Текст книги "Колыбельная для брата"

– Да вот так… Лучше мне с ним. Теплее, что ли…

– Теплее… Зато и хлопот сколько… Безалаберный он.

– Митька как Митька. Он боевой. Видишь, помог мне экипаж набрать.

Надежда Николаевна тихонько засмеялась:

– Мало тебе одного хулигана…

Дед, кажется, тоже засмеялся. Потом сказал немного удивленно:

– Никогда не думал, что с ребятишками свяжусь. Еще в школе комсомольское поручение давали вожатым быть у пятиклассников, так я как от чумы… Хоть режьте, говорю, а не буду. А теперь вон целое семейство.

Надежда Николаевна вздохнула и тихо (Кирилл еле расслышал) сказала:

– Своего тебе надо, Гена.

Дед промолчал и так же тихо ответил:

– Чего теперь об этом…

– Никак не пойму, что у вас получилось с Катей… Она же тебя любила.

– Жалела, – хмуро сказал Дед.

– Жалость без любви не бывает. Если и жалела, что плохого? Почему говорят, что жалость – это обязательно обидно?

– Да она себя жалела. И гордилась… Такая великодушная: за калеку вышла.

– Генка, да ты дурак! – как-то по-девчоночьи, тонким голосом воскликнула Митькина мама. – Ты же все сам придумал! Ну, что такого страшного с твоей ногой!

– Да я не про ногу, а вообще… Про неудачи. Она думала, что из меня знаменитый кинематографист получится, а все не так…

– А ты не мучайся. Все у тебя еще впереди.

– А я и не мучаюсь, – сказал Дед. – Это с виду у меня жизнь сейчас растрепанная, а на душе спокойно, честное слово… Видно, сам не знаешь, где чего найдешь. Ну, вот кто поверит, что может быть такая радость: ходить в темноте между мальчишками, слушать, как дышат, укрывать получше…

– Я поверю.

– Ты сказала: своего надо. Конечно… Только знаешь, этих я бы все равно не оставил. Сперва думал: просто работники, экипаж, чтобы с кораблем управляться. А вышло, что главное не корабль, а они.

– Хорошие ребята, – согласилась Надежда Николаевна. – Славные… Только вот этот, тощенький такой, светлоголовый… Кирилл, да? Непонятный какой-то.

– А что непонятного? – настороженно спросил Дед.

– Не знаю. Диковатый, что ли… И немного беспризорный.

– Просто он стеснительный. А что касается беспризорности, то все они охломоны.

– Все – это другое дело. А у него отец на большом посту, важная фигура. Казалось бы, мальчик из такой семьи… Как-то поинтеллигентнее должен выглядеть…

Дед засмеялся:

– Ты приглядись. Дело ведь не в растрепанной голове. Он иногда таким аристократом может быть…

«Мамочки! Это я-то?» – простонал про себя Кирилл.

А Дед, помолчав, добавил:

– Нет, Кир хороший. Он мой друг.

Кирилл благодарно улыбнулся в темноте, вздохнул тихонько и начал засыпать.

До того вечера Кирилл никогда не думал, что отец у него «важная фигура». Он понимал, конечно, что у отца сложная и большая работа – главный инженер завода отвечает за все производство, – но при чем здесь важность.

«Важная фигура» – это звучало как «большой чин». Жили Векшины совсем не роскошно, в малогабаритной квартире, дорогими подарками Кирилла не баловали, если не считать велосипеда (но это было потом). Порой бывало трудновато с деньгами, особенно когда родился Антошка и мама уволилась, а расходов прибавилось.

Внешность Петра Евгеньевича Векшина тоже не отличалась солидностью и важностью. Он был невысокий, лысый, с круглым животиком, да и весь какой-то кругловатый. Когда волновался или хотел что-то доказать, начинал мелкими шажками быстро ходить по комнате, заталкивая большие пальцы за подтяжки на плечах, и оттягивал тугие резиновые полоски вверх. Словно старался приподнять себя над полом.

