Текст книги "Три минуты с реальностью"

10

Если точно, ее счастье с Дамианом закончилось как раз седьмого ноября. До этого дня они провели вместе незабываемые выходные, часами гуляя по осеннему парку Грюневальд, наслаждаясь последними лучами теплого солнца на берегу Шлахтензее, ездили в Веймар, устроили пикник на заброшенной просеке где-то в Бранденбурге, в таком местечке, которое она теперь и найти-то вряд ли сумеет. Потом она взяла его с собой на «Лебединое озеро». Рассказала, о чем там речь, назвала все па и фигуры, на которые следует обратить внимание, но интерес Дамиана к гениальным шестнадцати диагональным шагам Иванова – pas de chat 4343
  «Кошачьи шаги» (фр.).


[Закрыть] – и тридцати двум grand fouettйs 4444
  «Большая плеть» (фр.).


[Закрыть], очевидно, не шел ни в какое сравнение с восхищением, пробуждаемым в нем самой Джульеттой. Он весь вечер не сводил с нее влюбленных глаз. Руки их были сплетены. Джульетта попыталась было сосредоточиться на балете, но всякий раз, поворачиваясь к Дамиану, чтобы прошептать ему на ухо очередное пояснение или обратить его внимание на что-то, чего сам он заметить не мог, встречала его взгляд, неизменно направленный на нее, словно на какое-то бесценное сокровище.

В антракте они отправились за кулисы, и она все ему там показала. Некоторые танцоры выражали недовольство знаменитым дирижером.

– Хорошо, я согласен, он гений, – сказал кто-то, – но «Лебединым озером» дирижировать не умеет. Для солистов его темп слишком медлен, а для кордебалета – чертовски быстр.

На второе действие они не остались, вышли из театра и отправились домой. Джульетта расставила по комнате три десятка свечей, Дамиан неотступно следовал за ней, одновременно снимая с себя одежду. Она поставила Чайковского, и под музыку второго акта они занимались любовью. Потом он попросил ее показать некоторые па, и она станцевала несколько пассажей из танца лебедей.

– А теперь ты, – сказала она. – Покажи мне шаг танго.

Он встал, подошел к ней – она стояла голая посреди комнаты, – взял обе ее руки в свои и показал восемь основных шагов. Они повторили их несколько раз, пока она не запомнила. Потом он велел ей закрыть глаза и представить, что ноги приросли к полу, что пол магнитный, а ноги сделаны из железа. Колени и бедра сжаты, будто противишься чьей-то руке, стремящейся пробраться между ними к самым сокровенным местам, торс прямой и спокойный, груди гордо торчат вперед – все ее существо обращено к нему, к мужчине, которому она невольно доверилась на время танца. Она должна наслаждаться тем, что она женщина, ощутить в себе это наслаждение и на пять минут разделить его с ним. Танго не что иное, как стремление мужчины сделать женщину максимально красивой, вновь и вновь подчеркивая совершенство ее форм, зажигать ее и заставлять сиять. Танго создано мужчинами, чтобы воспеть женщину.

Так чего же удивляться, что в этом месте она вдруг задалась вопросом: как же он репетирует с Нифес?

– Ты не понимаешь меня?

– Нет.

– Боже. Ты был с ней вместе пять лет. Ну, мы-то с тобой знакомы всего полтора месяца.

– Мы знакомы с тобой уже полтора месяца, а с ней я расстался больше двенадцати месяцев назад.

– Она так же на это смотрит?

– Господи, мы просто партнеры по танго. Все личное в прошлом. Неделю назад она еще была в Бразилии, где завела шуры-муры с одним из учеников. Мы окончательно расстались.

– Мне не нравится, когда ты так говоришь.

– Прости. И почему это женщины всегда ревнуют к прошлому?

– Я не женщины. Я – это я.

– Так зачем ты ревнуешь к прошлому? Если бы я встретился с тобой раньше, никакой Нифес вообще бы не было.

– Расскажи мне о ней. Где вы познакомились?

