Текст книги "В глубине Великого Кристалла. Пограничники"

– А что же вам Бог-то не помогает?

– Только ему и дела такой ерундой заниматься, – ворчал отец Дмитрий, переживая очередной проигрыш. А когда наконец выиграл два раза подряд, на радостях показал Филиппу длинный розовый язык.

– А еще это… служитель культа, – сказал Филипп, крайне раздосадованный поражением.

– Грешен. Падок на соблазны и мирские радости… Давай еще разок, а?

3

Ярмарка разноцветно и горласто заполнила Гусиные луга. Уже издалека слышен был ее праздничный гул: рекламные крики динамиков, духовые марши и электронные «дзынь-бухи», слитный шум голосов, который прорезали чьи-то веселые и тонкие вопли. От всех этих волнующих звуков сердце колотилось, а ноги шагали все быстрее. Конечно, Филипп уже ни капельки не жалел, что пошел сюда. И вот ярмарка прихлынула вплотную, обняла со всех сторон. Обдала запахами свежих красок, фруктовых леденцов, бензина, лошадей, сиреневых букетов, соломы, стряпни и хлопушечного пороха. Оглушила, завертела…

В такие минуты хочется сразу оказаться везде, все увидеть, все купить, все попробовать. Мама и бабушка ухватили Филиппа за обе руки. Иначе, дело известное, – не сыщешь. Он даже не спорил, только вертел черной кудлатой головой – ошеломленно и молчаливо. Машинально жевал печатный пряник с гербом города Соловьи (непонятная птица, а под ней два скрещенных музыкальных рожка).

Было отчего закружиться голове. Справа, в пяти шагах, на сцене театра-автофургона плясали игрушечные актеры кукольной труппы «Добрый Карабас». Ниток не было – видимо, в массивной крыше фургона пряталось гравитационное устройство с заданной на весь спектакль программой… Слева небритый дядька в удивительно разноцветных лохмотьях показывал электронного попугая, который вытаскивал из коробки карточки с предсказаниями судьбы и картаво орал что-то про пиастры. Сам дядька тоже орал:

– Граждане! Если через три дня предсказание не сбудется, плюньте мне на шляпу!

Адрес дома с крыльцом, где будет выставлена для этой цели шляпа, красовался на плакате на груди у дядьки…

На длинных прилавках громоздились разноцветные груды корзин, матрешек, шкатулок. Искрились и переливались хрустально-прозрачные звери, посудины, игрушки и бусы – продукция Соловьевского хрустального завода.

Тетки в пестрых сарафанах щедро и почти задаром – по копейке штука! – раздавали сверкающих сахарных петушков на пластмассовых стерженьках с названием фирмы (потом десять таких палочек можно обменять на одного петушка).

Худой коричневый старик в белой чалме продавал длинноногих чубатых верблюжат – ростом Филиппу до пояса, пушистых и с ласковыми глазами. Филипп ринулся к ним всем сердцем. Но оказалось, верблюжата искусственные, с программным управлением…

Реяли над головами большущие разноцветные шары с клоунскими рожами. А выше их Филипп краем глаза вдруг зацепил сверкающий самовар. Тоже – летающий?

Нет, самовар висел на верхушке высокого желтого столба. По столбу натужно лез парень в синей майке и красных штанах. Метрах в трех от самовара он остановился, посидел неподвижно несколько секунд и поехал вниз.

– Филюшка, ты куда?

– Филипп, что за новости!

Но он молча волок бабушку и мать через толпу. К столбу.

Там, у подножия, сидя по-турецки на коврике, командовал полный бритоголовый мужчина с темными, как сливы, глазами и похожим на банан носом. Он продавал билеты желающим лезть за самоваром. Впрочем, после съехавшего парня желающих не было.

– Пуп-то мозолить, – говорили в толпе. – Ишь, надрывайся тут для него… Он, глядишь, билетами-то на машину себе заработает, пока кто самовар его ухватит…

– Сколько стоит билет? – неласково сказал Филипп Банану (так он мысленно прозвал хозяина столба и самовара). Его задергали с двух сторон: «Филюшка, да ты что! У нас есть самовар… Филипп, ну что опять за фокусы! Хочешь шею свернуть?»

Банан поднял глаза-сливы.

