Текст книги "Стать бессмертным"

10. Рыжов. Каждому по способностям

Способностей у Евгения Ивановича было немного. Во-первых, он очень хорошо считал в уме. Как и когда этому научился, он точно сказать не мог, но то, что ещё в начальных классах школы ему не раз и не два удавалось удивлять этим учителей, помнил очень хорошо. Во-вторых, Евгений Иванович недурно рисовал. Этому он тоже никогда серьёзно не учился, но иногда, испытывая непонятную внутреннюю потребность изобразить что-то, ни с того, ни с сего, он брался за карандаш и мог часами выводить на обратной стороне «портянок» первого формата всё, что приходило в тот момент в его голову. Лучше всего ему удавались голые девушки и богатыри верхом.

И, самым последним, самым выдающимся, и в тоже время до неприличия странным талантом Евгения Ивановича была его способность ни много, ни мало, раздевать женщин глазами. Не в том смысле, что он мог снимать с женщин одежду усилием мысли, а просто (на самом деле, совсем не просто!) ему удавалось увидеть, что у них под одеждой. Оговорюсь сразу, получалось это не всегда и не со всякой дамой, а первое время он вообще не мог это контролировать.

В этом случае, Евгений Иванович точно помнил, когда он впервые осознал в себе этот срамной дар. Открылся он поздно, после пятидесяти, когда Евгений Иванович перебрался в Москву и только начал преподавать в институте.

Это случилось в один очень жаркий день в конце июня 1976 года. Евгений Иванович сидел секретарём на последнем в том учебном году ГЭКе[11]11
  ГЭК – Государственная экзаменационная комиссия.


[Закрыть]. Оставалось заслушать ещё одного без десяти минут дипломированного молодого специалиста и – в отпуск.

Последним без десяти минут молодым специалистом оказалась маленькая невзрачная студенточка – единственная девушка в группе – Алёнка Позднякова, которую остальные ребята по какой-то причине (понятно по какой – думали, что высокая комиссия выдохнется, и не будет особенно зверствовать) оставили комиссии на закуску.

Она стояла у своих, (как пить дать, ни одного сама не чертила) наколотых на большие фанерные «раскладушки», листов в длинном, ниже колен жёлтом платье с кружевным воротничком и рукавами – фонариками, и тихонько бубнила заученный за ночь текст доклада, когда Евгений Иванович вдруг увидел, что Алёнка на самом деле стоит, в чём мать родила. От удивления у него свело нижнюю челюсть. Он совершенно отчётливо разглядел её небольшие острые груди, маленькие розовые точки – соски, след от резинки чуть пониже пупка, русый, немного темнее волос, пушок на лобке, и желтовато-синий синяк на левой коленке.

«Должно быть, грохнулась где-нибудь», – пришла в голову Евгению Ивановичу неожиданная мысль.

Алёнка запнулась. Она что-то почувствовала и покраснела. Её серые глаза сами нашли глаза Евгения Ивановича (до этого она на него не взглянула ни разу) и с вопросом уставились в них.

– Ну, что же вы, Позднякова! – крикнул одуревший от жары председатель комиссии. – Смелее! Заканчивайте!

Алёнка кое-как закончила доклад, затем кое-как ответила на дежурные вопросы и мухой выбежала из полукруглого зала дипломного проектирования.

Через пару часов, после объявления оценок и дружеского обеда усталые и взмокшие члены высокой комиссии стали расходиться по домам. Евгений Иванович медленно пошёл к метро, проклиная влажную московскую жару, к которой он ещё не успел привыкнуть после казахской суши. В сквере возле входа в метро «Бауманская» ему попалась весёлая компания галдящих под гитару молодых людей. Среди рослых парней в белых рубашках с коротким рукавом и чёрных клешах стояла маленькая девушка в длинном жёлтом платье. Ветер, гулявший в листве, подцепил её подол, и прежде чем девушка успела его одёрнуть, Евгений Иванович отчётливо увидел желтоватый синяк на её левой коленке.

