Текст книги "Афон и его судьба"

Лавра святого Афанасия

Вокруг главной вершины горы, по ее отвесным и обнаженным оврагам, нет вблизи монастырей – там имеются лишь бедные и бесприютные пустынники, отшельники и сиромахи. Особливо достопамятны здесь для странника своим местоположением и строгостью жизни были подвижнические келлии скитов: Кавсакаливского, Кераси, Каруля, Св. Анны, Богородицы, и другие, расположенные на диких отрогах и в расселинах скал южной или юго-восточной оконечности Святой Горы. И только на северо-восток от них, на плодородной равнине, величаво красуется Лавра Св. Афанасия с одной стороны, а с другой – монастыри: Св. Павла и Дионисиат. Более десяти веков бесспорных (а по преданиям отеческим и более) иноки афонские неустанно трудились в деле сооружения новых строений, исправляя ветхость и древность святых обителей и храмов, умножая в них ревность своего благоукрашения. Поэтому неудивительно, что памятники живописного художественного дела скопились на Святой Горе от многих времен в количестве неисчислимом; но и самое древнее ее зодчество сохранилось нерушимо. В самом деле, если сочтем, сколько веков пронеслось над Афоном с того времени, как сподобилась Святая Гора посещения Матери Господа, и помыслим о том, сколько венценосцев – начав с Константина Равноапостольного, Феодосия, Пульхерии, Алексия, Аркадия и др. – воздвигали здесь разного рода иноческие обители и храмы, то великое число памятников художественного строения станет нам понятно.

В X веке Афон уже славился на всем Востоке святостью своих обитателей и служил цветущим вертоградом иноческого жития. Древние хартии на м передают, как царственный сын Павел Ксеропота минт (сын императора Михаила Рангавия) и отпрыск благородного древа (византийского дома) Афанасий, приняв ангельский образ, основал здесь стройное единение между пустынниками и отшельниками Святой Горы. Слава подвигов преподобного Афанасия, устроившего пустынную келлию во имя святого Иоанна Предтечи, особенно влекла к нему отовсюду учеников: из Рима, Италии, Грузии, Болгарии и даже далекой России. Многие настоятели знатных монастырей, даже епископы, приходили в его обитель и предавали себя руководству святого старца.

Лавра Св. Афанасия – изумительное произведение X века на Святой Горе, имеющая первенствующее значение в Церкви Царьградского Патриархата. Она воздвигнута в 961 году самим святым Афанасием и стоит в той красивой местности, где дотоле им устроена была в Меланах малая обитель, т. е. пустынная келлия в честь святого Иоанна Предтечи. Она расположена у подошвы восточной стороны громадного отрога Дифона, спустившегося почти от самого верха к заливу Контессо и в непосредственной близости к ней отвесно остановившегося. Область лаврских владений весьма велика: ей принадлежит вся южная оконечность и вершина горы, все подафонье со скитами: Молдавским, Кавсокаливским, Керасейским, Карульским, Аннинским. Так что на всей земле ее расположено было больше 180 подвижнических церквей.

Самая же группа фундаментальных зданий Лавры – среди столь обширного владения и окружающих ее масличных, ореховых, кипарисовых, каштановых, померанцевых и других плодовых деревьев и виноградных лоз – представляется огромным замком со множеством башен и бойниц, в числе которых особенно величаво стоит башня, построенная греческим царем Иоанном Цимисхием. Этот доблестный император, воевавший с русским князем Святославом, облагодетельствовал Лавру богатыми сокровищами, обстроил и укрепил ее так, что удивил ей всю Святую Гору и вызвал неудовольствие в святогорцах. Но и негодование их было более всего на преподобного Афанасия, за то что он допустил соорудить великолепнейший монастырь в своей пустыни и тем нарушил безмолвие иночествующих, разорил древние уставы отцов пустынного подвижничества. Дело перенесено было в Константинополь на суд императора, который вызвал святого Афанасия в столицу и, убедившись в личных его достоинствах, облагодетельствовал его и принял участие в устроении монастыря. Святогорцы просили прощения у святого старца и по примеру его Лавры начали устраивать свои монастыри.

