Текст книги "Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина"

4 августа 1925 года, Лодзь

С весны не мог найти свой дневник. Думал уже, что потерял, как он вдруг нашелся в одном из чемоданов, в кармашке на крышке.

Перечитал свои записи, испытывая снисхождение к тогдашнему себе, юному, непутевому, горячему.

Теперешний я – взрослый, солидный и опытный. Двадцать шесть лет скоро, не абы как.

Отец, правда, по-прежнему, как в детстве, зовет меня мишугенером[12]12
  Дурачком (идиш) (прим. русского редактора).


[Закрыть], считая совершенно непрактичным и житейски несостоятельным. И у меня есть подозрения, что Леон склонен соглашаться с моим папашей – уж сколько раз мой импресарио дурил меня, присваивая себе куда больше, чем полагалось по уговору.

Правда, я никогда с ним не ругался из-за денег, поскольку корысть была его натурой. Кобак спал и видел деньги. Просыпался и думал только о деньгах. Говорил о них – и делал деньги, добывал их неведомыми, но законными путями.

Да и что толку ругаться? Попробуйте убедить горького пьяницу не пить! Да и куда я без Леона?

Что-то в нем было мне неприятно, что-то отталкивало, но Кобак обеспечивал мне хорошие заработки.

Конечно, по-всякому бывало. Тут как на море – то прилив, то отлив. Однажды два дня не ел, пришлось часы, подаренные Пилсудским, продать. А потом опять накатило – гастроли, аншлаги… Сил хватало на два выступления в день.

Самое интересное, что Леон не верил в телепатию, считая меня обычным шарлатаном, только что везучим. На первых порах я пытался Кобака переубедить, читая его мысли, но мой импресарио раз за разом «убеждался» в моем везении, и только.

«Молодец! – говорил он, когда я находил спрятанную им безделушку. – Тебе опять везет!»

Ну, что ты скажешь…

5 августа

Проснулся поздно и очень удивился, обнаружив рядом с собой хорошенькую девушку. Она тихонько посапывала, совершенно по-дитячьи, волосы цвета соломы были разбросаны по подушке, а одеяло открывало груди, похожие на опрокинутые чаши. Соски напоминали спелые малинки.

Я с трудом вспомнил, как ее звать: Беата. Она сама подошла ко мне вчера вечером, после выступления.

Я был рассеян, усталость давала себя знать, а Беата реяла вокруг, восторженно щебеча, шелестя кружевами и обволакивая запахом духов.

Мы вместе поужинали, прогулялись… и проснулись в моей постели.

Помнится, я лежал, смотрел на девушку и думал о том, что в мою жизнь пришло многое, а вот любви я так и не встретил.

Вот Беата – она милая, и фигурка у нее точеная, но я ничего к ней, кроме обычного влечения, не испытываю. Страсть – это прекрасно, но недостаточно.

Нужно, чтобы к девушке потянулась не только плоть, но и душа.

Вот только пока моя душа молчит – я ни разу в жизни не почувствовал, как говорят французы, «сердечного укола». Знать, не встретил ту самую, единственную.

6 августа

Напророчил будто! Поделившись с дневником своими печалями в обед, ближе к вечеру я встретил ЕЁ.

Мы с Леоном зашли в ресторан на Огродовой, сели за свободный столик, а ОНА находилась неподалеку – тянула из бокала шипучку и о чем-то болтала с родителями.

Поразительно, но я не сразу заметил эту девушку – был занят разговором с Леоном. Да каким там разговором…

Я вежливо ругался с моим импресарио. Он сказал, что, если бы не моя примечательная внешность, можно было бы сыскать двойника. Пусть бы, дескать, дурил зрителей в одном городе, а мы бы в другом…

Прибыль сразу вырастет – расширение дела!

Я возмутился – никого я, мол, не обманываю, все по правде, и я ни за что не позволю какому-то пройдохе позорить мое имя, пусть даже и за деньги.

«Нельзя же, – говорил я Леону, – все мерить на злотые! Есть же музыка, хоть я и ни черта в ней не смыслю, есть прекрасные картины, природа вокруг, девушки! А у тебя одни деньги на уме!»

