Текст книги "Мальчик девочку искал..."

Авка рассказывал с удовольствием. Эту историю он слышал много раз, знал ее во всех подробностях. А говорить он, как нам известно, умел. И Звенка теперь слушала почти не дыша.

– Император поглядел на толстого тамбур-полковника Тыквокваса и говорит:

"Подождите вы с церемониями. Лучше скажите, почему это у вас вон тот мальчик с барабаном плачет?"

Тыквоквас был большой трус. Он все время боялся, что его выгонят с должности за пьянство. Тут он затрясся и давай оправдываться:

"Ваше императорское величество, этот скверный мальчишка чуть не опоздал на парад, бежал изо всех сил и поэтому в таком безобразном виде. Простите. Мы не успели принять меры. Поверьте, государь, он будет примерно наказан!"

А император, он был неплохой дядька, нахмурился и спрашивает:

"За что же, полковник, вы хотите его наказывать? Он же бежал, чтобы успеть в строй и выполнить свой долг! Сразу видно, как торопился, даже ногу поранил. Вы, господин Тыквоквас, наверно, не помните, как это больно, когда в детстве разбиваешь коленку?"

Тамбур-полковник совсем обалдел от страха:

"Так точно, никак нет, ваше императорское величество. То есть так точно, никак да. То есть…"

И тут рядом с императором оказалась принцесса. У нее были веснушки и решительный характер. Она сказала:

«Мальчик. Иди сюда. Пойдем со мной. – И повела Бустика в карету. Там она велела ему засучить штанину, смазала содранное место какой-то щипучей туалетной водой (у принцесс ведь всегда много такого с собой), а между делом выспросила про все, что с ним случилось. Потом перевязала колено своим платком. – Ну вот, теперь все в порядке. А полковника не бойся, он тебе ничего не сделает».

Бустик посопел, вытер слезы и говорит:

"Спасибо, ваше высочество. Только из барабанщиков меня все равно прогонят".

"Почему?"

"Видите, что случилось с брюками… Красное пятно теперь до конца все равно не отстирать, дыру незаметно не зашить, а на новые штаны денег дома нет. Мы ведь должны покупать форму за свои деньги…

Тогда принцесса высунулась в окошко кареты и велела:

"Полковник, подойдите сюда! Повелеваю, чтобы отныне у всех барабанщиков на левом колене была красная заплата. В память о храбром поступке барабанщика Бустика!"

Тыквоквас, конечно, глаза выкатил и:

"Слушаюсь, ваше императорское высочество!"

– А император? – спросила Звенка.

– А ему что? Жалко, что ли? Тем более, что дочку он любил и выполнял все ее желания. Если, конечно, они не вредили империи. Но это-то ведь не вредило… А принцесса потом стала приглашать Бустика во дворец – на всякие праздники и просто так, поиграть. И они подружились…

– И потом… поженились? – с замиранием прошептала Звенка.

– Нет, – вздохнул Авка. – Принцессы ведь должны жениться только на принцах, такое правило. Но, говорят, они были друзьями всю жизнь. Принцесса даже предлагала Бустику, когда он вырос, занять должность главного военного капельмейстера при дворце. Это в сто раз важнее, чем тамбур-полковник. Но Бустик отказался…

– Почему?! Обиделся на нее?

– Да ничуть не обиделся. Наоборот, спасибо сказал. Но он тогда был уже знаменитый музыкант, играл не на барабане, а на скрипке. И поэтому стал первой скрипкой императорского симфонического оркестра, а потом дирижером… Он сочинил музыку для песни, которая знаменита и сейчас. Она вроде как второй наш гимн.

 
Тыквы полезны во все времена,
Но всех отраднее время весна.
В этот период везде, там и тут,
Ранние тыквы в мае цветут…
 

Авка немного стеснялся, но пропел куплет звонко и чисто. Ведь сейчас он был представитель всей Тыквогонии.

– Очень славная песня, – искренне похвалила Звенка. – У нас тоже хорошие песни есть. И гимн… Только я спеть не смогу. Мне Бутузо на ухо наступил.

– Кто наступил?

– Ну, так у нас говорят, если у человека никакого музыкального слуха. Бутузо – это один из слонов, которые будто бы держат материк и стоят на черепахе. А других слонов зовут Пузо и Грузо.

– А черепаху?

– А у нее нет имени, только титул. "Ее великое величество Всемирная Черепаха".