На церемонии вручения дипломов Алёнка Позднякова, одетая в то самое жёлтое платье с фонариками и залитая красной краской по самые жидкие свои косички, вручила небольшой букет ирисов не своему научному руководителю, не кому-нибудь там ещё, а именно Евгению Ивановичу, с которым во время учёбы не имела практически никаких контактов. Когда же настал самый грустный момент и бывшие студенты прощались со своими бывшими преподавателями, Алёнка как-то уж очень горячо пожала своими маленькими ладошками его пятерню и потом, привстав на цыпочки, чмокнула в щёку. Эпизод этот, вроде бы не был замечен окружающими, потому как остался не прокомментированным, да и сам Евгений Иванович отнёсся к нему скорее с юмором, чем с каким-то значением.

В следующий раз «дар» дал о себе знать ровно через неделю. На этот раз свои прелести, сама того не ведая, продемонстрировала Евгению Ивановичу знакомая Нины, Оля Гальперина. Оно было более захватывающе, чем первое, но случилось, так скажем, совершенно не к месту, во время ужина двое надвое. Евгений Иванович был с Ниной, а Оля с долговязым сорокалетним оболтусом в сильных очках и с бородкой клинышком, которого Евгений Иванович окрестил про себя «Тимирязевым». Весь остаток вечера после того, как Евгений Иванович увидал высокий, монументальный, забрызганный маленькими коричневыми родинками Олин бюст, его хозяйка не сводила с Евгения Ивановича своих больших карих глаз, напрочь забыв про «Тимирязева».

«…это же совсем другие отношения получаются, если узнать, что у дамы под платьем. Даже просто увидеть её голой, а уже, если переспать… думаете, дело во власти, в примитивном превосходстве? Ничуть не бывало! Дело в близости. Духовной близости, путь к которой, сударь мой, лежит сквозь близость телесную…» Евгений Иванович прочитал это давным-давно в одной старорежимной книжке, случайно найденной в прабабкином доме на подловке. О чём там шла речь, и кто был автор, он уже не помнил, только эта фраза врезалась ему в память, и теперь, до него дошёл, наконец, смысл прочитанного ещё до войны отрывка…

Вместе с этими приятными и неожиданными странностями с Евгением Ивановичем начали происходить и унизительные возрастные изменения. Нет-нет, его простата не стала размером с теннисный мяч, он не вставал по три раза за ночь, чтобы пописать и ни разу не мочился в штаны, не добежав до туалета. Ничего такого. Просто у него перестало получаться с Ниной. Раз, другой, третий… «Так, ничего страшного, с кем не бывает», – успокаивал он сам себя, но потом, спустя три месяца года со времени первой осечки, он понял, что дело-то гораздо серьёзнее. В том смысле, что дело – дрянь.

Нина делала вид, что ничего не замечает, но долго так продолжаться не могло. Она была молодой женщиной, ей это было нужно, просто необходимо, хотя бы раз в неделю или, там, в месяц… Евгений Иванович всё это прекрасно понимал, только сделать ничего не мог.

– Это у вас, голубчик, возрастное, – сказал ему молодой врач с улыбкой, – чего ж вы хотели на шестом-то десятке?

– Я хотел бы иметь возможность хотя бы раз в неделю спать женщиной, – процедил Евгений Иванович.

Врач только ещё шире улыбнулся в ответ и прописал ему успокоительное.

Срамные видения не отпускали Евгения Ивановича всё лето, наоборот, они стали чаще и циничнее. Один раз в метро, один раз в «Ленинке», два раза в доме отдыха, куда они с Ниной поехали по её профсоюзной путёвке. Видеть молодых, почти всегда красивых женщин без одежды в самых неподходящих местах, имея и при этом, в штанах, по сути, сдутый воздушный шарик, становилось просто невыносимо, тем более что после просмотра некоторые из них оказывали Евгению Ивановичу небольшие, а иногда и весьма даже нескромные знаки внимания.

Евгений Иванович решил, что сходит с ума. Помешательство на почве прогрессирующей импотенции – такой диагноз он придумал себе сам и повторял его про себя при каждом новом «приступе помешательства», а после прибавлял: «бодливой корове бог рогов не даёт».

