Текст книги "Всё пришедшее после"

10. Держа розу за лепесток

В первый понедельник апреля Артур сел за стол и написал: В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор «Романа о розе», было объято таким волнением, словно гугеноты собирались превратить его во вторую Ла-Рошель.

«Все равно лучше не напишешь, – подумал он, – только теперь мне предстоит соперничать с профессионалами. Что я могу им сказать? Только одно: любите ли вы Дюма так, как люблю его я?!»

Артур попал после университета в вычислительный центр одного московского НИИ, разрабатывающего светотехническое оборудование. Место в целевой аспирантуре Физического института досталось его подруге – ростовчанке. К защите диплома у Артура уже вышла статья в уважаемом научном журнале, и кто-то поехал представлять результаты другой его работы на конференции в Праге, сохранив при этом его соавторство. Словом, диплом Артур защитил без труда, и, несмотря на некоторое, впрочем не слишком настойчивое, давление начальства, на защите ему поставили оценку «отлично».

Вычислительным центром, куда был распределен в итоге Артур, гордо называлась расчетная лаборатория, имеющая в своем арсенале две старенькие электронные машины БЭСМ-4. Располагалась лаборатория в давно не ремонтированном здании рядом с ликеро-водочным заводом. Командовал лабораторией доктор наук с южного Каспия, говоривший с сильным акцентом. Артур только рукой махнул, мысленно конечно, увидев, что пожилой джигит не умеет пользоваться логарифмической линейкой, а вместо интеграла попытался изобразить значок параграфа. Заместитель заведующего лабораторией вообще не имел высшего образования и занимался только хозяйственными вопросами.

Оказалось, что большинство инженеров и даже старших инженеров были практиками и еще только учились заочно в институтах. Примерно половину штата составляли женщины. Наиболее уважаемым человеком слыл маленький важный математик Яша Пинскер, окончивший университет лет на пять раньше Артура и непонятно каким образом очутившийся здесь: видимо, попал под горячую руку в связи с начавшейся войной на Ближнем Востоке.

Гордостью вычислительного центра было выполнение заказа по машинной обработке фотоизображений. Артура подключили к этой работе. Вскоре Артур предложил для фильтрации того типа фотоснимков, которые им предлагались, применять быстрое преобразование Адамара вместо традиционного Фурье. Его никто не понял, и он остыл. Как молодой специалист, он был обязан три года отработать на этом месте.

Летом его послали на строительство нового здания НИИ, осенью – каждую неделю посылали работать на овощную базу.

Артур поначалу возмущался, когда его отвлекали от интеллектуальной деятельности, потом стал принимать это как неизбежное зло, но так никогда к нему и не привык. Через полтора десятка лет, уже в период перестройки, эта практика закончилась, и ничего – стройки и овощные базы не рухнули и продолжали работать.

Теперь все его время занимала милая и преданная выпускница Ростовского университета Людочка Стырикович. Она сдала экзамены в аспирантуру, едва не завалив историю партии.

Людочка была серьезной девушкой, симпатичной, даже красивой, но внешность свою не подчеркивала и потому не бросалась в глаза. Не красилась, не начесывала волосы, не носила мини-юбок и туфель на высоких каблуках. Собранные сзади резинкой гладкие русые волосы переходили в конский хвост, пальчики с аккуратно подстриженными ногтями без маникюра не знали колец, лишь в мочках ушей красовались маленькие золотые серьги без камешков. В фигуре только тонкая талия, да плоский животик, обтянутый трикотажной кофточкой – «лапшой», обращали на себя внимание, главным образом женщин. Женщины разглядывают женщин куда более тщательно, чем мужчин.

Чтобы добраться до дома, где снимала комнату Людочка, Артур садился на двадцать пятый троллейбус, идущий в сторону центра, и, минуя Красную площадь, доезжал до конца маршрута. Дальше он шел пешком по бульвару мимо Университета Патриса Лумумбы и крематория или садился на тридцать девятый трамвай, который довозил его прямо до места.

