Текст книги "Охотник на вундерваффе"

С точки зрения элементарной армейской логики (во время срочной службы мне успели внушить, что советскийроссийский солдат все время должен быть чем-то занят – копать, красить, подметать, таскать тяжести и прочее) это спанье задолго до команды «отбой» было полным безобразием, но и у старшины, и у разлегшихся в избе танкистов, судя по всему, были какие-то другие резоны и установки на этот счет. Война она, как известно, меняет и уставы, и людей…

Старшина велел мне располагаться здесь и никуда не отлучаться (удобства в виде отхожего места – во дворе). Мол, если понадоблюсь – отцы-командиры меня найдут. Ну, это я уже накануне слышал, и неоднократно.

После этого старшина удалился. Я вежливо поздоровался с присутствующими, сказав стереотипное «всем здрасте», и представился. Однако никакой реакции не последовало, спящие продолжали спать, а бодрствующие даже не обернулись. Хотя, с точки зрения людей, которых могут неожиданно убить прямо завтра (или даже сегодня), это была правильная психология – хоть выспаться в тепле напоследок…

Спросив, где тут свободно, я получил ответ от одного из еще бодрствующих танкистов, что могу располагаться практически где угодно, там, где «не занято».

Разумеется, на составленных лавках свободных мест не было и оставалось лечь на полу.

Выбрав место на грязноватом тюфяке недалеко от печки, я снял ремень с кобурой, сапоги, разложил портянки для просушки поближе к печи, положил вещмешок и ремень под голову и лег на пол, в углу, упираясь боком в стену.

Еще не спавший сосед справа – вихрастый парняга в сильно поношенной гимнастерке с выцветшими пустыми черными петлицами рядового красноармейца не без ехидства посоветовал мне спать «с оглядкой», поскольку с ним самим во время сна уже многократно случались всякие сюрпризы. Например, засыпаешь ты вечером километрах в двадцати от фронта, а будят тебя поутру уже вражеские солдаты. И очень хорошо, если не закинутой в дверь или окно избы ручной гранатой… По его словам, немецкие мотоциклисты были большие мастера на такие «шутки».

На мой вопрос, воевал ли он и где именно, он кратко ответил, что в июле, пока их мехкорпус не «накрылся медным тазом», воевал аж дня четыре, а потом два с лишним месяца отступал на восток пешим дралом, причем в основном по ночам.

Сказав это, парняга повернулся ко мне спиной, давая понять, что к дальнейшим разговорам особо не расположен. Я накрылся ватником и сразу же вырубился. Отбоя никто не объявлял, и никто, включая начальство и паразитов в матрацах (судя по всему, клопов и прочих вшей тут все-таки не было, хотя сравнивать мне было не с чем, за всю мою обычную жизнь эти, как выражался Остап Бендер, «доисторические животные», меня ни разу не кусали – плюсы XXI века), наш сон не тревожил. Правда канонада продолжала громыхать всю ночь, но я ее почти не слышал. Похоже, перенервничав накануне, я отрубился быстро и капитально. В ряде случаев крепкий сон – лучшее лекарство.

Разбудил меня надсадный крик с начальственными нотками:

– Крузанов! Гончаров! Потеряхин!! К комбату!! Срочно!!

Открыв глаза, я увидел, что за окнами избы заметно просветлело, а орало вовсе не начальство, а тот самый мотоциклист в кожаной куртке и танкошлеме, которого я видел вчера у штаба. Похоже, он в батальоне был за связного и к тому же сегодня поддел под гимнастерку и кожанку свитер.

Я глянул на часы. Было 7.12 утра. Раненько поднимают, хотя мы нынче на войне, ничего не поделаешь…

Судя по тому, что проснулся я вовсе не в луже посреди дороги, время не заклинило.

А значит, все шло вполне себе линейно и на дворе 20 октября 1941 года. Ладно. Таким образом последние сомнения отпали.