Кирилл не огорчался, что у отца не героический вид. Он просто не представлял, что папа мог бы выглядеть иначе. К тому же Кирилл знал, что в молодости папа служил на границе, да еще был перворазрядником по стрельбе и лыжам. Согласитесь, что это не хуже, чем геркулесовы плечи или мушкетерские усы.

В последние годы Петр Евгеньевич спортом не занимался, но кое-какие навыки сохранил. Кирилл в этом убедился позапрошлой зимой. Он с мальчишками гонял шайбу на асфальтовой площадке перед домом, а Петр Евгеньевич шел откуда-то веселый и довольный.

Поглядел, как нападающие лупят мимо ворот, и сказал с чувством:

– Эх, мазилы!

Игроки остановились, и сердца их наполнились тихим возмущением. Даже Кирилл оскорбился.

– Обзывать легко, – сказал он. – Попробовал бы сам.

– А чего ж! Давай! Могу один против команды!

Ребята засмеялись.

Тогда Кирилл обиделся и немного испугался за отца. И за себя. Теперь все будут дразнить: папа – звезда хоккея.

Отец коротко глянул на него и сказал:

– Дай-ка клюшку.

Кирилл вздохнул и дал.

– Начали, – небрежно предложил Петр Евгеньевич пятерым противникам.

Те восторженно заорали и бросились в атаку. Они были уверены в победе. И напрасно. Петр Евгеньевич обвел нападающих, пробился, как пушечное ядро, сквозь защиту и тут же вклепал противнику первую шайбу. Потом заколотил им еще три.

Кирилл таял от гордости.

– Хватит, – сказал отец. – Играете вы прилично, однако со старой гвардией связываться вам рановато… Пошли, Кирилл, обедать.

Петр Евгеньевич, видимо, по-мальчишечьи был доволен своим поступком. Он сказал Кириллу:

– Есть еще порох… Здорово я их, а?

– Здорово, – сказал Кирилл, но решил, что небольшая критика не повредит. – Только все-таки ты запыхался слегка. Зарядочку делать надо.

– Ой, надо, – согласился отец. – Понимаю. Самому тошно, брюхо растет. Разве я такой был в розовой юности?

– Не такой, – сказал Кирилл.

У него над кроватью висела в латунной рамке от эстампа большая фотография. На снимке худенький мальчишка в вельветовом костюме – короткая курточка с молнией и брючки, застегнутые под коленками, – мчался по асфальтовому спуску на самодельном самокате. Волосы у мальчишки разлетались от встречного ветра, а глаза сияли от счастья и удали. Это и был Петр Евгеньевич Векшин в возрасте одиннадцати с половиной лет.

Кирилл нашел такую фотографию в бабушкином альбоме и попросил отца увеличить ее в заводской фотолаборатории.

– Зачем тебе? – поинтересовался отец.

– Надо, – сурово сказал Кирилл. – Когда притащу двойку или запись в дневнике и ты начнешь меня воспитывать, я буду смотреть на эту фотографию и говорить: «Папа, папа, а сам ты всегда был образцом успеваемости и дисциплины?»

– Дельная мысль, – согласился отец. – Но лучше повесь мамину карточку. Дневник-то чаще всего смотрит она.

Кирилл грустно вздохнул:

– Какой смысл? Мама всю жизнь была отличницей.

Рядом с фотографией, на фанерной полочке под ящичком из оргстекла, стояла модель кораблика. Вернее, не модель, а просто самодельная игрушка: корпус из сосновой коры, мачты-лучинки, косые лоскутные паруса. Но это была дорогая для отца и для Кирилла вещь. Петр Евгеньевич построил крошечную кривобокую шхуну, когда ему было семь лет. Этот первый в его жизни кораблик чудом сохранился и потом стал семейной реликвией. А любовь к моделям у отца осталась до сих пор.