Они разбирались в ее работе. Он помогал ей правильно ориентироваться в результатах. Иногда он увлекался, предлагал новую идею. Но не мог избавиться от постоянного влечения. Молодость брала свое, тело не давало покоя, рядом находилась девушка, готовая отозваться на его стремление к близости. Тогда они целовались, Людочка позволяла ему многое, но не все, а он не считал себя вправе настаивать и даже немного стеснялся проявлять себя, боясь оскорбить ее грубыми мужскими притязаниями.

Возвращаясь домой и глядя из окна троллейбуса на вечернюю Москву, он старался не вспоминать Тамару. Воспоминания эти были мучительны и понапрасну терзали его тело.

Бывали дни, когда Тамара сама набрасывалась на него, не скрывая своих желаний. Она прошла школу комсомольских походов, праздников и мероприятий в узком кругу выборных органов и выездных комиссий. Если ты не был, не поддерживал, не участвовал, не пил, то отторгался на первом же этапе комсомольской карьеры. Верхушка выступала сплоченным коллективом, и нарушать традиции общего времяпрепровождения считалось недопустимым. Тамара парилась в бане с дамами из райкома, выезжала в закрытые пансионаты, где устраивались банкеты, и нередко проводила ночь с нужным, а чаще просто с симпатичным ей человеком.

Артур ей нравился, и потому она не находила нужным себя сдерживать. Он помнил запах ее тела, когда она, узнав, что он один, появлялась после вечернего заседания бюро у него дома. Запах пота и польских духов «Быть может».

Она с блаженством скидывала туфли с утомленных ног, расстегивала ему брюки и толкала на диван. Ее волосы пахли лаком и табачным дымом.

Артур никогда не уставал и мог составить компанию Приапу. Она уставала быстрее. Поднявшись на вершину теплой волны три-четыре раза, она отталкивала Артура и беззаботно засыпала, уверенная, что, проснувшись среди ночи, найдет его спящим, как артиллерист при готовом к бою орудии.

Утром, вернувшись из ванны в хорошем настроении, она сбрасывала с него одеяло и шлепалась прохладными ягодицами ему на грудь.

В последнюю встречу у нее дома они поссорились. Он сказал тогда, что его персональное дело будут разбирать на комсомольском собрании, и она обозвала его щенком. Артур попытался было отшутиться, но это ее только обозлило. В гневе, не помня себя, она, привстав, села ему прямо на лицо, вминая его голову в подушку. Тогда он посмеялся над таким странным проявлением гнева, но запомнил его на всю жизнь.

Гневаясь, Тамара не знала жалости. Как-то она рассказала ему один эпизод из своей работы старшей пионервожатой в летнем лагере.

– Все у меня ходили по струнке, – гордясь собой, говорила Тамара, – да и попробовали бы иначе!

– А что бы ты сделала?

– Что сделала бы? Ха! Один раз девчонка из третьего отряда уронила стакан с киселем прямо мне на ноги. Хорошо еще, что он холодный был.

– Ну и что?

– А то! Я велела уборщице убрать разбитый стакан, а девчонку повела к себе в кабинет и заставила вылизать языком мне босоножки. Видел бы ты, какая она вышла тихая и смирная, и потом всегда вежливо со мной здоровалась.

– Сурово, – сказал Артур.

– С ними только так и надо. Иначе на голову сядут.

Людочка была другая. Она не пользовалась духами, не теряла времени в очереди за колготками. Она относилась к Артуру с обожанием, но никогда не стремилась себя как-то приукрасить.

С детским эгоизмом Людочка брала Артура за руку и беспечно шествовала рядом, не сомневаясь, что как женщина не может ему понравиться и он сам скоро прозреет.

– Что ты во мне нашел? – спрашивала она. – Я такая худая и плоская. Если бы у меня бюст был такой, как у Азы, помнишь ее?

– Помню. А мне не нравится большой бюст.

– Чей же бюст тебе нравится?

– Бюст Хемингуэя, – отвечал Артур.

