Текст книги "Бунтарский род Вадковских. «Истории русской провинции» №86"

Следствие

Восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Художник К. И. Кольман. 1830-е годы

13 декабря 1825 года. Курск. Быстро вечереет. Вьюжит, снежит набирающая силу зима. В облаках пара разгорячённые лошади у заснеженного дома. Чей-то властный голос громко спрашивает у стоящего на пороге солдата:

– Здесь квартирует корнет Вадковский?

– Так точно, ваше благородие!

– Дома?

– Так точно, ваше благородие!

На крыльце появился офицер в наброшенной на плечи шинели.

– С кем имею честь?

– Корнет Вадковский?!

– Да. – Фёдор открыто разглядывает стоящего перед ним человека. – Чем обязан визиту казачьего полковника?

– Полковник лейб-гвардии казачьего полка Николаев. Сударь, уполномочен немедленно арестовать вас! Сдайте шпагу! Вот предписание начальника Главного штаба. Собирайтесь и следуйте за мной!

Вадковский молчит. Он смущен и растерян. Неужто Общество открыто?

Далее всё как в тумане… Полковник объяснял: Вадковский оказался замешан в тех же проступках, «за которые выписан из гвардии, и что он отправляется в Архангельск».

Ярко горела свеча, огонь её метался, словно в негодовании. Генерал-майор Зак – начальник первой конно-егерской дивизии диктовал: «Рапорт. Начальнику Главного штаба Дибичу… По прибытии полковника Николаева сего декабря 13 числа забраны и запечатаны все имевшиеся у него, Вадковского, бумаги, а сам он отправлен, арестованный с фельдъегерем куда приказано».

Приметы арестованного: «…рост 2 аршина 10 вершков, лицом бел, чист, волосом светлорус, глаза карие, нос продолговат».

Накатанная дорога по заснеженным полям. Знакомая дорога, но ставшая такой бесконечной. Он ещё не знает, что путь его лежит в самую страшную тюрьму России – Шлиссельбургскую крепость.

Город Орёл подарил несколько счастливых часов радости встречи с родимыми местами.

Вид города Орла. 1830-е годы. Неизвестный художник

На городском почтамте удалось встретиться и переговорить с Алексеем Плещеевым. Фёдор попросил его забрать в Курске важные документы, хранящиеся в футляре скрипки. Ему было неизвестно, что бумаги уже изъяты…

Комендант Шлиссельбургской крепости не очень обрадовался полученному предписанию Дибича от 9 декабря 1825 года о содержании Вадковского в «крепости под строжайшим караулом как важного государственного преступника». Опасная птица, стало быть, залетела – жди больших хлопот!

Уже 18 декабря, к удовольствию коменданта, узника перевели в Петропавловскую крепость. «Посажен в Невской куртине, в арестантский покой №15», – сообщается в донесении.

Вадковский уже знал о поражении на Сенатской площади 14 декабря и о массовых арестах.

22 декабря 1825 года вечером состоялся первый допрос Фёдора. «Государь император приказать изволил сегодня в 8 часов привести на дворцовую гауптвахту Вадковского… Вести… секретно, с закрытым лицом, под строжайшею стражею».

На допросе разыгрывался спектакль: сыпались перекрёстные вопросы. Но он, разгадав намерения Следственного Комитета, просит разрешить ему давать письменные показания, объясняя это тем, что постарается собраться с мыслями и припомнить обо всём более подробно.

Первые его показания туманны и неконкретны.

Фёдор ещё не знает о предательстве провокатора Шервуда и даже всячески выгораживает его: «Англичанин непоколебимой воли, олицетворенная честь, он твёрд в своих словах и намерениях. Холодный при первой встрече, в интимном знакомстве он обнаруживает чувство редкой сердечности и самопожертвования».

Однако, ирония заключается в том, что даже шеф жандармов граф А. Х. Бенкендорф к этому моменту сделать совершенно другой вывод: «Точная чума этот Шервуд».