– Это долгая история.

– Все равно расскажи. Я хочу знать. Сколько тебе было лет?

– Семнадцать.

– И ты умел танцевать так, как сейчас?

– Нет. Прекрасное было время. Я был новичком.

– А она?

– Она уже хорошо танцевала.

– И с чего же вдруг начала танцевать с тобой?

– А она и не начала. Мне понадобилось полгода, чтобы она стала со мной танцевать.

– Что? Полгода?

– Ну да. Танго – это не так просто.

– И что же ты делал все эти полгода? То и дело спрашивал ее, согласна она уже или еще нет?

– Что? Нет, конечно. Она вообще не подозревала тогда о моем существовании. Я просто наблюдал за ней.

– Просто наблюдал?

– Да, наблюдал и старался выучить ее шаги.

– Отчего же ты не спросил, не согласится ли она танцевать с тобой?

– Я не особенно стремился. Для меня она была просто одной из лучших танцовщиц. Я хотел танцевать с ней, а не разговаривать. В танго есть одно важное правило. Никогда не приглашай танцевать того, кто танцует много лучше тебя или много хуже. Для портено нет ничего страшнее, чем показаться смешным.

– Кто такой портено?

– Так называют жителей Буэнос-Айреса. Из-за порта, хотя никто из горожан никогда даже не приближается к нему. Порта вообще никто никогда не видит. Не видят и залива Ла-Плата, если, конечно, специально не прилагают к этому усилий.

– Ты хотел танцевать с Нифес и, чтобы добиться этого, полгода тренировался. Со мной все получилось гораздо проще.

– Господи, Нифес просто привлекла мое внимание. Ты же свалила с ног. Я никогда бы не смог ждать полгода. Я бы с ума сошел, съел бы от отчаяния розовый куст и закончил свои жалкие дни в зоопарке из-за неосуществленной любви.

– Дурак.

– Клянусь тебе, Джульетта. Нифес была для меня вызовом. Я хотел танцевать с лучшей женщиной в Буэнос-Айресе. Танцевать. Потом все сошлось одно к одному, и я, ну да, допустил ошибку, типичную ошибку танцоров. Я был еще слишком молод и не мог воспротивиться. Но теперь я все понял. В танго все маскарад, ритуал, симуляция. Ничего подлинного – ни единого жеста, ни одного чувства. И это прекрасно – свобода в игре, свобода под маской. Свобода ведь существует только в ритуалах. Но правила нужно соблюдать. Того, кто воспринимает это слишком серьезно, ждут страшные разочарования.

– Она тоже так думает?

– Это ее проблемы.

– И через полгода ты предложил Нифес с тобой танцевать?

– Нет. Я показался ей.

– Показался ей?

– Если ты будешь в Буэнос-Айресе и зайдешь в милонгу…

– В милонгу? Я думала, это такой танец.

– Ну да, и танец тоже. Прелюдия к танго. Но те заведения, где люди встречаются, чтобы танцевать танго, тоже называют милонгами. Каждый вечер их никак не меньше дюжины. Так вот, там всегда просто яблоку негде упасть. Все гудит от людей, но не только: еще и от жестких неписаных правил. Можно было бы целую книгу об этом написать. Естественно, Нифес тогда не воспринимала меня всерьез.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я постоянно наблюдал за ней, а она за шесть месяцев ни разу на меня не взглянула. И это понятно. Партнеры ищут друг друга взглядами. Когда заканчивается музыка, все возвращаются на места и начинают поиски партнера на следующий танец. Когда я чувствую на себе взгляд женщины, с которой не хочу танцевать, я просто на нее не смотрю. И она понимает, что не нужна мне. И наоборот. Представь себе, что я пересек танцевальный зал, подошел к Нифес и спросил, не согласится ли она со мной танцевать. Она, естественно, отказала бы мне, потому что своим приглашением я нарушил сразу три, а то и четыре неписаных закона.

– Да, у вас там все действительно очень сложно. Удивительно, что люди вообще умудряются как-то найти себе партнера.

