Текст книги "Петька счастлив"

Петька счастлив
Вова Пукин

© Вова Пукин, 2017

ISBN 978-5-4490-1438-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Скажем, живете вы в нескучном городе Москве. Тут министр и другой председатель, там хлеще – иностранец; витрина, авто и прочий шик – никакого приключения. А поместите себя в Свердловск, да в зачаток шестидесятых – роман.

Под военные мероприятия запихнули в местечко всю военную промышленность России. При пушке и мыслительный человек мелькнет. Обнесли город пряслом – живи, молчи. А какое молчи, когда пушечный станок на себе беременная баба перетаскивала. Вот два десятка годков минули и вылупился смешливый и резвый народ. Куда девать? Поставили университет, другой институт. Мама родная – никак консерватория за углом мутнеет. Роман, словом.

Но до беллетристики ли советскому пионеру Петьке Васильеву, если Гитара в должности. Пакость и оторва, из последних первая, и нипочем, что географией заведует. Гитарой нарекли, понятно, из-за рельефной конфигурации туловища. Замечательно известно, контур – единственная симпатичная принадлежность учителки, как и то, что явление не освободит Петю от родительского возмездия.

Суть эксцесса. Идет объяснение материала, где упоминается сельдь. Петя добросовестно спрашивает:

– Марья Даниловна, а селедку из моря добывают соленую или нет?

Ответ таков:

– Ты что, Васильев, издеваешься?..

И ведь он прощен, отвращает гражданка милостивый взгляд и посторонние слова классу впихивает. Нет же, лукавый, вожжа, прерывает Петя благообразную речь учительницы:

– Так я не понял, соленую или нет?

Закрывает устало мадам глаза и устно выражает желание лицезреть родителей… Оно, конечно, донял сегодня Петя инструментарий, вел себя на уроке, вызывающе, и вообще наворотил. Однако отчего не понимать, что поведение парня суть происки естественного ликования… В чем оказия? Получите. В наш закрытый, героический город завтра приезжает не какой-либо гражданин иностранного производства, а самый природный… Фидель Кастро. Каково!!!

Петя понуро идет домой. Чем Гитаре вопрос не понравился? А может, и впрямь глуп?.. Слушайте, море же соленое, стало быть, и селедка, – вот дурак, как сразу не допер! Хм, опять же морской окунь, мучицей обвяленный, объеденье и смак, отнюдь не таков. Беда, чего-то Петя недопетривает.

Ох, не время сообщению, намедни докуку родителям уже учинил. Поцапались с одним парнем, зарядил Петя тому для соразмерности обстоятельств. Ну, припухло око – нет, приволоклась мамаша, наворотила несусветного. Соболезнования ради родная маман «профилактику» (метр-палку изрядной толщины) о Петин организм надвое сокрушила. Нда! Прискорбные предметы надо для сохранности припрятать – скора на мзду родительница… Ну разумеется – вся местная птица дохает, один дикий голубь прошумел, и тот умудрился Пете на плечо напакостить. Да добро бы голубь, а то, поди, ворона.

Впрочем, одиннадцать лет, какие могут быть страдания? Вот промахнул, рявкнув приветливо, косой грузовичок, обдавая вкуснятиной выхлопа, вон шляется в густом небе чумазое, в потеках, дикое облако, – а не корявая ли фигура Вовки Мочалова неприкаянно маячит в перспективах?.. Собственно, о чем голове болеть: не сообщать о вызове можно часов до восьми вечера. Наказание, которое можно ожидать сегодня, это угол. Ну, угол! Вы ж прикиньте, есть старшая сестра Марина, по которой сходят с ума (дурные же головы) парни. На волейбольной площадке, что перед окном Васильевых, молодежь будет шуровать, выпендриваясь перед Маринкой, которая как коза будет скакать тут же. Петя будет очень спокойно слушать Эмиля Горовца или Жана Татляна, которые будут наяривать из васильевского проигрывателя, что стоит на табурете возле площадки и работает через удлинитель, проведенный как раз в угол к Пете. Поставят, наконец, пластинку, где Магомаев будет задорно страдать: «Марина, Марина, Марина». Малый выдернет штепсель, и когда сеструха подбежит к окну, требуя прекратить безобразие, любимый братец дополнит Муслима: «Чего ты лежишь, как перина». Это ли не компенсация злоключений?.. Да помилуйте, какие еще преамбулы, когда грядет Фиделиус!

