Текст книги "О главном герое романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин»"

О главном герое романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Владислав Львович Пантелеев

Дизайнер обложки https://magicstudio.com/ru/ai-art-generator/ Искусственный интеллект «Magic Studio»

© Владислав Львович Пантелеев, 2024

© https://magicstudio.com/ru/ai-art-generator/ Искусственный интеллект «Magic Studio», дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-9407-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящаю своей маме Проскуряковой (Яковлевой) Зинаиде Дмитриевне (1938, г. Беслан – 2009, г. Нальчи

«Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?.. Так высылайте ж к нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов»

(Клеветникам России, 1831)

Для того, чтобы понять суть гениального романа Александра Сергеевича Пушкина необходимо последовательно изучить всех его значимых персонажей.

Евгений Онегин

Пушкин ни разу не назвал своё произведение именем главного героя, поэтому «гения неги» вычёркиваем из списка претендентов на героизм во всех смыслах этого слова. Этого, по Тургеневу, «лишнего человека», трудно выдвинуть на первый план хотя бы по той причине, что не удается приставить в одном предложении к имени Евгений Онегин определение «герой». Разве что в контексте предыдущего предложения. Это было совершенно поверхностное существо, которое, не будучи занято никакой мало-мальски масштабной деятельностью, со временем приобрело обыкновение скучать:

«Но к жизни вовсе охладел.

Как Child-Harold, угрюмый, томный

В гостиных появлялся он;

Ни сплетни света, ни бостон,

Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,

Ничто не трогало его,

Не замечал он ничего» (1, XXXVIII).

Оно везде кроме себя видело глупость:

«…глупая луна

На этом глупом небосклоне» (3, V).

Реагируя на внешние и внутренние раздражители выраженно биологично, оно всю жизнь демонстративно страдало и увлекало за собой в миражный плен всех слабых и впечатлительных.

Этим оно отрицало саму жизнь. С одной стороны такое поведение можно оправдать выраженно биологическим характером помещичьего общества того времени:

 
«Господ соседственных селений
Ему не нравились пиры;
Бежал он их беседы шумной.
Их разговор благоразумный
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне,
Конечно, не блистал ни чувством,
Ни поэтическим огнем,
Ни остротою, ни умом,
Ни общежития искусством;
Но разговор их милых жен
Гораздо меньше был умен» (2, XI).
 

С другой – он не мог или не хотел предложить взамен никакой созидательной альтернативы. Ну там, построить школу или театр, а может, современное производство. Подумайте сами, что мог создать уставший от суеты разбогатевший и ещё пока молодой Онегин вместе с идейным, энергичным и одновременно богатым (2, VI—XII) Ленским. А ведь они оба успели повидать мир и при этом разбирались в структуре спроса наиболее платежеспособной части общества, определённо имели некоторые связи, знания и активы. Если им не с руки было заниматься производством, могли бы сойтись на научном или творческом поприще. Однако в итоге они сошлись совсем в другом (6, XXX).

Вместо этого у Онегина как у человека лишь росло подспудное недовольство окружающей действительностью и одновременно, как ни странно, – болезненное отношение к тому, как его воспринимает общество. При этом уровень развития его менталитета заставлял незадачливого повесу каждый раз возлагать всю ответственность за свои неудачи на окружающих или какие-то обстоятельства. Особо отметим, не Онегин такой плохой, ибо на самом деле, действительно «плохих» людей не существует. Нужно понимать, что это общество, социальная среда создала условия для безбедного паразитирования таких онегиных. Вот об этом, судя по всему, гений Пушкина предлагал нам всем задуматься и изменить такое положение вещей.

Из сильных сторон персонажа можно отметить натренированное с детство умелое социально ориентированное имитационное поведение, опыт светских отношений (5, XXXI) и проницательность, которую он постоянно совершенствовал:

 
«Он стал чертить в душе своей
Карикатуры всех гостей» (5, XXXI).
 

Любопытно, что про родителей Онегина в романе даже ничего не сказано. Мы лишь знаем, что «отец понять его (поверхностных знаний экономики – прим. автора) не мог», «разорился» и Евгению очень не повезло оказаться «наследником всех своих родных» в лице дяди, который в одиночестве «мух давил» (2, III), т. е. потихоньку спивался. Так Онегин лишился даже призрачной надежды обрести градиент на хоть какое-то развитие в качестве человека и творца. Можно сказать, Александр Сергеевич специально примитивизировал повидавшего мир дворянина Евгения Онегина, опустил его, живого человека, до образа уставшего полустерильного нигилиста.

