Текст книги "Лягушка-путешественница. С вопросами и ответами для почемучек"

Голова болит больше и больше, туман наплывает на меня. Я засыпаю, просыпаюсь и снова засыпаю. И я не знаю, мёртвая ли тишина вокруг меня или оглушительный шум, хаос звуков, необыкновенный, страшный для уха. Может быть, это и тишина, но в ней что-то звонит и стучит, вертится и летает. Точно огромный тысячесильный насос, выкачивающий воду из бездонной пропасти, качается и шумит, и слышатся глухие раскаты падающей воды и удары машины. И над всем этим одна нота, бесконечная, тянущаяся, томящая. И мне хочется открыть глаза, встать, подойти к окну, раскрыть его, услышать живые звуки, человеческий голос, стук дрожек, собачий лай и избавиться от этого вечного гама. Но сил нет. Я вчера был пьян. И я должен лежать и слушать, слушать без конца.

И я просыпаюсь и снова засыпаю. Снова стучит и гремит где-то резче, ближе и определённее. Удары приближаются и бьют вместе с моим пульсом. Во мне они, в моей голове, или вне меня? Звонко, резко, чётко… раз-два, раз-два… Бьёт по металлу и ещё по чему-то. Я слышу ясно удары по чугуну; чугун гудит и дрожит. Молот сначала тупо звякает, как будто падает в вязкую массу, а потом бьёт звонче и звонче, и, наконец, как колокол, гудит огромный котёл. Потом остановка, потом снова тихо; громче и громче, и опять нестерпимый, оглушительный звон. Да, это так: сначала бьют по вязкому, раскалённому железу, а потом оно застывает. И котёл гудит, когда головка заклёпки уже затвердела. Понял. Но те, другие звуки… Что это такое? Я стараюсь понять, что это такое, но дымка застилает мне мозг. Кажется, что так легко припомнить, так и вертится в голове, мучительно близко вертится, а что именно – не знаю. Никак не схватить… Пусть стучит, оставим это. Я знаю, но только не помню.

И шум увеличивается и уменьшается, то разрастаясь до мучительно чудовищных размеров, то будто бы совсем исчезая. И кажется мне, что не он исчезает, а я сам в это время исчезаю куда-то, не слышу ничего, не могу шевельнуть пальцем, поднять веки, крикнуть. Оцепенение держит меня, и ужас охватывает меня, и я просыпаюсь весь в жару. Просыпаюсь не совсем, а в какой-то другой сон. Чудится мне, что я опять на заводе, только не на том, где был с Дедовым. Этот гораздо громаднее и мрачнее. Со всех сторон гигантские печи чудной, невиданной формы. Снопами вылетает из них пламя и коптит крышу и стены здания, уже давно чёрные, как уголь. Машины качаются и визжат, и я едва прохожу между вертящимися колёсами и бегущими и дрожащими ремнями; нигде ни души. Где-то стук и грохот: там-то идёт работа. Там неистовый крик и неистовые удары; мне страшно идти туда, но меня подхватывает и несёт, и удары всё громче, и крики страшнее. И вот всё сливается в рёв, и я вижу… Вижу: странное, безобразное существо корчится на земле от ударов, сыплющихся на него со всех сторон. Целая толпа бьёт, кто чем попало. Тут все мои знакомые с остервенелыми лицами колотят молотами, ломами, палками, кулаками это существо, которому я не прибрал названия. Я знаю, что это – всё он же… Я кидаюсь вперёд, хочу крикнуть: «перестаньте! за что?» – и вдруг вижу бледное, искажённое, необыкновенно страшное лицо, страшное потому, что это – моё собственное лицо. Я вижу, как я сам, другой я сам, замахивается молотом, чтобы нанести неистовый удар.