Я вскочил и начал лихорадочно одеваться (благо спал толком не раздевшись), видя, как то же самое делают еще два танкиста (сержант и младший сержант) тоже ночевавшие в этом бывшем сельском клубе, – эта парочка дрыхла на лавках довольно далеко от меня, и вчера я их, разумеется, не сумел толком рассмотреть. На наши сборы с некоторым интересом смотрели из-под заменявших одеяла ватников и шинелей несколько разбуженных воплями мотоциклиста бойцов, включая и моего вихрастого соседа. Но никто так ничего и не сказал.

Быстро одевшись, я взял вещмешок и вышел на крыльцо, первым из нашей троицы.

За ночь тучи слегка разогнало, и сквозь разрывы в них было видно красноватое рассветное небо, холодно-осеннее. Н-да, улучшение погоды – не самый лучший расклад при условии, что господство в воздухе прочно удерживает противник…

За ночь слегка подморозило, грязь затвердела, а лужи схватились тонкой корочкой льда. А вот канонада поутру стала вроде бы чуть слышнее. Немец наших за ночь потеснил, или что-то типа того?

Я зевнул и, подойдя к торчавшему во дворе колодезному срубу, покрутил ворот с глухо гремящей и скрипящей на утреннем морозе цепью и вытянул из колодца наверх ведро ледяной воды. Поставив ведро на край сруба, ополоснул заспанную физиономию. Бриться нам сегодня было, похоже, совсем некогда.

Наш связной уже прямо-таки пританцовывал от нетерпения (а может, и от холода – кожанка не самое лучшее одеяние при минусовой температуре) возле своей таратайки, когда на крыльце наконец появились оставшиеся двое из нашей, вызванной в штаб троицы. Увидев ведро, они подошли ко мне и тоже наскоро умылись.

– Федор, – представился один из них.

– Крузанов Петр, – сказал второй, пополоскав рот и сплюнув воду на землю.

– Потеряхин, можно Андрей, – сказал я в ответ.

Типа, познакомились…

Мотоциклист удовлетворенно взгромоздился на свой ПМЗ, после чего велел нам «не телиться, а пулей в штаб, к комбату». Затем он с третьей попытки завел мотоцикл и уехал, завоняв двор выхлопными газами. Ну а мы пошли пешком, благо до штаба было недалеко.

Когда мы вышли на сельскую площадь, я увидел, что со вчерашнего вечера там кое-что изменилось.

У медпункта шла деловитая суета. У тамошнего крыльца стояли грузовик «ЗИС-5» с тентом и длинный сине-белый автобус «ЗИС-16» с красно-белыми крестами на бортах. Очень серьезные медсестры и пара санитаров (я заметил, что у некоторых из них белые халаты были довольно густо запачканы кровью, явно чужой) поднимали в кузов грузовика носилки с неподвижными тяжелоранеными, а в автобус через открытую переднюю дверь другие сандружинницы заводили под руки обмотанных свежими бинтами «ходячих». Раненых было человек тридцать, не меньше. Похоже, ночью в округе действительно происходили какие-то, как пелось в одной старой песне, «большие дела»…

А у штабной избы нашего батальона в этот же самый момент собрался неслабый «ареопаг».

Кроме уже знакомых мне мотоциклета и броневика «БА-20» возле штаба стояли гудящие на холостых оборотах длинный, черный «ЗИС-101» и заляпанная грязью, камуфлированная в два оттенка зеленого цвета потертая «эмка» со светомаскировочными чехлами на фарах.

И возле машин стояло несколько довольно больших чинов.

В центре композиции выделялся некий рослый, пузатый, краснолицый тип в белых бурках, синих галифе с лампасами, каракулевой папахе и щегольской светло-коричневой меховой бекеше, под которой просматривался воротник кителя с генерал-майорскими звездами на красных петлицах. Генерал что-то громко говорил окружающим, широко открывая рот.

Вокруг него стояли пятеро – немолодой, мордастый пехотный майор мрачного вида в мятой шинели и шапке-ушанке, какой-то чернявый и тощий горбоносый тип, похожий на еврея, в круглых очках и командирской фуражке. На петлицах его новенькой шинели я рассмотрел две шпалы, а на рукавах – красные звезды (стало быть, батальонный комиссар и, похоже, из запаса).