Уже третий год Петр Евгеньевич строил большую модель фрегата «Южный ветер». Фрегат с метровыми мачтами стоял на телевизоре и на первый взгляд казался вполне готовым. Но на самом деле работы оставалось еще много: нужно было сделать и укрепить сотни мелких деталей.

Кирилл не увлекался этим делом, как отец. Во-первых, терпения не хватало, а во-вторых, это все-таки модель. Вот если бы настоящий корабль построить!.. Но помогал отцу он охотно. В свободные вечера они усаживались перед фрегатом и дружно занимались оснасткой. Отец вытачивал тоненьким напильничком лапу бронзового якоря или спицу крошечного штурвала, а Кирилл особым узлом ввязывал в ванты ступеньки из ниток – выбленки. Это у него здорово получалось.

Они работали и о чем-нибудь разговаривали. А иногда пели морские песни. Папа сипловатым баском, негромко, а Кирилл сперва тоже тихонько, а потом от души…

Однажды Кирилл спросил:

– Папа, ты с детства кораблями увлекаешься, а почему на Сельмаше работаешь? Почему не стал судостроителем?

– В нашем-то городе? Бред какой… – сказал отец, разглядывая под лампой узорчатую крышку для кормового фонаря.

– Почему в нашем? Поехал бы куда-нибудь. Ты же был неженатый…

– Не мог я после школы. Мама, твоя бабушка, болела. Ну и пошел я на Сельмаш. Сперва для заработка, а потом понравилось. Люди хорошие были вокруг, расставаться не хотелось. Знаешь, повезло мне с людьми, до сих пор радуюсь…

Он надел крышку на фонарь и полюбовался работой. Потом сказал:

– Между прочим, комбайны тоже корабли. Наверно, сам видел, как они по хлебам идут. Будто по волнам. И штурвалы…

– Видел, – согласился Кирилл.

Но комбайны были все-таки сухопутными кораблями. А Кирилл думал о парусниках. Он предложил:

– Давай построим яхту. Хотя бы маленькую, на двоих.

– А что! Это идея. Вот только время выбрать…

Но яхта – не модель, время не выбиралось. Хорошо, что судьба улыбнулась Кириллу и привела его на улицу Осипенко…

На следующий вечер после разговора Деда с племянницей, который невольно подслушал Кирилл, отец попросил:

– Помоги мне бегучий такелаж на фок-мачте провести. Я понимаю, у тебя сейчас не те масштабы, но уважь престарелого отца.

Кирилл уважил. Они протягивали через крошечные блоки суровые нити и сосредоточенно сопели. Потом Кирилл спросил:

– Папа, а почему у нас нет машины?

Отец так удивился, что запутался в нитках и встал.

– А собственно… Что за бред? Ты почему это спросил?

– Ну… просто.

– Странно… – отец сунул пальцы за подтяжки и попытался приподнять себя. – Раньше ты об этом не спрашивал. Позавидовал кому-то?

– Да просто так подумал. Можно было бы всем поехать путешествовать…

Отец заходил из угла в угол.

– В принципе это мысль. Я и сам как-то думал… Но видишь ли, машина – это деньги, а у нас все как-то… на более важные вещи. И потом, с машиной столько хлопот: гараж, запчасти, техосмотры…

Он встал за спиной у Кирилла и смущенно произнес:

– Тогда у нас вот таких вечеров, пожалуй, не будет.

– Мы бы в гараже вдвоем возились. Тоже хорошо, – тихо сказал Кирилл.

– Неужели это так важно? – спросил отец.

Чтобы он не расстроился совсем, Кирилл засмеялся:

– Да ты не думай, что я так уж о машине мечтаю. Я только вспомнил. Про тебя говорят, что ты важная фигура, а важной фигуре, по-моему, полагается иметь «Волгу».

– Ну, во-первых, у меня есть служебная. А во-вторых… кто это говорит?