Я отвернулся, хмуря брови и морщась, словно продолжая бесполезный спор. Именно тогда я и увидел Лею Гойзман.

Вернее, сперва я почувствовал ее интерес ко мне – это было как легкое, ласковое дуновение, будоражащее и греющее кровь.

Лея была очень мила и нежна, лебединая шея гордо несла изящную головку. Припухшие губки слегка улыбались, но большие черные глаза выражали куда больше чувств.

Было просто удивительно, как у ее отца, коренастого и нескладного, да у ее матери-простушки могла родиться такая прелесть.

Лея посмотрела на меня, удерживая взгляд целую секунду, и отвела глаза, боясь строгого папаши, текстильного фабриканта.

Это мелкое знание пришло ко мне будто само по себе, но я отмахнулся от такого пустяка.

Чтобы не вызвать подозрений у Гойзмана-старшего, я вернулся к разговору с Леоном, но был невнимателен. Импресарио вещал что-то о международной известности, о зарубежных гастролях, а я только кивал, порой невпопад.

– Я знаю, ты можешь, – настаивал он. – Значит, нужно довести число выступлений до трех в день!

В этот самый момент я узнал, где живет Лея, и замешкался с ответом.

– Нет, Леон, – покачал я головой, – даже два раза в день – это много для меня. Уж ты поверь, я сильно устаю.

Так мы продолжали болтать, но я не слишком вникал в суть, меня больше волновали те посылы, что наплывали от Леи, – они были приятны, как мгновенная ласка.

Гойзманы покинули заведение первыми, а мы с Леоном задержались. В дверях Лея обернулась, и мы снова встретились глазами.

У меня даже голова закружилась – почудилось, что девичье лицо совсем рядом, так близко, что от щек Леи веет теплом.

Вечер прошел скомканно, у меня все валилось из рук. Мне ничего не хотелось, только быть рядом с этой девушкой, которую я увидал впервые в жизни.

Мысли о том, что я влюбился, не мелькали – во мне жило опасение. Вдруг я ошибаюсь? Как вообще люди распознают любовь? Ведь это чувство никак не объяснишь, не выразишь словами. Вон сколько веков подряд изощряются поэты – перебрали все выражения и метафоры, а истины так и не ведает никто.

Не знаю, может, то, что я чувствую, и не любовь вовсе, но во мне впервые в жизни растет и укрепляется убеждение, желание: я хочу, я должен, мне очень нужно быть вместе с Леей.

Рядом, держась за руки. Хотя бы…

7 августа

Получил письмо от доктора Абеля – обещает собрать ученых, чтобы изучить мой «феномен». Ответил ему в том смысле, что совсем не против, а даже за. Меня и самого беспокоят мои непонятные таланты.

Выступление прошло не слишком хорошо. Зрители, правда, ничего не заметили, хлопали, но я был очень рассеян. Еще ни разу я не думал столько о девушке. У меня словно пульсом раздается: Лея, Лея, Лея…

8 августа

Ночью я спал плохо, весь извертелся, но, как ни странно, выспался. И с раннего утра твердо решил встретиться с Леей, а для начала – договориться о свидании.

И еще во мне росла, крепла уверенность в том, что внушение к девушке лучше не применять вовсе – наши отношения должны развиваться естественно, как обычно, как у всех.

Я даже задумался над тем, какое большое место в моей жизни занимает внушение. Постоянно я что-то внушаю, буквально мимоходом. Прохожий узнает меня, а я не хочу задерживаться – и даю ему посыл забыть о Мессинге. Мысленно поторапливаю официанта или внушаю к себе почтение у громилы. Когда спешу, раздаю сигналы направо и налево, чтобы люди сторонились, уступая мне дорогу.