Приходит Петрушка домой, тщательно делает уроки. Родители вечером, конечно, обсуждают завтрашнее событие. В самый пик восторгов относительно геройства кубинского народа Петька мимоходом бросает:

– Пап, завтра тебя чо-та географичка вызывает.

Отец издевательски интересуется:

– И с каких шанег я чо-та ей понадобился?

Петя рьяно, обозначая последнюю степень несправедливости:

– Я спрашиваю, селедка в море соленая или нет? Она – родителей.

Батя распрямляется, рявкает:

– Дурочка-то валять не будем! Живо мне доклад!!

Взгляд Пети шныряет:

– А чо! Жукова обзывалась, обзывалась… я нечаянно ручкой махнул… на нее капнуло чернилами.

Отец свирепо узит глаза, сопит, что инспирирует укоризненно-покаянные слова сына:

– А чо. Колька Малахов обзывался, обзывался… я тоже обозвал… а он нажаловался.

– Как обозвал? Дословно попросил бы.

Петя бурчит:

– Не помню. Малуха, кажется.

– Повторя-яю вопрос, – вкрадчиво поет родитель, без сомнения, зная ответ.

– Не помню… Малоухов, вроде, – слабозвучно кочевряжится Петя.

– Последний раз спрашиваю.

– Малохуев, – уронив голову, шамкает Петя.

Этот ответ, видимо, полностью устраивает старшого, ибо скользит усмешка. Однако из педагогических соображений он скребет в затылке, шмыгает носом и определяет:

– Хот же морока – в угол.

– Да поесть сперва! – сердито мирволит мать.

Васильев подмигивает Пете.

Здесь нужно пояснить. Действительно, взаимные искажения фамилий имеют место, и причиной этому можно зачесть совершенно творческую натуру Петра. Дело началось с одного урока по русскому языку. Ищущая учительница предложила однажды написать сочинение на тему «Зима», используя для отыскания образа любую форму. Петя замыслить соорудить сочинение в виде поэмы, что и не преминул сделать. Вот она:

– Наступила зима, закружили метели. Уже пожелтели зеленые ели.

Собственно и все, дальше история совершенно не трогалась, как Петя ни прикладывал разные сочинительские средства вплоть до вдохновения. Честно признать, и «пожелтели ели» было как-то сомнительно, но, во-первых, никакие другие ели сюда просто не вставлялись, во-вторых, наделить хвойные свойствами лиственных ― это вполне смело и достойно, и, наконец, здесь было нечто экзотическое – словом, бросать найденный образ Пете дюже не хотелось. Короче говоря, поэму Петя все-таки обнародовал, что со стороны класса и учительницы имело очень вялый отклик, но получило мощный резонанс от закадычного вражины Кольки Малахова, который не замедлил наделить Петю обиднейшим прозвищем Вася-Петя. Естественно, оставить происки безнаказанными наш оголец не мог. В результате и получилось то что получилось. И согласитесь, хоть творческие поиски Пети пошли в поле прозы, образ получился чрезвычайно убедительный.

Утром вся школа взбудоражена. Учителя пересказывают этапы кубинской революции. Призывы учиться и трудиться благотворны… Полдень. Пропасть народу сосредоточилась на площади перед Политехническим институтом. Юркие пацаны продрались в первые ряды, крутят головами на рассуждающих в ожидании героев людей.

– Кто из Политбюро сопровождает, не слышали?

– Как же – Громыко!

– Погодка, однако, как по заказу.

– Словно сдурели, будто, понимаешь, представление цирковое, – гундосит пастозный дядя в панаме, теснимый студентами.

– На сахарных плантациях мужик вроде работал – оттуда бодягу затеяли.

– Нда, кубинским и питаемся – а свекольный-то послаще будет.

– Товарищ, не давите мне на бюст! – сетует дама в воскресном крепдешиновом платье с брошью.

– А я слышал, боксер был, профессионал.

Дама ерничает:

– Да что вы говорите?!. (Снисходительно) Кастро – адвокат! Из приличной семьи, между прочим.

Петя интернационально косится – еще одна Гитара!