– Десять копеек… Ай, нет! Какой красивый мальчик! Лезь так. Детки бесплатно… Какой храбрый мальчик! Покажи им всем, что такое ловкость.

Филипп сунул в карман остатки пряника. Лягнув ногами воздух, сбросил растоптанные полукеды. Подвернул выше колен свои роскошные штаны.

– Фили-ипп… – сказала мама. Бабушка что-то шептала и постанывала. Отец посоветовал:

– На ладони поплюй.

Филипп деловито поплевал. Облапил руками-ногами гладкое дерево. Полез рывками, будто приклеиваясь к столбу.

Вокруг притихли. Только отец лупил кулаком о ладонь и басовито вскрикивал:

– Филя, давай! Жми, сынок!

Мама его дергала за рукав. Она была воспитанная, а отец хотя и занимал интеллигентную должность старшего бухгалтера в группе снабжения Станции, часто «вел себя, как грузчик с автобазы». Мама в такие минуты его стеснялась.

– Филя, не сдавайся!

Он и не сдавался. Лез. Сперва было не очень трудно ему – цепкому и легонькому. А на полпути стало ой-ей-ей, приходилось отдыхать. Но что это за отдых, если нельзя ни насколечко расслабить мускулы… Ладно, еще разок. Еще… Заболело в животе, руки и ноги немели и слабели… Ну, еще чуточку… Внизу шумел уже не только отец, а все зрители. Давай, мол, пацан, покажи этому наживале. А чего там «давай», когда уже сердце из затылка выпрыгивает и в глазах что-то черно-зеленое… Обидно до чего: самовар-то вон он, всего за полметра. Еще бы рывочек, другой – и тогда приз, и слава, и восторг ярмарочной публики…

Не осталось сил для рывка. Филипп всхлипнул и обморочно поехал вниз.

…Нет, насмешек не было. Наоборот, одобрительный гул: «Во малец! Выше всех забрался… Чемпион! Еще бы маленько… Да ему и так приз полагается, за рекорд!..»

Филипп сунул ноги в полукеды. Сказал, ни на кого не глядя:

– Конечно… У него он чем-то намазан, столб-то. Скользкий, как мыло…

– Ай, мальчик, зачем так говоришь! Ничего не мазано, все честно!

– Ты, дядя, не крути! – нажимали два крепких мужичка (видать, приятели отца). – Знаем мы твое «не мазано»! Мальчишка выше всех залез, ему все равно премия положена! За достижение!

Зрители вокруг шумно поддерживали эту идею.

– Ай, граждане-товарищи! Почему премия? Хороший мальчик, да, но ведь не забрался! Если каждому, кто не забрался…

– Это не каждому! Это ребенок! Детям везде скидка полагается, сам говорил!

– Ну какая скидка? Не достал самовар…

– Пускай не самовар! Давай какой другой приз! Пацан заработал!

– Какой такой другой, граждане?.. Ай, ну хорошо! Хороший мальчик, пусть! Я все понимаю! Реклама!.. Гляди, мальчик, выбирай! – Банан, сидя по-турецки, плавно повел вокруг себя ладонями. На разостланных мешках стояли и лежали блестящие сапожки из искусственного сафьяна, плюшевые альбомы с чеканкой, расписные кухонные доски, кованые сундучки и резная портретная рама с потертой позолотой.

Филипп, уже отдышавшийся и ободренный поддержкой масс, прошелся взглядом по этому добру. Спросил ревниво:

– А это что? – И дернул подбородком в сторону большущей круглой корзины – перевернутой и накрытой мешком.

– Ай, ну что ты, мальчик! Это совсем не для тебя…

– Давай-давай, дядя, показывай! – заволновались зрители.

– Что за люди!.. Пожалуйста, граждане… На, мальчик, смотри. Хочешь? – Банан поднял корзину.

У врытого в землю колышка, привязанный марлевой тесемкой, топтался огненный петух.

Зрители на миг притихли. Такой красавец! Кроваво-алый зернистый гребень был тяжел, как царская корона. Перья отливали всеми оттенками надраенной бронзы и меди. Шпоры на красных лапах как у старинного драгуна. Ослепленный пестротой и светом, петух помотал гребнем, вопросительно сказал:

– Ко-о?

И вдруг вздыбил перья, рванулся, поднял крыльями вихрь. Что-то хрипло прокричал. Рванулся снова. На людей! Кое-кто попятился даже.