Комитет располагает большим числом улик против Фёдора Фёдоровича. Главная среди них – его письмо Пестелю, в котором, в частности, говорится: «Я думаю, что… (смерть Александра Первого – прим. автора) есть одно из тех событий, которое должно сколь возможно ускорить наши действия. По моему мнению, если бы можно их предвидеть и принять соответствующие меры, это был бы подходящий момент для открытого выступления…». Примечательно, что письмо написано за полмесяца до внезапной смерти царя!

4 января 1826 года. Второй допрос Фёдора. На основании письма Комитет интересуется отношениями Вадковского с Пестелем, а, следовательно, его отношением к республике и восстанию.

Но неожиданно на первый план выдвигается обвинение в тягчайшем преступлении – в попытке цареубийства!

18 февраля на допросе Н. Булгари сообщил в показаниях: «Вадковский был из числа тех, которые должны были истребить всю царствующую фамилию…». Ему «…надлежало играть главную роль, то есть во дворце на балу нанести первый удар государю».

23 февраля. Комитет предъявляет тяжелейшее обвинение на основании показаний Булгари, но Фёдор всё отрицает.

26 апреля. М. Муравьев-Апостол подтверждает на допросе, будто «во время пребывания Вадковского в Новой Деревне, когда он имел духовое ружье, пришла ему мысль покуситься на жизнь его величества».

Фёдор Вадковский парирует: хранил духовое ружье «единственно из пустой шалости: я восковою дробью разгонял петухов, поющих около моей квартиры и мешающих сим разговаривать, читать и заниматься музыкой».

28 апреля. Состоялась очная ставка Вадковского и Свистунова. Последний рассказал, что в марте или апреле 1824 года заехал на квартиру Фёдора, где были Кривцов, М. Муравьев-Апостол и Депрерадович. «Рассуждая о разных способах ввести республиканское правление, Вадковский… сказал, что можно бы воспользоваться большим балом в белой зале для истребления священных особ августейшей императорской фамилии и тут разгласить, что установилась республика…».

Вадковский вынужден признать правдивость показаний своих товарищей. Не все из них оказались благородны и сильны духом.

Ещё следствие выясняет, что во многом благодаря деятельности Фёдора Вадковского, петербургская ячейка Юга пустила корни в Москве, Курске, Одессе, Пензе, на Орловщине.

Знал Фёдор Фёдорович и о сношениях с «обществами иноземцев». Он рассказал, что «…к полякам был послан Бестужев, дабы утвердить между ними и нами союз. Во Францию поехал отставной полковник Полиньяк…».

Александр Фёдорович Вадковский

Бунт Черниговского полка. Неизвестный художник

В новогоднюю ночь 31 декабря 1825 года, уже после событий на Сенатской площади, на заставе в местечке Белая Церковь арестован младший Александр Фёдорович Вадковский.

«Окружили меня человек до 40-ка нижних чинов, которых я спросил: – Что вас так много, не в сборе ли полк? На что они отвечали, что их собрали, дабы меня арестовать. После чего я слез с саней и, сопровождаемый конвоем, пошёл к командующему 9 пехотной дивизией генерал-майору Тихановскому».

Накануне, 29 декабря, Сергей Иванович Муравьев-Апостол решил начать восстание Черниговского полка. Вечером он отправил унтер-офицера Какаурова в Белую Церковь, где размещался 17-й Егерский полк, с запиской к подпоручику этого полка Александру Вадковскому. В ней он просил о встрече в Василькове.

30 декабря 1825 года в четвертом часу дня на городскую площадь начали сходиться роты восставших. «Пока ещё толпились на площади, полной любопытных, – запишет в историческом очерке „Белая Церковь“, написанном со слов очевидцев, Фёдор Фёдор Вадковский, – прискакал прапорщик 17-го Егерского полка Александр Вадковский и тотчас же ускакал обратно, дав обещание Муравьеву присоединить несколько рот к восстанию. По прибытии в Белую Церковь (в штаб 17-го Егерского полка), он тотчас был арестован…».

