Текст книги "На кончике пера"

Влас Дорошевич
На кончике пера

Из почтения к смерти даём сегодня место запискам одного самоубийцы.

Самоубийца – жилец, недавно переехавший с дачи на квартиру.

Это придаёт его запискам злободневный интерес.

Сначала идёт эпиграф в стихах:

 
Снял я себе небольшую квартиру,
Чтоб дня занятий иметь уголок.
Ну, и схожу я за это в могилу!
Повесть читая, готовьте платок…
 

Из каких-то старых куплетов.

Затем следует дневник.

22 августа.

Квартирка – рай.

Правда, сейчас она напоминает «драматическую» декорацию Городского театра.

Стены замазаны пальцами. Кой-где заплёваны. Кой-что облупилось. Обои оборваны.

Но хозяин обещал кой-где подмазать, кой-где подклеить, – и будет рай.

Главное – свой уголок. А то что это?

Живёшь по гостиницам, – и сам себя презираешь.

Стул, на котором сидишь, и тот хозяйский.

То ли дело своя квартира: уголок, тишина, спокойствие, обед домашний.

На службу от радости не ходил.

24 августа.

На службу не ходил: покупал мебель.

Одесские мебельные торговцы – милейший народ.

Узнавши, что я обзавожусь обстановкой, приняли во мне самое горячее участие.

Вещи накупил все «случайные».

Комод, например, был заказан известным миллионером X., но не взят им по каким-то посторонним соображениям. Гардероб предназначался для г-жи Y., да не взят, потому, что она ещё больший себе заказала.

Что ни вещь, то каким-нибудь миллионером для себя была заказана.

Знай теперь Ивана Ивановича Курицына, – какая у него обстановка!

Миллионеры для себя готовили, а я на этом сидеть буду!

26 августа.

Сегодня утром надел чистое бельё, попрощался с детьми, со слезами обнял жену и пошёл подписывать с домовладельцем контракт.

Нельзя же! Подписание контракта, лишение, так сказать, себя всех прав, – в некотором роде, «гражданская смерть»!

Об этом я много в газетах читал.

Газеты, однако, по обыкновению, врут.

Контракт, оказывается, совсем уж не такая страшная вещь. Где ж там «лишение всех прав». Вечно преувеличивают! Так, – лишение некоторых особых прав и преимуществ, как за мошенничество на сумму менее 300 рублей.

Не более!

В контракте 127 пунктов и каждый из них начинается словами:

«Я, наниматель, обязуюсь».

Немножко смутил меня только один пункт:

«Г. домовладельцу или доверенному его лицу предоставляется право постоянного доступа во все нанятые мной помещения, с целью осмотра, согласно ли сему контракту и в должной ли чистоте и исправности таковые содержатся».

«Постоянного доступа». Гм…

– Но ведь, надеюсь, не пойдёте же вы, например, ночью в спальню моей супруги, посмотреть, чисто ли?

Г. домовладелец поморщился:

– Гм… Оно, положим, интересно бы, но, пожалуй уж так и быть, не пойду!

Очень снисходительный человек!

27 августа.

Домовладелец – человек гуманный.

Увидал, когда мы переезжали, что рояль везут, – приказал немедленно рояль продать.

– Я, – говорит, – этой гадости у себя в доме не допускаю – других жильцов беспокоить будете.

Какая заботливость о жильцах!

Продал за бесценок.

Жена, конечно, плакала: она у меня музыкантша и отлично Шопена играет. Рояль за нею в приданое был дан. Очень рыдала.

Но что мне на жену обращать внимание. У меня есть домовладелец.

Я теперь не жены должен слушаться, а домовладельца.

28 августа.

Домовладелец наш – светлая личность.

Немножко строг.

Но это мне, знаете ли, даже нравится.

Это хорошо, когда над собой строгость чувствуешь. А то живо распустишься!

А тут всё-таки и дома над тобой начальство есть. Спокойнее.

Собаку у меня увидал, – воспретил:

– У меня, – говорит, – собак держать не дозволяется.

Собаку немедленно отравил стрихнином.

Кошки тоже не позволил.

Кошку взял, посадил в мешок, отнёс на Молдаванку. Там три раза мешок в воздухе перевернул, чтоб дорогу забыла, подлая, – и бросил.

Взял извозчика и поскорее уехал.

Детей тоже хозяин велел убрать.

Жена, правда, начала было протестовать:

– Этого в контракте нет.

– Мало ли, – говорит, – madame, жильцы какую гадость начнут делать, – нельзя же всё в контракте предусмотреть.

Такой вежливый: жену всё-таки «madame» назвал.

А детей посоветовал кому-нибудь подкинуть…

– Дети, – говорит, – стены пачкают.

Так и сделали.

Детей развёл по разным улицам и бросил.

Пусть их в городской приют возьмут.

Оно без детей даже лучше.

Зачем мне дети? У меня домовладелец есть.

На службу, занятый всеми этими делами, не ходил.