– Во… приз…

Филипп не попятился. Хотя, конечно, сердце боязливо застучало. Петух медленно поворачивал голову, словно выбирая среди зрителей жертву. Топорщился, греб свободной лапой пыль. Но великолепие этой птицы было в сто раз сильнее, ярче его свирепости. И Филипп в двух метрах от петуха сел на корточки.

– Петя… Петя…

«Петя» обратил на мальчишку огненный взор. «Ох, беда», – понял Филипп, но поздно. Петух рванулся, оборвал завязку. Филипп кувыркнулся назад и бросился от этого сгустка перьев и злости. Под перепуганные и насмешливые вопли, под хохот…

За несколько секунд мальчишка и петух пролетели сотню шагов среди прилавков, ларьков, телег и автофургонов. На задах какого-то павильона поскользнулся Филипп на устилавшей землю соломе. Брякнулся, перелетел через голову. Сел. А петух… он тоже затормозил. Он ходил боком в трех шагах, клокотал, как раскаленный чайник, рыл солому когтями и тряс гребнем. И глядел на Филиппа глазом с оранжевым ободком. Филипп сообразил, что сию секунду петух еще не бросится. Чего-то ждет. Может, вырабатывает тактику? Обдумывает? Используя спасительную отсрочку, Филипп торопливо сказал:

– Ты чего, дурак? Я с тобой по-хорошему…

– Ко-о? – недоверчиво отозвался петух. В его оранжевом глазу, кажется, поубавилось непримиримости.

– Ты такой красивый, – полушепотом приласкал его Филипп.

– Ко-о… – согласился петух со скромным самодовольством и перестал рыть солому. Перья пригладились.

С ласковым упреком (в точности как Тамара Семеновна в их третьем классе) Филипп заговорил снова:

– Ты такой умный, а так себя ведешь. Ты же сам себя подводишь…

Петух шевельнул крыльями (так люди смущенно поводят плечами). Бормотнул. Что, мол, такого я сделал-то…

Филипп нащупал в кармане огрызок пряника, раздавил его пальцами на крошки.

– Петя, иди… На, поклюй.

Петух перекинул на другой бок гребень. И другим глазом глянул на Филиппа. Потоптался. Подумал. Подошел.

Клюнул.

Деликатно так поклевал крошки на ладони, будто не гонялся только что за этим мальчишкой.

– Ко-о…

– Хороший…

– Ко-о…

Филипп осторожно прошелся пальцами по шелковистым перьям. Погладил мизинцем гребень. И… то ли от его руки тепло передалось петуху, то ли от петуха Филиппу, или вообще это было что-то другое, но стало ясно: отныне Петька и Филипп никогда не сделают друг другу ничего плохого.

Не обращая внимания на сбежавшихся людей, Филипп выдернул из полукедов шнурки, соединил морским узлом, привязал конец к петушиной лапе.

– Пойдем, Петя…

Навстречу спешило все семейство Кукушкиных.

– Ты с ума сошел!

– Филюшка! Господь с тобой…

– Ай да Филя!

– Вот, – сказал Филипп Банану. – Все. Я его забираю!

– Филипп! Ты рехнулся? – Это мама, конечно. – Петуха нам еще не хватало! Где он будет жить? Товарищ… э… продавец!..

– Ай, мальчик! Ты молодец, но это нельзя! Это не приз! Другой товар!.. Бери что хочешь: вот сапоги, вот сундук. Петуха нельзя!

– Сами же сказали, а теперь нельзя?! – взревел Филипп.

– Шутка была! Петух по другому списку. Вот, смотри прейскурант! Хочешь, доплачивай десять рублей. Или старый рубль серебром…

Филипп мокрыми глазами обвел толпу. Но то ли сменились уже зрители, то ли изменилось их настроение.

– А ты потряси рубаху-то, – послышался добродушный совет. – Глядишь, и насыплешь денег, сколько надо. Вон их на тебе…

– Мама! – отчаянно сказал Филипп.

– Не выдумывай!.. Отдай дяде веревочку.

– Па-па!

