Текст книги "Одиночное заключение"

Влас Дорошевич
Одиночное заключение

Г-да гуманные тюрьмоведы-теоретики могут полагать как угодно. А вот тюрьмовед-практик, один из сахалинских смотрителей, знаменитый своей жестокостью, великий специалист по части телесных наказаний, полагал так:

– Драть бросил. Что драньё! Ко всему человек привыкает. А вот хорошенькое одиночное заключение, к тому никто уже не привыкнет!

Он считал одиночное заключение наказанием куда более тяжким, чем самая жестокая порка.

Вы можете совершенно безопасно присутствовать при самых тяжких телесных наказаниях, но войти в камеру к человеку, долгое время сидящему в одиночном заключении, – небезопасно.

Когда в Рыковском нам хотели открыть камеру арестанта, сидевшего второй месяц в одиночном заключении, из-за дверей послышался отчаянный вопль:

– Не входите! Убью!

И смотритель тюрьмы счёл за лучшее приказать:

– Не надо. Не открывайте. С ними, знаете, от одиночного заключения случается.

– Но ведь то, – скажут, – сахалинские одиночки, смрадные, ужасные, где люди заживо гниют. А то усовершенствованные одиночные тюрьмы.

Вот факт.

В Одессе построили усовершенствованную одиночную тюрьму «крестом». По бельгийскому образцу. «Последнее слово».

Прежняя одесская тюрьма была старым «тюремным замком», грязным, вонючим, душным, пропитанным зловонием.

И при переводе арестантов из этого старого промозглого замка в усовершенствованную одиночную тюрьму начались беспрестанные покушения на самоубийство.

Служащим приходилось «глядеть в оба»: беспрестанно то того, то другого вынимали из петли.

Арестанты плакали по старой тюрьме.

Вот, что такое усовершенствованная одиночка.

И г-да тюрьмоведы знают это. Недаром при устройстве одиночек главное внимание обращается на то, чтобы арестанту не на чем было удавиться.

– Э! – говорят. – Эту перекладинку нужно убрать! Повесится!

Вот единственная «хорошая» мысль, которую возбуждает одиночная тюрьма.

Автору этих строк приходилось опрашивать не одну сотню арестантов, просидевших в одиночке во время предварительного следствия. Известно, с какой быстротой у нас ведутся предварительные следствия. Люди всё были хорошо знакомые с одиночкой на долгий срок.

Все они мучились в одиночном заключении галлюцинациями зрения.

В этих галлюцинациях есть одна особенность.

Разным людям кажется разное. Одному казалась огромная лягушка, другому мужик в красной рубахе. Но всегда и всем казались: ярко-зелёная лягушка, мужик в ярко-красной рубахе.

Совершенно естественный протест зрения, замученного белым цветом стен одиночки. Глаз привык получать цветные впечатления. И когда их нет, этот «голодающий глаз» создаёт себе яркие галлюцинации.

Второе, что мучит одиночных арестантов, галлюцинация слуха. Усовершенствованная одиночная тюрьма словно для того и создана, чтоб их порождать.

Усовершенствованная одиночная тюрьма строится «крестом», для удобства надзора.

От круглой центральной площадки расходятся «крылья», представляющие собой огромные сквозные коридоры, прорезывающие здание сверху донизу. По стенам коридора железные лестницы и балкончики у каждого этажа.

Наконец в самых усовершенствованных тюрьмах ни лестниц ни балкончиков, а большая подъёмная железная платформа, которая поднимается на этажи, когда надо посадить нового арестанта, вывести из камеры, раздать арестантам пищу, для докторских и смотрительских обходов и т. п.

В огромных коридорах камень и железо. Благодаря этому, резонанс прямо чудовищный. Каждый звук, раздавшийся в мёртвой тишине, гулко отдаётся во всём здании, звучит чудовищно.

Вот вы и представьте себе положение арестанта, сидящего в мёртвой, гробовой тишине одиночки. Время от времени пронесётся какой-то страшный, гулкий, таинственный звук и замрёт. И снова гробовая тишина. А напуганные нервы ждут…

Тут же помещаются и карцеры.