Тогда молот опустился на мой череп. Всё исчезло; некоторое время я сознавал ещё мрак, тишину, пустоту и неподвижность, а скоро и сам исчез куда-то…

* * *

Рябинин лежал в совершенном беспамятстве до самого вечера. Наконец хозяйка-чухонка, вспомнив, что жилец сегодня не выходил из комнаты, догадалась войти к нему и, увидев бедного юношу, разметавшегося в сильнейшем жару и бормотавшего всякую чепуху, испугалась, испустила какое-то восклицание на своём непонятном диалекте и послала девочку за доктором. Доктор приехал, посмотрел, пощупал, послушал, помычал, присел к столу и, прописав рецепт, уехал, а Рябинин продолжал бредить и метаться.

IX. Дедов

Бедняга Рябинин заболел после вчерашнего кутежа. Я заходил к нему и застал его лежащим без памяти. Хозяйка ухаживает за ним. Я должен был дать ей денег, потому что в столе у Рябинина не оказалось ни копейки; не знаю, стащила ли всё проклятая баба или, может быть, всё осталось в «Вене». Правда, кутнули вчера порядочно; было очень весело; мы с Рябининым пили брудершафт. Я пил также с Л. Прекрасная душа этот Л. и как понимает искусство! В своей последней статье он так тонко понял, что я хотел сказать своей картиной, как никто, за что я ему глубоко благодарен. Нужно бы написать маленькую вещицу, так, что-нибудь а lа Клевер, и подарить ему. Да, кстати, его зовут Александр; не завтра ли его именины?

Однако бедному Рябинину может прийтись очень плохо; его большая конкурсная картина ещё далеко не кончена, а срок уже не за горами. Если он проболеет с месяц, то не получит медали. Тогда – прощай заграница! Я очень рад одному, что, как пейзажист, не соперничаю с ним, а его товарищи, должно быть, таки потирают руки. И то сказать: одним местом больше.

А Рябинина нельзя бросить на произвол судьбы; нужно свезти его в больницу.

X. Рябинин

Сегодня, очнувшись после многих дней беспамятства, я долго соображал, где я. Сначала даже не мог понять, что этот длинный белый свёрток, лежащий перед моими глазами, – моё собственное тело, обёрнутое одеялом. С большим трудом повернув голову направо и налево, отчего у меня зашумело в ушах, я увидел слабо освещённую длинную палату с двумя рядами постелей, на которых лежали закутанные фигуры больных, какого-то рыцаря в медных доспехах, стоявшего между больших окон с опущенными белыми шторами и оказавшегося просто огромным медным умывальником, образ Спасителя в углу с слабо теплившейся лампадкою, две колоссальные кафельные печи. Услышал я тихое, прерывистое дыхание соседа, клокотавшие вздохи больного, лежавшего где-то подальше, ещё чьё-то мирное сопенье и богатырский храп сторожа, вероятно приставленного дежурить у постели опасного больного, который, может быть, жив, а может быть, уже и умер и лежит здесь так же, как и мы, живые. Мы, живые… «Жив», – подумал я и даже прошептал это слово. И вдруг то необыкновенно хорошее, радостное и мирное, чего я не испытывал с самого детства, нахлынуло на меня вместе с сознанием, что я далёк от смерти, что впереди ещё целая жизнь, которую я, наверно, сумею повернуть по-своему (о! наверно сумею), и я, хотя с трудом, повернулся на бок, поджал ноги, подложил ладонь под голову и заснул, точно так, как в детстве, когда, бывало, проснёшься ночью возле спящей матери, когда в окно стучит ветер, и в трубе жалобно воет буря, и брёвна дома стреляют, как из пистолета, от лютого мороза, и начнёшь тихонько плакать, и боясь и желая разбудить мать, и она проснётся, сквозь сон поцелует и перекрестит, и, успокоенный, свёртываешься калачиком и засыпаешь с отрадой в маленькой душе.

Боже мой, как я ослабел! Сегодня попробовал встать и пройти от своей кровати к кровати моего соседа напротив, какого-то студента, выздоравливающего от горячки, и едва не свалился на полдороге. Но голова поправляется скорее тела. Когда я очнулся, я почти ничего не помнил, и приходилось с трудом вспоминать даже имена близких знакомых. Теперь всё вернулось, но не как прошлая действительность, а как сон. Теперь он меня не мучает, нет. Старое прошло безвозвратно.