Лишь ночью 3 января мятежный полк остановился в пятнадцати верстах от Белой Церкви в местечке Пологи. И только там Муравьев-Апостол понял, что помощи не будет, командование отвело ненадежный 17-й егерский полк из Белой Церкви в противоположную сторону.

Как отметил Следственный комитет: «Участия (в тайном обществе – прим. автора) он никакого не брал до тех пор, как Сергей Муравьев вызвал его в Васильков, куда он приехал самовольно, и, объявив, что общество открыто, просил, чтобы он, Вадковский, старался привести свой полк. Он… обещал стараться о том, ежели полк собран будет на усмирение Черниговского. На возвратном пути он был взят».

Александр Фёдорович Вадковский родился 20 августа 1801 года. Крестили его 26 августа по семейной традиции в приходской церкви Святых и Праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы в Петербурге.

Биография его почти ничем не отличалась от жизни старших братьев. «С самого начала был отдан в пансион в Москве, где находился почти два года, после чего был в Петропавловском училище года полтора, а потом уже воспитывался в Петербурге и окончил свои науки с французским учителем, аббатом Лемри. Учителя ходили ко мне из Пажеского корпуса, потому что я сам был пажем, хотя никогда не жил в корпусе», – сообщал Александр Вадковский о себе Следственному комитету.

В апреле 1819 года он всё по той же семейной традиции поступил на военную службу подпрапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк.

В то время там служили его братья Иван и Фёдор. «Семёновская история» не пощадила Александра Вадковского. После бунта 24 декабря 1820 года его тем же чином откомандировали в Северский конно-егерский полк.

Именно обида за этот перевод из гвардии особенно повлияла на протестное настроение в отношении режима младшего Вадковского. «Откровенно скажу, – не скрывал он на допросе, – что вольнодумческие и либеральные мысли врезались во мне со времени перевода моего в армию из бывшего Семёновского полка. Во-первых, что не позволено мне было служить в одном полку с братом моим. Во-вторых, – что тем же чином был переведен в армию, а в третьих, – что в течение пяти лет, что не служу в армии, не позволено мне было иметь ни отпуска, ни отставки, ни перевода в другой полк, тогда как обстоятельства мои непременно сего требовали…».

Декабрист Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, впоследствии повешенный в составе пятерах главных заговорщиков, в своих показаниях на допросах утверждал, что «Южное общество полагало свои надежды на 19-ю дивизию… Сверх того на Северский конно-егерский полк, ибо там были полковник Грабе и поручик А. Вадковский».

В каземате Петропавловской крепости. Худ. Д. Н. Кардовский 1930-е гг. Государственный исторический музей

И не случайно! Александр Вадковский, младший из братьев-бунтарей собирался принять самое активное участие в восстании на юге.

В отношении его начальник Главного штаба 1-й армии 7 января 1826 года докладывал Дибичу: «В мятеже Черниговского пехотного полка участвовал также 17-го егерского полка подпоручик Вадковский, поступивший в сей полк из бывшего Семёновского полка. Сей Вадковский доставлен сюда скованным. В допросе он показал, что, принадлежа к тайному обществу, по требованию Муравьёва присоединился к мятежу…»

12 января в Житомире, Александра Вадковского дважды допросили, в присутствии командира войск 3-го пехотного корпуса полковника Паулина. Он, как всегда, был откровенен: «К тайному обществу я принадлежу уже три года, т.е. с 1823 года, приглашён был к оному родным братом моим, конно-егерского полка корнетом Фёдором Вадковским, им же принят, но собственно обществу названия не знаю, дал расписку с клятвой, дабы сохранить связь с обществом, коего целью есть быть свободным. Минувшего года декабря 30 числа получил я Черниговского полка от полковника Муравьева-Апостола записку на квартире своей от неизвестного человека, в которой он уведомлял, что упомянутое общество открыто… Офицеров 17-го егерского полка, чтоб кто принадлежал к обществу мне не известно…»

14 января Вадковского-младшего отправляют в Могилёв для последующих допросов.