Также генералу внимали знакомые мне по вчерашнему дню комбат Брыкин и «многостаночник» Кадин. Оба были в практически одинаковых, щегольских шинелях, только капитан по-прежнему носил фуражку, а Кадин «шапку-финку» для комсостав РККА. Пятым был некий хорошо одетый старлей, который держался чуть в стороне от основной группы. Похоже, это был генеральский адьютант или что-то типа того.

Пехотный майор и наш капитан держали перед собой раскрытые планшеты с крупномасштабными картами и даже делали там какие-то карандашные пометки. Чернявый комиссар просто внимал начальству, слегка разинув рот, а генерал, помогая себе жестикуляцией, что-то втолковывал им всем практически на грани крика. Во всяком случае, я достаточно четко расслышал слова «командующий армией», «раком» и «ноги из жопы выдерну». Похоже, товарищ генерал этим утром был не в самом лучшем расположении духа.

Мы, трое, подошли к командованию. Попросили у товарища генерала разрешения обратиться к товарищу капитану и, после того как он милостиво разрешил, отдали честь и доложили о «прибытии по вашему приказанию».

– Ждите в штабе, товарищи, – ответил нам Брыкин и махнул рукой в сторону знакомой избы. Мол, пока не до вас.

Мы отошли в сторонку и встали у крыльца, рядом с мотоциклистом, которому опять явно было холодно.

Дальнейшие генеральские ебуки нам были слышны неотчетливо, но лично я постепенно начал понимать суть возникшей проблемы. Похоже, генерал был командиром дивизии и делал выволочку командиру и комиссару одного из своих полков, а заодно и нашему комбату.

Ну а раз товарищ генерал все время ругался матом – этой ночью случилось явно что-то нехорошее.

Разговор начальства продолжался еще минут пятнадцать.

– Взять и к вечеру доложить! – внятно рыкнул генерал и пошел к машине. Семенивший впереди начальства старлей распахнул перед ним дверь, генерал взгромоздился на заднее сиденье, «ЗИС-101» развернулся и, колыхаясь на ухабах, уехал в сторону восточной окраины села.

Брыкин и пехотный майор сложили карты в планшеты и поговорили еще немного. Затем майор со своим комиссаром сели в «эмку» и тоже уехали.

После этого наш капитан на пару с лейтенантом Кадиным двинулись к избе.

– За мной, – приказал Брыкин, и мы вошли в избу. Вслед за нами вошел и мотоциклист, которому было явно некомфортно на улице – он сразу же расположился на лавке, поближе к печке.

В знакомой избе ничего не изменилось, и вчерашний бардак оставался прежним. Даже из пишмашинки торчал тот же самый лист бумаги.

– Так, – сказал Брыкин, сняв фуражку и разложив на столе вынутую из планшета карту-трехверстку:

– Слушайте, зачем я вас вызвал, товарищи младшие командиры…

Далее он кратко разъяснил текущую ситуацию. В общем, 416-я стрелковая дивизия занимает этот участок фронта вторую неделю. Наш батальон сейчас придан 1053-му стрелковому полку этой самой 416-й стрелковой дивизии, который занимает оборону вот здесь, по линии западнее деревни Верхние Грязи. А вот здесь менее чем в четырех километрах находится деревня Нижние Грязи, которая на протяжении последней недели несколько раз переходила из рук в руки.

Крайний раз 1053-й полк выбили из деревни два дня назад. Но вчера утром на усиление полка был переброшен некий «батальон курсантской бригады», который совместно с 1053-м полком атаковал противника и вчера, в середине дня, снова занял Нижние Грязи. Немцы немедленно контратаковали, бой вокруг деревни и в самих Нижних Грязях шел весь вчерашний день и всю ночь. К утру курсантский батальон, похоже, был выбит почти полностью и деревню опять заняли немцы. Действовавший совместно с курсантами 2-й батальон 1053-го стрелкового полка в панике отступил на исходные позиции к деревне Верхние Грязи.