Дедов сегодня притащил мне целый ворох газет, в которых расхваливаются мой «Глухарь» и его «Утро». Один только Л. не похвалил меня. Впрочем, теперь это всё равно. Это так далеко, далеко от меня. За Дедова я очень рад; он получил большую золотую медаль и скоро уезжает за границу. Доволен и счастлив невыразимо; лицо сияет, как масленый блин. Он спросил меня: намерен ли я конкурировать в будущем году, после того как теперь мне помешала болезнь? Нужно было видеть, как он вытаращил глаза, когда я сказал ему «нет».

– Серьёзно?

– Совершенно серьёзно, – ответил я.

– Что же вы будете делать?

– А вот посмотрю.

Он ушёл от меня в совершенном недоумении.

XI. Дедов

Эти две недели я прожил в тумане, волнении, нетерпении и успокоился только сейчас, сидя в вагоне Варшавской железной дороги. Я сам себе не верю: я – пенсионер академии, художник, едущий на четыре года за границу совершенствоваться в искусстве. Vivat Academia!

Но Рябинин, Рябинин! Сегодня я виделся с ним на улице, усаживаясь в карету, чтобы ехать на вокзал. «Поздравляю, говорит, и меня тоже поздравьте».

– С чем это?

– Сейчас только выдержал экзамен в учительскую семинарию.

В учительскую семинарию!! Художник, талант! Да он пропадёт, погибнет в деревне. Ну, не сумасшедший ли это человек?

На этот раз Дедов был прав: Рябинин действительно не преуспел. Но об этом – когда-нибудь после.

Синим может выглядеть любой лес – при высоте солнца над горизонтом и определённой влажности воздуха (во время тумана или когда в воздухе много пыли, а также когда солнце низко над горизонтом – на рассвете или на закате) далёкие объекты выглядят более синими или голубыми, чем обычно. Это связано с рассеиванием солнечного света и отражением его от капелек воды. Наш глаз воспринимает объекты синего и голубого цвета как более далёкие, а жёлтого и красного – как более близкие, на этом основан эффект воздушной перспективы.

Большинство птиц достаточно часто машут крыльями, находясь в воздухе. Крыло птиц имеет особую конфигурацию и обладает подъёмной силой – то есть, взмахивая крыльями, птица остаётся в воздухе. Однако многие крупные птицы способны не только к машущему, но и к парящему полёту, который менее энергетически затратен. Это в первую очередь, крупные хищники (они умеют ловить термики – идущие от нагретой земли восходящие потоки тёплого воздуха – и с их помощью поднимаются на значительную высоту) – а также другие крупные птицы – аисты, альбатросы, пеликаны, буревестники и другие морские птицы. Машущий полёт возможен на высоте до 5–6 км.

Масляные краски делают на основе растительных масел – некоторые художники делали их сами, растирая пигмент вручную, смешивая его с маслом. Промышленные масляные краски, предназначенные для малярных работ, чаще всего делают на натуральной олифе, а краски для художников – на льняном масле. Терпентин, или скипидар, – смесь терпенов и терпеноидов (включая эфирные масла), получаемая из хвойных пород деревьев. Применяется как растворитель для масляных красок и для смывки старых красок.

Ипполит Адольф Тэн – французский философ, историк, искусствовед, выделил социальные факторы, определяющие развитие искусства в определённый период, – раса, среда обитания, исторический момент. Эжен Каррьер – французский художник, писал в основном жанровые сцены на тему семьи и материнства, его палитру отличает использование коричневых и серых тонов, фигуры как будто выступают из тумана. Ганс Куглер – немецкий художникпейзажист и портретист, сын искусствоведа и историка Франца Куглера. ПьерЖозеф Прудон – французский политик и социолог, один из теоретиков анархизма.

Натурщик, или модель, – это человек, позирующий художнику (как старый Тарас) или скульптору во время создания произведения. Задача натурщика вроде бы проста – сохранять неподвижную позу, которую придумал художник или преподаватель, однако эта работа довольно утомительна – несколько часов не двигаться и даже не моргать. Художники часто изображают своих жён и возлюбленных, и некоторые модели известны едва ли не более, чем художники, увековечившие их.