– Ну, Филя… Если мама…

Вот так! Когда на столб лезешь – «Филя, давай!». А тут – «если мама»… Филипп закусил губу, чтобы не реветь при всех, рывками раскрутил вниз штанины и пошел прочь, ни на кого не глядя. Семейство Кукушкиных, смущенно окликая сына и внука, двинулось за ним. К счастью, очень скоро повстречались в толпе Лис, Рэм и Глеб – старший Рэмкин брат.

– Ребята, скажите хоть вы ему! – взмолилась мама. – Петуха захотел… Пусть он с вами погуляет, а нам еще надо в продуктовые ряды… Иван, ты где?.. Ну конечно! Сбежал уже пиво пить. Теперь не дождешься…

Филипп остался с ребятами. Но смотрел неласково. А как еще на них смотреть! Вчера только Лис уговаривала: «Нам без тебя скучно будет», а сегодня слиняли куда-то без него… Но Лис быстро сказала:

– Погляди, что мы тебе купили.

Она протянула стеклянный мутновато-прозрачный шар величиной с отборный «танькин мячик». Внутри что-то шевелилось и переливалось. Шаромультик! Эти игрушки делали на Стеклянном заводе по какому-то хитрому и таинственному рецепту. Берешь такой шарик в руку, пристально смотришь на него, и внутри появляются всякие фигурки, звери, кораблики, домики. То ли от тепла, то ли от действия биополя. Если постараться, можно увидеть то, что задумал. И даже целое кино прокрутить силой своего воображения. Редкая была игрушка, многие о такой мечтали. И Филипп… В другое время он возликовал бы, конечно, и простил бы Лис все прошлые обиды. Но сейчас только сдержанно вздохнул:

– Спасибо…

В шарике, который лег ему в ладонь, появился огненный петушок. А в голове – мысль: что, если попытаться продать шаромультик за десять рублей? Или за старый серебряный рубль, какие ценились в Соловьях наряду с бумажными червонцами? Но кто купит у мальчишки?

Филипп глазами пробежался по толпе. И вдруг сказал быстро:

– Стойте, я сейчас!

Через некоторое время с ярмарки домой двигалась такая компания. Впереди Филипп с тяжелым и смирным Петькой на руках. За ним – Лис, Рэм и Глеб. Потом охающая бабушка, смущенный отец (найденный в пивном павильоне «Оазис») и мама. Рядом пылил отец Дмитрий с набитым покупками спортивным рюкзаком. Он был тоже смущен. Мама говорила:

– Ну, право же, Дмитрий Игоревич, вы сами как дитя. Один подлетает: «Дайте взаймы», а другой сразу…

– Но, Екатерина Михайловна, не взаймы я, а от души. Ибо сказано, что ежели во благо ближнему, то…

– Во благо этому ближнему! А нам каково? Где мы будем держать такое чудовище?

– Что одно чудовище, что два… – хихикнула Лис.

– Екатерина Михайловна! Да я же и не уразумел сразу, что за петух-то… Оно ведь как было. Чадо подбегает: «Ой, скорее, очень вас прошу, а то кто-нибудь раньше меня купит». Я полагал, игрушка какая-то, а не живая божья тварь… А в кармане с давней поры лежал этот рубль серебряный, с орлом еще, экспонат музейный, можно сказать. Я и не думал, что когда-то понадобится. А тут вижу: сам Господь предрасположил.

Филипп шевельнул лопатками, давая понять, что хотя он и благодарен отцу Дмитрию, но тем не менее отвергает его религиозную трактовку событий.

– Господь… – вздохнула мама, примиряясь с неизбежным. – Деньги Филипп занесет сегодня. Рубля такого нет, конечно, так что бумажную десятку…

– Помилуйте, Екатерина Михайловна! Я бескорыстно, чтобы дитя радовалось…

– Занесет, занесет… Все равно небось отправится к вам в эту сумасшедшую головоломку играть…

– Ага, мы придем, – сказал Филипп и ласково подул на Петькины перышки.

Стеклянные ступени

1

Сначала все шло обыкновенно. Рэм и Глеб выпросили на Станции несколько ящиков от аппаратуры, ловко разобрали их на рейки и сколотили во дворе у Кукушкиных большой курятник. Точнее, петушатник, потому что это было персональное жилище для Петьки. Петька там ночевал. А днем ходил по всему Луговому, ухаживал за курицами, время от времени лупил местных петухов – то есть вел обычную жизнь первого красавца и кавалера. Почти никого из людей к себе не подпускал. Только к матери и бабушке Филиппа относился снисходительно, поскольку они подсыпали в петушатник зерно и ставили воду. И еще он побаивался Лис (может быть, из-за лисьего имени этой девчонки, а скорее всего – вслед за хозяином). С некоторым уважением относился и к отцу Дмитрию. Возможно, и впрямь понимал, что благодаря ему попал к Филиппу.