– Я вам доподлинно скажу: наш он, засланный – у моей золовки брат в КГБ работает! Между прочим, у Фиделя фамилия – Кастро Рус.

– Это вы на Рус намекаете? Как насчет Кастро?!

– Не курите мне в нос, юноша!..

Вскоре набегает волна ликующих возгласов, переходя в мощный ор. Взлетают руки, вспыхивают глаза – появляются три ЗИМа. В первом стоит Фидель, проталкивая сквозь курчавую бороду усталую улыбку и степенно покачивая опрятной, небольшой ладонью возле плеча. Шквал восторга взрывает народ, Петька заходится в неистовом крике: «Урра!!!»

Веселое топанье домой в месиве разгоряченных, захлебывающихся ребятишек.

– А я как заору-у! А Фидель как посмотрит на меня и рукой ка-ак махнет!

– А я, а вот… а на второй машине Рауль ехал!

– Пестик в кобуре видел у него? Заряженный!

– Да у него в машине еще автомат лежал!

– Врать-то не колеса мазать!

– Я видел! Спорнем? Он всегда с автоматом ездит!

И плывет народ по улицам празднично. Вон и отец Петин с дядей Лешей Шамриным и супругами Трисвятскими. Похоже, предстоит «расслабёжь».

Васильев – бывший старшина, демобилизованный в пятьдесят пятом. Соседи, они же друзья родителей, тоже бывшие или настоящие военные, потому что городок, десяток с небольшим двухэтажных домов, прежде был военной частью. Теперь армейское бытие ушло, но жизнь по-прежнему на виду. Если Васильев топает с дядей Лешей и дядей Колей и возбужденно что-то обсуждает – помимо, мама дежурит в медчасти – значит, на географичку сегодня смотрим с высокой колокольни. И что бы Петя делал без кубинской революции.

Следующий день сер и неопрятен. Все обсуждено вчера, жизнь валится в обычное русло. Географичка бубнит про Средне-Русскую возвышенность, на которую Пете глубоко плевать, и из хмурого ока зловредно выстреливает в очаги класса, где намечается малейшее оживление. Бодро выговаривает в конце урока:

– Однако, я что-то не видела вчера твоих родителей, Васильев. Ты, вероятно, считаешь, что я сама могу прийти? Ну что ж, я могу!

– Завтра, – бурчит Петя.

– Сегодня, Васильев! Я долго в школе задержусь. Ты меня понял?

Парень кивает головой – он давно Гитару понял.

Опять скорбно идет домой Петро, стоически неся тяжкий крест и мстительно мечтая: «Вот случись сейчас какая-сякая революция, да раздобудь он автомат. Ох, Гитара! Ну, Гитара!..» Жизнь, однако, берет свое, и позывной свист дворовых ребят бросает тело к сметающим все невзгоды утехам. Ликующе проследив, как ловко брошенный портфель смачно плюхается в угол, сорвав школьную форму и запихивая в себя кусок хлеба с маслом, посыпанный сахаром, бежит Петя на улицу. Вон Вовка Мочалов машет рукой нетерпеливо – кажись, светит дело. Приятель тащит Петю к заросшему пустырю за бараками. Здесь собралось все дворовое кодло. Мамочки родные! У Сереги Плотникова и Герки Панишева, по кличке Чипа, шестнадцатилетних подростков, по паре настоящих боксерских перчаток.

Наши дружки допущены к подлинно мужскому делу в четвертой связке. Вовка сильней, зато Петя ловчей. Бац! бац! на!.. хук левой, апперкот по поджелудочной – лопаются удары. Петя приноровился окучивать неуклюжего друга-соперника градом выпадов. Он заправски прыгал, рисуясь и опуская руки. Тут и брызнул ему Вова практически не видя, наугад, неловко и сильно полоснув по губам шнуровкой. Набатный звон в голове, радужная рябь в глазах и вкусная солено-сладкая кровь.

А через полчаса прибегает Васька Трисвятский с настоящим ниппельным мячом, который привез отец из столичной командировки. Что такое разбитые губы, когда есть пустырь, оченно пригодный для футбольной баталии. Вы говорите, на пустыре лужа? Бросьте, что за пустяк!.. В разгар игры Вовка усматривает родителей.

– Мать, блин, идет. Я домой почапал.