Осенний семестр начался в тот год с опозданием – первое сентября выпало на воскресенье, а уже третьего, на следующий день после заседания кафедры, Евгений Иванович отправился в филиал в посёлке Сениши. Это была его почётная обязанность, его, собственно, и взяли-то на кафедру, с тем условием, что он будет читать там Сопромат.

Ехать туда он не хотел, потому что боялся. Боялся оставлять Нину в Москве одну, ему чудился абстрактный красавец-любовник, который станет, не стесняясь приходить в его отсутствие и делать с Ниной то, что её гражданский муж, Евгений Иванович Рыжов вот уже как три с лишним месяца сделать не в состоянии. Сначала она будет это скрывать, врать, оправдываться, но потом соберётся с силами и выложит ему всё…

Мало того, в прошлом семестре он завёл в Сенишах лёгкие шашни с одной преподавательницей прямо на кафедре, и теперь боялся появиться там в своём нынешнем состоянии. Как он признается ей в своём несоответствии? Что скажет?

Всё это угнетало. Мысленно попрощавшись с Ниной, квартирой и всем остальным, он собрал целый чемодан нужных и не очень вещей, и отправился в небольшое путешествие.

Стелла Иосифовна, та самая преподавательница, с которой у Евгения Ивановича в прошлом семестре наметился роман, встретила его холодно, чему он очень обрадовался. «Одной проблемой меньше», – решил он и углубился в работу.

Как назло, группа ему попалась – одни девчонки, и при том почти все хорошенькие. «Голое видение» первый раз посетило его на первой же его лекции, когда он рассказывал об основных гипотезах Сопротивления материалов. Это была высокая, склонная к полноте и дурно одетая девица. На следующей лекции он посмотрел её маленькую рыжую подружку. Через пару недель он почти привык ко всему этому, а к середине семестра пересмотрел всех девчонок из группы и несколько приходящих.

Раньше, бывало, Евгению Ивановичу доставляло некоторое (во всех смыслах странное) удовольствие наблюдать за изменением внутригендерного статуса студенток – подмечать тот самый момент превращения, диалектического преобразования девушки в женщину, или, как тогда говорили: «из гусеницы в тыкву». Ходила, ходила на его лекции девушка, а тут раз – и женщина пришла. Но теперь он, казалось, мог увидеть особу женского пола прямо-таки насквозь…

И пошла о нём дурная слава. Студентки стали друг другу рассказывать, что иногда, на рыжовских парах они чувствуют на себе странный, прожигающий его взгляд и им становится от этого не по себе, а потом, потом, что-то с ними и вовсе делается непонятное. Случайно подслушав такой разговор, Евгений Иванович узнал, что одной девушке он приснился в образе люцифера, а другая прямо на лекции вообразила себя в его объятьях, да так отчётливо, что ей пришлось срочно отлучиться в уборную.

Сам же Евгений Иванович к тому времени стал называть это «анатомическим театром», поскольку женские телеса он наблюдал уже без удовольствия, а просто с любопытством. Он, конечно, замечал, что во время «видений» его обнажённые подопечные ведут себя несколько странно – краснеют, взгляд их становится бегающим, а движения немного скованными. «Следует ли из этого, что они что-то чувствуют?» – задавал себе один и тот же вопрос Рыжов. Это было очень важно, поскольку, если это так, то, значит, нет никакого помешательства, а есть дар, да такой, о котором раньше никто и слышал. Ещё, Евгений Иванович отметил, что уже отсмотренные студентки ведут себя в его присутствии гораздо более покладисто, и даже покорно, в результате чего посещаемость его лекций стала практически стопроцентной, а внимание, с которым студентки слушали его, безупречным.

– Евгений Иванович, – сказала одна его студентка – Валентина Суворина – после очередной лекции, – я так больше не могу.

В аудитории кроме них никого не было. Пара закончилась несколько минут назад, все уже разошлись, и только Валентина осталась с какими-то вопросами по домашнему заданию.

– Простите, что вы больше не можете? – спросил Евгений Иванович.

– Так жить я больше не могу. Оставьте меня, пожалуйста, в покое!

Валентина стояла, сжав руки в кулаки, чуть наклонив голову вперёд. Её глаза, красные, не то от слёз, не то от бессонницы, смотрели на Евгения Ивановича очень твёрдо.