– У меня дома тоже черепаха есть. Только не великанская, конечно, а вот такая, – Авка раздвинул ладони. – Но она хоть и маленькая, а тоже необыкновенная. У нее две головы. Не веришь?

– Верю… но разве такие бывают?!

– Очень редко, но бывают. Я ее прошлым летом нашел в траве, на выгоне, когда встречал Матильду. Это наша корова. А еще у нас есть кошка Заноза, но она ленивая, с ней неинтересно. Вот когда котята появляются, другое дело. Но мама велит их потом раздавать знакомым… А у тебя кто-нибудь есть?

– У дедушки есть два кота – Фонарь и Плюха. И большой пес Кактус. Они все втроем очень дружат. И я с ними…

– Ну, это у дедушки. А у тебя дома?

– А я чаще живу у дедушки. У него интересно, он смотритель маяка. А мама и папа всегда заняты, дома бывают редко…

– А они… кто?

– Ну… папа заведует одной конторой. А мама ему помогает…

Авка уловил в Звенкином голосе неохоту к такому разговору. И сразу сказал о другом. Полушутя:

– Давай-ка выберемся наружу. А то я так привыкну к этому креслу, что меня потом силой не вытащишь…

Но под шуткой он скрыл тревогу. Во-первых, он беспокоился: почему долго нет Гуськи? Во вторых, опасался: вдруг кто-то посторонний появится на берегу и увидит этот… гра-ви-то-план. И незнакомую Звенку. Конечно, ничего тут не поделаешь, но лучше заметить гостей заранее, чтобы приготовиться к объяснениям.

"А ты ведь врешь, – толкнулась в Авке ехидная (вернее "самоехидная") мысль. – Прежде всего ты боишься, что увидят, как ты сидишь рядом с девчонкой, чуть не в обнимку…" – "И ничего не в обнимку! И ничего не боюсь!" – "Ладно уж, вылезай. И не ври. А то будешь сам для себя бзяка-завирака"…

Звенка нажала клавишу, купол разошелся, и они прыгнули на песок.

Желтая ласточка

На берегу никого не было. Только тени от кустов качались на песке под ветерком. Он тянул с воды и был свежим, но солнце жарило все сильнее и перебивало эту свежесть.

Звенка зажмурилась навстречу солнцу, раскинула руки и вдруг сказала:

– Давай искупаемся, пока Гуськи нет. Все равно делать нечего.

Авка обмер. Уши вмиг раскалились. Что делать-то? Признаться, что нет у него купального костюма? Почему-то ужасно стыдно… А у самой-то, у Звенки, откуда купальный костюм? Она ведь взлетела случайно! Или там у них, в Никалукии, другие обычаи? Может, там… вообще без всяких купальников, как в Диких областях? Вот скандал-то…

Авка вполне натурально стукнул зубами, как от озноба:

– Знаешь, я тут недавно два часа подряд купался, до полного посинения. До сих пор дрожу, как на воду посмотрю…

– Ну, тогда я одна окунусь! А ты… – Звенка засмеялась, – карауль, как доблестный рыцарь, мою воздушную карету!

– Ладно, – выдохнул Авка и ничком брякнулся на песок. Опять зарылся в него подбородком. Потому что так можно делать вид, что вовсе и не смотришь на девчонку. Да и не хотел он смотреть! Потому что это была бы совсем гугнига… Но… может, она булькнется в воду прямо в одежде? Может, у них так полагается? И Авка посмотрел. Чуть-чуть, одним глазком…

Звенка, беззаботно насвистывая, сбросила безрукавку и белую рубашонку. Приплясывая, стягивала узкие брючки…

"Я же вовсе и не смотрю! Я… только с миганьем, на всякий случай. Вдруг ногу подвернет или споткнется, когда побежит в воду… Ох…"

Но нет, купальник на ней был. Только вовсе не такой, как у здешних девчонок. Совсем-совсем коротенький, желто-золотистый и облегающий щуплую Звенку, как вторая кожа. Здешние девчонки зафыркали бы и захихикали. Но… Звенка-то ничуть не боится! Вскинула руки, колесом прошлась по песку.

– Авка, у вас так умеют?!

Надо было защищать честь Тыквогонии! Тут уж не до боязни! Авка вскочил и тоже прошелся колесом. А потом с разбега кувыркнулся в воздухе. И от этого кувырка страх из него вылетел окончательно. Чего такого? Звенка как Звенка, самый подходящий у нее костюм. И девчонки, увидев и пофыркав, скоро понаделали бы себе таких же…

– Я побежала! Если потону, завещаю гравитоплан тебе!

