Текст книги "Праздник русского искусства"

Влас Михайлович Дорошевич
Праздник русского искусства[1]1
  Впервые – «Россия», 1900, 19 января, No 264.


[Закрыть] [2]2
  Статья опубликована в день юбилейного бенефиса Савиной, посвященного 25-летию ее дебюта на императорской сцене. На празднование, проходившее в Мариинском театре, собрался «весь Петербург» во главе с царской фамилией.


[Закрыть]

* * *

Сегодня в семье русских драматических артистов дорогая именинница – Марья Гавриловна Савина.

Сегодня праздник всей русской артистической семьи, большой, разбросанной по городам и городишкам всей Руси великой.

Нет актрисы, которая бы более приходилась родной и близкой семье русских актеров.

На артистическом съезде в Москве Савина произнесла речь[3]3
  На артистическом съезде в Москве Савина произнесла речь… – Будучи инициатором возникшего в 1883 г. «Общества для пособия нуждающимся сценическим деятелям» (в 1894 г. преобразовано в Русское театральное общество), Савина 23 марта 1897 г. выступила на заключительном заседании созванного им Первого съезда сценических деятелей.


[Закрыть], которая отличалась тремя достоинствами: краткостью, умом и остроумием.

Она сказала:

– Во время спектакля в Александрийском театре я стояла за кулисами и ждала выхода. Шла «бытовая» пьеса, и я была одета деревенской бабой. Дежурный пожарный, стоявший около, принял меня за бабу. «Ты, милая, какой будешь губернии». Я отвечала: «Тверской». – «А уезда?» Я сказала уезд. Лицо пожарного расплылось в радостную улыбку: «Стало, мы земляки. Одной губернии, одного уезда». В чужом городе, среди чужих людей он встретил «землячку», «своего» человека и обрадовался. То же чувствую и я, встречаясь с провинциальным актером. Где бы кто бы из нас ни был, какое бы положение ни занимал, – но, ведь, мы земляки, «свои» – все мы одной губернии.

Великая артистка, осыпанная почестями, знакомство и дружбу которой считали за счастье крупнейшие и лучшие представители общества, – никогда не забывала «земляков».

И в общественной деятельности, и в частной жизни она думала, заботилась, болела душой о «земляке».

Она была главной деятельницей «Общества вспомоществования нуждающимся сценическим деятелям», была душой этого святого дела, единственного приходившего на помощь беспомощному в борьбе с нищетой русскому актеру.

А сколько старого, сколько побывавшего во временной тяжкой беде актерского люда по всей Руси вспомнит с благодарностью о той помощи, которую оказала Савина лично от себя в трудную минуту.

«Земляк», провинциальный, захолустный актер за помощью, советом, ходатайством, протекцией смело идет к прославившейся «землячке». И чтобы открылись двери ее дома, достаточно одной рекомендации:

– Актер.

Старой, всю жизнь прослужившей искусству и на старости лет оставшейся на улице без куска хлеба «комической», но воистину трагической, «старухе» Марья Гавриловна окажет материальную помощь, – для юной, начинающей, талантливой ingénue-comique во время «поездки» сыграет роль, которую давно уже перестала играть, чтобы показать, «как эта роль играется».

Для людей, к которым обращается Марья Гавриловна, – а к кому она не обращается с ходатайствами за «земляков», – Савина является «консулом провинциальных актеров».

Идет провинциальный актер, попав в Петербург, к Савиной, как в «свое консульство», а она хлопочет о своей славной, беспечной губернии.

Среди современных артистов есть несколько имен, священных для русского актера, – но ничье имя так не близко и не дорого, как имя Савиной.

С Марьей Гавриловной его соединяют и одинаковые симпатии, и одинаковое направление.

Русскому актеру приходится играть «все», но истинные симпатии его там же, где и симпатии Савиной, – русская бытовая комедия и драма.

«Бытовая» не в смысле, конечно, только простонародной, а в смысле народной, русской.

Где-нибудь в Чебоксарах он благоговейно открывает сезон «Ревизором», «Горем от ума» или пьесой Островского.

Затем он снискивает себе пропитание и мелодрамой, и фарсом. Играет с одной репетиции Шекспира, Шиллера, Мольера, но «чувствует, что делает свое дело», исполняет свой долг только тогда, когда играет оригинальную русскую комедию или драму, отражающую русский быт, русскую жизнь.

«Лопнувши», не дополучив, оставшись на великий пост без гроша, – он все же горд, если может сказать:

– Зато репертуарчик был чистенький.