Можно было только догадываться, чего ей стоило это сказать.

– Простите, но я не совсем…

– Все вы понимаете, Евгений Иванович! – крикнула Валентина. – Вы же из меня всю душу вынули!

После того, как Валентина с рёвом выбежала из аудитории, Евгений Иванович сел за парту и просидел так целый час, пока его не попросили из аудитории. Тогда он пошёл на кафедру и сел там. И думал, думал, думал.

11. Алексей Цейслер. Мы репетируем!

Стелла Иосифовна не стала распускать никаких слухов. Она вообще приняла обет молчания о том, что произошло в тот вечер, потому что на следующий день кое-что случилось. А дело было вот как.

Утром я пришёл на кафедру чуть раньше обычного, чтобы забрать всё необходимое для лекции и побыстрее, ни с кем не повстречавшись, смыться в лекционную аудиторию. Дверь кафедры оказалась незапертой, я дёрнул латунную ручку на себя и обмер.

Первой мне бросилась в глаза монументальная фигура Стелы Юзефовны, которая, приняв сценическую позу «оставьте меня, оставьте», располагалась в центре лаборатории. Правой рукой она опиралась на испытательную машину, а левой, будто закрываясь от солнца, заслонила глаза. Стелла Иосифовна была похожа на портрет Ермоловой в своём старомодном фиолетовом платье со шлейфом и вставленной на груди сеткой. Грудь под сеткой высоко вздымалась.

Перед Стеллой Юзефовной, приклонив колено, находился высокий худой студент с длинным лицом, наполовину закрытым невообразимых размеров чёлкой, и держал Стелу Юзефовну за руку. На студенте был ядовито жёлтый свитер и несколько коротковатые чёрные брюки. В просвете между брючиной и носком виднелась бледная волосатая плоть.

Жёлтый свитер кавалера настолько не подходил к фиолетовому туалету Стелы Иосифовны, что одно это могло служить достаточной причиной для отказа, но Стелла Иосифовна предпочла обрушить на воздыхателя самый испытанный аргумент.

– Жиров, вы не понимаете, я замужем, – сказала она, глядя в сторону, на портрет Отто Мора.

– О, Стелла, но как же мне быть, – с жаром голосил студент, терзая её кисть, – я не могу без вас.

– Забудьте меня, Жиров! – Стелла Иосифовна воздела глаза к потолку. – Вы ещё найдёте себе моложе…

– Мне не надо моложе, мне нужна вы… только вы…

Я давно заметил, что долго оставаться незамеченным, находясь в неком замкнутом пространстве и наблюдая за другими людьми, дано не всякому. Можно надёжно спрятаться, соблюдать абсолютную тишину, не шевелиться и не дышать, но всё равно через какое-то время те, за кем ты наблюдаешь, обязательно обернуться в твою сторону и спросят: – «Кто здесь?» Дело тут не в маскировке, а в самом подходе к подсматриванию. Для того чтобы стать невидимым, надо, прежде всего, живо интересоваться происходящим процессом, случайные же, незаинтересованные свидетели обнаруживаются весьма быстро.

«Влюблённые» синхронно повернули головы в мою сторону. На лице студента (на незакрытой чёлкой его половине) отразился ужас. У Стелы Иосифовны – негодование.

– Простите, я не вовремя, – сказал я и выскочил в коридор.

Вечером, после того, как закончилась моя последняя пара, я зашёл на кафедру и встретил там Стеллу Иосифовну. Уже в другом наряде (чёрная юбка + чёрный жакет с янтарной брошкой в виде жука навозника на левом лацкане + кремовая блузка с бантом) она сидела, сложив руки на коленях, недалеко от того места, где происходило утреннее объяснение.

Увидев меня, она встрепенулась.

– Алексей, вы нас не так поняли, это была репетиция, – сказала она и поднялась мне навстречу.

– Хоть мне и нет никакого до этого дела, – ответил я, отстраняясь, – я сразу почувствовал в увиденном театр, потому, как у женщины вашего возраста в жизни уже не может быть подобных сцен.