Когда Филипп и отец Дмитрий в садовой беседке двигали по пересеченным проволокам похожие на зерна разноцветные шарики, петух, стоя на перилах, смотрел на это дело с одобрением и порой что-то советовал Филиппу:

– Ко-о…

С Филиппом они жили душа в душу. Где бы Петька ни гулял, стоило Филиппу посвистеть или покричать, как пышный кавалер оставлял млеющих от восторга хохлаток и пеструшек и мчался к своему другу. Часто они гуляли вместе (конечно, уже без всякого шнура на ноге). Бывало, что Петька в порыве нежности и преданности взлетал к Филиппу на плечо. Это, по правде говоря, было не очень приятно: лапы у него когтистые, сам тяжелый. Филиппа перекашивало на один бок, жесткие перья терли щеку и ухо. И все-таки это здорово: пройтись по поселку с такой грозной и роскошной птицей на плече. Правда, находились дураки и завистники, кричавшие в спину: «Ха-ха! Два петуха!» Они, очевидно, намекали на яркий костюм Филиппа. Но известно, что умные люди на глупые шутки внимания не обращают. К тому же стоило обернуться, как насмешники драпали.

И все было прекрасно до одного странного случая. Шел Филипп с петухом на плече по главной улице Лугового (пустой по причине жары и рабочего времени), и вдруг Петька затоптался, заклекотал по-орлиному, махнул крыльями, перепугав и чуть не свалив хозяина с ног. Взмыл и… растворился в ясном воздухе – в тишине, солнце и запахе доцветающей сирени.

– Пе-еть! – заорал Филипп в пустоту. Потом потерянно и обиженно сел на край плиточного тротуара. Прямо хоть плачь, хоть головой стукайся: «Что с ним? Куда он? Неужели насовсем?»

Оказалось – не насовсем. Вскоре Петька шумно спланировал из пустоты и затоптался рядом. Он был, кажется, смущен, однако прятал это под некоторой развязностью. Ничего, мол, не случилось, не стоит и говорить…

– Ты где был, паразит?

Петька сделал вид, что внимательно оглядывает окрестности.

– Через барьер куда-то мотался? Умеешь, да? А кто разрешил?

– Ко-о… – уклончиво сказал Петька.

– В следующий раз только попробуй смотаться один!

Петька попробовал. Через сутки. Сидя на своем петушатнике, он издал тот же орлиный клич и вскинул крылья, но Филипп ухватил его за лапы.

…Махнуло ветром. Черным ветром пустоты, как во сне. Помчались мимо не то искры, не то звезды. И сам Филипп куда-то помчался – то ли вверх, то ли вниз. Душа замерла сразу и от жути падения, и от восторга. Филипп заорал и зажмурился. Но глаза тут же «растопырились» опять. Пальцы отчаянно сжимали петушиные лапы. Петька разгонял крыльями черноту. И тоже орал – не то от ужаса, не то от радости.

…Они приземлились на странной лестнице. Она висела среди звездного пространства и плавными поворотами уходила вверх и вниз. Там и там в бесконечность. Филипп крепко щелкнул о ступень новыми (лишь накануне купленными) сандалиями, поскользнулся и сел. Ступени были из очень скользкого стекла. Петька дернулся, вырвался, встал рядом, неловко заскреб лапами по стеклу. Сорвался, покатился по ступеням этакий вопящий «кукареку» шар из огненных перьев. Филипп хотел вскочить, тут же грохнулся и тоже заскользил по лестнице, пересчитывая ступени. И через всю свою перепуганность и боль от ушибов замечал все-таки, что при каждом толчке, на каждой ступени он видит разное.

…Очень синее небо, а в нем похожие на планеты зеленые и коричнево-голубые шары.

…Переплетение громадных зеркал, в которых отразилось множество Филиппов и Петек, причем в разных позах.

…Скрученные винтом белые постройки и мосты над скалистыми бухтами, в которых клубилась темнота.