– Во влип, – спохватывается Петя: через полчаса приходит отец.

Парень добросовестно бежит домой. Возле дома останавливается, рассматривает ситуацию. Уроки не сделаны, губы разбиты, сам с головы до ног грязный (насчет лужи вы оказались правы), и до кучи – вызов школу. Труба!

Петя торкает дверь, она открыта – выходит, мать или, еще хуже, сеструха дома. Эта всегда отцу накапает. Ну точно, раздается смех Марины. Вот лошадь, только бы ржать. Значит, дома кто-то из ее хахелей – сейчас начнет из себя строгость изображать. Петя принимает смиреннейший вид. Вздыхает обреченно, открывает дверь в комнату. И…

В глаза ахает сидящий на диване молодой великолепный лилово-черный негр. Еще раз: на диване сидит великолепный лилово-черный негр!!. Реальный, аутентичный, какой хотите, – со смоляными кучерявыми волосами, ослепительными, будто первый снег, зубами, глазами, напитанными бушующим блеском… И почему-то в очках – этого представить в принципе невозможно.

– У-у, – раздается рокочущий голос, – совьетски пайонер!.. – То есть он еще и говорит…

Итак. Незамысловато обставленная советская комната. Диван, прижатый к ковру о трех утренних медведях в сосновом бору. Негр! Петя в глубоком нокдауне… Рядом с чудом расположен один из Марининых приятелей Серега, по другую сторону – ее подружка Нина. Марина и еще парень, Саша Орлов – напротив, на стульях. (Саша и Серега – студенты третьего курса политехнического.)

– Да проходи же, – масляно улыбаясь, поет сестрица, но тут же хмурится. – А чумазый-то! Где тебя так угораздило? Вот олух.

– Олюк? У-у, Олюк, – торжественно заявляет феномен. Он тянет Пете огромную ладонь, и, весь превращаясь в ослепительное сияние зубов, произносит: – Драчтвуй, Олюк! Я ест Диего Родригес.

Петя, совершенно не понимая что происходит, вытягивает ручонку и чугунными ногами переступает к дивану. Рука утопает в широкой ладони Диего. Как ни странно это теплая, человеческая ладонь. Только почему-то не черная, а красная – чернота застревает в глубоких бороздах. Другая тяжело и приятно давит плечо парнишки.

– Совьетски пайонер Олюк, – подтверждает открытие Диего.

Черт, неужели это явь? Пете хочется орать… Олюк!.. Вмешивается Марина:

– Диего, его зовут Петя, а олух – это так… ну, э-э… маленький, значит.

– Литл, – подсказывает Александр, показывая рукой над полом. – Бат нэйм из Петя.

Диего убит. Он таращит глаза и смачно, точно вкусив барбариску, артикулирует:

– Пьетя-я… – далее зычно хохочет и хлопает Петю по плечу. – Пьетя! – И поднимает кверху большой палец.

– Брысь переодеваться, – приказывает сестра.

Петя делает муху, со скоростью пулемета брызгает на себя две пригоршни воды, взмах полотенцем – умылся. Грязные штаны летят в угол маленькой комнаты, впрыгивает в школьную (она же парадная) форму. Секунду домыслив, набрасывает галстук – пайонер как-никак. Уши все время навострены. Разговор в большой комнате идет на смеси английского и русского языка.

Пацан вбегает в комнату. Нина куда-то вышла и Диего взмахом приглашает сесть рядом, что стрекулист моментально делает. Тяжелая рука товарища лежит на Петином плече. Снилось вам такое? Так-то!.. Неотрывно, задрав голову, вглядывается. Каков мужик! Такого в разведку смело можно брать… Между тем тот поворачивается к мальчишке, показывает на разбитые губы, делает боксерскую позу:

– Бокс?

– Ерунда, – презрительно отмахивается Петя и удостаивается похлопывания по плечу.

Студенты тем временем донимают относительно великих людей. Показывают открытки с писателями, называют фамилии. Революционер мало кого знает: Пушкин, Горький. Петька чуть разочарован, но соображает – не до того пока ребятам. Открытки дарят Диего.

Слышатся в коридоре шаги, пришли отец с матерью. Когда в дверях появляется ничего не подозревающий отец, Петя делает гордую физиономию. У Васильева открывается рот, так и зияет чернотой, широко выпученные глаза съедают лицо. Мать бросает руки на грудь и испуганно восклицает:

– Господи, спаси – царица небесная!