Стелла Иосифовна вспыхнула. Я, должно быть, тоже покраснел, оттого, вероятно, что сказал мерзость. Ох уж эта мне вшивая интеллигентская реакция на собственную подлость! Даже унизить никого толком не могу, не почувствовав запоздалое, уже никчёмное раскаяние. Захотелось извиниться.

– Тогда заключим сделку, – моя собеседница снова села, – вы будите молчать про то, что видели сегодня утром, а я – вот об этом…

Она резко подняла правую руку с вытянутым указательным пальцем, который устремился точно в пластырь, скрывавший мою рассечённую бровь (тут я вспомнил, что не сходил сегодня к Беляеву на перевязку).

– …мне подобная слава, разумеется, не повредит, а вот вам…

Стелла Иосифовна так выразительно прищурила глаза и сдвинула брови, что вкупе с вытянутым пальцем стала похожа на злую волшебницу из какого-то старого мультика.

– Идёт, – ответил я, не раздумывая, – а то ещё превратите меня в тыкву.

Стелла Иосифовна опустила руку. Брови её вернулись на место и глаза обрели обычные очертания и размер. Краска сошла с её лица, оно разгладилось и стало на удивление спокойным и уверенным.

– Алексей, а вы не хотите извиниться? – вдруг спросила она и снова встала.

– За что, простите?

– Вы сказали гадость про мой возраст.

– Ах да, извините ради бога. Но тогда и вам не плохо бы извиниться за то, что разбили мне бровь дыроколом, Стелла Иосифовна. Могли, ненароком и в глаз…

Тут Стелла Иосифовна повела себя несколько странно. Она сделала уверенный шаг в мою сторону, и на её лице заиграла непонятного сорта улыбка.

– Тогда поцелуемся в знак взаимного прощения, – и, положив свои руки мне на предплечья, она приложилась щекой к моей щеке. Я почувствовал мягкое касание и многоярусную смесь женских запахов.

Дверь на кафедру открылась, и я увидел знакомый лик с огромной чёлкой. В правом глазу была надежда, которая через мгновение сменилась ужасом.

– Закройте дверь, Жиров. Мы репетируем! – отрезал я.

Теперь мы со Стеллой почти дружим. Мне доверяют некоторые кафедральные секреты и сплетни (обычно времён олимпиады в Лейк-Плэсиде), и регулярно после вечерних занятий поят чаем с кексами, разумеется, в обществе Матвея Матвеевича.

Всё-таки, странный народ, женщины. Заслужить их расположение порой невозможно без какой-либо конфликтной ситуации, а уж привязанность без негодяйства с мужской стороны, по-моему, невозможна в принципе. Кому расскажи, что примирение с одной мадам у меня случилось после того, как она залепила мне в глаз дыроколом, а я застукал её с пылким геронтофилом!

Сегодня как раз такой вечер. На кафедре никого. Мы со Стеллой Юзефовной опустошаем по второй кружке какого-то вонючего цветочного чая. Матвей Матвеевич на хозяйстве.

Теперь эти люди видятся мне совсем по-другому. «Они ведь самые обычные старики, – думаю я, – возможно бездетные, или просто покинутые своими отпрысками, застрявшие на небольшом острове старого мира – кафедре сопротивления материалов провинциального ВУЗа». Теперь мне их даже немного жаль.

Матвей Матвеевич возвращается на своё место. Он ставит на стол вазочку с лимонными дольками в сахаре, от вида которых мне вспоминается навсегда ушедшее советское детство.

– А что это вообще за заведение, НИИгеомаш? – просто, из любопытства спрашиваю я моих партнёров по чаю.

Матвей Матвеевич и Стелла Иосифовна многозначительно переглядываются.

– За такие вопросы лет, эдак, двадцать назад вам бы, Алексей, голову быстро бы открутили, – говорит Матвей Матвеевич.

– Неужели всё так серьёзно? Я, вообще-то, надеялся там провести натурные эксперименты. Для диссертации…

Мои собеседники опять переглядываются.

– Алексей, а кто, позвольте спросить, вас туда направил? – спрашивает Матвей Матвеевич осторожно, будто разворачивает, боясь порвать, тонкую фольгу.