– Все бы тебе шутить! Я сегодня нашего секретаря парткома видела. Вылитый Карл Маркс!

– Да, знаю. Он плазмой занимается.

– Еще у нас новый комсомольский лидер. Игорь Толмачев. Ты его знал?

– Такой светловолосый, высокий.

– Ага.

– Толковый парень. Если его твой Карл Маркс поддержит, далеко пойдет. Мы еще его портрет на демонстрациях носить будем.

– А твой портрет будем носить?

– У тебя же есть моя фотография. Зачем ждать демонстрации?

Людочка представила себе, как она несет фотографию Артура, и рассмеялась.

– Вот тебе, вот тебе. – Она кулачком толкнула его в лоб.

Он схватил ее руку, прижал кулачок к губам. Кулачок был маленький, с белыми проступающими косточками, по которым можно было считать месяцы в году. Она разжала руку, и он уткнулся в теплую ладошку.

– Скажи, ты счастлив? – она спросила задумчиво, не отнимая руки.

Артур отпустил ее руку, постоял, будто прислушиваясь к себе. Потом с некоторым удивлением серьезно сказал:

– Да. Знаешь, я когда-то для себя сформулировал: счастье – это неприятности, которые тебя миновали. А теперь вижу, что счастье может быть просто, когда рядом любящий тебя и любимый тобой человек. Так бывает?

– Видишь, бывает.

– Интересно, можно так прожить всю жизнь? – спросил он.

– Как?

– Ну, не желая больше того, что у тебя есть.

– Не знаю, – ответила она. – Мне кажется, можно. Я иногда мечтаю жить где-нибудь на юге России в благодатном Черноземье, где чистый воздух, фруктовые сады, прозрачные родники и белые речные плесы. Где люди красивы и щедры. Где не надо запирать двери. И чтобы на рассвете и на закате издалека доносился колокольный звон.

– А чем заниматься?

– Учить ребятишек в сельской школе. Ходить на работу пешком по алее, заросшей абрикосовыми деревьями.

– И никаких научных открытий? Симпозиумов, встреч с интересными людьми? Общего признания? Известности? – допытывался Артур.

– Зачем, если есть любимый человек? Прожить бы спокойно всю жизнь.

– Жить долго и умереть в один день? А как же нас учили – лучше один раз напиться свежей крови, чем триста лет питаться падалью.

– Ну, если тебе хочется крови…

– Я в том смысле, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

– А цель – это освобождение рабочего класса? – обронила Людочка.

– Да. Ты права, – поддержал ее Артур. – С целью у нас трудности. И все же, где постоянный непокой? Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой!

– Ты знаешь, – возразила она, – мятежный дух у меня почему-то ассоциируется с Демоном.

– Но это дух революции.

– Разве бывает революция без крови? Кажется, мы пошли по кругу.

– Небольшое кровопускание не вредит организму, – сказал Артур.

– Не знаю. Может быть. Важно, на чьей стороне ты оказался. Горе тому, кто на стороне Демона.

Артур вздохнув, откинул волосы со лба. Он посмотрел на заходящее солнце, на длинные тени от фонарей. Прогрохотал трамвай с освещенным салоном. Пассажиры сидели за стеклами, глядя на бегущие мимо деревья.

– Эй! – Людочка взяла его за руку. – Ты что, обиделся?

– Да нет же! – Он бережно сжал ее кисть.

«Итак, молодой гасконец с небольшими, но ясными, как у сокола, глазами, в потертом суконном колете голубого цвета, выцветшем до цвета винного осадка, подъехал к воротам гостиницы “Вольный мельник”.

Он провел своего светло-желтого коня в ограду и, обмотав поводья вокруг коновязи, насвистывая, направился к двери. Не знал д’Артаньян, что здесь он встретится с двумя своими смертельными врагами. Впрочем, один из них станет впоследствии его верным другом, а другой, вернее другая, его расчетливой любовницей.

А сейчас ничего не подозревающий д’Артаньян вдруг услышал смех трех мужчин, позабавленных редким цветом его Буцефала.