Все смеются. Диего встает и пожимает оторопелым взрослым руки. Мать начинает суетиться, не зная куда кинуться и что делать – с недоверием поглядывает на пожатую ладонь. Студенты объясняют:

– Диего приехал с кубинской делегацией… Он, по-нашему, комсомольский деятель… Вчера был митинг на Уралмаше, а Нина там в бюро комсомола шишку держит…

Ретиво встревает Марина:

– Я загодя просила Нинку взять меня с собой – на Фиделя посмотреть.

Дружно глядят на нее. Отнимает взгляды Нина:

– Ну да. Диего там ее со мной и увидел. А сегодня мы в обкоме комсомола встретились, он про Маринку спросил. Вот и привела. – Комсомолка улыбается, точно ждет награды.

На лице Васильева изображается не скрываемая улыбкой приличия борьба осмысления – выгодно такое внимание или нет.

– Ну-ну, – так и не определяется он и вежливо обращается к товарищу Родригесу: – Как добрались?

Студенты начинают переводить вопрос, но зачем-то говорят кучу слов. Диего слушает и взрывается восторгами. Мелькает: «Совьет юнион – гуд… совьетски луди – молодьес», и так далее, на что Василев ошеломляет всех поднятием сжатого кулака и утверждением, будто «Куба – тоже гуд» и вообще – «но пассаран!» Свою лепту вносит и Петька, сообщая, что Патриа – о муэрте, за что третий раз получает по плечу. Отец, встав навытяжку, бормочет:

– Да, вот… милости просим… располагайтесь, будьте как дома… – В нем просыпается военный, распоряжается: – Мать, что есть на стол, живо!

Та шепчет испуганно:

– Господи, да я ж не готовила еще, – бросается из комнаты.

Обстановка в комнате убогая – только замыслили купить гарнитур. Васильева это страшно конфузит, он смущенно двигает одинокие табуреты и стулья, пытаясь придать им, видно, простительный ракурс. Наконец садится, сообщает:

– Да, вот…

Диего тоже садится и талдычит что-то по-английски. Отец улыбается и кивает головой, чувствуя себя полным дураком… Впархивает мать со скатертью, Васильев освобождено вскакивает. Девушки и парни толпятся, помогая раздвигать стол, Васильев задумчиво ходит, кхекает и машинально чешет горло. Встрепенувшись, отзывает Серегу в коридор… С Диего увлеченно беседует Александр. Работа идет. Сергей бежит в магазин, женщины хлопочут на кухне. Петька, распираемый событием, не удерживается и выскакивает на улицу. На утверждение Вовке Мочалову «А у меня дома негр!» – тот обличает: «Сам ты негр».

Когда Петя входит в подъезд, слышен небудничный гул. Со второго этажа скатывается Марина с банкой соленых помидоров – на стол собирают всем домом. Петька заходит в комнату и свойски садится рядом с Диего. Из маленькой комнаты (она имеет сообщение и с большой и с коридором) вплывает бойкая соседка тетя Клава с винегретом. Пикантно улыбается, игриво говорит: «Здрасьсте». Поставив тарелку, круто разворачивается – взметнулся подол юбки – жеманно хиляет обратно. Не выдерживает и прыскает в ладошку… Подоконник на улице гремит и, как по команде, из низа окна выныривает частокол детских голов. Васильев подходит и говорит «псть!» – впрочем, тихонько.

Вскоре стол ломится от яств. Васильев сосредоточенно ходит взад-вперед, теребя одной рукой воротник рубашки, другую завернув за спину, и напряженно молчит. В дверь, наконец, суется голова Сереги с таинственным выражением лица, старшой кашляет в кулак и исчезает. Через пару минут они появляются купно, бережно влача бутылки коньяка. Расставив их, Васильев торжественно подходит к гостю и, сокровенно глядя, доказывает:

– Прошу к столу, – добавляет для верности, – не обессудьте.

Диего щелкает пальцами и порывисто встает, хлопнув при этом по плечу Петьку – тот снисходительно оглядывает присутствующих.