Часто и днём и по ночам гулкие, огромные, пустые коридоры наполняются воплями, воем, которые здесь звучат прямо чем-то нечеловеческим.

Арестант, арестантка истерически вопят, колотятся в дверь в припадке ужаса, безумия.

Их тащат в карцер.

И мёртвая тишина сменяется дикими, невероятными, нечеловеческими звуками.

Вся тюрьма дрожит от ужаса.

– Убивают? Пожар?

Расстроенное воображение рисует что-то страшное.

И смотрители тюрем скажут вам, что в такие минуты истерическое безумие охватывает всю тюрьму.

Масса арестантов начинают стучать в двери, плакать, вопить.

Те, которые ещё в силах сдерживать себя, бегают по камере в ужасе:

– Вот-вот сейчас у меня, помимо моей воли, вырвется вопль и начнётся припадок.

Тогда тюрьма напоминает сумасшедший дом. Хуже, – дом, где сидят приговорённые к сумасшествию.

Часто такие «истерические эпидемии» возникают безо всяких причин.

Человеку кажется, что за стеной вопит, плачет, хрипит умирающий. Он начинает в ужасе истерически вопить, и за ним вопит в ужасе вся тюрьма.

Потрясающая нервы смена могильной тишины на ад нечеловеческих звуков порождает галлюцинации слуха, галлюцинации всегда страшные и мучительные.

Чтоб занять одиночных арестантов, им ставят в камере станки, верстаки для работ.

В одиночке и так воздуха рассчитано еле-еле на человека, а когда каморку загромождают ещё верстаками, дышать в ней становится положительно нечем.

Среди арестантов вы сразу отличите человека, отбывающего одиночное заключение. Они быстрее приобретают «ту особенную белизну, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале», по удивительному сравнению Л. Н. Толстого.

На почве истощения, малокровия, худосочия, нервные страдания развиваются с особою силой. И одиночная тюрьма, выпуская цинготного с задатками чахотки человека, выпускает в то же время и нервнобольного, анормального.

Известно, что одиночные арестанты часто, только что выйдя из тюрьмы, совершают удивительно зверские преступления. Иначе и не может быть. Чего же другого ждать от человека, которого сделали анормальным?

Что же достигается ценою этих человеческих жертвоприношений и ценой того, что готовятся для общества новые опасные люди?

Велика изобретательность тюрьмо-изобретателей, но велика изобретательность и арестантов.

Лишённые возможности переговариваться друг с другом, они перестукиваются. В одиночной усовершенствованной тюрьме беспрерывно работает телеграф. Самый точный и аккуратный телеграф в мире.

– Передать такому-то № то-то.

– Такой-то номер отвечает то-то.

Перестукиваются через стену, по трубам для отопления, по водопроводным трубам.

А «тюремный клуб», при сплавной системе, переговоры посредством клозетов. Чисто начисто вымыв клозет, арестант говорит в него как в телефон:

– Передать № такому-то то-то и то-то.

И целые огромные беседы ведутся таким способом.

Наконец ведь есть же окна и форточки.

Люди, не видя друг друга, ведут разговоры. Каждое окно у них за номером. И по стене всё время гуляют передаваемые друг через друга сообщения, рассказы.

Если бы можно было подкрасться к стене, чтоб зоркий арестантский глаз не заметил, мы бы услыхали, как вся «одиночная» тюрьма разговаривает.

Но проникнуть в эту тайну тюрьмы нет возможности. Раздаётся магическое:

– Шесть!

И все разговоры моментально смолкают. Тюрьма затихает, пока не минует опасность.

Я делал опыт в той же усовершенствованной одесской тюрьме, при посредстве сидевшего там знакомого мне одиночного арестанта.

Я просил его узнавать, где, кто, за что сидит. И при «свидании», когда я являлся к нему на посещение, он доставлял мне все самые точные сведения.

Наводя затем справки, я убеждался в верности сведений.

Чего же добиваемся мы, отнимая у людей здоровье, разбивая их нервы, делая их анормальными?

Только того, что они, беседуя, не имеют возможности смотреть друг другу в лицо.