Я прекрасно помню, как впервые воспользовался своим талантом, сев в поезд до Берлина, – тогда для меня, мальчишки без гроша в кармане, голос кондуктора, вопросивший: «Ваш билет!», прозвучал как приговор строгого судьи. Я поднял какую-то бумажку с пола и протянул ему, моля небеса помочь, и кондуктор спокойно прокомпостировал обрывок…

Мне было совершенно непонятно, что же случилось, и позже я не пользовался своим даром, чтобы, скажем, «купить» булку за обертку, хотя меня шатало от голода. Совестно было, да и нельзя же себе потакать – преступая закон по мелочи, привыкаешь жить по-воровски, и отучить себя от этой пагубной привычки весьма непросто.

Хотя мне понятна тяга преступника нарушать установленные обществом и Богом заповеди – искушение бывает подчас сильнее воли.

Правда, с Леей все было иначе – даже в мыслях я не переступлю той черты, что отделяет честный и бесчестный поступок.

Дом Гойзманов находился на Пётрковской, на улице было людно, и мне не пришлось скрываться. Прогулявшись мимо садовой решетки пару раз, я случайно привлек внимание Леи – она выглянула в окно второго этажа.

Мы встретились глазами. Она сразу узнала меня, смутилась – и скрылась в глубине комнаты. Но этих секунд мне хватило, чтобы мысленно передать Лее: «Я буду ждать тебя в галантерейном магазине на углу!»

Окно медленно закрылось, а я неторопливо пошагал к лавке галантерейщика. Встречные девушки хихикали, замечая мою глуповатую улыбку, однако я ничего не мог с нею поделать – только сгоню ее с лица, как губы опять расползаются.

Побродив, понаблюдав за прохожими и экипажами, я вошел в магазин, внушая продавцам, что меня здесь нет (стань я шпионом, цены бы мне не было!).

То и дело звякал колокольчик, входили новые покупатели, а я всякий раз вздрагивал, высматривая панну Гойзман. Дух мой увядал, хотя надежда все еще подавала признаки жизни.

И вот появилась Лея…

Увидев меня, она замерла на мгновение, будто споткнувшись о незримый порожек, а после, наклонив голову, приблизилась к прилавку и стала перебирать какие-то ленточки или тесемки.

Я подошел и стал с нею рядом, вдыхая тонкий запах духов. Совершенно не помню, что я тогда высматривал, пуговицы, кажется. Даже попросил галантерейщика показать «вот эти, перламутровые».

Лея глянула на меня и улыбнулась – улыбка у нее была очень милая и немного лукавая.

«Я видела его всего лишь раз, – подумала она. – Как странно…»[13]13
  В мемуарах В. Мессинг приводит другие слова, но стоит больше доверять дневникам, как первоисточнику (прим. израильского редактора).


[Закрыть]

Взволновавшись, я усилием воли унял нервы и негромко сказал:

– Мы не знакомы, но не пора ли исправить эту досадную ошибку? – и улыбнулся, не сдерживая чувств.

В те мгновения у меня сложилось впечатление, что Лея воспринимала именно мою улыбку, а не слова. Она мило покраснела… Ничего не могу с собой поделать: все время на ум просится именно это слово. Мило, милая…

Все-таки волнение давало себя знать, я никак не мог сосредоточиться. И уже язвила совесть: моя решимость не использовать внушение с Леей таяла, как льдинка в ладони.

Девушка никогда ранее не знакомилась с молодыми людьми вот так, таясь, это рождало в ней неуверенность, чувство вины, испуг.

Не дожидаясь той горькой минуты, когда смутный страх подтолкнет Лею к бегству, я предложил ей прогуляться – и дал мягкий посыл, успокаивая и укрепляя доверие.

Мы вышли из магазина и медленно пошагали в сторону от дома Гойзманов.

– Позвольте представиться, – сказал я. – Меня зовут Вольф Мессинг, я менталист, выступаю со сцены в Варшаве, Берлине, Вене. Я прошу прощения за то, что прочел ваши мысли тогда, в ресторане, и прибег к внушению, чтобы встретиться с вами сегодня. Обещаю, что более не позволю себе такой вольности.

Ощутив, что Лея начинает успокаиваться, а любопытство ее и интерес ко мне растут, я и сам сбросил нервное напряжение. Все получилось! Мы идем вместе, Лея рядом со мной!

– И вы у всех-всех-всех можете читать, что они думают? – восхитилась девушка.

