Текст книги "Актер Рахимов"

Влас Михайлович Дорошевич
Актер Рахимов[1]1
  Впервые – «Русское слово», 1904, 23 июля, No 203.


[Закрыть]

* * *

Умер Е.М. Рахимов.[2]2
  Рахимов (настоящая фамилия Ганохоридзе) Ефим Михайлович (1850—1904) – русский артист, играл в провинции, служил в антрепризах Н.К. Милославского, М.В. Лентовского, П.М. Медведева, в народном Черепановском театре в Москве. Потрясал зрителей в трагическом репертуаре, ему удавались и роли бытового характера в пьесах А.Н. Островского, A.A. Потехина, П.Д. Боборыкина.


[Закрыть]

У Томмазо Сальвини не стало больше злейшего врага.

Сальвини играл в Одессе с русской труппой.[3]3
  Сальвини играл в Одессе с русской труппой. – См. комм. к очеркам «М.Т. Иванов-Козельский», «Сын Сальвини», «Сальвини в роли Отелло».


[Закрыть]

Рахимову дали роль Яго.

Трагик гордо подал тетрадку обратно:

– В «Отелло» я играю Отелло.

– Ну, это ты, положим, врешь. Яго ты играть будешь.

– А я вам заявляю…

– И тон этот, пожалуйста, оставь!

– Мое амплуа…

– А штраф?

– Подло это, брат, русского актера унижать перед каким-то макаронщиком! Подло!

И Рахимов пошел в буфет:

– От огорчения.

Репетиция. Дошли до сцены, когда Отелло кидается на Яго. Сальвини обратился к Рахимову через переводчика:

– Скажите этому господину, что здесь я бросаю Яго об пол. Чтоб он не боялся. Пусть только не сопротивляется. Я ему не сделаю больно. Я это умею делать.

Перевели.

– Нет!

– Да ты с ума сошел! Человек всю жизнь ведет эту сцену так…

– А мне какое дело? Нет, брат! Приехал играть к нам, так и играй по-нашему! Без фортелей! С фортелями-то это нетрудно!

– Рахимов, да ведь: Сальвини!

– Не желаю! Не дам итальянцу фортелить!

Сальвини заметил по тону, что что-то неладное.

– Этот господин не соглашается?

– Д-да… он…

– Скажите же ему: я так всегда вел эту сцену и так ее проведу!

Перевели Рахимову.

– Увидим!

И Рахимов пошел в буфет:

– Из гордости!

Он был вполне уверен, что защищает «честь русского актера»:

– Приезжают в Россию разные иностранцы!

Настал спектакль.

Рахимов сразу взял такой тон, чтоб Сальвини «дальше идти было некуда».

Если Яго кричит, – что ж делать Отелло?

Но это был Сальвини.

С его феноменальным голосом.

Он покрывал Яго.

Но как ни феноменален голос Сальвини, – ему было все-таки трудно вести при таких условиях роль Отелло.

Сальвини, пылкий, злой и всегда-то с кулаками кидающийся в уборной на своего камердинера, если на сцене какая незадача, – свирепел.

Подошла «роковая» сцена.

Рахимов, – страшной силы человек, – «укрепился» на месте:

– Свороти!

Сальвини ринулся, как ребенка поднял его над головой, размахнул и изо всей силы грохнул об пол.

И начал топтать ногами по-настоящему.

Актер, настоящий актер, Рахимов «не подал на сцене виду».

После акта сказал только:

– Ну, и черт!

И после спектакля пошел в буфет:

– С горя!

Но ненависть к Сальвини осталась на всю жизнь в его сердце. В Москве, Великим постом, в актерском ресторанчике[4]4
  В Москве… в актерском ресторанчике… – Ресторан «Ливорно» в Газетном переулке.


[Закрыть], около артистов «терся» какой-то любитель.

– Это не господин Рощин-Инсаров, Николай Петрович?

– Рощин.

– Познакомьте, пожалуйста!

– Коля, вот…

– А это не Федор Петрович Горев?

– Горев, Горев!

– Будьте так добры.

Актеру, наконец, любитель надоел.

– Это не господин Рахимов?

– Он!

– Будьте так великодушны! Давно искал случая!

– Сделайте одолжение. Только вы имейте в виду. Он самолюбив. Вы скажите ему что-нибудь лестное. Вот он Сальвини, например, обожает. Сравните.

– Да я с удовольствием.

– Ефим! Вот поклонник…

– Рад!

Поклонник подсел. Прошло минут десять.

Вдруг любитель вскакивает с лицом, как полотно. За ним львом летит Рахимов. В руке поднятый стул.

– Стой, стой! Что такое?

– Убью! Как он смеет мне, старому актеру, гадкие слова говорить!

– Вы что ж это, молодой человек?

– Я… я… я только сказал… что вот Сальвини…

– Опять?!

Это было лет через десять после происшествия с Сальвини. В провинции, я сидел в уборной одного артиста. Артисту было не по себе. Артист чувствовал себя скверно.

На сцене сорвалась какая-то такая фраза, что на завтра пригласили для объяснения к градоначальнику.

– Вышлют!

В уборной сидел и Рахимов.

– Брось. Он тебя поцелует!

– Что?!

– Я тебе говорю: поцелует! Меня в Пензе губернатор, после Велизария[5]5
  Велизарий (ок. 504—565) – византийский полководец, герой одноименной стихотворной драмы (1839) немецкого государственного деятеля и драматурга Эдуарде Шенка (1788—1841). Пьеса шла в вольном переводе драматурга П.Г. Ободовского (1803—1864).


