Текст книги "Капитан гренадерской роты"

Его смущение сообщилось и Анне Леопольдовне. Она вспыхнула, опустила глаза.

Она хорошо все обдумала, но по легкомыслию своему не отдавала себе хорошенько отчета в том, какие нравственные трудности ей обходить придется.

Но все же ни он, ни она не могли отказаться от этой ловкой комбинации, все же они продолжали понимать, что она единственная и им не миновать ее.

– А фрейлина Юлиана, она знает? – спросил, наконец, Линар.

– Да! – робко прошептала принцесса.

В это время Юлиана показалась в конце аллеи.

При взгляде на нее опустились глаза Анны Леопольдовны и Линара.

Но она спешила к ним, сияя весельем. Она что-то издали им кричала, чего они не расслышали в своем волнении.

Она подошла к ним, и от ее проницательного взгляда ничто не ускользнуло. Она поняла сразу, что между ее другом и Линаром произошло нечто важное, она знала, что именно, и смущалась. Ей самой первой пришла мысль о комбинации, и она ничего дурного и страшного не находила в ней. Она с чистым сердцем жертвовала собою ради спокойствия своего друга… Но все же и ей было бы неловко, если б пришлось теперь говорить открыто. Все так будет… все так должно быть… но только нет… нет, не теперь… Неужели они заговорят?

Нервная дрожь пробежала по ее членам. Однако ее опасения были напрасны. Линар и принцесса ничего ей не сказали, и разговор свелся на предполагавшийся завтра праздник, на прекрасную погоду, на то, что скоро в городе будет душно и куда бы переехать.

Проходя мимо новой калитки, в которую вошел Линар, они услышали какой-то громкий голос.

– Что же ты с ума сошел, что ли? Как ты смеешь меня не пропускать! – раздражительно кричал кто-то. – Что ты, пьян, что ли? Не узнаешь меня?

– Никак нет-с, ваше высочество! Как же я смею не признать вас? – раздался другой тихий и почтительный голос. – Только, по приказанию ее высочества, никого, как есть никого, не могут пропускать в эту калитку. Принцесса сама изволила устно отдать мне это приказание; хоть убейте меня, не смею.

Послышалось немецкое проклятие, и голоса стихли.

– Это принц, – прошептал Линар.

– Итак, что же? – ответила Анна Леопольдовна. – Часовой исполняет мое приказание и может быть спокоен, ему ни от кого не достанется. Кажется, я могу быть хозяйкой у себя и запереть этот сад для всех.

– Но ведь принц может обойти и через дворец пройти сюда.

– Нет, не может – и у дворца есть часовые. Когда я гуляю, сад заперт для всех. Я разрешила гулять в нем только птицам, да и то потому, что у меня нет власти над ними. А из людей в мой сад допускается одна Юлиан и ее жених, граф Линар.

Линар и Юлиана никак не ожидали подобного заключения и оба вздрогнули. Но Анна Леопольдовна, на которую как-то электрически подействовал голос мужа, спорившего с часовым, забыла свое смущение, не нее нашло нервное состояние. Она протянула руки к своим спутникам и торжественно сказала:

– Да, так нужно! Так должно быть! Так и будет: вы жених и невеста!

Линар и Юлиана ничего не ответили ей, не взглянули друг на друга.

Несколько минут продолжалось странное, тяжелое молчание.

III

Принц Антон, убедясь, что часовой ни за что не пропустит его в новую калитку сада и что из дальнейших препирательств с ним выйдет только одна неприятная и унизительная история, отправился во дворец и прошел прямо на половину Анны Леопольдовны.

– Где принцесса? – спросил он первую попавшуюся фрейлину. – Мне надо ее немедленно видеть.

– Ее высочество гуляет в саду, – отвечала фрейлина.

Принц Антон направился к дверям, ведшим в сад, но и тут два часовых заградили ему дорогу.

Он до такой степени раздражился, что накинулся на этих часовых с кулаками. Но они стояли перед ним, скрестив ружья, как истуканы, не повертывая головы и не мигая смотрели в одну точку, если ему было угодно, он мог кричать, бить их – они не шевельнутся. Он отступил в бессильной ярости.

В эту минуту из сада к двери подошла Анна Леопольдовна в сопровождении Юлианы. Часовые немедленно отдали ей честь и пропустили.

– Что же это, наконец, такое? – начал было принц Антон.

Жена мельком взглянула на него, как в пустое пространство, и прошла мимо.

Он бросился за нею.

– Что же это такое? – снова повторил он еще громче и раздражительнее.

– Потише, – спокойно перебила его принцесса.

– Да ведь это, наконец, ни на что не похоже! – даже начинал задыхаться он от бешенства. – Это унизительно! Вы Бог знает какие порядки заводите. Я хочу гулять в саду – меня не пропускают, меня… Вы вон там Бог знает для кого и для чего калитку проделали и доводите меня до неслыханных унижений! Передо мной часовые заграждают дорогу. Что все это, наконец, значит? Почему я не могу гулять в саду?