– Как кто? Кафедра, – отвечаю я, уже чувствуя неладное, – в лице заведующего Красикова и Бахтеярова…

– Всё ясно! – хлопает себя ладонью по коленке Матвей Матвеевич и начинает энергично двигать челюстями.

Я удивлённо смотрю на заведующего.

– Матвей Матвеевич хочет сказать, – ласково начинает Стелла Иосифовна, – что господа Красиков и Бахтеяров, мягко говоря, желая вам наихудшего, спровадили сюда, с глаз долой – из сердца вон, прекрасно зная, что НИИгеомаш в настоящее время представляет собой огромный пустой барак за забором. Нет больше НИИгеомаша, Алексей.

После этих её слов мне за шиворот буквально выливается ушат холодной воды.

– Но, как…

– А вот так. Должно быть, вы кому-то из них здорово насолили, да?

– Да я не об этом. – Обида подступает к самому горлу, но я держусь. – Я про НИИгеомаш, честно говоря, я на него так надеялся.

– Был «Айсберг», да сплыл. – Стелла Иосифовна делает руками движения, будто плывёт брассом. – И всё-таки, что же вы такого сделали плохого? Признавайтесь!

– Не знаю даже… – говорю я, но тут меня осеняет: – может, это оттого, что я аспирант Щетинкина?

– Вот именно! – Матвей Матвеевич опять лупит себя по коленке.

– Матвей, не горячись. – Стелла Иосифовна гладит его по руке. Матвей Матвеевич отвечает ей доброй беззубой улыбкой.

– Алексей, ваш, в прочем, какой он к чёрту ваш, этот самый Бахтеяров, насколько я его знаю, – произносит Матвей Матвеевич уже спокойнее, – человечек мстительный и тщеславный, так что такой сюжет представляется единственно возможным.

– Они с Ильёй никогда не ладили. – Вторит ему Стелла Иосифовна. – Началось с того, что они оба метили в заведующие. Илья пришёл на кафедру из НИИгеомаша на профессорскую ставку в семьдесят седьмом, весной, а через полгода умер тогдашний заведующий – Валентин Павлович Десятников. Реальных кандидатур на место заведующего было двое: Щетинкин и Бахтеяров. Когда дело дошло до голосования, Бахтеяров стал подговаривать сотрудников голосовать за него, обещая в случае своего избрания золотые горы. Кончилось тем, что его кандидатуру сняли, и заведующим стал Щетинкин. Бахтеяров так ему это и не простил. Всё выжить пытался. Пока был Советский Союз, писал него доносы в партком, а после стал открыто поносить в статьях и на заседаниях. Теперь вот, за вас принялся…

– Всё-таки, каков подлец! – снова детонирует Матвей Матвеевич. – Воевать с мертвецами – это я как учёный ещё могу понять, но впутывать в эти баталии живых, тем более, учеников – это, простите, подлость!

– Успокойся, Матвей, ещё не хватало, чтобы ты себе из-за этого мерзавца давление себе нагнал, – одёргивает Стелла Иосифовна Матвея Матвеевича, и тот умолкает.

– Разумеется, Алексей, – продолжает она, – я эту историю знаю только со слов Жени Рыжова, то есть Евгения Ивановича, но в подлинности её не сомневаюсь…

– Всё в точности так и было… – поддакивает Матвей Матвеевич возбуждённо.

По выражению лиц моих собеседников можно подумать, что они сообщили мне только что великую по важности тайну. Мне бы, наверное, надо многозначительно покивать головой, или широко раскрыть от удивления глаза, или же, наоборот, закрыть лицо руками и зарыдать. Но я сижу, как сидел.

Во-первых, я эту историю тысячу раз слышал, во-вторых, насколько я знаю, всё было несколько иначе… и в – третьих… А, в-третьих, чего-то такого от Красикова и его клаки я и ожидал. Не в том смысле, что предвидел что-то или чувствовал, просто была у меня непонятная уверенность в изначальной тухлости всей этой затеи со ссылкой сюда. Мне, вероятно, должно быть до зелёных соплей обидно, что опять меня кинули через колено мои небесные покровители, и эксперимента мне теперь не видать, как собственной задницы… а я чувствую только то, что на всё на это мне уже глубоко плевать. Чудеса…

– А чем в НИИгеомаше занимался Илья Михайлович? – спрашиваю я, чтобы свернуть разговор в другую сторону.