– Я же сказал, об этом можно было бы написать книгу. Но во всем этом есть смысл. Тем, что она на меня не смотрит, она избавляет меня от унижения – получить отказ и возвращаться на свое место с видом побитой собаки. Ведь все остальные женщины тут же подумают: ну, раз Нифес не хочет с ним танцевать, пожалуй, и я тоже не буду. А поединок взглядов остается тайным, невидимым, скрытым от других. Мы большие мастера играть в прятки. Чтобы понять аргентинца, нужно помнить о двух вещах: они скрывают все, что может нанести им урон в глазах других, и пойдут на то, лишь бы не выглядеть смешными. Это доходит до полного безумия. Если ты готова провести со мной жизнь и состариться бок о бок, тебе нужно это знать, мое солнышко, моя радость, моя любимая.

– Не уклоняйся от темы. Скажи наконец, как ты все-таки добился ее?

– Тренировался с Мириам. Я знал, что Нифес часто посматривает на нее, потому что наблюдал за Нифес. Мириам танцевала еще не очень хорошо, но явно обладала талантом. Я знал, что, если нам с ней удастся исполнить несколько интересных комбинаций, Нифес меня заметит. Так вот, некоторое время я преследовал Мириам, посещал занятия в тех клубах, куда ходила она. Со временем мы с ней сблизились – видишь, все это довольно сложно, потому что я-то ведь положил глаз на Нифес, а Мириам была только ступенькой…

– Подлец.

– Что в этом подлого? Я всегда уважительно относился к Мириам и соблюдал дистанцию.

– Господи, как все запутанно! И женщина у вас никогда не знает наверняка, почему тот или иной мужчина стремится с ней танцевать. Вполне возможно, он просто хочет показаться с ней в паре, чтобы произвести впечатление на другую. А это ведь не так уж приятно.

– Большая часть жителей Буэнос-Айреса заняты исключительно тем, что стараются произвести впечатление на других.

– Я думала, они танцуют, потому что получают от этого удовольствие.

– Удовольствие? От танго? Скажи, пожалуйста, балет для тебя – удовольствие?

– Ну, я согласна, «удовольствие» не слишком подходящее слово. Но танго-то все же не балет.

– Не балет. Это точно. В балете существуют правила.

– Мне показалось, ты сказал, что о правилах танго можно было бы написать целую книгу. Или я не так тебя поняла?

– Нет. То есть да, в каком-то смысле. Но вообще-то нет. Объяснить это действительно сложно. Правил не существует, есть своего рода кодекс. Как в сказке, в волшебном лесу. Ты можешь пройти по этому лесу, ничего, кроме деревьев, не увидев. Вроде бы ты все делаешь правильно, но с тобой ничего не происходит. Но если тебе известен тайный язык, то за каждым деревом ожидает сюрприз, открывается отдельный маленький мир, о существовании которого ты и не подозревала. Но, не зная тайного языка, попасть туда невозможно. Это игра, больше ничего.

«Игра? – подумала она. – А я, я тоже только игра? Небольшой сюрприз в его блужданиях по Берлину?» Дальше она слушала его вполуха. Он начал рассуждать о европейцах и американцах, толпами приезжающих в Буэнос-Айрес, чтобы потанцевать настоящее танго. По мнению Дамиана, они приезжают как раз потому, что у них на родине этот тайный язык утрачен: у мужчин и женщин в силу их равноправия совсем не осталось пространства для игры. В Европе флиртовать невозможно. Здесь все воспринимают всерьез. А у них наоборот. У них все это – театр. Никто никогда не знает, кто чего хочет на самом деле. Президент – автогонщик, вся страна – театральные кулисы. На самом деле это вообще не страна, а своего рода ценная бумага с печатями, постмодернистская колония, находящаяся под защитой международных организаций, а именно – немцев, французов, американцев и японцев. Аргентинцы арендуют у них свою собственную страну, и если с чем-то не соглашаются, то только с размером арендной платы.