Лавра имеет форму четырехугольника, стены ее в 20–25 метров высоты, и занимает она огромное пространство, разделяясь на две части: на внутренний и внешний двор. Во внутреннем дворе находится вся достопримечательность X века, принадлежащая исключительно самому основателю Лавры: соборный храм, трапезная, больница, странноприимница и все, что нужно было ему для пустынного обще-жительства по строгому уставу. Но в настоящее время Лавра отступила от строгих правил святого Афанасия, и, несмотря на свое огромное богатство, число братства ее не велико, исключительно греческое.

Главный соборный храм, служащий украшением Лавры, весь сложен из дикого камня и увенчан тремя главами с большими крестами; под обрушившимся алтарем этого храма скончался основатель его с шестью мастерами-строителями. Огромный купол покоится на четырех сводах, опирающихся на массивные каменные устои, и украшается трехъярусным хоросом-люстрой и множеством четырехконечных крестов, висящих в виде кадил на сводах храма. Алтарь разделяется на три части, стены его обложены блестящими плитами голубого фаянса, а вокруг – прекрасной резьбы стасидии. Помост испещрен драгоценным разноцветным мрамором. Во всем храме 37 мраморных столбов, окон 70, врат 12, длина его около 60 метров, а ширина – 62. Стены и своды его украшены символическими изображениями, двери двухъярусного иконостаса и кафедра игумена сияют перламутром.

Между святынями Лавры особенно замечательна часть Животворящего Древа, заделанная в крест, украшенный драгоценными жемчугами и сохраняемый в золотом ковчеге, как дар святому Афанасию императора Никифора Фоки. Святые мощи хранятся в двенадцати ящиках алтарного шкафа, соответственно двенадцати месяцам года, в которые чтится их память. В приделе Сорока мучеников находится гробница святого Афанасия. Под сению двух девятисотлетних кипарисов на восьми мраморных столбах возвышается крещальня, увенчанная куполом, внутри расписанным священными изображениями.

Таким образом, бури и грозы житейские, которые пагубно пронеслись над многими обителями и храмами Востока, почти не коснулись мирного афонского вертограда иноческой жизни в течение многих веков. И только ныне свалились на святогорские обители скорби великие по причинам, о которых речь будет в дальнейшем.

Крестовская келлия

Трудный переход был окончен, и мы, немного еще проплутав по соседним греческим келлиям, очутились у цели нашего очередного путешествия – в Крестовской келлии, где были радушно встречены старцем отцом Лотом и наместником его – отцом Филаретом.

Солнце уже перевалило за полдень, когда мы очутились в их обществе, причем каждый из братии спешил окружить нас самыми искренними заботами и вниманием. В тот день Крестовская келлия начинала празднование кануна своего храмового праздника, падающего, как известно, на 14 сентября старого стиля. У нас на родине этот полуосенний день обычно бывал окружен особым ландшафтом в виде широко расстилающихся повсюду опустевших полей, начинающих желтеть деревьев и стоящего над всем этим сентябрьского неба, успевшего утратить очарование летней безмятежности и голубизны. Здесь, на Афоне, в двух шагах от южного моря, этот сентябрьский день ничем не отличался по своему великолепию и силе солнца от июньских и июльских дней: кругом все та же пышная красота и неизменная прелесть голубых небес над головой.

Умывшись с дороги и получив любезно предложенный мне чай, уселся я у открытого окна, выходившего на морскую ширь, простиравшуюся за зелеными кущами рощ и садов, окружавших эту дивную келлию. И опять перед моими глазами была чудесная картина могучей природы, со сверкавшей гладью моря, золотисто-изумрудной листвой великанов растительного царства и строгими свечами уходивших ввысь темных кипарисов. Осторожно вошел отец наместник Филарет – живой, улыбающийся, весь сиявший нездешней радостью бытия, какую только и можно наблюдать у истинных иноков. А из дальнейшего разговора я убедился еще и в том, что у отца наместника была чуткая душа поэта, еще более чистая и возвышенная, благодаря строгой монашеской жизни и полнейшему отделению от мирской суеты.