Речь держит Васильев. Он поднимается, обводит взглядом сидящих и, установив рюмку на уровне груди, объявляет:

– Наш диа френд (звучит «франт»)!.. – Васильев вопросительно и трусовато взглядывает на Сергея. Тот одобрительно кивает. Хозяин ведет широко выпученные глаза обратно к Диего. – Сполохи мировой революции порхают по миру, и пламя борьбы за верное дело обжигает разнообразные уголки нашей планеты. Отчаянные Прометеи, мужественные и прекрасные, провозглашая преданность справедливости, шагают по земле грозной поступью… – На лбу Васильева вырастают крупные капли пота, мать перепугано таращит на него глаза. Васильев запихивает в волосы руку и яростно чешет голову, взгляд его упирается в стол. – Короче, того… мы люди простые, но всегда рады. У меня батя тоже революцию делал, так что понимаем… А Фиделя я вчера видел. Подходящий мужик… Вы за него держитесь и, глядишь, на ровную дорогу выведет… – Мать дергает его за штанину. Отец совсем пропадает. – Да, вот… За революцию в общем… Чуть чего – вы к нам не стесняйтесь. Всегда поможем – дело обоюдное… Да! – Кидает содержимое рюмки в рот.

За ним деловито следуют другие. Александр начинает сказанное переводить. Диего кивает головой с озабоченным лицом, а Васильев разливает по второй. Когда Саша закончил, Диего, воспылав, вскакивает, хватает рюмку и быстро тараторит, мешая английскую и испанскую речь. Проскочило «патриа о муэрте» и Петька ерзает на стуле, вглядываясь в застольщиков – поняли, нет ли? Неожиданно обрадовавшись после долгой тирады, Диего, подражая Васильеву, кидает в рот коньяк, но корчит такую рожу, что мать укромно крестит себе живот. Все смотрят на Сашу. Тот с лицом до крайности серьезным отрезает:

– Родина или смерть! – ахает порцию.

Остальные почтительно поступают… Диего начинает рассказывать, по-видимому, что-то веселое, ибо через неровные промежутки времени заливается. Саша с Серегой внимательно следят и вслед первому хохотку закипают смехом. Васильев, уяснив метод, вступает зычно и радостно, – так же старательно выполняет отбой… Пьют за молодежь, и тут же, после короткого стука, входит дядя Коля. В одной руке он держит бутылку «Столичной», другую тянет для рукопожатия. Диего вскакивает и трясет ладонь, слушая:

– Трисвятский Николай Степаныч. Старшина. По демобилизации служу в школе завхозом… Имею боевые награды и готов предоставить полную отчетность… Впрочем, вот здесь, напротив моя квартира. Сосед, если можно так выразиться… Так что всегда будьте любезны, в любое время…

Дядя Коля одет в парадную военную форму, правда, только с колодками, но Васильев своим упущением раздосадован и смотрит на приятеля жадно. Марина, полоснув в маленькую комнату, выходит оттуда со стулом. Усевшись и нежно сжав двумя пальцами рюмку, дядя Коля вежливо улыбается и спрашивает:

– Случайно не шпрехен зи дойч? А то мы битте, ферштеен!

– Но, но! – машет руками Диего. – Инглишь, Эспаньоль.

Дядя Коля, жалея, морщит лоб и, подняв рюмку, категорически вякает:

– Зря!.. Тем не менее за вашу Хаймат! Фройндшафт, так сказать, миру-мир!

Выпив, дядя Вася гордо откидывает голову и предпринимает наставление:

– Значит, решили, так сказать, последовать примеру!.. Достойно. – Указательный палец резонерски впирает в высоты: – Ленинское учение истинно, потому что верно! Иными словами, абгемахт! – Адепт, похоже, сам пораженный изречением, приобретает помпезную мину.

– Ленин из… э-э, тру… – пытается Саша втюхать речь старшины.

– Начиная с Диего Веласкеса и Кортеса, до жестокого американского приспешника Батисты многие хотели поработить свободолюбивый народ… Не выйдет! – заученно и страстно выпаливает Нина.

– Мэни пипл уонт… – Чего они «уонт» Саша довести до сведения не успевает.

– Да чего там рассуждать, – выспренне удивляется Серега, – космос, считай, почти освоили. Надои на молоко – рекордные. Войну какую победили!

– Милк из… э-э… Уо уоз уин, – испуганно лепечет Саша.