Только 28 января 1826 года жандармский поручик Суходольский отконвоировал Александра на петербургскую гауптвахту Главного штаба. Плац-майор Подушкин составил опись вещей арестованного: золотые часы, две перовые подушки и 115 рублей ассигнациями.

Лишь на следующий день его перевели в камеру Петропавловской крепости с сопроводительной запиской: «Присылаемого Ватковского 2-го посадить по усмотрению и содержать строго».

Благородство Сергея Муравьёва-Апостола, брата Фёдора Вадковского и других товарищей, спасло Александра Вадковского от сурового наказания. Своими показаниями декабристы смогли убедить Следственный комитет в том, что младший Вадковский был «принят в …общество родным братом своим, который увлёк его в оное, несмотря на сопротивление его. Знал цель оного – введение конституции. Участия он никакого не брал до тех пор, как Сергей Муравьёв, вызвав его в Васильков, куда приехал он самовольно, и объявив, что общество открыто, просил, чтобы он, Вадковский, старался привести свой полк. Он, отказавшись от сего, обещал стараться о том, ежели полк собран будет на усмирение Черниговского. На возвратном пути он был взят. Отвечал чистосердечно и с раскаянием…

Бунт Черниговского полка. Неизвестный художник

По докладу Комиссии 15-го июня высочайше повелено, продержав ещё четыре месяца в крепости, выписать в Моздокский гарнизон и ежемесячно доносить о поведении. О переводе его отдано в высочайшем приказе 7-го июля».

Краткая служба Александра Вадковского в Моздокском гарнизоне запомнилась лишь тем, что комендант гарнизона полковник Карл Занден-Пескович получил замечание за фамильярное обращение с поднадзорным Вадковским. В оправдательной записке он признавался, что, с ним был «на приятельской ноге», в неслужебное время «играя в биллиард». Но «столь известный, по мерзостным злоумышлениям, человек, каков Вадковский, возбудил во мне мысль выпытать, посредством притворного дружелюбия, не скрывает ли он доныне каких-либо вредных и мятежнических намерений под личиной уныния и задумчивости… Невзирая, однако ж, на усилия мнимой своей приязни, не удалось мне вкрасться в доверенность сего человека, и я ничего более не мог узнать, кроме того, что он, хотя и не одобряет братнина поступка (Фёдора Вадковского – прим. автора), но жалеет об его участи…».

В 1827 Александра Фёдоровича перевели в Таманский гарнизонный полк, в составе которого он проявит себя в штурме Анапы.

В июле 1828 года начальник 20-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Панкратов возбудил ходатайство перед И. Ф. Паскевичем о переводе декабристов Александра Вадковского и Дмитрия Арцыбашева «в какие-либо полки действующей Армии, дабы они имели случай ещё более загладить свои поступки».

В своём рапорте главнокомандующему Отдельным Кавказским корпусом генерал-лейтенант Панкратов отмечал, что подпоручик Вадковский и прапорщик Арцыбашев: «не только во всех сражениях отличали себя храбростью и неустрашимостью, но даже подавали пример другим офицерам строгой подчиненности начальству и исполнения всех обязанностей, сопряженных с их званием».

Взятие Эрзерума. 1829 г. Неизвестный художник

Вследствие этого ходатайства Александр Фёдорович Вадковский получил назначение в Севастопольский пехотный полк в отряд Паскевича, с которым принял участие в русско-турецкой войне 1828—1829 года, в штурме и взятии Эрзерума.

Судьба оказалась более благосклонной к Александру Фёдоровичу Вадковскому. Он выжил в сражениях.

Выйдя в отставку 19 августа 1830 года «за болезнью», Александр Вадковский жил в имении Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии под строгим полицейским надзором без всяких перспектив, коих: «По соучастии с Муравьёвым в возмущении Черниговского полка не достоин».

Он не забывал старшего брата, часто навещал Ивана в елецком имении в селе Богословском.

Только в ноябре 1837 году Александру Вадковскому разрешили въезд в столицы под надзором.