И достоинство репертуара определяет по тому, сколько раз был дан Островский:

– Островского пятнадцать раз играли.

Русский актер не любит изображать героев, «олицетворение страсти» или «символы». Он просто говорит:

– Таких людей не бывает!

И требует:

– Ты дай мне настоящего человека сыграть. Вот такого, как в жизни бывает.

Он глубокий, он страстный артист. Он чуждается всего, что пахнет выдумкой, хотя бы самой красивой и возвышенной, и любит только то, что естественно, что натурально. Он художник-натуралист, – не «Нана-туралист», как взяли за последнее время, – а настоящий натуралист[4]4
  Он художник-натуралист, – не «Нана-туралист», как взяли в последнее время, – а настоящий натуралист. – Противопоставляя стремление актера идти от жизни унылому копированию, примитивному жизнеподобию, Дорошевич иронически обыгрывает название романа «Нана» (1880) одного из лидеров европейских натуралистов, французского писателя Эмиля Золя (1840—1902), обосновавшего и эстетику театрального натурализма, получившего развитие в западной драматургии в конце XIX в. («Натурализм в театре» и «Наши драматурги», 1881).


[Закрыть], требующий, чтобы со сцены веяло настоящей жизнью.

Поддерживание и утрировка, как они ни распространены, пользуются в его глазах презрением.

Нана-туралистические выходки актрис, точно так же, как напыщенную декламацию, он презрительно называет «фортелями» и «фокусами», – и требует в искусстве естественности и простоты, – того именно, чем всегда отличалась Савина и в чем она достигла такой недосягаемой высоты.

У русского актера мягкая славянская душа.

Коклэн смотрел Градова-Соколова в роли Расплюева[5]5
  Коклэн смотрел Градова-Соколова в роли Расплюева… – Коклен – см. комм. к очерку «Семья Коклэнов». Градов-Соколов (настоящая фамилия Соколов) Леонид Иванович (1845—1890) – русский актер, играл в провинции и в Москве, обладал талантом характерного бытового актера.


[Закрыть] и нашел:

– Отлично. Очень смешно. Но зачем он ведет сцену с Федором драматически? Это расхолаживает!

А русский актер, требует от исполнителя:

– Ты мне в Расплюеве плакать заставь. А смеяться-то – это, брат, не хитро!

И даже в забавнейшем водевиле «Жених из долгового отделения»[6]6
  «Жених из долгового отделения» (1858) – водевиль русского драматурга и актера И.Е. Чернышева (1834—1863).


[Закрыть] требует:

– Ты так сыграй, чтобы театр смолк! Чтобы у зрителя слезы выступили.

Это игра.

Он требует от «игры»:

– Ты мне душу покажи!

Это актер-адвокат, актер-защитник.

Западный актер, бесподобный по технике, подходит к смешному лицу, которое он изображает:

– А ну-ка, что в тебе есть забавного? В твоей внешности, походке, в словах?

Русский актер, подходя к смешному персонажу, спрашивает:

– А ну-ка, брат, что у тебя в душе делается, когда ты людей смешишь?

Он требует сердечного отношения к роли, как к живому человеку, ему мало одной виртуозной техники, он требует, чтобы в исполнении звучали глубокие, сердечные ноты, – такие же, какими Савина в драме без криков, без воплей, без стонов, «переворачивает душу» у зрителя.

Русский актер любит сердечность и на сцене, и в жизни.

В жизни перед ним высоким идеалом носится Геннадий Несчастливцев.

Трагик Несчастливцев, который «губернатору визиты делает», а встретив Аркадия Счастливцева, который «чертей играет», говорит ему:

– Руку, товарищ!

Кое-где славный, больше забитый, бедный, впроголодь живущий, и от квартального-то зависящий, и меценату-лабазнику потрафлять принужденный, и искусству-то в сердце своем благоговейно поклоняющийся и пороками-то не ниже других и душой-то пошире иных прочих, – русский актер больше всего презирает «генеральство в искусстве», и лучшее имя в его устах: «хороший товарищ».

И сегодня, в этот светлый праздник русского искусства, на этом торжестве великой, гениальной русской артистки, – какая бы русская актриса не пожала с восторгом руку Марьи Гавриловны, какой бы русский актер не поцеловал ее милой руки, – и, что самое дорогое, всякий сказал бы ей:

– Руку, товарищ!

Это большая честь для маленьких, когда большие нисходят до них, – но это величайшая честь для больших, когда маленькие считают их «товарищами».