– Вы уж извините, дорогой гость, но сегодня у нас большие хлопоты и гости. Приходится то и дело отлучаться! – ласково проговорил отец Филарет, с улыбкой смотря на меня чистыми и добрыми глазами. – Ничего нельзя поделать: храмовой праздник. Со всех сторон сходятся к нам соседи-келлиоты, сиромахи, странники… Но и вам интересно будет взглянуть на такое собрание: нигде, кроме Афона, не придется вам наблюдать этих воистину Господних людей. А нам нельзя не угостить их, нельзя не приютить на свой праздник во имя Божье!.. Вас же просим посетить наше вечернее бдение.

Отец Филарет скромно поклонился и вышел из келийки, а я остался у окна, продолжая любоваться расстилавшимися передо мной красотами. Этим, впрочем, пришлось мне заниматься недолго. Где-то совсем близко внезапно раздался сухой и характерный звук удара по сухому дереву – звонкий, приятный и в то же время какой-то настойчивый и упорный. Это ударили в традиционное монашеское било, почти исчезнувшее за последние века в монастырях России, но еще сохранившееся в обителях Афона и частично Балканских стран. И удивительно искусно ударял в это било невидимый мне инок, по-видимому, в совершенстве постигший своеобразную тонкость этого своего послушания. Стуки в било раздавались сначала с большими перерывами, заставляя ухо подолгу выжидать следующего удара, но затем они переходили в настоящую дробь, то мелодично повышавшуюся в своей силе, то постепенно ниспадавшую до подлинного деревянного «шепота», постепенно замиравшего и заканчивавшегося полным молчанием. Но последнее оказывалось только временным: проходили минуты, и умершие, казалось, звуки вновь воскресали с торжествующей живостью и силой. Так повторялось три раза. Затем, вслед за последней остановкой била, раздался удар в большой колокол, за которым вскоре начался перезвон, призывавший к вечернему богослужению.

Не прошло и нескольких минут, как раздался стук в мою дверь: за мной пришел посланный от наместника добродушнейший отец Исайя. Ему было поручено проводить меня в храм, где уже началось торжественное богослужение. И уже через несколько минут я с ним вошел в полутемную церковь, переполненную молящимися и по-праздничному украшенную зеленью; пол тоже был посыпан ей в изобилии.

Совсем необычное впечатление производила толпа богомольцев, наполнявшая небольшой храм: все это были монахи разного возраста. Но в то же время не были эти иноки похожи и на братию одной и той же обители, подобно тому, как это приходится наблюдать в монастырях. В толпе «гостей» Крестовской обители можно было видеть разнообразных монахов-странников, едва прикрытых обветшавшими от времени рясками, обутых в самодельную, сильно поношенную обувь и чуть ли не по самые глаза обросших густыми волосами. Это были странники-сиромахи, которые десятками лет ведут на Афоне скитальческую жизнь, вечно паломничая от одной обители до другой, живя подаянием и не принадлежа ни к какому определенному братству.

– Сиромахи точны, как календарь, и твердо знают, когда и в какой обители престольный праздник, – пояснил мне отец Исайя. – Помолятся они на торжестве, покормятся, а там, глядишь, снова идут куда-нибудь в противоположный край Афона, чтобы поспеть на новый праздник, к новым милостям. Так и живут они всю жизнь свою на Святой Горе, н у, право, как птицы небесные. Порой и не знаешь, где и как умирает такой сиромах. Бывает, что и в лесных дебрях отдает Господу душу свою…

Было 6 часов вечера, когда началась всенощная. Афонское бдение под храмовый праздник – это нечто особенное, производящее неизгладимое впечатление и требующее от непривычного человека большого запаса сил и выдержки. Обыкновенно такое бдение продолжается 8–9 часов, после чего почти немедленно совершается ранняя литургия. Таким образом, вся предпраздничная служба поглощает до 12 часов. Эти долгие службы я выстаивал довольно бодро и без особого утомления; обычно не присаживался в стасидии, что разрешается в известные моменты и монахам. И в этот раз, невзирая на утомление от многочасового пути и томительной жары, я, хорошо освежившись холодной водой, как-то прибодрился и весь был исполнен духовной свежести и силы. Всю вечернюю и ночную службу я выстоял бодро, внимательно следя за чтением, наслаждаясь своеобразными афонскими напевами.