Точнее сказать, остряк, отпустивший шутку, только сдержанно улыбался, а хохотали его собеседники, принадлежащие, судя по всему, к обслуге гостиницы. Он же, благородно-бледный, одетый в дорогой одноцветный, фиолетовый костюм, со шпагой, выглядел важным барином, и ему не пристало веселиться подобно простолюдину. На вид ему было лет сорок пять; черные волосы, черные проницательные глаза, черные, тщательно подстриженные усы, на виске небольшой шрам».

Таков портрет шевалье де Рошфора, конюшего кардинала Ришелье. Боже упаси как-то связывать его с гвардейцами кардинала. Это совершенно самостоятельное лицо, подчиняющееся только Ришелье и не отдающее приказов гвардейцам.

Вот так, в гостинице «Вольный мельник» в небольшом городке Менгена-Луаре, был сделан первый шаг, втянувший д’Артаньяна в схватку сильных мира сего!

Городок располагался в 7 километрах восточнее Божанси, не доезжая 18 километров до Орлеана, если ехать через Тур.

– Давай зададим себе вопрос, – припомнил Артур слова Кости, – почему Дюма начинает книгу с городка Мента? Случайно ли выбрано это место?

– Не знаю. Почему?

– Заметь, Дюма писал роман по мемуарам Куртиля де Сандра. Так вот, в сочинении Куртиля эта стычка, окончившаяся для д’ Артаньяна столь неудачно, произошла в Сен-Ди на Луаре недалеко от Мента, только на левом берегу реки, в 15 километрах от Блуа. Однако Дюма намеренно переносит ее из Сен-Ди в Мент, на родину Жана де Мента.

– Зачем?

– Мое личное мнение – ему надо было сказать читателю о Жане де Менте, этом Вольтере средневековья, и о его «Романе о Розе» («Roman de la rose»), он указан прямо в первом предложении «Трех мушкетеров».

– Зачем?

– Сейчас отвечу. Только подчеркну, что роза с древних времен была мистическим символом. Но сначала задам второй вопрос. Как называлась гостиница, в которой все произошло?

Артур ответил.

– Правильно. «Franc Meunier», – перевел на французский Костя. – Похоже на «Franc Macon». Не правда ли? Даже по-русски «Вольный мельник» напоминает «Вольного каменщика». Вот так начало книги и первая стычка д’Артаньяна проходят на поле розенкрейцерства и масонства.

– Ришелье был розенкрейцером?

– Не берусь это утверждать. Хотя его взгляды и поступки были довольно широки для католического преосвященства. Важно то, что начинается действие романа под знаком борьбы скрытых течений, а не просто как потасовка частных лиц. Действующие лица вовлекаются в эту борьбу, как песчинки вовлекаются в воздушную воронку.

Вот что говорил ему Костя. Артур глубоко вздохнул и вернулся к своим записям.

В первой стычке д’Артаньян терпит поражение. Он остается без рекомендательного письма, почти без денег, со сломанной шпагой и рассеченным лбом. Но он обретает врагов. И это немало.

Вторым смертельным врагом стала миледи. Мы видим вместе с очнувшимся от удара д’Артаньяном знакомую нам белокурую, голубоглазую блондинку Анну де Бейль. Через открытую дверь кареты она беседует с Рошфором. К этому времени Анна де Бейль успела выйти замуж за англичанина, стала важной дамой, графиней Винтер, разбогатела, родила сына и уже овдовела. Сейчас она в расцвете красоты.

«Нравится нам или нет, – продолжал обдумывать сценарий Артур, – но женщины в фильме не могут быть худыми. Д’Артаньян должен видеть обнаженные до локтя руки миледи, белые, как алебастр, холеные и пухлые, с ямочками на локтях и светло-розовыми ногтями на сужающихся кончиках пальцев. Их плавные движения во время разговора с Рошфором должны завораживать зрителя».