Ничего себе шуточки!

Но она не думала тонуть. Сразу было видно, что плавает не хуже, чем скачет. Махая тонкими руками, она доплыла до валуна, что серым полушарием торчал над синей водой. Забралась, вытянулась вверх как струнка, раскинула руки, взлетела желтой ласточкой и ушла в воду…

Да, она была похожа на золотистую ласточку-песчанку, которые водятся в скалах на безлюдных побережьях. В отличие от черных ласточек, это редкая порода. Авка видел такую только один раз на загородной экскурсии, но запомнил прекрасно…

Звенка долго не показывалась из воды, и Авка уже забоялся, но вот она вынырнула. И вразмашку – к берегу. Выбежала, заплясала на одной ноге, приложив к уху ладошку. Совсем как здешние ребята. Потом встала перед Авкой, будто желтый стебелек, обняла себя за мокрые плечи.

– Вода теплая, а сейчас зябко, на ветерке-то.

Авка деловито посоветовал:

– Беги за стену, сними там да выжми…

– Зачем? Это быстросохнущая ткань, новое изобретение. Она даже греющая. Потрогай… – и Звенка приложила Авкину ладошку к своей твердой, с проступившими ребрышками груди. Шелковистая ткань и правда была сухой. Но теплой ли – Авка не разобрал. Потому что ощутил, как под ней толкнулось Звенкино сердце. Будто у взятого в ладони котенка. Хотел подержать ладонь еще, но испугался и уронил руку. Потом сварливо сказал:

– Ткань-то сухая, а сама ты мокрая. Вот простынешь на ветру и отправишься не домой, а прямо на небо. Ну-ка… – Он скинул куртку, сдернул рубашку и рубашкой этой начал растирать Звенке плечи, голову, руки. Так же, как недавно Гуське. И опять ничуть не стеснялся, потому что боялся по правде: вдруг и в самом деле простудится!

Звенка не спорила, только фыркала и смеялась. Потом сказала из-под рубашки:

– Ты совсем как мой дедушка, когда вытаскивает меня из ванны.

– На месте дедушки я бы дал тебе шлепка. Чтобы не ныряла в незнакомом месте. Вдруг там камни!

– Там вода прозрачная, все дно видно!

– Мало ли что там видно… – Авка снова стал вытирать ей плечи. Тёр и поглядывал по сторонам. Кругом по-прежнему не было ни души (и это хорошо). И Гуськи не было (а это плохо). Но вот он появился наконец! Причем как-то незаметно, Авка увидел его уже вблизи. Гуська стоял, держа увязшую в песке тележку на двух деревянных колесиках и открыв от удивления рот. Впрочем, тут же он его закрыл, будто не видит ничего особенного (умница все-таки).

Авка бросил на песок рубашку.

– Где тебя носило столько времени?

– Меня мама поймала на улице, я еле успел эту посуду спрятать в лопухи. Повела домой и говорит: "Никуда не пойдешь, пока не поможешь мне выжать все белье". Я попробовал зареветь, но бесполезно…

– Все у тебя всегда не так… – проворчал Авка. Звенка (она одевалась) глянула укоризненно:

– Зачем ты его бранишь? Гуська молодец… Давайте горючее, мальчики…

Они отвязали от тележки канистру и вдвоем (тяжеленная!) подтащили к похожему на громадного жука гравитоплану – он будто замер в ожидании. Звенка забралась внутрь, Авка и Гуська, поднатужившись, протянули ей канистру. Звенка ухватила ее (сильная!)

– Помочь? – Авка приготовился прыгнуть под купол.

– Не надо, я уже установила… Подождите… – Она возилась в кабине минуты две. Наверно разжигала горелки. Потом выскочила к мальчишкам. – Ну вот… сейчас все будет готово.

– И улетишь? – тихо сказал Гуська. Глаза у него стали очень синие и очень круглые.

– Да… – Звенка опустила голову. – Мне совсем-совсем пора…

– Тогда держи… – Гуська выволок из-за пазухи растрепанный учебник географии.

– Ох! Я же чуть про него не забыла! Спасибо, Гусенок! – она его назвала так же, как Авка, и он заулыбался. Звенка пошарила в кармане брючек. – Вот, возьми на память. Ты ведь меня так выручил, просто спас! – И она вложила в Гуськину ладонь крошечного прозрачного зайчонка. Из зеленого стекла.