Художники пишут маслом обычно на специальной ткани – холсте – конопляной или льняной ткани с полотняным переплетением (перпендикулярно, через одну нить). Полотно – льняная ткань особого переплетения. Холст покрывается специальным составом – грунтом, а затем наносятся краски. Кисти делают из волосков, которые обычно натуральные (белка, колонок, куница, соболь, коза, мангуст), а также синтетические. Кисти бывают разных форм и размеров и для работы с разными красками, и у каждого художника есть не только набор красок, но и набор кистей.

Онучи – это «портянки» под лапти, куски ткани, которыми обматывали ступню и голень, чтобы лапти не натирали. Лапти плели из лыка (внутренней части коры липы), бересты и камыша – все эти материалы мягкими не назовёшь, хотя они абсолютно натуральные, дышащие и гигиеничные. Эта обувь была практически бесплатной и в определённой мере стала синонимом бедности.

В среднем крестьянину было нужно две пары лаптей в месяц. Лапти известны на Руси издревле и упоминаются в «Повести временных лет».

Пейзаж (от французского paysage, pays – страна, местность) – жанр изобразительного искусства, который показывает природу – такой, какая она есть. Долгое время пейзаж был лишь декорацией или фоном, но начиная с эпохи Возрождения стал играть самостоятельную роль в искусстве.

Осоки внешне похожи на злаки. Отличить осоку от злака довольно легко – на ощупь у большинства злаков стебель круглый, а у осок – трёхгранный. Многие виды осок произрастают во влажных местах – на болотах и по берегам водоёмов. К семейству осоковые относятся камыш и папирус.

Глухарь, безусловно, обладает острым слухом, как и все птицы, а иначе в дикой природе не выжить. Однако во время брачного периода самцы так увлечённо токуют, не замечая ничего, кроме самки, что могут подпустить к себе человека практически вплотную и нередко становятся лёгкой добычей хищников. Глухари относятся к отряду Курообразные, эта крупная и красивая птица – объект охоты.

Небо выглядит голубым потому, что земная атмосфера рассеивает свет с короткой длиной волны (сине-фиолетовая часть спектра) сильнее, чем длинноволновый (красный), а также изза свойств глаза человека (у животных часть спектра не совпадает с человеческим). Утром и вечером, когда высота солнца над горизонтом меньше, свет проходит по касательной к поверхности земли, и нашего глаза лучше достигают красножёлтые тона. В пасмурный день свет отражается от взвешенных в воздухе капель воды и рассеивается, и до земли доходит белый свет, а если часть света поглощается облаками, то небо выглядит серым.

Утки не всегда живут стаями – они собираются в достаточно большие группы перед отлётом или на зимовку, если ведут оседлый образ жизни. Однако в сезон размножения утки образуют пары, но высиживает яйца и заботится о птенцах только самка, а селезни собираются в небольшие группы. Как правило, утиные пары образуются на один сезон. Даже в пределах одного вида возможны все варианты от одиночного образа жизни до больших стай.

Птицелов – человек, который профессионально занимался ловлей живых птиц, преимущественно певчих. Некоторых певчих птиц нашей фауны держали в качестве домашних питомцев – например, щеглов и чижей, а весной, по обычаю, выпускали на волю, в природу. Ловили птиц обычно с помощью тонких сетей и манков – помещённых в клетку отловленных ранее птиц того же вида, на голос которых слетаются птицы, или особых свистулек, которые «поют» так же, как птицы.

Речь идёт о картине основоположника русской историкобытовой живописи Вячеслава Григорьевича Шварца «Посол князя Курбского Василий Шибанов перед Иваном Грозным». Андрей Курбский – воевода Ивана Грозного, прославившийся как военными победами, так и переходом на сторону литовцев, однако даже после измены князь и царь состояли в переписке. Василий Шибанов, слуга князя, помог ему бежать, а впоследствии доставил первое письмо, читая которое Иван Грозный пронзил ему ногу посохом, а затем приказал казнить гонца.