Ее ресницы захлопали, и мое бедное сердце застучало в такт, словно мячик, которым играла нежная девичья рука.

– Могу, – признался я, – но поверьте, Лея, в этом мало хорошего и привлекательного. Людские мысли лезут в мою бедную голову, и никак от них не избавишься. Поневоле станешь любить бывать в лесу, где никого – и тишина.

– А вон идет пан в котелке, видите? С рыжими усами! О чем он думает?

Одышливый пан, припадая на трость, проплелся мимо, пахнув крепким запахом табака и одеколона.

– Пан размышляет, стоит ли ему покупать дом на Базаровой, уж больно близко к кладбищу.

Лея рассмеялась – будто хрустальный колокольчик прозвенел.

И тут же погрустнела.

– К сожалению, я не могу полностью располагать своим временем, – вздохнула она. – Родители, а отец в особенности, косо смотрят на то, когда я еду куда-то одна, даже если в гости к подруге. Мне даже ходить пешком, вот как сейчас, не разрешается. Я должна ездить, и не одна, а с нашим кучером Янеком – отец ему доверяет полностью.

– Лея, а давайте встретимся в городском парке!

– А если Янек увидит, что я встречаюсь не с подругами, а с посторонним мужчиной? Он же сразу расскажет обо всем отцу!

– Не волнуйтесь, – улыбнулся я. – С кучером все будет в порядке. Он расскажет то, что надо.

Девушка все поняла по-своему и забеспокоилась.

– Это не тот случай, когда золотой ключ открывает все двери, – сказала она серьезно. – Янек не возьмет у вас ни гроша. Отец платит ему столько, сколько у других не получают дворецкие. Янек не только кучер, он еще и охраняет меня. Он отставной капрал, очень храбрый и сильный человек.

– Все будет в порядке, доверьтесь мне. Кстати, как зовут вашу лучшую подругу?

– Фейга. Фейга Каценельсон. А что?

– Она блондинка или брюнетка?

– Скорее шатенка. А…

– Когда вы приедете в парк, то увидите там меня. А вот Янек останется в полной уверенности, что я – это Фейга.

– О-о…

Постояв, поболтав о всяких пустяках, имевших архиважное значение для пары, мы с Леей отправились обратно к ее дому. По дороге она подробно описала внешность Фейги Каценельсон, а я запомнил «особые приметы».

Все складывалось как нельзя лучше!

9 августа

Я отыграл представление словно по инерции, слишком уж был поглощен скорой встречей с Леей. Потом, отдыхая, я подумал вдруг, что в той картине будущего, которая открылась мне лет пять назад, было все: война, бегство, новая жизнь. Множество всяких событий, безусловно важных для истории, для прогресса человечества (или его регресса), но никаких провозвестий о моей супруге я не получил.

Вернее, передо мной витал расплывчатый образ некоей женщины, которую я любил, но кто она, как ее зовут, где мы с нею встретимся – этого я не знал.

Тогда, будучи в штабе при Пилсудском, я не слишком заморачивался проблемами личной жизни, они казались мне второстепенными, но сейчас, когда налаживаются мои отношения с Леей, я поневоле тревожился.

К беспокойству моему добавилась откровенная боязнь, когда вчерашним вечером я увидал «Человека-в-плаще».

Это был обычный с виду мужчина, усатый и, кажется, в пенсне. В обычной шляпе и старомодном плаще-крылатке.

Ничего особенного, но меня будто мороз продрал: я видел этого человека в Гуре, в тот самый день, когда первый раз в жизни напророчил – сказал отцу, что корова у соседа сдохнет. Так оно и случилось, но я до сих пор мучаюсь вопросом: что тут было причиной, а что следствием?

Появился «Человек-в-плаще», и я сделал предсказание? Или я сперва предсказал – и он явился?

Он испугал меня тогда, а после снился в кошмарах. Вплоть до того дня, когда я решил бежать из дому, – прежде чем я сел на поезд, следовавший в Берлин, Человек-в-плаще перешел мне дорогу.