– А мне? – выговорил Авка и кашлянул, потому что запершило в горле (и защипало в глазах). – Мне можно что-нибудь… тоже…

– Да… вот, – Звенка прижала к его ладони что-то маленькое, колючее…

Это была янтарная птичка. Узкокрылая, золотистая. Желтая ласточка!

– Мы такими стекляшками играем в чалки, – тихо объяснила Звенка. – Не бойся, она не бьющаяся… Посмотришь на нее и вспомнишь, как мы тут… повстречались. Потому что…

– Что? – одними губами казал Авка.

– Ну… мы ведь, наверно, никогда больше не увидимся.

– Почему?! – вскинулся Авка. – Вы там понастроите этих… летучих штук и станете прилетать к нам! Часто!

– Это еще когда… И неизвестно, будут ли их строить. Наше правительство почему-то боится новых открытий. А к этому гравитоплану меня теперь не подпустят на три тысячи локтей. Запрут его на сто замков…

– А если… все-таки… – Полностью расстаться с надеждой было для Авки выше сил.

– Ну, может быть, – согласилась Звенка. Так взрослые утешают малыша. И вдруг:

– Авка…

– Что? – почему-то испугался он.

– Можно я… поцелую тебя на прощанье?

Мысль о прозвище "бзяка-целовака" (гораздо более скандальном", чем "бзяка-влюбляка") лишь на миг скользнула у Авки. Он втянул воздух, зажмурился и сказал:

– Ага… Ладно…

И ощутил, как теплые и мокрые Звенкины губы ткнулись ему в щеку. Подождал и открыл глаза. И встретился со Звенкиными глазами – грустными и блестящими. Но в тот же миг Звенка засмеялась, повернулась к Гуське.

– И тебя – тоже! – Нагнулась, чмокнула его в висок и прыгнула к куполу. Не оглянувшись, нырнула в щель. Купол мигом закрылся. И странная штука – гравитоплан – бесшумно взмыла в высоту. И пошла над озером – черное блюдце с прозрачной выпуклой крышкой. Блюдце делалось все меньше, меньше. И наконец пропало в синеве, мигнув напоследок стеклянной искрой…

Вот и все…

– Какая она… – вздохнул Гуська. – На глазах слезинки, а смеется…

– Ты никому про нее не говори, – проговорил Авка. Хмуро проговорил, потому что… слезинки, кажется, были и у него.

– Конечно, никому… Да никто и не поверит… Я вот только думаю: неужели никто не видел, как она летит над Тыквогонией? От моря до нас сотня миль.

– Может, кто и видел, да глазам не поверил. Или решил, что это такой змей запустили…

– Наверно…

– Идем домой, Гусенок.

– Идем… – Но Гуська не пошел, а вдруг сел на песок. – Авка, я хочу правду сказать… а то буду совсем бзяка. Ты меня отругай, только не сильно, ладно?

– Что такое? – Авка быстро сел рядом.

– Меня мама не ловила… Я долго не шел, потому что испугался собаки. Той самой. Она опять там бегала, и давай гавкать на меня. И хотела зубами за штаны… И никак не уходит с дороги. И никого прохожих нету, чтобы прогнать ее… Я стоял, стоял, а она караулит. Тогда я пошел домой, взял тыковку-хлопушку, вернулся да как запущу в эту зверюгу! Так рвануло! В соседнем доме аж стекла звякнули! А зверюга – под ворота… А потом еще хозяин лавки не хотел керосин продавать. Говорит: "Зачем тебе? Мы маленьким не продаем!" Ну, я наврал, что мама велела срочно купить, ни капли в лампах не осталось…

Печаль расставания рождает в душе доброту и любовь к окружающим. Авка взъерошил Гуськины волосы.

– Не бзяка ты, Гусенок, а молодец. С собакой справился, керосин добыл, Звенку выручил. Герой.

Гуська заулыбался с осторожной радостью. Взял двумя пальцами зеленого зайчонка, стал смотреть сквозь него на солнце. Авка посадил себе на колено желтую ласточку. В ней зажглась искра. Авка тихонько накрыл янтарную пташку ладонью. И показалось, что в ласточке – тук, тук – еле заметно бьется крошечное сердце.