Мерцали свечи, менялись чтецы, входили и выходили темные монашеские фигуры, тихой волной уносились во тьму ночи звуки песнопений и все чаще и громче раздавались вздохи утомленных старцев. А я, не примечая времени, с интересом присматривался и прислушивался ко всему окружающему и благодарил Бога, что привел меня на Святую Гору. Когда же слишком одолевала духота, выходил на терраску и глядел в бездонную пропасть южной ночи и освежался соленоватым воздухом моря, который доносил тихий ветерок вместе с ароматом афонских растений… Но вот литургия окончилась, и, приложившись к кресту, вышел я на монастырский двор, по которому рассыпались гости. Порой они соединялись в небольшие группы «старых знакомых» и вполголоса обменивались своими впечатлениями.

– А, отец Нафанаил! – донеслось до моего слуха из соседней группы. – Вот и привел Господь встретиться снова… А, почитай, не видались уже года четыре!

Я посмотрел в сторону говорившего и увидел древнего монашка, седого, как лунь, и стоявшего с таким же седеньким странничком в помятой скуфейке.

– Больше, чем четыре, отец Софроний! – ответил тот, кого звали Нафанаилом. – Помню, что повстречались мы с тобою в последний раз на Сорок Севастийских мучеников, а тому будет уже лет шесть. Я тогда еще с отцом Феофилом зырянином путешествовал по горе, вдвоем мы сиромашили… Да!

– Может и так, отец… Время-то бежит у Господа и нас к покою могилки приближает. Ну, а где же спутник-то твой. Теперь припоминаю и его, зырянина-то этого.

– А почил Феофил-то мой… давно почил. Вскоре после той нашей встречи почил. В больнице у ильинцев конец свой земной обрел… Там и погребен бысть. Вот теперь один я и странствую.

Пока хозяева суетились в трапезной около больших столов, приготовленных для угощения многочисленных гостей обители, решил я воспользоваться свободным временем и осмотреть усадьбу Крестовской келлии, в чем мне много помог старичок-монах, показывавший замечательные уголки их обительского хозяйства. И я с удовольствием осмотрел виноградники, огороды и вместительные цистерны для собирания дождевой воды, столь необходимой для питья, изготовления пищи и правильного огородничества на горных высотах. И при виде этих доказательств упорного и подлинно-вдохновенного труда крестовских иноков, добровольно ушедших для подвига и труда на Святую Гору, я не мог удержаться от выражения волновавших меня чувств шедшему со мной старцу. Но мой провожатый в ответ на мои похвалы только кротко улыбнулся и слегка махнул рукой:

– Ну, чему уж там учиться у нас! – проговорил он тихо. – Немало есть в миру людей, во много раз лучше нас, недостойных и грешных, мнящих себя близкими к Богу. А к кому он ближе на самом деле – только ему самому и ведомо! Что же касается трудов наших, то и они без его помощи не совершаются… Всё Господь помогает.

Вслед за виноградниками и огородами добрый старец провел меня к усыпальнице, примитивной и крошечной. На Афоне вообще все монашеские усыпальницы устроены по одному образцу и подчиняются одним правилам, т. е. трехлетнему пребыванию монашеского праха в земле и последующему водворению его костей в особое помещение для вечного упокоения.

– Вот это все наши «бывшие» – объяснил мне старец, указывая на правильно сложенные в усыпальнице кости. – Земля еси, в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем…

Пока я в раздумье стоял около открытой двери усыпальницы, из нее вышло жуткое существо в поношенной ряске, с суровым выражением землистого цвета лица, окаймленного жидкой седой бородкой. Это был старец, приставленный к усыпальнице и неизменно пребывающий в соседстве с черепами и костями своих бывших собратьев.

– Вот и отец Мелитон! – сказал мой спутник, добродушно кивнув вышедшему из склепа гробничему. – Блюдет кости скончавшихся и от зла их охраняет.

Но отец Мелитон даже не улыбнулся в ответ на слова добродушного старца.