Далее в штабе 49-й армии (а очень может быть, что и в штабе Западного фронта) узнали о сдаче деревни и вставили хороший пистон командиру 416-й стрелковой дивизии генерал-майору Прягину. Именно из-за этого он ни свет ни заря приехал в расположение 1053-го полка и приказал комполка майору Манюхину и комиссару полка Нигману – срочно отбить Нижние Грязи обратно, под страхом трибунала. Ну а поскольку у 1053-го полка нет никаких резервов, кроме нашего танкового батальона, комдив разрешил использовать во время атаки танки, но не все. Якобы на ввод в бой танков сейчас требовалось отдельное разрешения из самого штаба армии.

В общем, как сказал капитан, атаку приказано начать не позднее 12.00, то есть на подготовку комдив дал всего четыре часа. Артподготовку, конечно, обещали. Но, учитывая, что артиллерии мало, она полковая, то есть калибра не более 76-мм, и вдобавок у нее мало снарядов, надеяться на сколько-нибудь мощный шквал огня не приходится.

1053-й полк укомплектован в основном ополченцами последнего призыва, которые мало что могут и умеют. То есть вся надежда у комдива на нас и ударивший ночью морозец – вряд ли в таких условиях немцы успеют более-менее окопаться.

Для атаки он, то есть командир 44-го ОТБ капитан Брыкин, решил выделить семь танков. Всего в батальоне сейчас два броневика «БА-20» и семнадцать танков – тринадцать «Т-26» (включая два двухбашенных и один «химический», то есть огнеметный, при этом два «Т-26» неисправны), три «Т-60» и один «Т-35». Решено, что пехоту в ходе атаки на Нижние Грязи будут поддерживать семь танков – шесть «Т-26» и «Т-35».

Но есть проблема – тяжелый танк «Т-35» был хоть и исправен и укомплектован боезапасом, но не имел полноценного экипажа. Где взяли этот включенный в состав батальона танк, было непонятно даже самому капитану Брыкину. Механик-водитель, который пригнал его «на пополнение» четыре дня назад, был опытным, но из числа «временно прикомандированных» и, разумеется, потом вернулся в свою часть. При этом, по слова комбата Брыкина, не использовать самый мощный в батальоне танк в ходе предстоящего дела – тяжкий грех…

– Товарищи, – сказал комбат Брыкин, просительно глядя на нас троих со смесью надежды и неуверенности. – Задаю вам прямой и конкретный вопрос. Вот вы все, товарищи Крузанов, Гончаров и Потеряхин, – кадровые танкисты. Отслужившие срочную до войны. Поэтому спрашиваю: кто-нибудь из вас троих знает хоть что-нибудь о тяжелых танках типа «Т-35»? Воевать на нем кто-нибудь из вас сумеет?

Крузанов и Гончаров переглянулись и, пожав плечами, сказали, что они раньше видели «Т-35» разве что в кинохронике с предвоенных парадов на Красной площади.

Оно и понятно, танк-то был достаточно редкий, даже по довоенным временам. «Т-35» за семь предвоенных лет сделали аж 61 штуку плюс два прототипа, если я, конечно, все верно помню.

В принципе, я тоже мог честно посмотреть в глаза капитану и сказать что-нибудь аналогичное в стиле «ничегошеньки не знаю». Но и дальше пропердывать соломенные тюфяки в этом самом «безмашинном резерве» мне ну очень не хотелось. Жгло закономерное любопытство и даже некоторый азарт – раз уж попал на войну (пусть и против своей воли), надо воевать, ну, или хотя бы пытаться это делать, а не маяться дурью.

Опять же там, по ходу дела, может, что-нибудь да прояснится и с обстоятельствами моего попадания в этот «горький катаклизм» возможными «боевыми задачами». В общем, у меня было желание «и мир посмотреть, и себя показать»…

А на лице комбата Брыкина меж тем появилось выражение безнадеги.

– Товарищ капитан, я могу попробовать, – сказал я в итоге, здраво оценив все свои шансы и резоны в предстоящей драчке.

– В каком это смысле «попробовать»? Ты откуда этот танк знаешь?