27 февраля 1840 года орловский губернатор уведомлял о поездке поднадзорного в Москву тамошнего обер-полицмейстера: «Не лишним считаю присовокупить, что он, г. Вадковский, по ведомостям, представленным земской полицией, показывался – имеет дерзкий характер и склонность заводить дела».

Со временем Александр Фёдорович всё больше предпочитал хозяйство и семейную жизнь с Надеждой Андреевной Волковой. К сожалению, детей у них не было. Может быть, поэтому он периодически отказывался от своей доли в наследстве умерших родственников. Так было и осенью 1845 года, когда после смерти бездетной двоюродной сестры В. А. Ланской, её ярославское имение досталось ему, но он отказался от своей доли наследства в пользу племянника – сына рано умершего брата Павла.

Предположительно Александр Фёдорович Вадковский скончался в конце 1845 года, в своём имении в селе Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии.

Кара

Вид Читы. Акварель Н. Бестужева. 1829—1830 гг.

Тяжелее всех пришлось Фёдору Вадковскому.

12 июля 1826 года в Комендантском доме Петропавловской крепости с 12 часов ночи до 4 часов утра происходило объявление приговора осужденным декабристам.

Суд «призывал к себе преступников по разрядам» и объявлял им как приговор суда, так и «пощады» по указу 10 июля 1826 года.

Верховный суд определил степень вины Вадковского в выражениях, суливших скорую смертную казнь: «…умышлял на цареубийство и истребление всей императорской фамилии, возбуждал к оному и других; участвовал в умысле провести бунт и в распространении тайного общества принятием в оное товарищей». Приговор к «смертной казни отсечением головы» был принят почти единодушно – 50-ю голосами против двух.

После объявления приговора все осуждённые были переведены в камеры Кронверкской куртины Петропавловской крепости.

Лишь впоследствии, благодаря многочисленным прошениям влиятельных родственников и друзей, казнь Вадковскому была заменена, после лишения чинов и дворянства, вечной каторгой. А потом срок каторжных работ сокращён до двадцати пяти лет, и наконец – до тринадцати лет, с последующим бессрочным поселением в Сибири.

Более 3000 человек, около 500 офицеров и 2500 солдат были привлечены к следствию о тайных обществах, восстании на Сенатской площади и мятежу Черниговского полка. Император Николай Первый был в шоке. Практически представители всех знатных фамилий участвовали в преступном заговоре!

13 июля 1826 года в три часа ночи 97 узников вывели на эспланаду Петропавловской крепости для совершения гражданской казни – лишения гражданских прав.

Гражданская казнь. Неизвестный художник

Процедуру гражданской казни разработал лично император Николай Первый: «В Кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамен. Конвойным оставаться за ними, щитая по два на одного. Когда всё будет на месте, то командовать „на караул“ и пробить одно колено похода. Потом г (осподам) генералам, командующим эск (адронами) и арт (иллерией) прочесть приговор, после чего пробить 2-е колено похода и командовать „на плечо“; тогда профосам сорвать мундир, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костёр».

Попадая внутрь каре из солдат лейб-гвардии Павловского полка, измученные узники, товарищи по борьбе приветствовали друг друга, обнимались, просили прощения за честные, но порой предательские показания, плакали, радовались, что опять видят друг друга в мундирах.

Но вот их насильно начали разводить и сортировать, выстраивая каждого перед строем полков, в которых они служили. Отдельно строили гражданских чиновников и отставных напротив служащих санкт-петербургской полиции. По старшинству разрядов декабристов ставили на колени, читали «сентенцию», затем срывали с них мундиры и бросали в специально разведенный костёр. Потом над их головами ломали шпагу. По окончании гражданской казни осужденных переодели в арестантские халаты.

Затем, согласно приказу императора, следовало начать процедуру смертной казни.

Декабрист Николай Романович Цебриков вспоминал: «В два часа ночи в последний раз прозвенели цепи. Пятерых Мучеников повели вешать в ров Кронверкской куртины. Сергей Муравьев-Апостол дорогою сказал громко провожавшему священнику, что вы ведете пять разбойников на Голгофу – и «которые, – отвечал священник, – будут одесную Отца». Рылеев, подходя к виселице, произнес: «Рылеев умирает как злодей, да помянет его Россия!».