– Ты не знаешь. Женщина одна… Да не о тебе и разговор-то был, а обо мне, – успокоил Кирилл. – Она сказала: «Отец – фигура, а сын – обормот».

– Ну, это другое дело, – с облегчением вздохнул отец. Но потом все-таки спросил: – А собственно, почему ты обормот?

Кирилл вскочил со стула и крутнулся перед отцом на пятке.

– Наверно, из-за такого вида. Мама тоже говорит… Потому что босой все время.

– Подумаешь, – сказал Петр Евгеньевич. – Я в твоем возрасте тоже в башмаки не залезал. Босиком приятнее.

Кирилл был вполне согласен с отцом.

Сначала постоянно бегать босиком было трудновато, но потом понравилось. Кирилл теперь не только видел землю, но еще как бы пробовал ее на ощупь: шелковистую траву, нагретый песок у озера, прохладные лужицы на асфальте, которые оставила поливальная машина, горячие чугунные ступени на старинном мостике через овраг, бархатную пыль тропинок. Если даже закрыть глаза, все равно будто все это видишь.

А потом прибавилось еще одно праздничное ощущение – ребристая твердость новеньких педалей. Отец подарил велосипед – авансом в честь еще неблизкого дня рождения.

У Кирилла и раньше был велосипед – старенький, расхлябанный «подросток». Но он совсем рассыпался в прошлом году. А отец купил оранжевый складной «Скиф» – легонький, компактный, с мягким седлом и рулем, как у гоночного мотоцикла.

Кирилл тихонько замычал от восторга.

– Это пока вместо машины, – серьезно сказал отец. – Сгодится на ближайшие годы?

Кирилл нежно сказал:

– Лошадка моя… Да он в тысячу раз лучше машины.

Глава 5

Велосипед, как хорошая лошадь, требует ухода. Например, лошади надо время от времени менять подковы, а велосипеду заклеивать камеры. Этой работой Кирилл и занялся, вернувшись из школы в тот злополучный день, когда случилась история с кошельком. Мама ушла, а Кирилл снял с велосипеда шины…

Антошка вел себя благородно: тихо посапывал и смотрел свои младенческие сны. Но когда Кирилл поставил на место заднее колесо и подтянул конуса, Антошка, видимо, решил, что не стоит слишком баловать братца. Завозился и захныкал.

Кирилл мягко подскочил к деревянной кроватке, катнул ее туда-сюда и замурлыкал песню про серого кота. Антошка еще раз хныкнул нерешительно и опять засопел.

И в это время раздался длинный звонок.

Кирилл тихо помянул черта и прыгнул в переднюю. Распахнул дверь. На пороге стояла Женька Черепанова.

Она уже переоделась после школы и была теперь этакая принцесса в желтом мини-платьице, розовых гольфах и бантиках. Подумаешь, воздушное создание…

– Трезвонишь, как на пожаре, – злым шепотом сказал Кирилл. – Ребенок в доме.

– Ой, прости, пожалуйста, я забыла.

Кирилл молча пошел в комнату. Женька двинулась за ним.

– Пыль с улицы можно бы и не таскать в комнату, – заметил Кирилл.

Черепанова стала торопливо расстегивать белые сандалетки. Потом осторожно, словно кошка на горячую железную крышу, ступила розовыми гольфами на колючую циновку из морской травы. Сразу видно, не ходила босиком девочка.

Проснувшийся Антошка не ревел, но и спать не собирался. Пускал пузыри и беззвучно улыбался с видом полностью счастливого человека. Женька на цыпочках подошла следом за Кириллом.

– Ой, какой хорошенький…

Хорошенький Антошка деловито распинал пеленки и выдал крутую прозрачную струю. Женька неловко хихикнула.

– Салют наций, – сказал Кирилл. – В честь прибытия ее высочества Евгении Черепановой с официальным визитом… Ну-ка подвинься, пеленки буду менять.