…Повисший в оранжевом пространстве жидкий, как исполинская капля воды, прозрачный шар, в котором плавали какие-то чешуйчатые звери.

…Поле с желтой травой, где сшибались в дикой скачке всадники в блестящих, как самовары, латах…

Наконец Филипп треснулся крепче прежнего и увидел себя на громадном – до горизонта – поле из ровного темного стекла. Глубоко под стеклом шевелились не то растения, не то щупальца. Это было страшновато, и Филипп глянул вверх. Светили сразу три солнца – два белых и голубое. Они слепяще отражались в стекле. Кое-где подымались высоченные белые сооружения, похожие на перевернутые шахматные фигуры – узкая часть внизу, а наверху – круглая площадка. На одну такую площадку опустился с высоты большущий черный шар – мягкий, приплюснутый, с неприятным крысиным хвостом…

Петька плюхнулся рядом с Филиппом и опять скреб лапами по стеклу. Наконец встал. Махнул крыльями, и… нет его!

– Ты куда?! – завопил Филипп.

«…Да… да… да…» – звонко заголосило отовсюду эхо.

Ох как жутко стало Филиппу. Он отчаянно заскользил, поднялся, брякнулся опять на коленки… Где он? Что теперь будет? Ясно одно – реветь и звать на помощь бессмысленно. А подлый Петька рванул куда-то в одиночку. Куда?! Филипп зажмурился от горького отчаяния. И снова как бы увидел лестницу. Но не просто так, а в перекрестье светлых нитей… что-то очень напоминающих. Может, игру в многомерные шашки? На скрещениях нитей дрожали цветные огоньки, словно что-то подсказывали. Так бывает, если заблудишься среди улиц, на которых раньше не бывал, и вдруг видишь знакомое: трамвай с известным тебе номером или привычную телевышку за чужими крышами… Такими были эти огоньки. И Филипп не успел разобраться, что означает каждый из них, потому что ближний – оранжевый, трепыхающийся – был, безусловно, беглец Петька… Догнать бы только!

Филипп, скользя, опять встал. И опять зажмурился. Вытянул вслед за Петькой руки. Он знал, что надо лишь оттолкнуться для прыжка. Но подошвы снова раскатились. Филипп наконец догадался, сбросил сандалии. Босыми ногами стоять на стекле было надежнее. Оно оказалось прохладным и плотно прилегало к ступням. Филипп стремительно присел и прыгнул… в темноту, расчерченную светлыми нитями бесконечной координационной сетки. За петухом…

Они приземлились прямо во дворе. Филипп сказал:

– Ты у меня еще побегай, котлета по-киевски. Доиграешься… – Он был очень сердит.

Но Петька повел себя виновато и льстиво. Ходил следом, говорил свое «ко-о» извиняющимся тоном и словно объяснял: «Я же хотел как лучше».

А может, он и правда хотел научить Филиппа свободно путешествовать по космической лестнице и по всяким дальним краям?

…В следующий раз Филипп не стал хватать Петьку за ноги, а просто рванулся следом. И опять они оказались на лестнице. Петька держался рядом. Босой Филипп не скользил… Прежде всего он, зажмурившись, отыскал среди переплетений сетки точку вчерашней посадки на стеклянном поле. Надо было забрать сандалии, а то бабушка и мама покоя не давали: «Где ты, растяпа, их посеял?»

Дело едва не сорвалось. Потому что, приземлившись на площади под тремя солнцами, Филипп увидел перед собой черный мягкий шар. Высотой метра два. Это была голова! С мясистым носом, толстыми губами и зелеными задумчивыми глазами (каждый – величиной с тарелку). От макушки тянулся тонкий-тонкий хвост. Кончиком хвоста шар держал сандалии Филиппа на уровне глаз, рассматривал.

Филипп шлепнулся. Толкаясь пятками, отъехал на заду подальше. И тоненько сказал «здрасте». Шар отвел сандалии от глаз и глянул на Филиппа. И тому очень захотелось домой. Но… без сандалий-то совсем со свету сживут. Филипп глянул на них и робко сказал:

– Это мои. Я вчера оставил…

Голова улыбнулась, показав белые (размером со стакан) зубы и розовую внутренность метрового рта. Петька перепуганно завопил и кинулся в пространство. Филипп не кинулся, потому что обмер. Голова, улыбаясь, поставила перед ним сандалии, беззвучно взмыла и села на площадку ближней башни.