– Этого мы не знаем! – первым отвечает Матвей Матвеевич.

– Действительно, точно ничего не известно, – сообщает Стелла Иосифовна после паузы. – Илья никогда ничего об этом не рассказывал, но есть версии. Все они довольно таки фантастические и, скорее всего, к реальности никакого отношения не имеют, но всё же.

Стелла Иосифовна делает ещё одну паузу, должно быть для того, чтобы разжечь во мне интерес к сказанному.

– Самым распространённым слухом про «Айсберг», так называли в то время НИИгеомаш, было то, что под ним находится самый крупный в стране правительственный бункер. Вот его-то ваш бывший научный руководитель якобы и построил. Если, Алексей, вы, не дай бог, конечно, решите пойти здесь у нас в народ, то первый же встречный вам расскажет, как он видел тут Брежнева или Косыгина или, в крайнем случае, Устинова на мотоцикле. Это всё, конечно ерунда, мы с Матвеем Матвеевичем в это не верим.

Матвей Матвеевич совершает утвердительные поклоны. Стелла Иосифовна опять держит паузу.

– Вторая версия, – продолжает она, – милитаристская.

– В смысле, военная? – уточняю я.

– Именно! – бодро вступает Матвей Матвеевич. – Давным-давно был такой способ ведения войны, Алексей, может помните – минные галереи, подкопы, бочки с порохом? Вот и здесь занимались тем же самым, только на качественно новом уровне. Вообще, я заметил, принцип, по которому действуют орудия уничтожения, остаётся неизменным, совершенствуется только технология. Например, проходку тоннелей для закладки подрывного заряда делают не лопатами, а буровой машиной, либо трясут ультразвуком – он ослабляет породу – или жгут, как Щетинкин, а в качестве подрывного заряда не упомянутая бочка с порохом, а сами понимаете что.

– И зачем всё это, позвольте спросить?

Глаза Матвея Матвеевича загораются мальчишеским огнём, и он, потирая сухие ладони, подаётся ближе ко мне.

– Как зачем? Чтобы незаметно добраться до промышленных и политических центров противника и тихо, из-под земли их уничтожить. Это, конечно, не означает, что надо прокопать тоннель прямо, пардон, под самый главный вражеский клозет, вполне достаточно остановиться в десятке километров от промышленного или политического центра противника и шарахнуть, чем надо и в какую надо сторону. Произойдёт маленькое землетрясение и всё шито-крыто. Большинство зданий рухнет, погибнет большая часть населения…

– Матвей, не надо подробностей, – вмешивается Стелла Иосифовна.

– Прости, дорогая, увлёкся. (Нежно гладит супругу по руке) Говорят, в шестидесятые, после Пауэрса, кто-то там (палец в потолок) решил, что если средства ПВО станут развиваться такими же темпами и дальше, то нападение с воздуха становится всё более дорогим удовольствием. Вот тогда-то, якобы, и было решено развивать этот вид вооружений. Прибавьте к этому совершенствование технологий строительства подземных сооружений! Довольно логично, не правда ли?

– И что, это работает?

Матвей Матвеевич весело мне подмигивает.

– К счастью, не было подходящего случая… Такие штуки, более медленные конечно, строили ещё в войну. Говорят, выходили прямо к немцам в окопы. Только потери среди тех, кто в этих штуках сидел, были большие – застряли где-нибудь, и каюк. Самостоятельно, без помощи извне, выйти практически невозможно.

– Ну, хватит уже. – Стелла Иосифовна, изображает негодование, и Матвей Матвеевич умолкает. – Мне как женщине больше всего нравится легенда о том, что Илья Михайлович охотился за подземными сокровищами, а точнее за алмазами.