Диего смиренно крутит головы на голоса.

– Бомбу водородную как жахнем и… капут! – самоотверженно подводит итог Петр.

Разговоры… Через некоторое время в дверь стучатся, в комнате появляется чета Шамриных. Со своими стульями, но без спиртного. Дядя Леша при галстуке и белой рубашке, тетя Зина в бархатном вечернем платье. Она мнет руки, заворожено глядит на Диего и говорит:

– Ах здравствуйте! У вас оказывается гости, а мы вот случайно зашли. В таком случае в другой раз!

Васильев выпархивает из-за стола и, приняв тетю Зину под руку, сокровенно выдыхает:

– Нет уж, вы бросьте! В другой раз само собой.

Через час в комнате кроме первых сидят: майор Кочурин, отец Нины, подружка матери тетя Соня, бывший сослуживец отцов Климчук с женой и две подруги Марины. Гам, дым, восторг. Васильев бьет себя в грудь и доказывает:

– Ты соображай, Диега! Кеннеди и то Советскому Союзу улыбаться начал – уважает. Чует, что с кондачка не возьмешь. Ежели вы у себя в Латинской Америке еще пару революций сварганите, мы ж его, имперьялиста, за яблочко возьмем. Давить его, змея! – Васильев крутит большой палец о стол.

Диего следит за манипуляциями соратника и вставляет после каждой фразы:

– Янки – плёк… совьетико – корошь…

Васильев вдруг расстраивается:

– Эх, курва Алексашка, пропил Аляску. Как бы мы его сейчас хорошо с тылу подперли!

Диего поддакивает стратегу:

– Аляска – бррр, колодно… Куба тьепло…

По другую сторону от Васильева Диего теребит Серега, пытаясь всучить открытку, и бормочет:

– Подпиши, райт, на память. И я тебе буду писать, райт. Я и приехать могу, я такой.

Выхватив момент, когда Васильев гоняется за маринованным грибом, Диего пишет пожелания. Петя подлетает со своей открыткой, приятельски хлопает повстанца по плечу и коротко распоряжается:

– Черкни-ка и мне.

– О! Олюк пайонер Пьетя!

Все разбиты на группки и в них идут свои разговоры. Девушки сбились в кучу, о чем-то шепчутся и хихикают. Тетя Зина, поигрывая шнурками платья на груди, замысловато поглядывает на Диего. Васильев вдруг стукает по столу и убегает в маленькую комнату, слышится кряхтение. Вскоре он появляется красный, счастливый и с баяном в руках – все разговоры враз обрываются. Подставляют стул, Васильев вальяжно усаживается и, закатив глаза, делает перебор – угадываются «Амурские волны». Диего борзо подлетает к Марине:

– Мэрин, – баритонит с галантным поклоном, – я вас хочу за таньес.

Девушка, плывя лицом, делает книксен.

Танцует Диего бесподобно – правда, в движениях присутствуют и самба, и румба, и, как сказал бы классик, прочая нецивилизованная сволочь. Начинаются пляски… После трех номеров тетя Зина томным голосом затягивает «Степь да степь кругом». Все дружно подхватывают – демонстрация фольклора – даже Петя что-то фистулит. Затем идут частушки. Почему-то никто приличных не знает и дают явные скабрезности. Диего отличным голосом, на лету хватая мелодию, поет вместе со всеми. Даже за окном подпевают ребятишки, сгрудившиеся у окна. Любезно чрезвычайно.

На волейбольной площадке собралась, кажется, вся молодежь городка. Играют, но для блезира, в основном внимали сообщениям, передающимся от оконной осады.

– С Нинкой пляшет! – докладывает малый, отбежав от окна и жадно порскнув обратно.

Тот что стоит у волейбольного столба, доводит:

– С Нинкой Кочуриной бацает.

Играющие жадно интересуются:

– А что Серега?

Парень лениво отходит от столба, возвращается:

– Серега с дядей Колей Климчуком трет.

Мяч пролетает на головой игрока.

– Ну ты чо, Вовка – ну турок!!

– Потеря!

Шлеп, шлеп.

– Курит-то сигары не иначе – забойная вещь!

– Вроде вообще не курит.

– Слабак.

– Да он и в очках.

– А-а, понятно, переводчик, наверно. Борода есть?