– Может быть, тебе помочь? – нерешительно спросила она.

– Может быть, ты умеешь? – ехидно сказал Кирилл.

Он перетащил Антошку на тахту, убрал все мокрое, взял из стопки на тумбочке сухие пеленки. Антошка терпеливо переносил «переодевание».

– С чем пожаловала, мадемуазель Черепанова? – поинтересовался Кирилл. – Впрочем, ясно: донос на гетмана-злодея Петру Евгеньичу от Кочубея. То есть от Евицы-красавицы. «Товарищ Векшин, пожалуйте в школу, ваш сын ведет себя безобразно…»

– С тобой, Кирилл, в самом деле что-то неладно, – гордо произнесла Черепанова.

– Переходный возраст. Мальчик превращается в юношу.

– В грубияна ты превращаешься…

– В грубияна – это что, – печально отозвался Кирилл. – Дело хуже. Воровать начал!

После этого Женька долго молчала. Кирилл перетащил Антошку в кроватку.

Женька наконец сказала:

– А ты… почему дома? Сам говорил, что на кухню пойдешь.

– Ах какая неприятность! Мы думали, Кирилла нет, а родители на месте. Вот бы мы расписали им все его преступления!.. А мама возьми да скажи: "Посиди, Кирилл, с братиком, я сама схожу… И все ходит где-то, хо-одит… Женьку ждать она не стала-а… А наш папа на заво-оде. У него конец кварта-ала-а…

Последние, так удачно сложившиеся фразы Кирилл протянул на мотив песенки о мишке, у которого оторвали лапу. Дело в том, что Антошка проявил твердое намерение завопить.

Удивленная Женька примолкла, а Кирилл негромко, но со вкусом спел Антошке про Каховку. Потом «От улыбки хмурый день светлей». Затем «Старого барабанщика». Женьки он не стеснялся. Все равно ему, есть она тут или нет.

Антошка опять задремал. Женька этим воспользовалась и прошептала:

– Ты хорошо поёшь…

Антошка подозрительно зашевелился.

– Иди-ка ты в другую комнату, – тихонько, но сурово предложил Кирилл. – Сиди там и жди, если хочешь, родителей. Только зря. Мама и так позвонит отцу с автомата, я ей все рассказал. А отец с работы зайдет в школу.

Женька послушно направилась к двери, но с порога обиженно сообщила:

– Если хочешь знать, я не ябедничать пришла. Просто Ева Петровна сказала: если родители не пойдут, пусть Векшин сам явится за своим портфелем.

– Уже бегу. Изо всех сил.

– Теперь-то уж ни к чему, раз твой папа зайдет…

Кирилл с сомнением посмотрел на Женьку.

– Ты думаешь, папа потащит мой портфель?

– А… не понесет?

Кирилл пожал плечами:

– У него, по-моему, свой тяжелый.

– А что ты будешь делать?

– Ничего не буду, – честно сказал Кирилл. – Пусть Александр Викентьевич делает. Он ведь отобрал.

Женька долго и недоверчиво смотрела на Кирилла. Потом открыла рот, но Кирилл показал кулак: молчи!

 
В траве сидел кузнечик,
Совсем как человечек, -
 

торопливо начал он.

Было, однако, поздно. Антошка взревел на высоких нотах, сделал паузу и начал выть, не умолкая.

Теперь оставалось последнее средство. Кирилл выпрямился, опять покатал туда-сюда кроватку и решительно пропел вступление. Антошкин рев сделался в два раза тише. Кирилл начал первый куплет. Антошка еще сбавил звук и наконец совсем притих. Будто понимал суровые слова о грозе и последней дороге…

Второй куплет Кирилл пел тише и сдержанней. Антошка начал засыпать под печальный, но решительный мотив. Когда песня кончилась, он посапывал, как до прихода Женьки.