В три часа ночи вывели всех узников из крепости на площадь, где жгли их мундиры и ломали им шпаги над головами перед выстроенными гвардейского корпуса первыми гренадерскими ротами… Генерал-адъютант Чернышев большое каре приказал подвести к виселицам. Тогда Фёдор Вадковский закричал: «On veut nous rendre témoins de l’exécution de nos camarades. Ce serait une indignité infâme de rester témoins impassibles d’une pareille chose. Arrachons les fusils aux soldats et jettons-nous en avant» («Нас хотят заставить быть свидетелями расправы над нашими товарищами. Вырвем ружья у солдат и бросимся вперед!»). Множество голосов отвечало: «Oui, oui, oui, faisons-ça, faisons-ça» («Да, да, да, сделаем это, сделаем это!»), но Чернышев и при нём находившиеся, услышав это, вдруг большое каре повернули и скомандовали идти в крепость. Чернышев показал необыкновенную ревность на экзекуции этим маневром… Адская мысль подвести любоваться виселицами, на которых уже висели Мученики, принадлежит собственно Чернышеву…».

Декабристов срочно увели в крепость.

Как видим, Вадковский и под арестом не пал духом, не растерял бунтарского энтузиазма и душевной чистоты. Из-за его порыва суетливо быстро были казнены главные заговорщики К. Ф. Рылеев, П. И. Пестель, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин и П. Г. Каховский. Торжественного спектакля не получилось.

Пока строилась тюрьма в Акатуе Нерченского округа, декабристов рассредоточивали по ближайшим от Петропавловской крепости тюрьмам и острогам. Фёдора Вадковского перевели в Кексгольм (ныне – Приозерск – прим. автора), где он содержался под стражей вместе с А. П. Барятинским, И. И. Горбачевским и В. К. Кюхельбекером в тех же казематах, где некогда сидели члены семьи Емельяна Пугачева.

24 апреля 1827 года Фёдор Фёдорович уже узник знакомой ему Шлиссельбургской крепости.

Лишь 17 ноября 1827 года Вадковского отправили в Сибирь.

Казанская пересыльная тюрьма, где декабристы ожидали сибирского этапа. Фото конца 19 века

И только 5 января 1828 года он прибыл с очередной партией арестантов в Читинский острог. Позже, в Петровском заводе, его разместили в камере под номером два, камеру номер один занимал Михаил Лунин.

Декабристы не опустили рук и активно планировали свою дальнейшую жизнь. И главный зачинщик всех идей, конечно, Фёдор Вадковский.

Петровский Завод – место заключения декабристов. Акварель Н. Бестужева. 1831 г.

Там же, в Петровском заводе, Поджио, Пущиным и Вадковским был разработан, а позднее принят узниками-декабристами устав «каторжной артели для управления всеми делами артели». Этот документ во многом облегчил быт и условия труда декабристов. Вадковский вспоминает о нём в письме Ивану Пущину 10 сентября 1842 года: «Ты помнишь тот артельский устав, который был написан моей рукой. Куда он делся? Если у тебя остался, не откажи мне возвратить его с первой возможностью. Кажется, и тогда было условлено между нами, что он останется у меня, я давно по нем вздыхаю…».

Вид Читинского острога. Акварель И. А. Анненков, 1820-е гг.

8 ноября 1832 года родные выхлопотали для Фёдора Фёдоровича сокращение срока каторги до 15 лет. А 14 декабря 1835 года скостили ещё два года.

На каторге Вадковский, наделённый серьезными математическими способностями, читал своим товарищам в «каторжной академии» курс астрономии. Тогда у него проснулся интерес к истории декабристского движения. На основании рассказа трех непосредственных участников восстания Черниговского полка, Фёдор Фёдорович составил записку «Белая Церковь», впервые опубликованную Герценом.