Страдания и пирог с клубникой

– Ведь некрасивая, – в сердцах выдохнул Авка. И на ходу срубил прутом желтую головку шипоцвета. И повторил со звонкой досадой: – Ну, некрасивая же!

Рыжая с белыми пятнами Матильда, которая шла впереди, обиженно оглянулась.

– Да не ты, не ты, – сказал ей Авка. – Ты-то у нас красавица.

А говорил он про Звенку. Звенкино лицо стояло перед ним ну прямо как портрет, и Авка понимал, что оно не забудется. А в сердце сидела колючая (как все тот же шипоцвет) печаль. Она, эта печаль, могла быть не такой колючей и даже приятной, если бы оставалась надежда на новую встречу. Но Авка понимал, что надежды нет. Между ним и девочкой по имени Звенит – океан. И, конечно же, Звенку никто в ее Никалукии не подпустит больше к гру… гра… (тьфу!) этому летательному аппарату. И никогда эта круглая штука уже не плюхнется на Императорский дикий загородный пляж…

Ну, не плюхнется – и не надо! Жил же он до сих пор, не зная никакой Звенки, и был счастлив! Зачем она ему? Добро бы красавица была, из-за которой не страшно сделаться бзякой-влюблякой, а то ведь…

Но эти рассуждения не приносили покоя. Звенкин портрет маячил перед Авкой, будто повешенный на стенку. И колючий шарик в сердце шевелился так, что из глаз выжимались слезинки.

"А может, ничего не было? – прыгнула в Авкиной голове спасительная мысль. – Может, я просто задремал там на песке, и круглая летучая штука с девчонкой просто приснилась!"

Но не тут-то было! Твердая стеклянная ласточка сидела в нагрудном кармане и напоминала о себе при каждом шаге.

На Авке был сейчас не бархатный костюм, а холщовая рубашка и такие же штаны длиною чуть ниже колен. Такая одежда, в которой обычный тыквогонский мальчишка чувствует себя нормальным человеком. Оно и понятно – кто же в парадном школьном наряде пойдет на выгон встречать корову! Кстати, можно было бы и не встречать, Матильда прекрасно знала дорогу к дому. Но мама сказала: "Сходи, пригони ее, а то будет плестись, как твоя Мукка-Вукка". И Авка послушался. Тем более что по дороге в одиночестве можно было разобраться в своих сердечных чувствах.

Но не получалось это – разобраться-то.

"И чего она во мне застряла? Ведь некрасивая!.."

Авка чуял, что колючая печаль теперь долго не оставит его. Может быть, никогда. И надежда, что это был только сон, совсем напрасна. Единственная широкая лямка штанов проходила как раз по нагрудному карману, прижимала его к Авкиной груди, и стеклянная ласточка там шевелилась как живая.

Сытая Матильда неспешно шагала по тропке среди лебеды и шипоцвета. Авка – босой и насупленный – брел в трех шагах позади. Меланхолично наблюдал, как увесисто качается налитое Матильдино вымя. Авка любил парное молоко, но сейчас мысль о кружке такого молока (с краюхой, посыпанной крупной солью) не приносила привычной приятности. Потому что желудочными радостями не прогнать сердечную тоску.

Матильда свернула с пустыря в Конопляный переулок, где среди других окраинных домов стоял и Авкин дом – с зелеными ставнями у окошек, с плетнем, украшенным рыжими кувшинами и развешенными для просушки половиками, с крылечком в три ступени.

Столица Тыквогонии была, конечно, прекрасна. Ее центр славился просторными улицами, площадями, памятниками и многими замечательными зданиями: императорским дворцом, театром, Музеем тыквенной цивилизации, мужской и женской гимназиями, гостиницей "Золотая тыква", торговыми рядами (тоже, разумеется, императорскими). Но окраины выглядели по-деревенски, и жизнь там текла вполне сельская. Многие императорские чиновники, закончивши дневную службу, шагали в свои осевшие среди лопухов дома под крышами из сушеных тыквенных корок, чтобы вместе с женами повозиться на огородных грядках и позаботиться о корме для всякой домашней живности.

Авкин папа, императорский счетовод Пилипп Головка, вел такой же образ жизни. Впрочем сейчас он еще не вернулся со службы. Авкин старший брат Бума сегодня до заката дежурил на посту в городском парке. Он был курсантом школы младших командиров Императорской охраны порядка и в эти дни проходил практику.

Мама встретила Матильду ласковыми словами, увела ее в хлев, и там зазвенели о подойник тугие струйки. Авка остался на крыльце. Сел на ступеньку.