– Спасибо… – слабым голосом сказал Филипп и поспешил за Петькой.

…Потом они бывали в разных местах. Гуляли по громадному городу со стоэтажными домами, непонятными машинами и причудливо одетыми людьми, которые говорили на каком-то птичьем языке, а на мальчишку с петухом не обращали внимания. Приземлялись на берегу зеленого озера, в глубине которого можно было разглядеть стеклянные здания с огоньками. Бродили по каменным коридорам с выбитыми на стенах непонятными надписями. Видели (правда, издалека) стада косматых мамонтов на желтой равнине под бледно-полосатым холодным небом…

Конечно, Филипп хвастался перед ребятами своими путешествиями. Конечно, те не верили. До той поры, пока он однажды не исчез вместе с Петькой у них на глазах. Через десять минут он принес им керамическую плитку с улыбчивой шестилапой и крылатой кошкой – от пустого красивого здания, которое одиноко стояло посреди волнистых песков под зеленым безоблачным небом, где светило маленькое солнце и висел великанский бледный полумесяц.

Тогда поверили. Рэм сказал:

– Ты там осторожнее, шею не свихни.

А что он мог еще сказать? Все равно не удержишь, не запретишь.

А Лис заметила:

– Ты небось там все стены исписал: «Здесь был Филя».

– Сама такая… – обиделся Филипп. Что он, в самом деле, совсем дурак? В третьем классе уже проходили охрану памятников и заботу о природе…

2

Иногда Петьке все же удавалось удрать одному. И Филипп отправлялся на поиски. Теперь это было нехитрым делом: с крыльца или с забора бултых в пустоту! Оглянешься в полете, прикинешь среди пространственной сети, где искать беглеца, – и туда. А он – то с дикими курами среди лиловых зарослей и громадных, похожих на беседки грибов, то червей ищет на берегу белого, как молоко, пруда, в котором басовито квакают исполинские, больше самого Петьки, лягушки…

А однажды Филипп выследил Петьку на обыкновенном дворе, у дощатого дома рядом с железнодорожной насыпью. По двору ходили белые пыльные куры, но Петька был не с ними. Он беседовал с мальчишкой. Мальчишка этот старше Филиппа года на три, худой, в пятнистых шортах и майке, загорелый, хотя всего лишь начало лета, сидел на корточках и говорил Петьке:

– Цып… Кригер… Откуда ты взялся? Это ты?

Петька снисходительно кивал гребнем и говорил свое «ко-о», будто соглашался. Не нападал!

– Это не Кригер, а Петька, – ревниво и дерзко сказал Филипп. – Он мой!

Мальчишка встал. И обезоружил Филиппа улыбкой.

– Здравствуй… Твой? Ну и хорошо. А где ты его нашел?

Так Филипп Кукушкин познакомился с Витькой Моховым, а скоро и с Цезарем Лотом. Те не стали заявлять хозяйские права на петуха, хотя Витька твердо был уверен, что это Кригер, занесенный в Луговой в результате неудачного (или, наоборот, удачного) эксперимента.

– Главное, что живой! – радовался Витька.

Филипп все же спорил сначала:

– А почему он тогда к вам ни разу не прилетел обратно?

– Я тоже удивляюсь… Может, напугался после того опыта и не хочет. А может, забыл дорогу… Все равно это он! Смотри, он откликается на Кригера!

Так и звали потом – то Кригером, то Петькой.

Витька и Цезарь оказались люди что надо! Над костюмом с монетами не смеялись, «неумытиком» не обзывали, разговаривали всегда так, будто они и Филипп одинаковые по возрасту. И все объясняли понятно. Витька сказал, что полеты в темном пространстве со звездами называются «прямой переход», и очень завидовал, что Филипп переносит это дело шутя. Сам Витька при каждом переходе непонятно от чего мучился, а Цезарь и совсем летать не мог. Но все равно они были отличные ребята, и Филипп даже сказал однажды Витьке:

– Ты похож на Ежики…

– На каких ежиков?

– На Ежики. Так одного моего друга зовут. Он тоже такой же… никогда не дразнится. Только он сейчас уехал на Полуостров. Через туннель. Жалко…

– А разве ты не можешь его навестить?