Будет ошибкой считать, что Пушкин в заглавном персонаже романа описал себя. В этом легко убедиться просто сравнив поведение поэта и его персонажа как в творчестве, так и перед лицом смерти на войне и на дуэлях. Сам Александр Сергеевич был живым, идейным, вспыльчивым и очень часто раздражал окружающих своим гениальным творчеством. А вот Евгений Онегин в романе предстаёт перед нами всего лишь тем самым лишним человеком в стиле Чулкатурина из повести «Дневник лишнего человека» Ивана Сергеевича Тургенева или Чацкого из комедии «Горе от ума» Александра Сергеевича Грибоедова. Он появился из ниоткуда, паразитировал на всех, кто ему это позволил, убил соседа и канул в лету, поскольку, скорее всего, даже не оставил потомства, по крайней мере, которого воспитал лично. Что действительно роднило поэта с Онегиным и Ленским – все они фактически росли как беспризорники.

О том, как сделать так, чтобы люди не росли сиротами при живых родителях, не вырастали «пародиями» (7, XXIV) и не оказывались «лишними» для общества, написано в нашем Манифесте человеческого общества. Обязательно прочитайте, вдохновитесь и примените в своей жизни.

Помещица Ларина

Евгений Онегин считал:

 
«А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка» (3, IV).
 

Вряд ли эта помещица совсем уж простая, в ней есть и приобретённая житейская смекалка (2, XXXI), и даже расчётливость (2, XXXII). При этом хотя она уже в возрасте, но откровенно глуповата (2, XXXIII). И поэтому, сколько бы не было ей лет, можно согласиться с тем, что она выглядела старушкой.

А вот что Евгений имел ввиду когда называл помещицу милой, для нас пока загадка. Возможно, просто ёрничал. А может, Пушкин не стал заморачиваться с рифмой.

Супруг помещицы, покойный Дмитрий Ларин

В романе Пушкин характеризовал покойного довольно определённо в нелицеприятном свете:

 
«Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья…» (2, XXXIV).
 

При этом Ларины, если верить (2, XXXV), как все верующие:

– отмечали посреди христианского Великого Поста языческий (!) праздник (!) с его жирными (!) блинами,

– говели (постились) всего пару раз в год, хотя православный канон в разных версиях предусматривает воздерживаться от пищи от 178 до 280 дней в году, что составляет от 49 до 76% времени этого календарного периода,

– на третий по значимости христианский праздник «роняли слёзки три».

Можно сделать важный вывод о том, что никакими т. н. христианскими ценностями, что бы они из себя не представляли, даже если они в принципе существуют в реальности, никто из персонажей романа руководствоваться не мог по определению.

Пушкин назвал Дмитрия Ленского бригадиром (2, XXXVI). В Российской империи чин бригадира относился к числу военных чинов пятого класса. Уж не знаем, каким образом Ларину удалось дослужиться до генерала, но в мирной жизни, судя по черновикам Александра Сергеевича, Дмитрий был недалёким, неряшливым, апатичным тюфяком, который даже не занимался воспитанием своих дочерей.

Следует особо отметить, что мы ни в коем случае не собираемся упражняться в критике того или иного персонажа. Нам это просто не нужно. Человек так устроен, что большую часть жизни управляется инстинктивно-гормонально. И набор актуальных в текущий момент жизни инстинктивных программ зависит от ряда факторов, в том числе определяется окружением. Наша задача состоит в том, чтобы проанализировав великое творение гениального поэта, научиться грамотному социальному взаимодействию. Исходим из того, что гений Пушкина позволит нам это сделать в полной мере. А музыка его стихов украсит нашу работу.

Татьяна Дмитриевна Ларина

В литературной критике можно встретить предположение о том, что Татьяна была плодом греха Лариной и отца Владимира Ленского. Якобы вследствие этого родители её не любили, воспитанием не занимались и даже назвали дочку народным именем, как простолюдинку. Этим обстоятельством пытаются объяснить нелюдимость и дикость бедной девушки.