Художник и критик Александр Захарович Ледаков. Самая известная его работа – иконы православной церкви св. Петра в Яффе (Израиль). Ледаков яростно критиковал художниковпередвижников за излишний реализм. Для современников Гаршина прототипы персонажей ясны и понятны – образ Рябинина во многом списан с И.Е. Репина, а перекличка «Глухаря» с картиной Н.А. Ярошенко «Кочегар» современникам очевидна. Прототип Дедова – модный пейзажист Клевер. В.С. – Владимир Васильевич Стасов, музыкальный и художественный критик, искусствовед, идеолог реалистического искусства. В живописи он поддерживал художниковпередвижников, в музыке – композиторов «Могучей кучки».

Канделябры – это подсвечники на несколько свечей, обычно они довольно большие и напоминают дерево, от которого отходят несколько «ветвей» со свечами. Они собирали в «чашечках» расплавленный воск горящих свечей, и он не капал на мебель, музыкальные инструменты. В дорогих интерьерах канделябры нередко ставились парами – например, на каминной полке или на концах длинного стола. До изобретения электричества канделябры выполняли роль настольной лампы или торшера.

Жанристы – художники, работающие в жанровой живописи. Они изображают повседневные сцены, показывающие жизнь народа – как в реалистичной манере, так и дополненной воображением художника. Жанровая живопись занимает важное место в творчестве художниковпередвижников.

Свинец на самом деле один из самых тяжёлых металлов, тяжелее железа, и довольно распространён и знаком каждому россиянину XIX в. Золото тяжелее свинца, поскольку обладает более высокой плотностью, однако этот драгоценный металл связан с богатством и встречается значительно реже. Плотность свинца – 11,35 г/см³, золота – 19,3, железа – 7,8.

Дрожки – это лёгкий двухместный четырёхколёсный экипаж, в который запрягали одну лошадь, у них большие колёса и достаточно малый вес, поэтому лошадь, запряжённая в дрожки, развивает бóльшую скорость по сравнению с тяжёлой телегой. Городские извозчики на дрожках были аналогом современного такси. В крупных городах проезжие части обычно мостили булыжником, и при движении любое колёсное транспортное средство издавало характерный стук.

Уголь – полезное ископаемое органического происхождения. Геологический период, в котором шло образование каменного угля, носит название каменноугольного (359–299 млн лет назад). В те времена леса состояли из хвощей и плауновидных, а также древовидных папоротников. Каменный уголь содержит до 95% чистого углерода, он чёрного цвета с характерным блеском.

Череп человека состоит из 23 костей, большинство из которых плотно срастаются, а нижняя челюсть крепится к нему с помощью сустава. Костный череп есть у всех позвоночных животных, это защитный «футляр» для головного мозга. Череп подразделяется на лицевой и мозговой отдел. В ходе эволюции человека объём черепной коробки постепенно увеличивался.

Про заболевшего человека с высокой температурой до сих пор говорят «у него жар». Нормальная температура тела человека в среднем 36,6 °С. Повышение температуры – защитная реакция организма на бактериальную или вирусную инфекцию, в случае травм и воспалений обычно происходит местное повышение температуры. Врачи рекомендует сбивать температуру выше 38,5 °С, чтобы снизить нагрузку на организм – для этого применяются жаропонижающие средства и обтирания. При температуре выше 40 °С обычно бывает бред, а повышение до 41 °С смертельно опасно и требует неотложной медицинской помощи.

Считается, что люди спят в «позе эмбриона», когда им плохо и они нуждаются в защите и психологическом комфорте. Чаще всего люди засыпают на животе. Единой правильной позы для сна нет – врачи считают, что лучше спать так, как удобно, тем более что люди во сне ворочаются и меняют позу. Исключение – люди с больным сердцем: им обычно рекомендуют спать на правом боку, чтобы снизить нагрузку на сердце. Исследования показывают, что большинство людей спит в позе «полуэмбриона» – нечто среднее между выпрямленным телом и позой эмбриона.