– Потому что я не желаю, чтобы там гулял кто-либо, кроме меня и Юлианы, – тем же спокойным голосом прошептала принцесса.

Это раздражающее, невыносимое ее спокойствие и презрительность доводили его до исступления.

– Да вы, наконец, совершенно забываетесь! – закричал он. – Я не могу допустить этого!

– Это вы забываетесь! – отвечала Анна Леопольдовна. – И я прошу вас меня оставить.

Он сжал кулаки, его зубы стучали.

– Вас оставить?.. Я давно это сделал. Мы, кажется, в последнее время почти и не видимся, ваши двери для меня вечно заперты. Да ведь есть же предел всему, и я советую вам образумиться и не доводить меня…

Но она не желала его дальше слушать.

– Оставьте меня в покое, – проговорила она, – мне некогда выслушивать ваши дерзости, я утомлена… я больна… оставьте меня!

Она прошла дальше. Но он удержал Юлиану.

– Юлиана, послушайте, остановитесь, – заговорил он, – мне нужно сказать вам два слова…

Юлиана повиновалась. Анна Леопольдовна на мгновение оглянулась, но не позвала ее и скрылась за дверью.

Принц Антон огляделся; они были в пустой комнате.

Он бросился в кресло и знаком просил Юлиану сесть возле него.

– Что вам угодно, принц? – тихим и каким-то скучающим голосом спросила она.

– Да войдите же хоть вы в мое положение, – торопливо начал он. – Она живет вашим умом, вы имеете над ней такое влияние, образумьте ее, ради Бога, растолкуйте ей, до какой степени возмутительно ее поведение относительно меня.

– Извините, принц, – отвечала Юлиана, – избавьте меня от таких щекотливых поручений. Я не могу, я не должна вмешиваться в дела ваши и вашей супруги, и вы совершенно заблуждаетесь, предполагая, что мое влияние так уж велико. Есть вещи, о которых я просто не смею говорить принцессе, она меня не станет слушать и прикажет мне замолчать.

Принц Антон взглянул на Юлиану. Она сидела перед ним нарядная, красивая.

В последнее время, весь поглощенный своими делами, большою интригою, хлопотами, переговорами по поводу Миниха, наконец, торжеством своим над фельдмаршалом, он редко встречался с Юлианой. Он забыл о ней думать, забыл о том, какое впечатление производила на него красота ее. Но теперь перед ним было это живое, задорное лицо, и он даже забыл обо всем своем негодовании и любовался ею.

– Я когда-то верил вашей дружбе, Юлиана, – грустно проговорил он, – и жестоко обманулся.

– Я не знаю, принц, чем я подала вам повод быть недовольным мною, я, кажется, всегда выражала вам чувства глубокого моего почтения и преданности…

– Оставьте эти фразы, – перебил принц Антон, – я говорю не о чувствах глубокого почтения и преданности, а о дружбе вашей, на которую действительно рассчитывал. Мне казалось, что вы мне сочувствуете, что вам жалко меня!

– Когда вы находились в тяжелом положении, принц, когда регент оскорблял вас, я вас жалела от всей души. Но теперь обстоятельства переменились… и я, признаться, не думала, что теперь вы нуждаетесь в жалости.

– Обстоятельства переменились… – с печальной улыбкой сказал принц Антон. – Переменились, да не улучшились… О! Какое же вы коварное существо, Юлиана; как вы зло издеваетесь надо мною!

– Я, принц? Я издеваюсь?.. Извините меня, но я, право, не подала повода вам к подобному предположению.

– Ну, вас не переговоришь! – Он махнул даже рукою. – Всегда найдете, что ответить. Нет, серьезно скажите мне: есть ли у вас сердце?

Она пожала плечами.

– Пожалейте меня, Юлиана, и помогите мне!

Он взял ее руку и прижал ее к губам своим.

Она не отняла ее.

– Послушайте! – заговорил принц, оглядываясь. – Послушайте, дорогая Юлиана, я давно собираюсь по душе побеседовать с вами… не здесь… теперь здесь неудобно!.. Скажите мне, когда вы будете свободны сегодня вечером? Мы можем встретиться где-нибудь, не опасаясь свидетелей. Пожалуйста! Прошу вас!

Юлиана поднялась со своего кресла.

– Что ж это, принц, – сказала она, сверкнув глазами, – кажется, вы назначаете мне свидание? Но вы ошибаетесь, если думаете, что я соглашусь на это. Я постоянно с принцессой, у меня мало свободного времени, а если оно и окажется, то я обязана посвятить его жениху моему.

– Что! Жених? – вскрикнул изумленно принц. – У вас есть жених? Кто это такой?

Она секунду подумала и спокойно отвечала:

– Мне сделал предложение граф Линар, и я согласилась.