Все эти рассуждения она слушала не слишком внимательно, да и не очень-то поняла. А вот замечания о тайном языке остались в памяти. Лутц тоже говорил об этом. И Клаудиа. И вот что она еще слышала: танго Дамиана состоит из кодов. И не была ли его попытка сорвать последнее представление как раз одним из таких кодов? Может, он внезапно решил ввести в постановку некий шифр? После того случая она часто вспоминала слова Лутца: «Иногда Дамиан делает в танце смешные вещи». Может быть. Хотя вряд ли это слово применимо к последнему представлению… В последнем акте, в кульминации всей постановки? А ведь критика была прекрасной. Поговаривали даже о продлении гастролей. Эта постановка, несомненно, еще долго приносила бы хороший доход. Весной в Европе проходят всякие фестивали. Все могло бы быть так здорово! Театральный сезон в Берлине, потом турне. Им бы не пришлось расставаться, уж во всяком случае их не разделяло бы такое огромное расстояние. Но в последний вечер Дамиан все разрушил.

11

Пока Джульетта пыталась разгадать загадки последних недель, кондиционер заработал, и самолет медленно тронулся. Весь спектакль прошел без сучка без задоринки. Во время тангуэры ей стало нехорошо. Не только от ревности, скорее потому, что сцена по-настоящему удалась: драматизм спектакля нашел в ней свой страшный выход. Похоже, публика это почувствовала: несколько мгновений после танца в зале стояла полная тишина, а потом разразились бурные аплодисменты. Когда настала очередь эскуало, атмосфера накалилась. Сама по себе музыка уже никого не могла оставить равнодушным, но то, что в тот вечер выделывали эти двое, сделало бы честь любому танцевальному коллективу. Сложнейшую хореографию в исполнении Лутца и Дамиана публика встретила настоящей овацией.

Джульетта стояла на балконе возле режиссерского пульта и снимала на видеокамеру. Когда конец был уже близок, Чарли кивнул ей и что-то прошептал, но она не поняла. Подошла к нему в надежде расслышать, но разобрала только два слова: «Изменение программы». Она озадаченно покачала головой. Он пожал плечами и сделал ей знак дальше снимать. Все произошло, прежде чем она успела понять, что к чему. Началась последняя сцена, танцоры заняли позиции. В центре группы расположились Дамиан и Нифес, то есть Джулиан и Джулиана, которые теперь должны были танцевать свое прощальное танго через двадцать лет. Несколько тактов из тангуэры в последний раз напомнили об утерянном счастье, потом Дамиану следовало убежать, а убитая горем Джулиана на фоне продолжающей танцевать группы должна была подойти к окну и жестом ужаса сообщить о его самоубийстве. Затем сцена озарилась бы белым светом, тут же погрузилась в сочный красный и – в полную темноту, которую прорезал бы одинокий, жалобный стон бандониона.

Но едва танцоры и оба солиста заняли свои позиции, зазвучала совсем другая музыка. Джульетта с ужасом посмотрела на Чарли. Но тот молча таращился на сцену.

– Не та запись, – прошептала она.

Он не отреагировал, и она бросилась к нему.

– Чарли, не та музыка, черт тебя подери.

– Я же сказал, изменение в программе. Я тут ни при чем.

– Кто велел?

– Дамиан.

– Когда?

– Сегодня.

– Сегодня? И что, была репетиция?

– Нет.

– Но это же невозможно! Что они все будут сейчас делать?

– Посмотри, что-то они делают.

Все было как в страшном сне. Участники спектакля просто ушли со сцены. Нифес вывернулась из объятий Дамиана, отошла на несколько шагов и вперила в него взгляд, полный ненависти. Инструментальную музыку, пассажи струнных и мощный фортепианный аккорд прорезал вдруг сильный пронзительный женский голос: Renacerй en Buenos Aires... 4545
  Возрождение в Буэнос-Айресе… (исп.)


[Закрыть] Дамиан начал танцевать. Мягко, по-кошачьи подошел к Нифес, обнял за талию, бережно взял ее правую руку… Она невольно повиновалась. Он заскользил с ней в танце.