– В учебке, перед отправкой на Дальний Восток, нас с ним немного знакомили. И я пару раз проехал на таком танке, разумеется, чисто в ознакомительных целях…

И тут я нисколько не врал. На нескольких крайних сборищах реконструкторов, проходивших в подмосковной Кубинке, ездил поставленный на ход «Т-35», похоже, из экспозиции тамошнего музея. И я действительно пару раз ездил внутри него, а один раз даже смог немного посидеть за рычагами этой махины. Хотя тот танк внутри был не совсем комплектным и, разумеется, с давно не действующим вооружением…

– Ого, – сказал Брыкин, сразу как-то повеселев. – Не скажу, что ты, Потеряхин, меня сильно обнадежил, но это все-таки больше, чем ничего…

Лицо комбата заметно просветлело. А Крузанов и Гончаров при этом посмотрели на меня как на полудурка. По явному оживлению нашего дорогого капитана я понял, что, похоже, ему этот несчастный «Т-35» на фиг не сдался – ведь для укомплектованного исключительно легкими танками батальона это был явный «чемодан без ручки», который завсегда и нести тяжело, и жалко бросить. Поэтому комбату было более чем выгодно потерять этот некстати попавший к нему в руки танк, но желательно, конечно, с максимальной пользой. А раз так – мое самоубийственное согласие пришлось очень кстати. Чтобы это осознать, вовсе не надо иметь степень бакалавра по психологии или психоанализу – все это было прямо-таки написано на лице комбата.

– Что тебе нужно для того, чтобы танк смог немедленно идти в бой, Потеряхин? – спросил капитан.

– Танк хоть исправен?

– Да, это я могу гарантировать.

– Тогда мне нужен экипаж. Два наводчика, три заряжающих, два пулеметчика для малых башен и толковый механик, желательно из тех, кто уже ездил на средних или тяжелых машинах. Итого восемь человек, не считая меня. Ну и, естественно, полные баки и боезапас.

На когда назначена атака?

– Я же сказал – командир дивизии приказал атаковать Нижние Грязи не позднее 12.00. То есть у нас на все про все часа четыре. Непосредственно танковой атакой будет руководить командир 1-й роты лейтенант Лавкин, он уже на исходных…

– Тогда надо быстрее ознакомиться с матчастью и готовиться.

– Хорошо.

– Крузанов и Гончаров пока свободны.

Двое сержантов вздохнули с облегчением.

– Кстати, товарищ капитан, – спросил я комбата. – А карта для меня у вас найдется?

– Какая карта? Зачем тебе карта, сержант? – удивился Брыкин.

– Для облегчения ориентировки на поле боя…

– Какая там, на хрен, ориентировка, если деревня, которую надо взять прямо перед нами, в трех верстах? Можно подумать, ты ее визуально не увидишь…

– Хорошо. Тогда, может, хотя бы бинокль найдете? – попросил я, понимая, что карты мне не дадут, поскольку карта здесь, похоже, всего одна на батальон, да и та у комбата. Все как всегда…

Брыкин усмехнулся, потом сходил за брезентовую занавеску и принес мне бинокль.

– На, сержант, – сказал он. – От себя, можно сказать, отрываю, но мне для героического дела ничего не жалко…

– Спасибо, товарищ капитан! – поблагодарил я его, повесив бинокль на шею.

Пока я таким манером беседовал с комбатом, Крузанов и Гончаров испарились из избы, а потом куда-то убежал и Кадин, прихвативший с собой и мотоциклиста.

Пользуясь некоторой паузой, я сел на лавку у стола, развязал вещмешок и, пока было время, на всякий случай поменял патроны в барабане своего «нагана» (все-таки вчера он в луже купался) на новые из выданной старшиной Горобцом пачки. Потом протер «наган», убрал в кобуру. Капитан смотрел на эти мои действия с заметной иронией. Он явно не мог взять в толк, как это танкист может всерьез готовиться к ближнему бою, во время которого ему может понадобиться даже личный револьвер.

Как раз в момент, когда я закончил манипуляции с «наганом», в избу вернулся лейтенант Кадин, и события завертелись в заметно убыстренном темпе.