Он искоса глянул на меня, не выражая ни злобы, ни… вообще ничего не выражая. Посмотрел на меня равнодушно и пошел себе дальше. А я через какой-то час протянул кондуктору бумажку вместо билета…

И позже я видел «Человека-в-плаще». В Берлине, в Варшаве, в Вене. И вот, снова он!

Порой мне кажется, что «Человека-в-плаще» не существует, что он – моя выдумка, фантом, порожденный в момент сосредоточения. Вот только как это проверить? Если бы я вчера возвращался вместе с Леоном, то мог бы спросить импресарио: видит ли он то же, что и я? А так…[14]14
  Интересно, что в своих мемуарах В. Мессинг нигде не упоминает о «Человеке-в-плаще». Думается, что психиатр М. Буянов мог бы рассказать об этом – Мессинг обращался к нему за врачебной помощью, страдая от своей фобии (прим. израильского редактора).


[Закрыть]

Так что на свидание я отправился, немало тревожась.

Слава Богу, долго ожидать Лею не пришлось, повозка подъехала в назначенный час.

Глядя на мужиковатого кучера, рослого и крепкого, я внушил ему, что он видит хрупкую девушку.

Янек приподнял свою конфедератку и вежливо пробасил:

– Добрый день, пани!

Лея, сидевшая в повозке, фыркнула смешливо, я же улыбнулся кучеру, закрепляя образ в его сознании.

Подав руку девушке, я помог ей спуститься, и она оживленно прошептала:

– Он что, взаправду тебя не видит?

– Взаправду, – уверил я девушку.

– Да? А у меня такое чувство, будто вы с Янеком сговорились разыграть меня!

Оглянувшись, я увидел у входа в парк дебелую цветочницу и слабым посылом заставил Лею поверить, будто это генерал при всех орденах и причиндалах.

– Смотри!

Лея очень удивилась:

– Ой! Генерал продает цветы?! Ничего себе… Да как это?!

– Давай и мы купим цветы у генерала.

Выбрав букет, я заплатил цветочнице и повел Лею, глазевшую на генерала при полном параде. Отойдя шагов на десять, я сказал:

– Обернись.

Девушка обернулась и застыла, увидев не бравого вояку, а цветочницу.

– А… где же генерал? – пролепетала она. – Он же только что тут был!

– Не было никакого генерала. Это я тебе внушил, что ты его видишь. Понимаешь теперь, отчего твой кучер видит не Вольфа, а Фейгу?

– Ничего себе… – выдохнула Лея. Она посмотрела на меня с опаской и восторгом. – Ты как настоящий колдун!

– Ну, скажешь тоже. Колдун – это злое начало, нечисть из сказок, а я колдовать не умею, я только мысли читаю. Вот и вся моя магия. Приходи завтра на мой концерт, ладно?

– Ладно. Только я с матерью приду, одну меня не отпустят.

Мы долго гуляли по парку, а когда вышли к пруду, Лея прислонилась спиной к раскидистому дубу и сказала:

– Поцелуй меня.

Я ощутил ее волнение, приблизился и поцеловал. Губки у Леи были нежненькие, мяконькие…

Больше не могу писать. Проводив девушку, я допоздна бродил по улицам и теперь ужасно хочу спать.

Пусть мне приснится Лея…

13 августа 1925 года, Лодзь[15]15
  Данная запись полностью, почти слово в слово совпадает с подлинным письмом В. Мессинга Л. Гозман. Вероятно, Мессинг использовал двневник в качестве черновика – лист густо покрыт помарками (прим. израильского редактора).


[Закрыть]

«Дорогая Лея!

У тебя замечательная подруга. Если бы не Фейга, я бы не получил ни одной из тех милых записочек, которые перечитываю снова и снова, подношу к лицу, закрываю глаза, вбирая нежный аромат твоих духов, и чудится мне, что ты рядом.

До сих пор во мне живо первое, самое свежее впечатление, когда я увидел тебя. Весь мир тогда будто погрузился в цветной туман.

Мысли о том, что я влюбился, в тот самый день не мелькали – во мне жило опасение. Вдруг я ошибаюсь?