Однако следует очень критически отнестись к этой версии по следующим соображениям:

– Ларины «хранили в жизни мирной Привычки милой старины» (2, XXXV) и поэтому вполне могли назвать первенца старинным христианским именем, которое было популярно у дворян XVIII века;

– судя по черновикам, Пушкин планировал назвать старшую дочь Лариных Наташей. Однако позже остановился на более звучном и оригинальном имени (2, XXIV);

– сам Пушкин называет помещицу Ларину «верною женой» (2, XXXVI), «чистосердечно» оплакавшей смерть своего мужа, да и сам «муж любил ее сердечно» (2, XXXIV);

– вспомним, что Ларину «повели к венцу» ещё девицей (2, XXXI), и хотя она «Рвалась и плакала сначала» и даже «С супругом чуть не развелась», но всё же очень быстро освоилась и даже «Открыла тайну, как супругом Самодержавно управлять» (2, XXXII). Получается, нет никаких объективных предпосылок для измены, а тем более, – прямых фактов оной.

Тут речь совсем о другом. Если вчитаться в мелодику гения Пушкина, Татьяне Дмитриевне Лариной впору было ставить диагноз, так или иначе связанный с тяжёлой физиологической врождённой патологией развития. Судите сами:

 
– «Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Д и к а (здесь и далее разрядка – автора), п е ч а л ь н а, м о л ч а л и в а,
Как лань лесная б о я з л и в а,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться н е  у м е л а
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
И г р а т ь и прыгать н е х о т е л а
И часто ц е л ы й день о д н а
Сидела м о л ч а у окна» (2, XXV);
– «З а д у м ч и в о с т ь, ее подруга
От самых к о л ы б е л ь н ы х дней,
Теченье сельского досуга
Мечтами украшала ей.
Ее изнеженные пальцы
Не знали игл; склонясь на пяльцы,
Узором шелковым она
Не оживляла полотна,
Но к у к л ы даже в эти годы
Татьяна в руки н е б р а л а» (2, XXVI—XXVII);
– «Она по-русски п л о х о знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с т р у д о м
На языке своем р о д н о м» (3, XXVI);
– «…Вдруг у в и д я
Младой двурогий л и к луны
На небе с левой стороны
Она д р о ж а л а и бледнела» (5, V – VI, см. так же 3, XXXII, XXXVII);
– «И вспомнил он Татьяны милой
И б л е д н ы й цвет, и вид у н ы л ы й» (4, XI);
– «Но та, сестры н е з а м е ч а я,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И н и ч е г о не говорит» (5, XXII).
 

Есть ещё полезные соображения в пользу нашего наблюдения. Дело в том, что в глазах пушкинистов и просто современников Пушкина самыми популярными претендентками на роль прототипа Татьяны Лариной являются Анна Петровна Керн (1800 – 1879) и Наталья Дмитриевна Фонвизина (1803 – 1869), последняя даже сама называла себя Таней. Невероятно, но жизнь первой была порочной, а второй – ещё и безумной. Анну Керн в 16 лет «преступно продали» замуж за 52-летнего «ненавистного до отвращения» генерала, в отместку она родила дочь вне брака и вообще, так жила, что сам Пушкин ещё в мае 1826 года в письме к Алексею Вульфу назвал её «нашей вавилонской блудницей»!

Наташа Фонвизина в детстве пыталась испортить кожу на лице, носила вериги и переодевшись мальчиком, пыталась сбежать в монастырь, но в итоге вышла замуж за двоюродного дядю. Она 10 лет лечилась от психического заболевания (!), в 45 лет «отказалась от внешнего благочестия», в 51 год требовала от декабриста Ивана Ивановича Пущина «огненной юношеской любви», при этом пожизненно читала религиозную литературу и беспрестанно вела богословские беседы. Интересно было бы знать, о чём именно.

Любопытно, что и прадед поэта Александр Петрович Пушкин (1686 – 1725), и отец его супруги Натальи Николай Афанасьевич Гончаров (1787 – 1861) на почве семейных конфликтов в буквальном смысле сошли с ума. А Александр Петрович в припадке ещё и зарезал свою беременную жену.

В романе Таню никто не режет, не насилует, не бьёт, она живёт свободно на природе, занимается всем, чем хочет. При этом первому попавшемуся столичному бездельнику вопреки всем мыслимым светским правилам пишет высокопарный сумбур про страхи и погибель. Да ещё обращается на «ты». Не иначе у Тани помутился рассудок:

 
«Судьбу мою Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю…
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!» (3, Письмо Татьяны к Онегину).
 