Откуда взялась миледи в Менге? Судя по разговору с Рошфором, она только что возвратилась из Англии, и Рошфор выехал ей навстречу, чтобы, не теряя времени, отправить обратно с новой задачей. Вероятно, она высадилась в устье Шаранты в районе города Рошфора (спустя три столетия сделают знаменитую ленту «Девушки из Рошфора») или у порта Ла-Пуэнт в 26 километрах южнее Ла-Рошели. Последний маршрут, возможно, использовался для ее поездок постоянно. Однако не следует исключать и дорогу через Нант, откуда до Мента простирается водная гладь Луары.

Что до д’Артаньяна, то он, благодаря рецепту бальзама, а скорее, отсутствию врачей, через день был совершенно здоров и продолжал свой путь в Париж. Артур не понял, почему д’Артаньян подъехал к заставе Сент-Антуан, то есть к восточной окраине Парижа, тогда как ехал с юга и перед ним была застава Сен-Марсель. По-видимому, более оживленное Сент-Антуанское предместье позволяло ему здесь же продать коня и войти в ворота города пешком, чтобы не шокировать жителей Парижа желтым цветом своей лошади.

Пройдя мимо Бастилии по улице Сент-Антуан, он должен был пересечь Сену, чтобы снять жилье на улице Могильщиков в южной части Парижа у Люксембургского дворца. Адрес Бонасье, у которого он снял квартиру, ул. Могильщиков, 11 (хотя в романе «Двадцать лет спустя» указан дом № 12). Это не слишком важно, поскольку, по крайней мере до 1775 года, в Париже дома еще не нумеровались.

Улица Могильщиков шла от собора Святого Сульпиция до улицы Вожирар. С 1806 года она стала именоваться улицей Шервандони. С запада к собору Святого Сульпиция подходила улица Старой Голубятни, где был дом Тревиля и куда на следующий день отправился д’Артаньян. Последняя улица находилась рядом с театром «Одеон».

Что чувствовал молодой гасконец, ложась спать на новом месте в ожидании утреннего визита к де Тревилю? Как представлял себе капитана королевских мушкетеров?

А как его представляют себе современные кинорежиссеры? Седеющим ветераном, закаленным воином, старшим другом д’Артаньяна-отца. Но разве Дюма назвал его другом отца? Нет, он назвал его соседом. Так вот, в момент появления юного гасконца в Париже Арману Жану дю Пейру, графу де Тревилю не было еще и тридцати лет. Это – полный сил молодой человек лет двадцати семи – двадцати восьми. Ему по воле автора придется предстать капитаном королевских мушкетеров, хотя на самом деле в 1625 году он был только младшим лейтенантом. Капитан-лейтенантом он стал через девять лет, в период, к которому относятся мемуары Куртиля.

Де Тревиль – такой же гасконец и должен, как и д’Артаньян, иметь черты гасконца и легкий грузинский акцент.

Дальше нам известно, что д’Артаньян оказался свидетелем объяснения Атоса, Портоса и Арамиса с Тревилем. Потом он стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу. Ему показалось, что он увидел на улице Рошфора. Тогда он помчался вниз, столкнулся с раненым плечом Атоса, запутался в плаще Портоса и оказал медвежью услугу Арамису, подняв с мостовой батистовый женский платочек.

В результате он оказался вызванным на три дуэли и успел добежать до первой у монастыря Дешо, монахи которого давали обет ходить без обуви (dechausses). Монастырь располагался неподалеку от улицы Старой Голубятни на перекрестке современного бульвара Распайль. Судя по всему, старая церковь монастыря еще сохранилась.

Четверо молодых людей встретились в районе бульвара Распайль, чтобы не расставаться никогда.

Апрельский полдень в Париже. Солнце в зените. Жарко. На пустыре под палящим солнцем раненный этой ночью Атос, здоровые Портос и Арамис и восемнадцатилетний путешественник из провинции.

«Товарищи режиссеры, господа продюсеры, – взмолился Артур, – вы превращаете в забаву кровавый и смертельный бой. У вас на экране оказывается бессчетное множество гвардейцев кардинала. Они бестолково бегают от мушкетеров и падают, как снопы, к ногам д’Артаньяна. Вы что, господа-товарищи?»