С уважением отвесив поклон, молча я покинул «Мелитоновы владения». И уже вскоре находился на залитом солнечными лучами дворике обители, постепенно освобождавшемся от странников и других гостей, направлявшихся занимать места за праздничными столами.

* * *

Крестовоздвиженская или, как ее называют на Афоне, просто Крестовская, келлия находится на восточном склоне Святой Горы и расположена на прекрасном выровненном холме, от которого не более получаса ходьбы до морского берега. Позади обители возвышается огромный холм, покрытый каштановыми рощами, придающими особую красоту этой местности. Обитель обсажена огромными кипарисами и издали привлекает взор путника своей колокольней и куполами. Местоположение этой обители изумительно красивое, изобилующее великолепными панорамами, полными живописных красок и безмятежного величия природы. Только на западе эти панорамы несколько заслонены соседними высотами, покрытыми густым лесом. Что же касается востока, то там взор наблюдателя всецело очаровывает лазурное море архипелага, с выделяющимися на его зеркале величественными островами. На южной же стороне глаз долго не может оторваться от гигантского массива Афона, находящегося близко от Крестовской келлии. Хорошо видны с ее холма также Карея, Андреевский скит и множество отдельных келлий, живописно расположенных в изумрудном царстве зелени.

Крестовскую обитель по ее благоустройству свободно можно причислить к ряду лучших святогорских общежительных пустынных келлий. Начало существования этой обители относится к X веку. Как и другие пустынные обители, она была тогда устроена для безмолвного подвижничества особенно ревнующих иноков-греков, удалявшихся из монастыря по благословению своих старцев, дабы проводить остающиеся им дни жизни в пустынном уединении, посте и молитве. В начале прошлого века эта обитель перешла от греков в русское владение. И с того времени она стала благоустроиться, достигнув полного расцвета при старце отце Пантелеимоне. Вследствие усиленного притока братии (до великой войны в этой обители спасалось до 130 монахов) и паломников проводилось усиленно строительство. В результате этого она имеет благоустроенный и красивый вид. Главный корпус с церковью имеет три этажа и весьма красив снаружи. Но, помимо этого корпуса, имеется еще несколько меньших, в которых также размещалась братия. В этой обители имелась еще слесарная, кузнечная и столярная, сапожная, портняжная, хлебная и просфорная; до войны была еще собственная фотография и переплетная.

В Константинополе эта обитель имела с 1900 года свое подворье для приема паломников из России, а в Палестине приобрела Фаранскую Лавру, основанную Харитоном Исповедником. Кроме того, в 1912 году приобретен был в Сирии, на Ливане, близ Бейрута, монастырь Св. пророка Илии, в который тогда было выделено из Крестовской келлии больше сорока человек братии.

Келлия св. Артемия

Пользуясь своим пребыванием у гостеприимных крестовских иноков, я решил посетить и соседнюю с ними русскую келлию Св. Артемия. Эта благоустроенная обитель находится невдалеке от моря и главной дороги, ведущей от Кареи в Лавру Св. Афанасия и на вершину горы. Она находится на половине этого пути, а потому все паломники посещают ее. Основание этой келлии относится к XIV веку. До 1862 года она была в греческих руках, имея печальный и запущенный вид. Но с этого года начинается постепенное ее расширение: на месте старого греческого храма был отстроен новый, а вскоре и второй храм, затем устроен был корпус для братии и другие помещения. В конце же прошлого столетия был выстроен новый большой корпус, увеличена разработка земли и вообще обитель приведена в благолепный вид.

В настоящее время в Артемьевской келлии пять больших построек. Главный, очень длинный корпус имеет два этажа: внизу церковь Покрова Пресвятой Богородицы, трапезная с кухней, братские и паломнические помещения, в верхнем этаже – главный храм во имя святого Артемия с красивым иконостасом. В том же этаже приемные и номера для паломников, настоятельские и братские помещения. Слева к корпусу пристроена отдельно галерея с большой гостиной, из которой открывается дивный вид на море и городок Карею. Перед входом в главный корпус раскинут широкий двор с садом, окруженный несколькими постройками. Слева от главного корпуса находится свечная мастерская, рядом устроены и другие обительские мастерские. У моря обитель имеет свою пристань с всякими принадлежностями для рыбной ловли и собственными судами. Вообще, Артемьевская обитель – одна из самых больших русских келлий на Афоне, братство до великой войны насчитывало до 90–100 человек, и число паломников доходило до 5–6 тысяч в год.