Джульетта в растерянности смотрела на сцену. Что все это значит? Похоже, для Нифес это тоже полная неожиданность… Вот она остановила вращение Дамиана, замерев возле его левой ноги, и с вызовом посмотрела на него. Дамиан продвинул ногу между ее ног, заставил принять пятую позицию, из которой она не могла вывернуться без его помощи. Дамиан открыл фигуру влево. У Нифес не было выбора, пришлось подчиниться. Теперь Джульетта не сомневалась, что на сцене подобное происходит впервые. Через пару шагов Нифес снова остановила Дамиана, едва ли не вопреки музыке, выгнула шею, словно разгневанный лебедь, мгновенно развернулась, заблокировав партнера, которому ничего не оставалось, как начать движение в обратную сторону. Было очевидно: она не понимает, чего он от нее хочет. Он импровизировал, и это было похоже на ссору влюбленных. Но через какое-то время она начала слушаться его. По крайней мере у Джульетты возникло чувство, что она пытается под него подладиться. Или все так и было задумано? Может, другие пары снова выйдут на сцену? Может, их уход, как и упрямство Нифес, – часть сценического замысла, своего рода сюрприз?

Казалось, они оба отдались захватывающей музыке. Что это была за музыка! Словно для певицы речь шла о жизни и смерти. В ее песне сошлось все: упрямство, ярость, надежда, отвращение. Джульетта не могла разобрать слов за исключением одного, повторявшегося снова и снова в начале каждого припева и теперь звучавшего эхом в ее воспоминаниях: Renacerй. Снова и снова повторял его удивительный голос певицы, доносившийся из репродуктора – все настойчивее, требовательнее, нетерпеливее и увереннее.

Двое продолжали танцевать, но никто из ансамбля так и не вернулся. Впрочем, танец Нифес и Дамиана стал постепенно самодостаточным, заполнил все пространство. Это было нечто. Как могут двое целиком занять собой огромную сцену? Но им это удалось. И Джульетта поняла почему. Нифес была женщиной до мозга костей, и она послушно кружилась в объятиях партнера, чьи магические, кошачьи движения отвечали самым тайным ее желаниям. Джульетта ощутила нечто похожее на зависть, ее опять захлестнула мощная волна ревности. Но шокирующий финальный танец вновь приковал к себе все ее чувства.

Дамиан неожиданно шагнул вперед, так что Нифес чуть не упала. Потом ловко подхватил, угодливо закружился вокруг нее, пока она изо всех сил старалась вновь обрести равновесие. И тут произошло непостижимое: Нифес вдруг оказалась на полу. Посреди сложнейшего вращения Дамиан просто отпустил ее. Джульетта ощутила во рту горький привкус. Чарли вскочил с места и ухватился за перила балкона. Но Дамиан продолжал танцевать. «Renacerй», – пел голос. Нифес неподвижно сидела на сцене.

Являлось ли ее падение запланированным? Без сомнения, они танцевали настоящий балет, современное па-де-де. Или Дамиан окончательно потерял рассудок? Если его движения и были как-то хореографически взаимосвязаны с неподвижностью лежащей Нифес, эта связь так и не прояснилась. Однако оба они все еще оставались соединенными. Дамиан снова подошел к ней, быстрым движением поднял на ноги и обнял сзади. Она гневно вырвалась из его объятий, хотела было уйти в сторону, но он преградил ей путь. Даже если они импровизировали, а Джульетта в этом больше не сомневалась, все равно их действия были исполнены огромной выразительной силы. Особенно движения Нифес – настолько, что сама ее растерянность выглядела элегантной. Дамиан чего-то явно хотел от нее, но она, похоже, не понимала, чего именно. Он то нападал, то отступал. То вел ее основным шагом, хотя она едва переставляла ноги, то выпускал из рук, делал несколько пируэтов и вновь преследовал. Переходил, словно в насмешку, на шаг танго, тут же бросал, застывал вместе с ней в заключительной фигуре, переводил ее в основную позицию и вновь бросал, танцуя в нескольких шагах от нее.