Кирилл поднял глаза от кроватки и только сейчас вспомнил про Черепанову. Она стояла у косяка и странно смотрела на Кирилла. Хотела что-то спросить, но он приложил палец к губам. Н а цыпочках прошел мимо Женьки в другую комнату. Здесь было их с отцом государство.

Женька вошла следом и прошептала:

– Это что за песня?

Кирилл усмехнулся:

– Колыбельная для брата… Закрой дверь, а то опять разбудишь.

Женька послушалась и снова спросила:

– А все-таки… откуда эта песня? Кто сочинил?

– Много будешь знать… – буркнул Кирилл. Сел к столу и взял том Конан Дойля с рыцарским романом «Белый отряд».

Женька не стала обижаться. Опять сказала:

– Ты хорошо поешь. Зря ты не ходишь в хор.

– Вам же Ева Петровна объяснила: из ложной принципиальности и глупого упрямства.

– Ну и правильно объяснила… Все назло делаешь. Волосы зачем-то отрастил, а они тебе вовсе даже не идут.

– Ну уж это ты врешь! – Кирилл вместе со стулом повернулся к Женьке. – Волосы как раз «идут». Они мне уши закрывают. Уши-то у меня как у слона!

– Глупости какие!

Кирилл сказал с чудовищно серьезным видом:

– Совсем не глупости. У меня из-за них такая душевная драма была в третьем классе…

– Какая драма? – удивилась Женька.

– Повторяю: душевная. В театре. Я тогда первый раз в театр пошел самостоятельно, один. – Кирилл поднял к потолку глаза. – Ах, какой я был красивый! Красная рубашка в белый горошек, белый галстучек. Первые в жизни расклешенные брюки, ковбойский ремень… Весь театр на меня смотрел и ахал…

Женька тихо засмеялась, присела на уголке дивана.

– Не смешно, – печально сказал Кирилл. – Больше всех смотрела девочка. Очень красивая девочка, с черными глазами. Я потом таких красивых ни разу не видел… Ходила с мамой по фойе и все на меня поглядывала. А потом в зале на меня оглядывалась… Ну, и я тоже. Забилось мое бедное сердце.

– Ты будешь писателем, Кирилл, – сказала Женька.

– Я буду парикмахером и никогда не стану коротко стричь детей…

– Ну а что дальше?

– Дальше? Тяжело вспоминать… Ну, ладно. Кончился спектакль, они одеваются, а я кручусь рядышком, будто нарочно. И вдруг она маме говорит громким шепотом: «Посмотри, какие у мальчика громадные уши…»

Кирилл сделал траурное лицо и замолчал.

– А потом? – с улыбкой спросила Женька.

– Что «потом»… Пришел домой, сорвал галстучек и хотел отрезать себе уши. Но все ножи оказались тупые. Тогда я поклялся до гроба ненавидеть девчонок. А на сердце до сих пор трещина… Вот такие дела, товарищ председатель совета отряда…

Он думал, что Женька улыбнется, но она сидела с опущенной головой и машинально наматывала на палец русую прядку. Потом все же улыбнулась, но как-то не так. Слишком задумчиво. Исподлобья глянула на Кирилла и вдруг сказала:

– А какие мы смешные были тогда… Между прочим, в третьем классе я в тебя целый месяц была влюблена…

Кирилл вдруг почувствовал, что сейчас покраснеет. Однако взял себя в руки.

– Что же ты молча страдала? Счастье было так возможно… Хотя что ты во мне нашла? Я был заикой.

– Дурак ты был, – со вздохом сказала Женька. – И сейчас дурак.

«Сама», – хотел сказать Кирилл и вместо этого неожиданно спросил:

– Слушай, Черепанова, ты в самом деле думаешь, что я украл кошелек?

Она стала розовой, как ее гольфы и бантики на платье.

– Что ты глупости говоришь…

– Тогда зачем пришла? – тихо и серьезно спросил Кирилл. – Чтобы дураком назвать?