Как вообще люди распознают любовь? Ведь это чувство никак не объяснишь, не выразишь словами. Вон сколько веков подряд изощряются поэты – перебрали все выражения и метафоры, а истины так и не ведает никто.

Не знаю, может, то, что я чувствую, и не любовь вовсе, но во мне впервые в жизни растет и укрепляется убеждение, желание: я хочу, я должен, мне очень нужно быть вместе с тобой.

Рядом, держась за руки. Хотя бы…

Я помню все наши встречи, то и дело прокручиваю в памяти, как ты улыбалась, что говорила, на что очень мило сердилась.

Вспоминаю и улыбаюсь, ловя себя на умилении.

До того дня, когда увидел тебя, я даже не подозревал, что могу быть настолько сентиментальным. И нежным.

Да и как еще, если ты – сама нежность? И прелесть…

Все-таки удивительная штука – жизнь! Еще в июле я даже не подозревал, что в мире живет такая девушка, как Лея, а теперь точно знаю, что никогда ее не забуду.

А уж то, что и ты сказала мне главные слова, наполняет меня счастьем, ради которого и стоит жить.

Но что-то я поддался амурному настрою поэтов и сам ударился в плетение романтических словес. Между тем Лея – весьма практичная девушка, разумная, прехорошенькая, и вообще – красавица…

Ага, опять меня занесло. Стоит мне подумать о тебе, как сразу меняется поток моих мыслей, начинает кружить вокруг любимого имени.

Ты, вот, спрашиваешь, как я угадываю мысли? А я их не угадываю, я их как бы слышу. Они вроде как звучат у меня в голове.

Когда человек-индуктор находится далеко, я воспринимаю его мысли как неясное бормотание, будто голос за стеной – слышно, но непонятно. Но вот он приближается, мысли его делаются четче, разборчивей, внятней.

Хотя, если честно, поражает тот хаос, который творится в человеческих головах. Когда я беру мысль, это вовсе не значит, что я слышу этакого чтеца-декламатора, отнюдь нет. Разрывчатые, прерывистые мыслеформы скачут, появляются и исчезают, наслаиваются друг на друга.

Человек все время испытывает эмоции, и они постоянно баламутят поток сознания. А когда я стою на сцене, то в голове у меня звучит целый хор, причем все говорят вразнобой, и в этой каше очень трудно сориентироваться, отстроиться от толпы, сосредоточившись на каком-нибудь одном человеке.

В этом здорово помогает телесный контакт – берешь человека за руку, и все прочие думки, со всего зала, будто отдаляются, становятся глухим фоном.

Милая Лея! Ей-богу, ты совершенно зря завидуешь мне и моим «чудесным» способностям.

«Магия моего мозга», как ты выразилась, совершенно не способна на истинное чудо. Например, чтобы любимая девушка ответила мне взаимностью. Но чудо это было-таки явлено!

Стыдно признаться, но я даже побаиваюсь иногда своего мозга, ибо не знаю, на что он способен, на какие еще выверты. Воистину, дар мой – благословение Господа, хотя иногда я сильно устаю от «магии» и начинаю мечтать о том, чтобы быть как все.

Трудиться, приходить с работы домой, к любимой женушке (ее зовут Лея), ужинать вместе или приглашать гостей, пропускать по стаканчику с друзьями, болтать, шутить, смеяться, хвастаться отметками сына и новым платьем дочери…

Это – счастье! И я верю, что оно не минет нас, а мой потаенный дар… Он нам пригодится в хозяйстве! Верно?

Знаешь, бывает так, что человек женится на красавице, а после бросает ее и уходит к женщине, не могущей похвастаться интересной внешностью. Почему так происходит, никто не ведает. Мы сами не знаем себя, полагая, что взлелеянные нами желания действительно искренние, но как часто оказывается, что человек не имеет ни малейшего понятия о том, чего он хочет на самом деле.

Можно легко убедить себя, что желаешь добра, а потом ты будешь потрясен, открыв в себе иное – радость и удовольствие от того, что творишь зло.

И только одному мне несказанно повезло – я встретил девушку, желания которой совпадают с моими собственными».