Даже если бы из всего перечисленного выше Тане было присуще что-то одно, и то это могло бы насторожить любого внимательного читателя. Но анализируя танину симптоматику, можно уверенно предположить тяжелую форму психической патологии. Те, кому этот вывод режет слух, могут в качестве первого шага на пути принятия данного факта предположить как минимум неизвестную медицине тяжелую форму врождённой депрессии. Законченные скептики или педанты для постановки окончательного диагноза могут привлечь помощь клинического психиатра. Либо сами на досуге попробовать представить себе заторможенного с рождения, дикого, днями напролёт неподвижно сидящего унылого, грустного и пугливого ребёнка, который плохо говорит на родном языке, а при виде луны бледнеет и дрожит. Спасибо что не воет.

На этом фоне Татьяна чрезмерно увлеклась «чувствительной» сентиментальной художественной литературой. Для любого думающего человека она бестолкова и просто скучна и по сути представляет собой информационный мусор в стиле христианских заповедей, которые никто однозначно не понимает. По крайней мере, по ним никто ни в окружении Пушкина, ни среди персонажей романа не живёт. Ибо это просто невозможно и не нужно. Любителям праздного чтива они были вредны по причине того, что при отсутствии логики в поступках персонажей внушали читателям извращённую этику:

 
– «Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо» (2, XXIX),
– «Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон, —
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились» (3, IX),
– «Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
атьяна в тишине лесов
Одна с о п а с н о й (!) книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…» (3, X).
 

Постарайтесь за волшебством слога увидеть как Татьяна, зная, что Онегин «послан Богом», тут же сомневается в этом. Этот высокопарный сумбур нелюдимой неопытной заторможенной и вечно грустной молчуньей мог быть взят только из какого-то женского романа, не иначе:

 
«Я з н а ю, ты мне послан Б о г о м,
До гроба ты х р а н и т е л ь мой
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В д у ш е твой голос раздавался
Давно… нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг у з н а л а,
Вся о б о м л е л а, запылала
И в мыслях молвила: в о т он!…
К т о т ы, мой ангел ли хранитель
Или коварный и с к у с и т е л ь:
Мои с о м н е н ь я разреши.
Быть может, это всё п у с т о е,
О б м а н неопытной души!
И суждено совсем иное…
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю.
Кончаю! С т р а ш н о перечесть…
Стыдом и страхом замираю…
Но мне порукой ваша ч е с т ь,
И смело ей себя в в е р я ю…» (3, Письмо Татьяны к Онегину).
 

На безрыбье рак – рыба, и пусть бы наша девушка управлялась бы хоть чем-нибудь. Однако величайшая проблема и ещё одна «опасность» (3, X) романов Ричардсона состояла в том, что:

 
«Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон» (3, X).
 

Интересно, что в первом же попавшемся под руку романе Ричардсона «Кларисса…» с «основательным правдоподобием» рассказано как 16-летняя главная героиня напишет письмо кавалеру Роберту Ловеласу и потом сбежит с этим развратником, чьё имя позже станет нарицательным, от богатого жениха Солмса. Важный нюанс, о котором мечтают большинство женщин, состоит в том, что Ловелас в конце концов понял свой грех и раскаялся. Подобные романические иллюзии, судя по контексту романа, и сформировали шаблоны поведения старшей дочери Лариных. И поэтому, забегая вперёд, стоит ли теперь удивляться тому, что имеющая задержки развития Татьяна, повторяя ошибки маминой молодости, с первого взгляда влюбится в деструктивного столичного щёголя, нигилиста и бездельника, сама напишет ему письмо, а после вынужденной разлуки вновь признается ему в любви? Ведь рядом с ней не было никого, кто мог бы научить девушку грамотным гендерным отношениям. Отец воспитанием старшей дочери почему-то не интересовался, а мать даже если и занималась ею, положительным личным опытом похвастаться не могла как раз-таки потому, что:

 
«…была сама
От Ричардсона без ума» (2, XXIX).
 