На какое-то мгновение Джульетта прониклась к ней сочувствием. Казалось, Дамиан сошел с ума прямо на сцене и мог ее серьезно скомпрометировать. Не дай Бог, чтобы с ней самой когда-нибудь произошло нечто подобное! Она бы тут же ушла со сцены. А Нифес до последнего пыталась танцевать вместе с ним, делала все, чтобы спасти ситуацию. Действовала заодно, а не против. Дамиан как актер повел себя по отношению к ней наихудшим образом: выбил почву из-под ног на глазах у всего зала. Как же она должна любить его, чтобы вытерпеть такое унижение и не поддаться на провокацию? И тут музыка кончилась. И Нифес ушла со сцены. Она шла очень прямо. Дамиан позволил ей уйти. Потом поднял руки и предстал перед публикой в полный рост.

«Renaceré! Renaceré! Renaceré!» – прогрохотали динамики.

И наступила тишина.

12

В зале ничто не шелохнулось. Никто не хлопал. Дамиан один стоял на сцене и смотрел поверх голов вверх, на балкон. Видел ли он ее? Нет, его слепил свет прожекторов. Взгляд в никуда.

Сдержанные аплодисменты постепенно нарушили мучительную тишину. Дамиан развел руки в стороны и поклонился. Но несмотря на то, что аплодисменты постепенно набирали силу, никто из танцоров так и не появился. Дамиан пошел влево, потом вправо, поклонился еще раз, послал в зал воздушный поцелуй и исчез.

Зрители так и не поняли, почему не захотели выйти другие танцоры, и захлопали еще настойчивее.

Кто-то кричал: «Виват Нифес!» Другие скандировали: «Браво, Дамиан!»

Но раздавались и свистки.

Сцена оставалась пустой, постепенно погружаясь во тьму. Занавес закрылся, и за столиками принялись с удивлением обсуждать странный финал.

Дальнейшее больше походило на кошмар. Когда Джульетта добралась до раздевалки в подвале, Фабио и Сантьяго были готовы избить Дамиана. Она не понимала, о чем они говорят. Все орали друг на друга по-испански за исключением Нифес и Дамиана, которые сидели на скамье в самом дальнем углу раздевалки, враждебно сверля друг друга глазами. Дамиан молча слушал упреки, только раз бросив короткую фразу по-испански в ответ на все более яростные нападки аргентинских танцоров. Немецких танцоров он игнорировал вовсе – они тоже в основном молчали или пытались удержать от драки разошедшихся Фабио и Сантьяго. Лицо Нифес было белым как мел, она словно окаменела. Когда Джульетта вошла в раздевалку, Нифес поднялась и пошла прямо на нее. Остальные замерли и уставились на них. В полушаге от Джульетты Нифес остановилась и влепила ей звонкую пощечину. Джульетта была настолько удивлена, что несколько секунд стояла как вкопанная, пока перед ее глазами разыгрывалась уже по-настоящему безумная сцена. Дамиан с громкой бранью рванулся к Нифес, Фабио и Лутц навалились на него, пытаясь удержать. В ту же секунду между ним и Нифес встал Сантьяго, чтобы помешать ей выцарапать ему глаза, что непременно случилось бы, не оттаскивай ее изо всех сил от его лица. Дамиан орал на Нифес, а та отвечала ему пожеланиями, смысл которых был ясен и без знания испанского. Джульетта с отвращением развернулась, собираясь уйти, и столкнулась с Чарли, который тащил за рукав продюсера вниз по лестнице, отчаянно убеждая в своей невиновности. Лицо ее горело, сердце бешено колотилось. Она чувствовала в себе только ненависть. Ненависть к этой женщине. Ненависть к Дамиану. Ненависть к себе самой и к тому, что она сама себя ненавидит.