На линию фронта меня привезли на «БА-20», видимо, за отсутствием другого транспорта. По первому впечатлению броневичок был очень тесный и не особо скоростной даже на подмерзшей грунтовой дороге. И с чего это его, интересно, в ту стародавнюю пору считали за «высокомобильное разведывательное средство»? Тем более что в этом конкретном броневике и никакой рации не было, хотя поручневая антенна и крепление под нее с прежних времен сохранились. Хотя в те времена никакой специальной разведывательной техники в Красной Армии не было, если не считать малых плавающих танков, но это было то еще недоразумение…

Через узкие, закрытые мутноватым пулестойким стеклом смотровые щели броневичка мало что было видно – со всех сторон мелькала уже привычная сельская местность, и не более того.

Из броневика меня высадили среди каких-то серых сараев непрезентабельного вида на юго-западной окраине тех самых Верхних Грязей. Я закинул «сидор» на плечо и вылез из машины на свежий воздух. Броневик простуженно зафырчал и уехал, мотаясь в колдобинах из стороны в сторону.

Канонада была совсем близко, и, по-моему, с этого места слышалась даже пулеметная стрельба. Сказывалось соседство с линией фронта, «передок», как он есть, в чистом и незамутненном виде…

Я поднял бинокль к глазам и посмотрел по сторонам. Наши пехотные позиции были, судя по всему, где-то впереди и с моей позиции совсем не просматривались.

Приглядевшись, я различил среди окружающих меня сараев с широкими воротами (или это все-таки были гаражи?) сеялку без колес, несколько ржавых катков от гусеничных тракторов весьма древнего образца и пару дырявых покрышек от «ЗИС-5», после чего понял, что вокруг меня, судя по всему, были постройки какой-то типичной бывшей МТС. То есть «машинно-тракторной станции. «Верхнегрязевская МТС», по-моему, звучит.

Кто не помнит МТС – это такой плод советской централизации, индустриализации, механизации, химизации и еще много чего. Сельхозтехника, сосредоточенная в подобных МТС районного подчинения, работала сразу на несколько колхозов или совхозов этого района. Якобы тем самым облегчался ремонт, упорядочивалась эксплуатация и прочее. Если кому нужны подробности – смотрите старые фильмы вроде тех же «Трактористов» с Крючковым и Ладыниной в главных ролях. Разогнали эти МТС вроде бы уже при Хрущеве, когда очень любили реформировать все подряд и заодно решили, что лучше будет, если каждый колхоз заимеет свою сугубо индивидуальную технику и соответственно сам станет ее чинить. Что это кому дало – не знаю, но сельское хозяйство в СССР, как известно, загнулось даже раньше, чем сам Советский Союз. В том числе и благодаря всем этим «реформам и реформаторам».

Ну и среди построек этой МТС действительно стояло несколько танков «Т-26».

А слева, у одного особо большого сарая, чуть в стороне от легких танков, стоял и искомый «Т-35».

Я опустил бинокль и скорым шагом направился к «тридцать пятому».

Конечно, я такой танк видел и раньше, и снаружи и внутри, но все равно он поражал воображение свежего человека.

Вот, блин, отгрохали же громадину – почти десять метров в длину, три с лишним в ширину при двухметровой высоте надгусеничных полок. Интересно, откуда этот сухопутный дредноут свалился на голову нашего отдельного танкового батальона? Судя по тому что танк был не из самых последних выпусков, с цилиндрическими башнями, скорее всего, из какого-нибудь училища или с полигона.

Больше в эту пору «Т-35» взять было явно неоткуда – абсолютное большинство его однотипных близнецов-ровесников было в 34-й танковой дивизии 8-го мехкорпуса и еще в июне – июле осталось ржаветь по полям и обочинам дорог Украины, от западной границы Союза до Киева.

Что еще сказать? Красивый был танк, большой, солидный – зеленый, с красными звездами на бортовых экранах, совсем чуть-чуть заляпанный грязью. И если наперед не знать, что у этой махины только в самом носу стоит узенькая бронеплита толщиной 50 миллиметров, а все остальное – не более 20–30 мм, можно подумать, что в нем заключена прямо-таки невероятная ударная мощь.

