доме, останусь. Мы, кстати, завтра же можем сделать Петровичу первое предупреждение.

– Вы и о нем знаете?

– Весь дом знает. Ждут ваши добрые соседи, чем все это закончится. Большинство, среди них и женщины, желают успеха Петровичу, так им интереснее, да и будет о чем посудачить. Вы не замечали, многие ищут в газетах лишь статьи про убийства да изнасилования, да чтоб пострашней. И на работу эту газету унесут, и там вся контора посмакует. То ли все люди склонны к убийству, то ли это самообман, самоуспокоение, вот, мол, они погибли, а я еще живу и жить буду. Да, ну так как, можно мне остаться, хотя бы на время? Мне ведь никаких удобств не надо, вы меня и видеть не будете, один голос.

– Хорошо. Оставайтесь. Как мне к вам обращаться?

– Зовут меня Алексеем, вернее, так звали тело, которое закопали. Да снимите вы плащ, с вас пот градом. Я ухожу в другую комнату.

Алексей неслышно ушел, для Киры Саввичны это выглядело так: на двери колыхнулся ее платок, а, может, он колыхнулся от ветра, ворвавшегося через форточку.

Раньше, собираясь в ванную, Кира Саввична запирала квартирную дверь на все запоры, но и после этого ей, сквозь шум воды, слышались чьи-то шаги, чье-то присутствие в квартире. Она торопливо споласкивалась и выскакивала из ванной, если только слово «выскакивала» подходило к ее фигуре.