Даже теперь, только лишь воскрешая в памяти этот эпизод, она задыхалась от гнева. Эта шлюха дала ей пощечину. На глазах у всех. Дамиан ее унизил, и первое, что пришло в голову этой вульгарной сучке, увлечь с собой вниз и ее, Джульетту, в их примитивный мир танго, состоявший из чулок в сеточку, слишком узких бюстгальтеров, непристойных задниц и женщин, которые дерутся из-за мужчины. Если это фундамент, на котором зиждется их дурацкая аргентинская культура, то она вообще ничего о ней знать не желает! И о Дамиане тоже!

Но злоба была недолгой. Дамиан скоро приехал к ней. Он был совершенно не в себе, говорил странные вещи, плакал, цеплялся за нее, умолял не оставлять его и не спрашивать ничего о сегодняшнем спектакле. Он должен был так поступить, и он обязательно объяснит ей почему, только не сейчас. Он любит ее, пусть она всегда помнит об этом. Он никогда еще никого не любил так, как ее. Она может от него требовать все, что угодно, только пусть не запрещает любить себя. Он хочет прожить с ней всю жизнь и не может ждать больше ни одного часа, чтобы назвать ее своей женой.

И где же он теперь? Почему уехал? Что произошло через два дня? Ведь когда он все это говорил ей, он уже знал, что скоро оставит ее, уехав из Берлина без объяснений. Что же, ради всего святого, случилось с ним за эту неделю? Она должна это выяснить. Горло сжалось при воспоминании об их последней ночи в воскресенье после спектакля. На следующее утро они виделись в последний раз. Уходя, он снова умолял ее верить ему и ответить на его любовь. Как она могла не ответить? Он был в ней, повсюду вокруг нее. Изменилось бы что-нибудь, попытайся она сказать ему об этом? Но как? В то утро она еще не совсем оправилась от потрясения. Вчерашнее происшествие шокировало ее. Хотя никакой шок не мог уже изменить ее чувства. Надо было сказать ему это. Почему же она не сказала?

Вместо того они просто договорились встретиться у нее в квартире вечером в среду. Отец звонил ей в понедельник пять раз, поэтому она оставила телефон дома, уехав во вторник с утра к Арии в Брауншвейг. В последнее время беспокойство отца превратилось в настоящий телефонный надзор. Он хотел знать, как продвигается подготовка к просмотру в Театре немецкой оперы. Он всегда за нее переживал, поддерживал ее. Но сейчас это действовало на нервы. Хоть ненадолго оставил бы ее в покое, но он на это не соглашался. Узнав, что она помогает Арии с переездом, он бы просто рехнулся.

А потом мир затрещал по швам.

Отец словно заложник, привязанный к стулу в ее квартире.

Мать вне себя от страха и беспокойства.

Дамиан, исчезнувший без объяснений.

Да еще и полиция: чужие мужчины в форме с серьезными лицами у нее в квартире, желающие расспросить ее о Дамиане.

Джульетта закусила губу. Двигатели завыли, самолет стал набирать скорость. Она ощущала ускорение всем телом. «Еще один шанс, – твердила она про себя. – Пожалуйста, Господи, дай нам еще один шанс».

Потом самолет оторвался от земли и взмыл в сияющее синее небо. Джульетта сложила столик, демонстрируя, что не нуждается в завтраке. Сложила подушку пополам, подложила под голову и вскоре забылась в тревожной дреме, наполненной падающими лифтами и пустынными ландшафтами.

Лицо разгладилось. Прядь волос упала со лба на уголок губ и ритмично подрагивала в такт дыханию. Далеко внизу блеклыми тонами светился незнакомый континент. Но она не видела ни бразильского побережья, ни зеленых равнин Уругвая, ни сияющей ленты залива Ла-Плата.

Впервые за последние пятнадцать часов Джульетта глубоко заснула и даже не почувствовала, что самолет слегка изменил курс, а его правое крыло мягко наклонилось, словно плохо укрепленная декорация, и вся огромная машина дрогнула. Шум выдвигающихся шасси тоже не разбудил ее. Самолет заходил на посадку.