Ну натуральный имперский бронеход. Хотя, увы, какая империя, такие у нее тогда были и бронеходы – с броней, которая запросто пробивается из 37 или 40–45-мм пушки, обычной бронебойной болванкой, с нормальных прицельных дистанций. Время по-настоящему мощных танков, которых, не без веских на то оснований, боялся весь окружающий мир, еще не пришло…

Пока я, стоя у надгусеничной полки «Т-35» разглядывал этот танк, ко мне наконец явился низкорослый командир с двумя кубарями на черных петлицах длинной дерматиновой (кажется, на меховой или ватной подкладке) куртки, в рукавицах и грязно-белой овчинной ушанке. Его нахмуренное лицо было слегка чумазым, а шапка и особенно рукава куртки до локтей были густо перепачканы темным машинным маслом. Рукавицы были тоже нестерильные.

При его появлении я отдал честь.

– Командир 1-й роты лейтенант Лавкин! – представился чумазый раздраженно. Во всем его облике читалось прямо-таки нескрываемое недовольство тем, что какая-то падла (то есть я) отрывает его от важных дел. При этом при ближайшем рассмотрении лейтенант оказался сопляком лет двадцати с небольшим.

– Сержант Потеряхин! – представился я в свою очередь. – Прибыл в ваше распоряжение.!

– Тебя, что ли, на этот агрегат назначили? – кивнул он на «Т-35».

– Да.

– Ну ты герой, сержант. Н-да… Сочувствую… Комбат только что сообщил, что экипаж тебе сейчас соберут.

– Каким образом сообщил? – поинтересовался я и тут же уточнил: – А, кстати, что у нас в батальоне вообще со связью?

– А ничего, – усмехнулся Лавкин. – Нет ее да и все. Ну нету у нас в батальоне раций, что поделаешь… Комбат даже телефон не протягивает, потому что его обслуживать некому, связистов и то нет…

– И как же вас в таком виде на фронт, товарищ лейтенант?

– Да нас не особо спрашивали, тем более что Гитлер к Москве рвется. В данном случае отсутствие радиостанций для нас не самое страшное – тут снарядов да людей все время не хватает, не то что раций…

Какие же они все тут понятливые, просто душа радуется. Демонстрируют прямо-таки образцовое осознание текущего момента. Хотя тогда двусмысленности было меньше, и во всем мире все всё понимали. Особенно когда это касалось большой войны. «Тогда ведь как было», – проорал Адольф Алоизович с высокой трибуны насчет «расширения жизненного пространства», и всем сразу ясно, что последует захват ряда территорий, а всех, кто на них живет, либо тупо перебьют, либо опустят до полного ничтожества. И вполне естественно, что с этим очень многие не согласились, начиная с Иосифа Виссарионыча и сэра Уинстона. Это у нас там, в следующем столетии, большая война никому на фиг не нужна, поскольку задним умом все понимают, что любая масштабная война между серьезными державами будет ядерной и никакой другой, а после этого на планете жить не сможет никто, даже тот, кого эта война впрямую и не коснулась. Сколько у нас там писали романов о том, как американцы разбивают в пух и прах Россию и Китай с их последующей оккупацией – а ведь ежику понятно, что тем же американцам и нужно-то всего-навсего сохранение существующего статус-кво и более ничего. То есть чтобы у нас, в холодной и неуютной Сибири по-прежнему добывали нефть и газ и гнали их по трубам на запад, продавая вполне материальные природные ресурсы за доллары (то есть не обеспеченную ничем, кроме идиотского «доверия», резаную бумагу зеленого цвета), а потом наши вожди те же доллары вкладывали в американскую же финансово-кредитную систему, через покупку «ценных бумаг» и прочего. И чтобы китайцы при этом продолжали производить на своей территории все необходимое (прежде всего – ширпотреб) для США в обмен на все те же самые доллары. И всех делов. Пошло, правда? Да, тут я согласен, в 1941-м все уж точно было куда проще и честнее…

– А когда сильно надо, комбат Емельку с записками посылает, – закончил свою фразу Лавкин.