– Ну, раз Ева Петровна послала… Разве лучше, если бы кто-нибудь другой пришел? Могли столько наговорить…

– Ну и пусть. Мне все равно.

– Кирилл! – удивленно сказала она. – Ты, что ли, нисколько не боишься неприятностей с родителями?

Кирилл посмотрел на Женьку спокойно и снисходительно:

– Подумай сама, чего мне бояться, если я не виноват? У меня, слава богу, нормальные мама и папа, а не людоеды и не пугала.

– Ева Петровна скажет…

Кирилл перебил:

– Что скажет? Если все на свете Евы Петровны будут говорить, что я жулик, родители все равно не поверят. Они-то меня с пеленок знают.

– Она скажет, что ты грубил.

– Не грубил, а спорил. Меня вором называют, а я должен соглашаться?

– А что тебе мама сказала, когда ты… ну, рассказал про это?..

– Что она сказала? – Кирилл поднял глаза к потолку. – Ну… она сказала: «Кирюша, не забудь, что на плите кипит молоко… Соску вымой кипяченой водой… Не скучайте, я скоро приду…» Она в самом деле скоро придет. Подожди.

Женька встала.

– Зачем ждать? Я пойду…

– Как вам угодно, сударыня, – сказал Кирилл и вдруг почувствовал: не хочется ему, чтобы Женька уходила. Конечно, ничего особенного, но… лучше бы еще посидела. Наверно, просто скучно одному.

И он не огорчился, когда Женька обернулась на пороге и спросила:

– А это что за корабль? На фотографии…

Над письменным столом висел большой, тридцать на сорок, снимок. «Капитан Грант» был сфотографирован с кормы. Из-под ахтерштевня вырывалась бурная струя. В гакабортном фонаре искрилось солнце. Верхушки мачт не вошли, зато нижние половины парусов – с люверсами, шнуровкой на гиках, блоками и частыми швами получились рельефными, как на стереоснимке. Полотно туго выгибалось под ветром.

Алька Ветлугин, сидя на планшире, выбирал гика-шкот. Валерка был у бизани – из-за гакаборта торчала его голова. Юрок не было видно – они сидели низко. Саня стоял на палубе рубки, вцепившись в ванты, а Митька-Маус, как всегда, устроился на носу, у бушприта, над которым вздувались кливер и стаксель.

А Кирилл стоял у штурвала. Чтобы сделать снимок, Дед окликнул его с лодки, и Кирилл оглянулся. Лицо его было сердитым: рулевого не следует отвлекать на таком ходу, да еще перед поворотом…

– Это ты где? – опять спросила Женька. – Это по правде?

– А что, по-твоему? Декорация в драмкружке?

– Ну… я просто спросила. Это какой корабль?

– Крейсерский парусник типа «гафельный кеч» с бермудской бизанью и треугольным гаф-топселем, который в отличие от рейкового топселя крепится фаловым углом непосредственно к топу грот-стеньги, – отрапортовал Кирилл. – Все ясно?

Женька моргала.

Кирилл усмехнулся и продолжал:

– Водоизмещение одна и две десятых тонны, ход к ветру до сорока пяти градусов, район плавания неограниченный, крейсерская скорость около восьми узлов.

Насчет района плавания и скорости он подзагнул, но Женька все равно, конечно, ничего не поняла.

– Какой красивый. А кто его построил?

Кирилл вытянул руки и пошевелил пальцами. Женька округлила глаза.

– Ты?

– Мы.

– Кто мы?

Он усмехнулся:

– Люди.

Больше она не решилась расспрашивать. Только сказала:

– Штурвал какой интересный… Я думала, он со старинного корабля.

– А он и есть со старинного, – хладнокровно сообщил Кирилл. – Восемнадцатый век. Английская лоцманская шхуна «Сэр Найджел».

– Ой, а где вы его взяли?

– Тебе что, выдать все морские тайны?