"Ведь некрасивая же…"

Но эти бесконечные повторения не помогали. И ласточка опять колюче шевельнулась в кармане.

Сбоку от крыльца закачались лопухи, из-под них вышла Мукка-Вукка. Ткнулась левой головой в голый палец на Авкиной ноге.

Круглая Мукка-Вукка была размером с тарелку. Спину ее покрывал костяной серо-коричневый панцирь с узорами-завитушками. Снизу панциря не было, на выпуклом животе – плотная кожа со складками и бородавками. Мукка-Вукка любила, когда ей почесывают эту кожу – ногтем, щепкой, твердой тыквенной корочкой.

Авка положил черепаху панцирем себе на колени, поскреб ей пузо мизинцем. Та довольно зашевелила толстыми лапами. Авка вынул из кармана ласточку, поцарапал бородавчатое брюхо стеклянным крылышком. Мукка-Вукка заулыбалась двумя маленькими ртами.

– Эх ты, чудо-юдо… – вздохнул Авка. Вечернее солнце покрыло траву оранжевым налетом, зажгло в желтой ласточке пушистую искру. Авкина печаль стала не такой колючей, как раньше.

– Хорошая ты, – сказал он Мукке-Вукке с новым вздохом. – Все у меня хорошие. И мама, и папа, и Бума (хотя и вредный иногда, не дает поносить свою портупею). И Матильда, и кошка Заноза… И зачем мне еще какая-то заморская Звенка? Ведь правда же?

Мукка-Вукка не отвечала (это и понятно). Однако она четырьмя глазками-бусинами смотрела как-то уклончиво, мимо Авки. Мол, хитришь ты, братец, сам себя хочешь обмануть.

Авка вздохнул пуще прежнего, отправил Мукку-Вукку в лопухи, спрятал стеклянную птичку в карман и стал сидеть на крыльце просто так. И сидел до той поры, когда пришли отец и брат и мама позвала всех пить чай.

За чаем Авка повеселел. Потому что в честь школьных успехов младшего сына мама испекла сладкий пирог. Причем не с надоевшим тыквенным повидлом, а с настоящей ранней клубникой из императорских парников (конечно, дорогая она, однако ради такого дела можно и потратиться).

Папа хвалил сына и говорил, что, когда он, Пилипп Головка, уйдет на пенсию, Авка вполне может занять его место в счетоводной конторе. Брат Бума подарил Авке старые курсантские эполеты. Авка тут же нарисовал на них генеральские звезды и целый час чувствовал себя командиром Императорской гвардии.

Но когда легли спать, печаль и тревога опять взяли Авку в плен.

"И чего привязалась? Ведь некрасивая же!.. А может быть, она все же когда-нибудь прилетит?"

Мальчишечья деревянная кровать была старая (на ней еще дедушка спал в свои школьные годы). Она скрипела под Авкой, как рассохшаяся телега на ухабах. Утомленный дежурством Бума сказал из-за дощатой стенки:

– Чего ты вертишься, как голый червяк в крапиве? Влюбился, что ли?

Это он просто так, с досады высказался, но Авка обмер и стыдливо притих. И с перепугу заснул. И ему приснилась громадная двухголовая черепаха (кажется, прабабушка Мукки-Вукки), на которой он с Гуськой катался вдоль границы Диких областей. Кругом росли мохнатые пальмы, бамбук и банановые деревья (но без бананов). И Авка думал, что за этой границей, может быть, не Дикие области, а республика Никалукия. И вдруг из зарослей выбежит Звенка?

Но Звенки не было, только в знойном воздухе стрекотали прозрачными крыльями искристые желтые птички. Разве разберешь, какая из них т а с а м а я? А Гуська надоедливо ныл: почему на банановых деревьях нет ни одного плода?

– Да перестань ты канючить, обжора! – в сердцах сказал ему Авка.

Гуська примолк. Широко раскрыл жалобные глаза со слезинками. Авку сразу кольнула совесть. Сам-то он совсем недавно лопал пирог с клубникой, а Гуська сладкого не видит неделями. Можно было бы догадаться, пригласить Гусенка на чай. Конечно, он не равноправный друг, а так, хлястик, но все же…

"Ладно, проснусь и утром угощу, пирог еще остался", – решил Авка. Тут Гуська, черепаха и южная природа растворились в сумерках, и дальше Авка не видел никаких снов.