– Ты что – совсем что ли? У негра – какая борода!..

Замечены кучки взрослых – поглядывают на обсаженное окно.

А концерт продолжается. Поют «рула, тэ рула». Слова песни исключительно интернациональны, ибо основная фонема – ла… Сквозь рулады слабо пищит сигнал дверного звонка. Марина убегает изобличить виновника и вскоре бочком вплывает в комнату, ведя посетителя. Песня как раз кончилась, все глядят в дверь. Возникает Марья Даниловна Гитара.

Петя моментально теснится к закадычному другу Диего, что стоит у окна, с вызовом смотрит в популярный музыкальный инструмент. Учительница осваивает натюрморт потрясенно. Глаза ее делаются круглыми, далее квадратными и выполняют еще несколько замысловатых фигур. Приготовленные, наверняка язвительные, слова приветствия гибнут еще в утробе, извлекается странный болезненный звук… Первым очухивается Васильев. Он идет винтом, голос полон елея:

– Марья Даниловна, какими путями? А у нас тут небольшое, понимаете, мероприятие. Вот, товарищ Родригес в гости зашел.

Женщина полощет взглядом товарища Родригеса и Васильева. Жизнь полегоньку начинает возвращаться, виновато лепечет:

– А я и не знала. Какой ужас!

– Ну что вы, – исходит Васильев, – мы завсегда… – И грациозно прикоснувшись к локотку, ведет мадам к гостю. – Вот, будьте любезны.

– Диего Родригес! – проникновенно делится негр, обдавая напалмовой улыбкой завороженную даму.

– Марья Даниловна, – выдавливает кисель. – Учительница этого мальчика. – И (о, боже!) рука ложится на голову Петрушки и ласково гладит волосы.

– Хороши Пьетя! – Диего, щурясь, похлопывает пацана по плечу. – Олюк пайонер будет болшой мушик.

– Действительно, славный растет мальчишка, – молвит бледная учительница, поворачиваясь к Васильеву. – Конечно, не без шалостей, но такой уж возраст. – И хихикает.

Вот так номер. Ну что, Колька Малахов – схавал?

Однако народ не в курсе данных передряг, кто-то из девушек заводит песню. Все дружно работают легкими, наполняя комнату жизнерадостными звуками. Под шумок Васильев протягивает учительнице рюмочку с пожеланием «не обессудить». Та пунцовеет слегка. «Ой, да что вы, как-то так сразу… мне, право, неловко». Берет посудинку и, сделав губы кралечкой, высасывает содержимое. Все – она ручная. После достаточного количества улыбок и жестов, показывающих всю полноту счастья лицезреть славного мальчишку и его родителей, Марья Даниловна внезапно открывает уста и оттуда, удачно вплетаясь в хор, льется изумрудный голос. В результате затейливого маневра рядом с ней оказывается Васильева-мама. Она донельзя душевно подтягивает гражданке и вообще соответствует. Песни чередуются, совмещаются с танцами и разговорами.

На сцене появляется управдом Степан Ефимыч по прозвищу Козырек. Поскольку двери в квартиру давно не закрываются, мужчина вплывает в комнату осторожно, бочком. Молодежь как раз затевает петь популярную «Куба – любовь моя». Диего песню знает и надрывается, если можно так выразиться, до красноты лица. При этом он поваживает тазом и прищелкивает пальцами. Увидев подобный пейзаж, Ефимыч крайне умиляется. По окончании вещи, когда Диего почти без перехода заводит незаменимую «Бессаме мучос», Козырек, окончательно расстроившись, начинает протираться к Васильеву.

– Ха, Ефимыч! – радуется тот. – Садись, дернем.

– Оно конечно понятно, такой гость… есть резон… но не прими за обиду, – рассуждает управдом и… пьет. Превежливо откусив огурчик, канючит: – Войди в положение, Миша. Народ хочет повстанца уважить, давай что ли митинг спроворим.

– Окстись, Ефимыч, он по-нашему ни бельмеса.

– Да будет! А вы как общаетесь?

Васильев значительно вздыхает:

– Это, брат, наука.

– Нет уж, Миша, как хочешь, а у меня претензия – подавай негра! – Делает хитрое лицо. – Ты ж вникай, мы под это дело деньги на окраску забора вышибем.