– Это мотоциклиста, что ли?

– Его.

Н-да, со связью здесь, похоже, действительно был полный швах. И отсутствие связи, как показывает опыт многих сражений последнего столетия, – не такая уж и малость. Из-за этой «ерунды» было проиграно столько битв и войн, что аж оторопь берет. Ладно, что у Брыкина есть, по крайней мере, мотоциклетка с этим полоумным Емелькой. Хотя на поле боя, когда вокруг стреляют и кругом воронки, от этого «гонщика» толку все равно никакого. Однако в других-то местах небось вообще конных или пеших связных с записками посылают, галопом или стрелковым шагом…

– Понятно, товарищ лейтенант, – сказал я, напустив на себя некоторую задумчивость. – Раз все так плохо – стало быть, сигналом к атаке будут «три зеленых свистка» или что-то типа того?

– Красная ракета, – уточнил Лавкин и добавил: – Ладно, сержант, ты тут пока осмотрись. Мне некогда, надо еще машины к бою подготовить. Если будут какие-то проблемы – подходи, чем могу, помогу…

Сказав это, Лавкин удалился в сторону ближней пары танков «Т-26». При этом было понятно, что ничем он мне не поможет, кроме разве что доброго матерного слова.

Я не без труда забрался на лобовую броню «Т-35», сдвинул немного в сторону за ствол пулемета левую малую башню, откинул верхние створки люка механика-водителя и наконец влез на жесткое сиденье мехвода. Нашел рычаги, потом стартер и начал заводить застоявшуюся на морозе машину. Немного почихав и потарахтев, авиационный «М-17» все же загудел и завелся.

Этот момент меня сильно порадовал, считай, полдела сделано. Ведь любой танк в любые времена без движения – просто мишень, это даже малые дети знают. Я оставил двигатель работать на холостых оборотах, на самом малом газу. Пусть греется пару-тройку часов. А то, если заглушить, возьмет и не заведется по закону подлости в самый нужный момент. И потянут меня тогда к особистам как саботажника и вредителя…

А экипаж все не ехал, и, раз уж такое дело, я решил облазить весь танк и, культурно выражаясь, проверить матчасть.

Я выбрался из железной конуры мехвода и вскарабкался на главную башню, на четырехметровую высоту. Обзор оттуда был куда лучше, но позиций нашей пехоты я все равно не рассмотрел. А вот объект нашей атаки, деревню Нижние Грязи, сумел различить благодаря дымам у горизонта – как видно, это были последствия недавнего ночного боя.

Открыв оба верхних люка, я забрался внутрь большой башни на место наводчика, слева от пушки. Положив вещмешок в пустую кормовую нишу, осмотрелся, покрутив маховики наводки. Вроде все было на месте, и, по крайней мере, ручные приводы поворота орудия и башни действовали.

Короткая 76,2-мм пушка «КТ-28» и прилагавшийся к ней прицел «ПТ-1» вроде были в порядке, так же как и расположенный справа от орудия пулемет «ДТ». Затем я заглянул и в остальные башни.

Там тоже был относительный порядок. Все оружие производило впечатление исправного.

А вот боезапас хоть и был, но далеко не полный. Так, для «КТ-28» в главной башне я насчитал всего 31 снаряд из положенных 96. Три из них были с какой-то странной, незнакомой мне маркировкой (то ли шрапнель, то ли картечь), а остальные – фугасные гранаты. Снарядов для «сорокапяток» в двух малых пушечных башнях было всего 58, в том числе всего десяток бронебойных, а ведь по штату их полагалось иметь аж 226.

Пулеметный боезапас составлял по пять дисков на каждый «ДТ». Исключением был пулемет в главной башне, к которому было всего три магазина. Это тоже было много меньше положенного по норме.

Ладно, будем надеяться, что с танками противника нам воевать особо не придется. Хотя фугасные выстрелы 45-мм в любом случае вещь очень слабая, куда ты ими ни стреляй…

Правда, я вообще не был уверен, что нам на этом «Т-35» придется воевать особо долго. А в этом случае мы даже этот далеко не полный боезапас расстрелять не успеем.