Вот в эту замечательную келлию я и направился в обществе ее настоятеля, старца отца Афанасия, воспользовавшись его настоятельным приглашением после окончания праздничной трапезы у братьев-крестовцев. А сопровождать меня вызывались старые друзья, иеромонах Георгий, иеродиакон Афанасий – ильинские, и милый крестовский монах отец Исайя. Прием, оказанный в Артемьевской келлии, я и теперь не могу вспомнить без умиления. У врат обители приветствовал меня наместник ее отец Адриан. После теплых слов и сердечных пожеланий я вступил под своды прекрасного храма, где увидел всю братию. Глубоко тронутый оказанным мне вниманием, благодарно молился я Вседержителю во время отслуженного заздравного молебна. С благоговением осмотрев храм с его замечательным престолом из чудного мрамора, перешел вместе со старцами в приемное зальце, куда последовали вслед за нами и другие хозяева-иноки.

И теперь еще хорошо помню эту приемную комнату, увешанную по стенам портретами русских царей и православных иерархов, а в застекленных, как в музейных витринах, шкафах сохраняющую интересные экземпляры афонской фауны. Так же никогда не забуду и нашей мирной беседы с отцом настоятелем и его наместником, оказавшимися весьма содержательными и разумными собеседниками. Как объяснил мне за чаем отец Афанасий, их обитель до 1914 года жила в условиях монашеского довольства и порядка, справляясь с задачами собственного хозяйства и не нуждаясь в посторонней помощи. Но после бедственных событий на родине, подобно другим русским обителям «монашеского царства» на Афоне, жизнь иноков в Артемьевской келлии во многом изменилась к худшему, и число братии катастрофически уменьшилось. Нет притока кандидатов монашества, нет и желанных паломников…

Пользуясь гостеприимством и вниманием отца Афанасия и его наместника, я довольно долго пробыл под сенью полюбившейся мне Артемьевской келлии, любуясь с ее возвышенности чудесными видами и вдыхая аромат афонских просторов, со всех сторон доносившийся вместе с предвечерним движением воздуха. Уже набегали вечерние тени, когда я, так же радушно провожаемый хозяевами, вышел за ограду келлии Артемьевской, чтобы поспешить с возвращением в Крестовскую. И в этот момент мне была уготовлена новая приятная неожиданность: с обительской колокольни раздался торжественный трезвон, каким на родине провожали владык и особо почитаемых посетителей. И вот теперь таким посетителем оказался я – русский скиталец, волей Провидения очутившийся в вековой твердыне православия, столь близкой нашей несчастной родине.

Не помню, что сказал я в ответ на этот колокольный звон отцу настоятелю. Вернее – не сказал ничего, от избытка чувств. Но отец Афанасий, вероятно, и не нуждался в моей благодарности: он хорошо знал людей и без их слов.

* * *

Когда я возвратился в Крестовскую келлию, уже наступил вечер и над зеркальной гладью архипелага еще едва заметный при последних проблесках зари вставал молодой месяц.

Погостив у добрейших крестовцев несколько дней, я на рассвете двинулся в дорогу, направляясь к новым приютам молитвенных подвигов наших удивительных иноков. И сколько еще их было впереди – этих чудесных истинных оазисов и твердынь человеческого духа! «Разве обойдешь их всех, отшельников-то, – заметил мой спутник, задумчиво посматривая на голубые туманы, окутывавшие склоны гор. Ведь и не перечесть, сколько их спасается на этих кручах!.. Мирские люди и не знают, что творится у нас на Афоне во имя их спасения и во славу Божью».

Разве мог я в эти минуты не согласиться со словами моего спутника, так хорошо понимавшего великое значение небольшого, но замечательного уголка земли, пребыванию на котором он и сам посвятил свою жизнь.

И мы шли дальше.