30 августа.

На службу не ходил снова: голова болит, всю ночь не спал.

Всю ночь мне снилось, будто я журналистом сделался и меня газета, из конкуренции, на остров Крит корреспондентом отправила.

Я будто бегу, а в меня инсургенты стреляют.

Просыпаюсь, – пальба. «Бац! Бац! Бац!»

Думал, что случилось на Одессу нашествие неприятелей и наш дом приступом берут.

Оказывается – нет.

Это мебель, для миллионеров сделанная, рассыхается и трескается.

И ведь как громко: совсем как из ружья:

– Бац!

Хорошо ещё, что эта мебель к миллионерам не попала. Все бы миллионеры в Одессе от страха перемёрли: подумали бы, что к ним разбойники забрались.

2 сентября.

Странные вещи делаются с газетой.

То газету в 6 часов вечера подадут, а то и совсем нет.

– Где, – спрашиваю, – газета?

– А её, – горничная говорит, – дворник выкурил. «Всё одно, – говорит, – ничего антиресного Дрейфусовское дело в том же положении».

Оказывается, газета потому запаздывает, что её сначала дворник, потом хозяйский кучер, затем соседский лакей читают. Все Дрейфусовским делом интересуются.

– То-то мне её всегда в масляных пятнах подают.

– Так точно, – горничная поясняет, – это куфарка пальцами. Дрейфусовским делом антиресуется, потому и пачкает.

Скажите, какая интеллигентная женщина.

Да и у горничной лицо тоже не совсем обыкновенное. И притом где-то я её видел. Где только? Не припомню.

– Акромя того, – горничная говорит, – куфарка приказала вам сказать, чтобы вы газету переменили. Она другую любит читать: «Та, – говорит, – антиреснее, там пишут, как в Париже Мазепу поймали. Ишь, где очутился». И дворник тоже подтверждает, что та газета антиреснее.

Решил для кухарки, кучера, лакея и дворника и ту газету, где про Мазепу пишут, выписать.

Пусть, так сказать, собственный орган имеют, а моей газеты не задерживают.

5 сентября.

Горячего третий день не варили. Питаемся колбасой.

У хозяина там что-то с городской управой вышло. Спор. Управа говорит:

– Вам столько-то за воду заплатить нужно.

А хозяин говорит: «столько-то».

– Не сдамся, – говорит, – управе! На своём поставлю.

Ну, краны и заперли. Жена сегодня три часа в обмороке лежала, а отлить было нечем.

7 сентября.

Сегодня так пить захотелось, даже на службу пошёл: напьюсь, мол.

Оказывается, что меня со службы давно уж выгнали.

Я тут со всеми этими квартирными делами на службу не ходил, меня и выгнали. Пошёл начальство упрашивать, – велели вон идти.

– Вы, – говорят, – на себя посмотрите: на что вы похожи стали. Пьёте всё!

Хорошо «пьёте»! У человека воды капли во рту не было, а они «пьёте».

Просто не умывался.

«Неумытого от пьяного не умеют отличить!» Публика!

Хотя лицо у меня, действительно, того… На арапа стал похож.

11 сентября.

Делать нечего. Так жажда проклятая замучила, – кой-что из жениных вещей заложил, пошёл в городскую управу, за домохозяина 172 рубля заплатил.

Воду в краны пустили.

Однако горячего опять не ели. Кухарка в суп, кроме мяса, ещё и рыбу положила. Чёрт знает что.

– Вы на неё, – горничная говорит, – барин, не сердитесь. Это она от огорчения сама не помнит, что делает.

От какого огорчения?

– Господина Пикара в тюрьму посадили. Очень это на неё подействовало.

Но где я раньше нашу горничную видал!

12 сентября.

Объяснилось!

Горничная сегодня жене такой скандал закатила:

– Я, – говорит, – не посмотрю, что вы барыня! Я сама барыня. Я цельное лето в кафешантане служила и шинтанетки пела!

– Как «шинтанетки»?

– А так, – говорит, – где в кофешантаны шинтанеток берут? Известно, в рекомендательном бюро! Мы завсегда так: летом в шинтанетках, зимой в цирке в балете танцуем, а в промежутках своим делом занимаемся: горничными служим.

И тут же, для доказательства, такую шансонетку спела, что жена в обморок упала, да и я покраснел.

– Я, – говорит, – по-французски могу, «сразы Нельсон» есть умею. У меня все господа, которые у вас теперь бывают, ручки целовали. Да и муж ваш мне букет поднёс.

– Д-да! Вон оно, где я горничную раньше видал…

Мартобря, неизвестного дня.

Жена уехала. Горничная ушла: балетные репетиции, говорит, начались. Домовладелец иск подал: как я смел за него в управу платить. Судебный следователь к суду привлекает «за подбрасывание детей».

Finita la comedia.

На этом дневник прекращается: автор покончил с собой.

Он пал жертвой квартиры и прислуги.

Так сказать, застрелился на самую злободневную тему.