В своем стихотворении «Желание», написанном после 1836 года, Вадковский доступным языком народной песни провозглашал программу декабристов: 1. Уничтожение самовластия. 2. Освобождение крестьян. 3. Преобразования в войсках. 4. Равенство перед законом. 5. Уничтожение телесных наказаний. 6. Гласность судопроизводства. 7. Свобода книгопечатания. 8. Признание народной власти. 9. Палата представительств. 10. Общественная рать. 11. Первоначальное обучение. 12. Уничтожение сословий.

 
Помнишь ли ты нас, Русь святая, наша мать,
Иль тебе, родимая, не велят и вспоминать?
Русский бог тебе добрых деток было дал,
А твой бестия царь их в Сибирь всех разослал!
<Вот за что хотели мы нашу кровь пролить>
Чтобы кровию той волюшку тебе купить,
Чтобы на Руси цепь народа разорвать,
Чтоб солдатушкам в службе век не вековать;
Чтоб везде и всем одинаковый был суд
И чтобы никто больше не слыхал про кнут,
Чтоб судили вслух, а не тайно, не тишком
И чтоб каждому воздавалось поделом;
Чтобы всякий мог смело мыслить и писать,
Правду-матушку на весь мир провозглашать;
Чтобы твой народ сам собою управлял,
Чтобы чрез избранных он законы поставлял,
Чтобы всяк берег те законы пуще глаз,
Помня про себя: глас народа – божий глас!
Чтобы на Руси всюду школы основать,
С тем чтобы мужичков не могли бы надувать;
Чтобы не было ни вельможей, ни дворян,
Дармоедов тех, что живут на счет крестьян.
Вот чего тебе мы хотели добывать;
Вот за что твой царь нас велел заковать!
Вспомни же ты нас: деток ты не забывай…
Хоть за их любовь иногда их вспоминай!
 

На каторге Фёдор Фёдорович напишет музыку к «Богатырской песне» – одному из вариантов песни М. Бестужева «Что ни ветер шумит во сыром бору», посвященной восстанию Черниговского полка. Бестужев вспоминал, что Вадковский положил на музыку поэму А. Одоевского «Славянские девы», которая впервые прозвучала 29 декабря 1835 года в день десятилетия восстания Черниговского полка.

Ф. Ф. Вадковский за письменным столом. Рисунок А. М. Муравьёва. 1821 г. Государственный Исторический музей, Москва

В кругах передовой молодежи того времени пели агитационные песни А. Бестужева и К. Рылеева: «Ты скажи, говори… как в России царей давят…», «Долго ль русский народ будет рухлядью господ…», «Царь наш – немец русский…», музыку для которых тоже сочинил Фёдор Вадковский.

В Читинском остроге Вадковский организовал струнный квартет, в котором играл первую скрипку.

Остаётся удивляться жизненному оптимизму декабриста, уже страдавшего от болезней, и находившего, тем не менее, силы после каторжного труда беззаветно отдаваться музыке. А. Тютчев даже шутливо жаловался на него М. Бестужеву: «Злодей Вадковский измучил меня. Вытягивай ему каждую нотку до последней тонкости, как она у него записана на бумаге…»

Церковь в Чите. Акварель Н. А. Бестужева 1829—1830гг. Государственный исторический музей

«Ты знаешь, – писал пламенный декабрист другу Ивану Пущину, – что я в тюрьме никогда не унывал, никогда не предавался пустым и неосновательным надеждам и, глядя на нашу братию, мужей кремнистых, умел немного постигнуть философию узничества».

Страшный срок каторги окончился для Фёдора Вадковского 10 июня 1839 года.

С июля по сентябрь 1839 года Вадковский пытался подлечиться на Туркинских минеральных водах в местечке Горячинск. Оттуда вместе с Щепиным, Барятинским и Швейковским отправился в Иркутск. «И вот скоро семь месяцев, как я здесь, – сообщает Вадковский в письме другу И. Пущину 10 марта 1840 года, – и жду окончательного слова от высшего правительства насчет моей будущности».