– Через туннель? Мама не пускает…

– Да нет же! Переходом!

– А как?.. Я… не знаю куда…

Понадобилось несколько часов, чтобы обсудить все свойства прямого перехода и сделать кое-какие выводы (Цезарь, бедняга, конечно, только слушал да вздыхал). Стало ясно, что переходом этим попасть можно не в любую точку, не наобум куда-то, а лишь в такое место, где тебя кто-то ждет, или туда, где ты кого-то или что-то ищешь или с кем-то хочешь встретиться. Короче говоря, надо знать, куда стремишься…

– Петька, выходит, тоже знал, – заметил Филипп.

– А ты думал! Кригер не дурак, зря не полезет… И обрати внимание: он ведь ни разу не сунулся в какой-нибудь мир с метановой или аммиачной атмосферой или с большими опасностями. Только туда, где можно жить и дышать…

– Ох, ребята, – вдруг встревожился Цезарь, – а если Филипп в каком-нибудь уголке Вселенной подцепит вредные бактерии и занесет к людям эпидемию? Всякое может быть.

– Почему это именно я? – обиделся Филипп.

– Но Витька ведь так далеко не летает…

Филипп подумал.

– Не-е… По-моему, межпространственный вакуум, – он сказал эти новые для себя слова очень солидно, – уничтожает всякую заразу… А я уцелел. Значит, я хороший.

– При чем здесь ты? – удивился Цезарь.

– Лис вчера сказала, что я хуже чумы…

Посмеялись. Потом порассуждали (в основном Витька) о различии между прорывом через локальные барьеры и прямым переходом. Пришли к выводу, что разница такая же, как между почтой восемнадцатого века и радио. У прямого перехода все другое – и физические законы, и скорость… Барьеры и туннели между гранями, видимо, кое-кому были известны еще в древности. А вот чтобы мгновенно просверлить толщу Кристалла…

– Ну, расхвастались, – вдруг сказал Витька, посмотрев на Цезаря. – Сами еще как слепые котята…

Но, конечно, не такие уж они были слепые. Ведь пространственную сеть с координатами они в полете видели оба – и Витька, и Филипп. Витька объяснил, что если Филипп захочет и постарается, то сможет, наверно, отыскать в этой сетке и Полуостров, где живет Ежики.

Филипп поверил. И попробовал. Полуостров и дом Ежики он вычислил и побывал там. Причем один, без Петьки. Но это случилось позже. А сперва они побывали на Якорном поле. Филипп и Витька, без Цезаря.

Наверно, Цезарю было обидно. По крайней мере, так думал Витька. И пришлось немало поломать голову, пока наконец не нащупали путь от Реттерберга до Якорного поля не прямым переходом, а через локальные барьеры и вдоль Меридиана. Неблизкая оказалась дорога, но все-таки однажды на поле, где лежали в сорняках ржавые якоря и стояла старая кирпичная крепость-кронверк, сошлись Филипп, Витька, Цезарь, Лис, Рэм и Ежики.

Разные и чем-то похожие друг на друга. Может, тем, что знали о переходе и умели проходить сквозь барьеры? Одни больше умели, другие меньше, но все равно каждый мог шагнуть хотя бы через одну границу пространства. Потому и Пограничники.

Они понимали друг друга, и потому им было хорошо вместе. А может быть, и не только поэтому. Просто на стыке, на границе разных пространств, судьба свела своими тропками людей, которым предназначено было стать друзьями. Тут не разберешься. Да никто и не думал разбираться. Сходились вместе и радовались друг другу…

Два раза собирались на Якорном поле, а потом Филипп вывел их к Башне…

3

Лето было бесконечным. Казалось, кто-то растянул его, чтобы вместилось как можно больше событий. Стояла еще первая половина июня, а с Филиппом случилось такое множество приключений, что хватило бы на целый год: и полеты с Петькой, и новое знакомство, и визит на Полуостров, и встречи на Якорном поле… А потом было вот что.

Однажды Петька удрал опять, и Филипп нашел его среди степи с клочковатым кустарником и пестрой травой. В траве кое-где стояли серые каменные идолы ростом со взрослого дядьку, но в три раза толще и с неласковыми лицами без ртов. Они были горячими от солнца. Солнце, белое, как расплавленное серебро, светило в бледном от зноя небе. Густо пахло какими-то цветами.