Получается, Татьяна, фактически стала невольным заложником запечатлённых шаблонных жизненные нарративов французских романистов XVIII века. Это наблюдение объясняет абсолютно всё, например, почему:

– когда приходили гости, распорядиться о приготовлении чая поручали не Тане, а её сестре Оле, которая при ещё живом отце была в полтора раза (!) младше:

 
«Проходит время; между тем
Прикажут Ольге чай готовить» (2, XXXIV);
 

– Таня решилась на невероятно предосудительный и просто опасный для всей семьи поступок, написав «вредный вздор» (3, XXXI) первому встреченному столичному ловеласу;

– Татьяна выросла очень мнительной. Например, она «оживилась», увидев «молчаливый поклон» (5, XXXIV) на тот момент надутого, негодующего, жаждущего отомстить Ленскому Онегина (5, XXXI);

– Татьяна выросла очень мнительной. Например, она «оживилась», увидев «молчаливый поклон» (5, XXXIV) на тот момент надутого, негодующего, жаждущего отомстить Ленскому Онегина (5, XXXI);

– бледная, заторможенная, совершенно не привыкшая к физическим нагрузкам девушка в длинном до пят платье, в корсете и на каблуках (3, XXXVI) на одном дыхании смогла пробежать с препятствиями в виде загадочных «кустов сирен» как минимум километра три: сад, куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, цветники (3, XXXVIII). Чисто физиологически такой кросс нельзя объяснить даже пограничным состоянием, очевидно перед нами клиническое проявление буйного помешательства. Кстати, попробуйте в реальности представить себе тринадцатилетнюю (4, VIII) девушку, которая вмиг с остервенением «кусты сирен переломала». Заметьте – не срывала мелкие ветки, а враз поломала кусты. Будем исходить из объективной реальности, наш роман – это вымысел, но не сказка, и такое даже особенно буйному психопату её комплекции и возраста не под силу. Поэтому предположим, что в данном случае речь не идёт о кустах сирени, которая у великого поэта в творчестве больше нигде не встречается. У гениального Пушкина были известные проблемы с орфографией и между словами «кусты» и «сирен» он мог нарочно или случайно пропустить запятую. Можно предположить, что Таня продралась напролом через какой-то сухой кустарник, нечаянно врезалась в статуи сирен и опрокинула их. В противном случае нам придётся признать данный эпизод гомерической пошлостью или сатирой, которой по признанию самого поэта роман точно не являлся;

– даже такой скучающий нигилист и ловелас (1, VII, X – XII) как Онегин с его подвешенным языком (1, VI) и светским опытом впервые увидев Татьяну, понёс откровенный вздор про то, как ужасно круглосуточно и неотрывно ухаживать за больным родственником, – он просто не понимал о чём можно беседовать с больным человеком;

– ни с кем не общавшийся в селе салонный ловелас Евгений не принял подарок судьбы в лице Татьяны, – оказывается, он, наблюдая психическую хворь девушки, ею либо просто побрезговал, либо испугался за свою репутацию в обществе;

– небогатая помещица Ларина перекрестилась когда смогла пристроить старшую дочь:

 
«Меня с слезами заклинаний
М о л и л а мать; для бедной Тани
В с е были жребии р а в н ы…
Я вышла замуж. Вы должны…» (8, XLVII).
 

Самое главное, обнаруженные нами патологии и сбойные поведенческие примитивы самого любимого Петром Ильичём Чайковским персонажа прекрасно объясняют почему Татьяна в финале романа одновременно:

– отчитывает Онегина, предполагая его самые низменные побуждения:

 
«Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам с о б л а з н и т е л ь н у ю честь?» (8, XLIV);
 

– при этом чудесным образом обнаруживает у этого же Онегина некую прямую честь:

 
«Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость, и п р я м а я честь» (8, XLVII);
 

– тяготится своим завидным для любой нормальной девушки княжеским положением и при этом будучи известной мечтательницей (2, XXVI; 3, IX), не грезит ни о супружестве, ни о детях, а просто жаждет сбежать в привычный жизненный контекст заторможенной провинциальной жизни, – она просто не тянет по своему психическому здоровью столичный ритм:

 
«А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей…» (8, XLV);
 

– обесценивает любовь:

 
«Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?» (8, XLV);
 

– при этом признаётся в любви:

 
«Я вас люблю (к чему лукавить?)» (8, XLVII);
 

– и тут же прогоняет того, кого она любит уже не один год:

 
«Я вас прошу, меня оставить» (8, XLVII);
 

– и заявляет, что будет верна мужу:

 
«Но я другому отдана;
Я буду век ему верна» (8, XLVII);
 

– хотя она уже изменила ему как только приняла целующего ей руку постороннего мужчину у себя в покоях:

 
«От жадных уст не отымает
Бесчувственной руки своей» (8, XLVII).
 

Надо ли говорить, что тут не «Проказы женские» (8, XLV), тут конкретная психическая патология?