В это время о нём усиленно ходатайствуют родственники, добиваясь места поселения поближе к Европе. На запрос графа Чернышёва, Бенкендорф дает отказ, намекнув, что письмо Вадковского к сестре С. Ф. Тимирязевой от 20 августа 1839 года написано в «довольно неприличных выражениях» и свидетельствует о «легкомыслии» автора.

Ф. Ф. Вадковский и Н. А. Бестужев. Худ. Н. А. Бестужев. 1830-е гг.

Но все-таки благодаря многочисленным просьбам Астраханского губернатора И. С. Тимирязева и генерал-губернатора Восточной Сибири В. Я. Руперта, местом поселения декабриста было выбрано не планируемое далёкое северное село Манзурское, а южнее – село Оёк в Иркутской губернии.

В очередном дружеском послании 10 сентября 1842 года Фёдор Фёдорович не без удовольствия сообщает Пущину: «…завёл себе дом, теперь имею свои три комнаты, кухню, баню, конюшню и огород».

Кипучая натура Вадковского постоянно требует действия, и вот уже он занялся оптовой закупкой хлеба. Кроме всего, ему удаётся получить доверенность на поставку извести из Оёка в Иркутск на строительство семинарии. Увы, благое дело провалилось – извести поблизости не оказалось. Хлебная торговля принесла только убытки. Но Фёдор Фёдорович и на этом не успокаивался. Из письма С. Трубецкого узнаем: «Я также начал некоторые малые опыты и имею большого противника в Ф. Ф. (Вадковском – прим. автора), который весь в практике по части промышленности и точит разные модели по своим предложениям».

Всё новые удары судьбы обрушивались на стойкого декабриста один за другим. Приходят известия о смерти матери, с которой ему даже не разрешили переписываться. Вскоре умирает брат Павел. Следом новая весть о кончине друга Никиты Муравьева.

«Но и на это последнее испытание постараюсь, чтобы меня стало! Я уж не согну шеи перед судьбой!» – отчаянный крик уставшей души, но железной воли, слышится в последнем письме Вадковского Ивану Пущину.

Фёдор Фёдорович Вадковский. Худ. Н. А. Бестужев. 1839 г.

Надломленный болезнью, в июле 1843 года Фёдор Фёдорович отправляется на воды. Застарелая чахотка сильно треплет его.

…Хмурое утро 8 января 1844 года. Тяжёлые свинцовые тучи низко плывут над заснеженной землей. На сельском погосте в скорбном молчании стоят люди. Грузный священник осипшим голосом вздыхает:

– Прими, Господи, душу новопреставленного раба Твоего Феодора… Царствие ему небесное… Мир праху его… Хороший был человек, хоть и преступник…

Ф. Ф. Вадковский поручил распоряжаться своим наследством князю Е. И. Трубецкому и А. Н. Сутгофу.

Сошли последние снега под ласковыми лучами майского солнца. В комнате Вильгельма Карловича Кюхельбекера по-весеннему уютно, но это не радует хозяина. Его слепнущие глаза прикованы к строчкам только что полученного письма от одного из бывших членов тайного «общества военных друзей» Константина Игельстрома: «Вы уже, конечно, знаете печальные новости, которые мы получили несколько дней назад. Вадковский умер… Говорят, что он умер от апоплексического удара (инсульта – прим. автора), но в это трудно поверить, зная его комплекцию. Но, видимо, Денюпре в описании причин болезни скорее руководствовался чувствами, и мне нечего ему на это ответить…».

Потрясенный смертью товарища, с которым «когда-то жил душа в душу», Кюхельбекер вспоминает о гибели Пушкина и делится в дневнике раздумьями о том, что всем его друзьям «суждено умереть в январе».

С. Г. Волконский напишет позднее: «При воспоминании о Вадковском, прочь от моего пера всякое осуждение его неосторожных действий. Я храню в памяти… глубокое уважение, как к одному из замечательных людей по уму, по теплоте его чувств и сердца и по неизменности его убеждений».