Против трех мушкетеров, один из которых ранен (в наше время он бы прочно лежал в госпитале), и неопытного юноши выходят со шпагами пять отборных бойцов, возглавляет их один из лучших фехтовальщиков королевства. Он нам знаком. Это – тот самый гвардеец, который задержал друзей-мушкетеров накануне ночью и о чью кольчугу сломал шпагу Арамис. Лицо историческое – Клод де Жюссак.

Правда, Клод де Жюссак мог участвовать в этой стычке лишь по версии Куртиля. Поскольку действие в романе Дюма происходит в 1625 году, Клод вряд ли появился бы у монастыря Дешо со шпагой в руке, к тому времени малютке едва исполнилось пять лет.

Но не спешите смеяться. На эту роль вполне подходит другое историческое лицо – Франсуа де Жюссак, сеньор де Сен-Прёй. Он родился в 1601 году, отличился в боях и даже был назначен губернатором Арраса. В ноябре 1641 года он был внезапно арестован и казнен в Амьене. Очень строгий критик и здесь бы нашел что возразить, например что в одном из поздних произведений Дюма Франсуа называется в числе сторонников скорее короля, чем кардинала.

Второй, ранивший той ночью Атоса, Жан де Барада сьер де Каюзак, – любимец кардинала.

Третий – Жак Ротонди де Бикара. Он будет убит через шестнадцать лет в бою в чине лейтенанта легкой кавалерии. В заключительной книге трилогии о мушкетерах Дюма выведет на сцену его сына, офицера Жоржа де Бикара, который погибнет в пещере Локмария.

Вот три исторических лица, которые взяты автором из мемуаров Куртиля. Имена еще двух гвардейцев кардинала до нас не дошли.

Эти пятеро были уверены в победе и потому предложили д’Артаньяну удалиться и тем спасти свою жизнь. Им была нужна победа над мушкетерами. Д’Артаньян их не интересовал. Если бы он ушел, мушкетеры были бы обречены. Он остался. И они по достоинству оценили его поступок, приняв его в свою компанию неразлучных.

У монастыря Дешо д’Артаньян принял первый, подчеркнем, первый бой, и его возбуждение, молодость, неожиданное для опытного противника отсутствие манеры боя позволили ему одержать верх над самим де Жюссаком.

Юнец с незажившей ссадиной на лбу так заморочил голову де Жюссаку, что мастер фехтования стал делать ошибку за ошибкой, чем не преминул воспользоваться д’Артаньян. На этот раз кольчуги не было, и де Жюссак оказался серьезно ранен. Предводитель пал, исход боя был решен в пользу мушкетеров.

Кровь под ярким солнцем, зловещий блеск клинков перед глазами, пот, заливающий лицо, когда легким не хватает воздуха, а мышцам крови. И все же тело ускользает от бритвенно-отточенной стали и ожидает соприкосновения с ней и снова ускользает, пока лезвие не войдет, как в масло, в мгновенно сжавшуюся плоть, принося сожалеющее облегчение или восторг удачи.

Изощренные финты и приемы, доведенное до совершенства владение оружием, годы тренировок с детства, твердость характера, стойкость перед более сильным противником, победа, венчающая схватку, – нет, увы, не здесь делается настоящая жизнь. Она делается в храмах и кельях, в альковах и кабинетах, в лабораториях и библиотеках, незаметно, обыденно, не публично. А искры, сыплющиеся со шпаг, – лишь внешнее проявление невидимой работы.

Пять тысяч знают, что делают, пять миллиардов думают, что знают.

Демонстрируя чудеса ловкости, редко знают, за что дерутся. У монастыря Дешо Портос, гений силы, бросил гениальную фразу:

– Я дерусь просто потому, что дерусь!

И он дерется, и еще будет драться, увлекаемый друзьями, пока огромная скала не станет ему надгробием. Сильный и верный. Именно так! Потому что сила без верности – вещь случайная и бесполезная.