– За теми, что в кимберлитовых трубках! – поясняет Матвей Матвеевич. – Есть мнение, что кимберлитовые трубки тянутся через всю нашу страну от Кольского полуострова на восток до самой Якутии. Только залегают они очень, очень глубоко (сочувствие в голосе и пауза). Так вот, опять же, есть мнение, что Илья в НИИгеомаше строил бурильную машину, способную забуриваться на такие расстояния под землю и добывать там алмазы.

– И насколько это глубоко? – спрашиваю я.

– Где-то, порядка десяти километров в минус от уровня моря. В Балтийской системе координат, разумеется, – отвечает Матвей Матвеевич. – В этой версии, кстати, ничего сверхъестественного нет. Возможно, с его опытом прокладки тоннелей, он действительно построил что-то подобное…

– Да и с точки зрения политики поддержания государственных штанов, – перебивает его Стелла Иосифовна, – этот проект так же не выглядит сумасшедшим. Строили же у нас газопроводы через полстраны от Ямала до Европы!

Я киваю.

– А ещё, есть мнение, – возбуждённо заявляет Матвей Матвеевич, – что в НИИгеомаше разрабатывались бурильные установки, вы только не смейтесь, для лунной гонки!

– Остапа понесло… – Стелла Иосифовна машет на мужа рукой и сама отправляется ставить новый чайник.

Матвей Матвеевич, чуть понизив голос, продолжает:

– Там, если вы не знаете, планировалось строить подземный город. Даже название ему придумали – «Королёв-на-Луне». Наша первая лунная экспедиция должна была доставить туда бурильную установку с обезьяной внутри, который в автоматическом режиме совершил бы забуривание прямо с посадочного модуля на несколько десятков метров в лунный грунт.

– А обезьяна зачем?

– Никто же не знал, как там себя поведёт человек. Несколько суток на поверхности Луны провести, это одно, а несколько недель? Несколько месяцев? Если бы с обезьяной всё выгорело, то послали бы вторую экспедицию, уже с людьми. Они должны были в пробурённом установкой тоннеле смонтировать жилой модуль и ждать следующей экспедиции. Всё, как на орбитальных станциях.

Возвращается Стелла Иосифовна с чайником в руке.

– Всё это сказки, – говорит она, – не верьте ему, Алексей.

– А ещё говорили, что Илья искал чудь желтоглазую, – как бы невзначай роняет Матвей Матвеевич.

– Кого, кого, простите? – переспрашиваю я.

– Ну, тех, кто пещеры наши построил…

– Матвей, не пори чушь! – повышает на мужа голос Стелла Иосифовна. – Ты же знаешь, не люблю я это!

Матвей Матвеевич закрывает рот ладонями и начинает смешно вращать глазами.

– Не обращайте на него внимания, – говорит она мне с улыбкой, – это он так шутит.

Стелла Иосифовна опять машет на Матвея Матвеевича рукой. Тот, как бы в подтверждение её слов, кивает.

– Как бы там ни было, – говорит Стелла Иосифовна, – Илья с Женей Рыжовым проработали в НИИгеомаше вместе несколько лет. Как я уже сказала, Илья в восьмидесятом уехал в Москву преподавать на вашей кафедре, а Женя совмещал работу там и здесь, пока тут ни появились вы, Алексей. Говорят, – Стелла Иосифовна понижает голос, – что Илью из НИИгеомаша ушли после какой-то неприятной истории.

– Что это за история, теперь вам никто уже не расскажет, – встревает Матвей Матвеевич и тут же опять ладонями закрывает себе рот.

Электронные часы на моей руке два раза пикают.

– Это сколько уже? – спрашивает Стелла Иосифовна.

– Девять, – отвечаю я.

– Ух, как засиделись! – озабоченно бормочет Матвей Матвеевич и начинает убирать со стола. – Сейчас уже охрана по кабинетам пойдёт…

Я пытаюсь помочь ему, но Стелла Иосифовна останавливает меня.

– Идите, Алексей, мы тут сами всё уберём и закроем, – говорит она ласково.

Я прощаюсь с Матвеем Матвеевичем и направляюсь к двери.

– Алексей, вы идеально заполняете свою оболочку, – говорит на прощание Стелла Иосифовна и делает мне ручкой.