[Закрыть], целовал. Раз губернатор зовет к себе актера, – значит, познакомиться хочет!

– Ах, да оставь ты, ради Бога!

– В Воронеже тоже. Шла «Смерть Ляпунова»[6]6
  «Смерть Ляпунова» (1845) – историческая мелодрама русского драматурга и театрального деятеля C.A. Гедеонова (1818—1878).


[Закрыть]. Губернатор был, – милейшая личность, – пришел в антракт за кулисы и поцеловал. Верь старому актеру: поцелует!

– Что ты за ерунду порешь?! Станет градоначальник к себе в канцелярию вызывать, чтобы целовать!

– Поцелует и завтракать оставит!

Градоначальник актера не целовал.

В другой раз актер, после сезона в Тифлисе, жаловался:

– Сезон! Поехал на Гамлета с Акостой. А ставят фарс. Под кровать полезай.

Рахимов спокойно пожал плечами.

– А ты бы ушел!

– Куда ж уйти-то?

– В Москву. В Москве всегда в сезон найдешь дело!

И этот актер, привыкший «потрясать публику» в «Велизарии», «Смерти Ляпунова», «Боярине Басенке»:[7]7
  «Боярин Басенка», «Боярин Федор Васильевич Басенок» – историческая пьеса русского драматурга и поэта Н.В. Кукольника (1809—1868).


[Закрыть]

– Вот репертуар!

Привыкший, что губернаторы целовали актеров, и спокойно говоривший, что из Тифлиса можно «уйти» в Москву, – с изумлением видел, что его все меньше и меньше приглашают.

Все позже и позже осенью он сидел без ангажемента и с удивлением говорил:

– Меня не приглашают! Меня!

И было что-то детское и в этой наивности, и в этой обиде, и в беспомощной улыбке, которой улыбался гигант, с громовым голосом и страшной силой. Он не понимал, что делается кругом. Он только «покивал головой» на теперешних актеров.

– «Дела нет»! Какие же могут быть дела при теперешнем репертуаре?! У нас, в Рязани, шло. В понедельник «Гамлет», во вторник «Отелло», в среду «Лир», в четверг «Уголино, или Башня голода»[8]8
  «Уголино, или Башня голода» – «Уголино» (1838) – романтическая драма журналиста, критика, историка и драматурга Н.А Полевого (1796—1846).


[Закрыть], в пятницу «Денщик Петра Великого»[9]9
  «Денщик Петра Великого» – пьеса Н.В. Кукольника.


[Закрыть], в субботу «Уриель Акоста», в воскресенье «Жидовка, или Казнь огнем и водою»[10]10
  «Жидовка, или Казнь огнем и водою», «Жидовка, или Казнь огнем» – переделка для драматической сцены либретто (1835) французского драматурга Э. Скриба (1791—1861) для оперы «Жидовка» («Дочь кардинала») французского композитора и педагога Ф.Ж. Галеви (1799—1862).


[Закрыть]. Это репертуар.

Жизнь его обогнала и оставила за штатом.

Он принадлежал тому «доброму, старому», с ним, кажется, почти и умершему времени, – когда неграмотность была обычным явлением среди актеров, невежеством гордились.

Когда знаменитому трагику говорили:[11]11
  Когда знаменитому трагику говорили… – см. «Сам Николай Хрисанфович Рыбаков».


[Закрыть]

– Как же это вы Людовика Одиннадцатого вдруг в бакенбардах играете?

А он отвечал:

– А ты его видал, Людовика-то? Каков он был? Может, его и совсем-то никогда не было. Одна пьеса!

Когда актер считал своей обязанностью иметь «карасей». И гордился:

– В жизнь свою за рюмку водки не заплатил! У меня везде такие «караси»!!!

Когда высшим хвастовством было:

– Губернатор целовал!

Настали другие времена. Пришли другие актеры. Если б Рахимов не знал наизусть роли Геннадия Несчастливцева, которого считал «своим святым», – он на вопрос:

– А ведь игры-то настоящей у образованных нет?

Точно так же, с полной искренностью и убеждением, ответил бы:

– Какая игра! Мякина!

И когда ему говорили:

– Оралы-то нынче не в моде!

Он отвечал:

– А кто говорит это? Вспомни! Аркашка… Аркашки!

И все тяжелее и обиднее было жить бедняге-актеру «доброго, старого» времени.

Я видел его в последний раз за кулисами, на открытии театра «Скоморох».[12]12
  …на открытии театра «Скоморох». – См. «М.В. Лентовский».


[Закрыть]

Оркестр сыграл увертюру.

Кто-то с галерки закричал:

– «Машину»![13]13
  «Машина» – музыкальная машина.


[Закрыть]

Другой голос с другого конца галерки крикнул:

– Рахимова!

И выпивший Рахимов заплакал:

– Вспомнили!

Мало-помалу, про актера, отставшего от жизни, совсем забыла публика, – весь его мир.

Теперь и он забыл обо всем мире, – умер.

Никто не знал, да и не мог себе представить более русского актера «доброго, старого» времени.

Вряд ли был более «русский человек», чем Рахимов.

А между тем, настоящая фамилия его была, оказывается:

– Ганохоридзе.

Вот вам и утверждайте, что русским человеком «надо родиться».