Сразу все стало ясно для принца Антона. Он думал, что стоит ему только хорошенько поухаживать за Юлианой, и она окажется к нему очень благосклонной. Он рассчитывал, что непременно, в отмщение жене, приблизит к себе Юлиану и сделает ее своей союзницей, что с ее помощью можно будет сделать еще много неприятностей Анне Леопольдовне и Линару, и вдруг!.. Вдруг она сама, прямо, ничего не боясь и не стесняясь, объявляет ему, что Линар ее жених. Вот что они выдумали!.. Он должен был сознаться, что придумано хитро.

– А! Так вот как! – прошептал он. – Я давно должен был видеть, что вы враг мой. А! У вас заговор против меня! Но погодите, вы слишком уж плохого мнения обо мне! Я еще так-то наступать на себя не позволю. Не торжествуйте заранее, есть всему мера! И покажу ей, вашему другу, что до такой степени забываться невозможно! Ее титул правительницы не спасет ее.

– Если вы так говорите, принц, то я имею полное право не слушать слов ваших и позволю себе вас оставить, – проговорила Юлиана и быстро вышла из комнаты.

Принц Антон опустился в кресло и долго сидел не шевелясь, только его губы вздрагивали да по временам на лице вспыхивала краска.

«Так вот они как! – думал он. – Но еще посмотрим! Сейчас же надо ехать к Остерману и, делать нечего, посвятить его во все… Да и во что посвящать? Боже! Все отлично все видят, понимают. Когда же, наконец, кончится эта пытка? Неужели всю жизнь мне придется только выносить оскорбления ото всех и отовсюду? Вот, думал, отдохнуть можно – врага свергнул, над врагом посмеялся… А тут в семействе… Нет, господин Линар, я от вас отделаюсь!»

И вдруг ему стало казаться, что отделаться от Линара очень легко, что можно даже пустить в ход вечное и верное средство. «Да я просто отравлю его!» – едва громко не сказал принц.

И он не спросил у себя, способен ли он на подобное дело? Он даже не заметил, как при одной мысли об отравлении он вдруг задрожал всем телом.

Он встал, прошел к себе и приказал закладывать экипаж, чтобы ехать к Остерману.

IV

Андрей Иванович Остерман сидел в своем кабинете. Глаза его не были прикрыты теперь зеленым зонтиком, он откинул толстую шаль, которой закутал было себе ноги, что-то быстро писал, потом оставлял работу и прохаживался по комнате, опираясь на палку. Лицо его было оживлено, глаза блестели. Вообще в последнее время он чувствовал себя гораздо лучше. Дни невзгод прошли; его промах, сразу показавшийся ему непоправимым, ничто не принес, кроме пользы. Враг свержен, и положение Андрея Ивановича теперь так прочно, как даже еще никогда и не было: он один царствует, и даже за границей, говоря о нем, называют его «настоящим русским императором». Из числа сановников нет ни одного, кто бы мог с ним соперничать; все у него в повиновении.

Принц Антон слушается его как ребенок, что же касается до правительницы, то хотя она и не питает к нему особенного расположения, видя его дружбу с мужем, все же не смеет его ослушаться, знает, что им одним держится огромная машина управления государственного, в котором сама она ровно ничего не понимает и понимать не хочет.

Однако много и тревожных мыслей у Андрея Ивановича. Внешние дела далеко не блестящи: грозит близкая война со Швецией, а внутри государства беспорядки, ропот, недовольство правительством. Да, тревожное время! Андрей Иванович чует, что пришла полоса переворотов, что настоящее положение дел долго не продержится, и он думает, думает, работает неустанно, так работает, что жена его просто иной раз обливается слезами горючими: ей кажется, что совсем изводит себя друг ее сердечный.

Андрей Иванович только что окончил составление важной бумаги, перечел и остался доволен. Он снова приподнялся с кресла, простонал немного, единственно по привычке, и уже потянулся к своей палке, чтобы походить, да в это время раздался стук в двери. Он сейчас же оставил палку и снова грузно опустился в кресло.

– Кто там?

– Я, – раздался голос графини, – принц приехал.

– Хорошо.

Остерман поспешно надел зеленый зонтик, закутал ноги шалью и ожидал появления принца.

Принц Антон вошел бледный, расстроенный, присел к письменному столу Остермана и опустил голову на руки с видом глубочайшего изнеможения.

Андрей Иванович из-под своего зеленого зонтика пристально наблюдал за принцем. Его губы почти незаметно кривились усмешкой.

«Вот человек! – думал он. – Даже и владеть-то этим человеком как-то стыдно становится, ну что ему теперь?»

– Что вы так печальны, принц? Разве случилось что-нибудь нехорошее? – ласковым и почтительным голосом проговорил он.

– Ах, граф, я совершенно расстроен! Я доведен до полного отчаяния; право, кажется, если б не вы, то и не знаю, что бы сделал с собою. Но мне нужно окончательно и серьезно переговорить с вами, так продолжаться не может. Я не в силах больше выносить моего положения.

– Что же? Что такое? Я вас слушаю.

– А то, что моя супруга окончательно забывается. Вы знаете, перед вами у меня нет секретов, я вам уже говорил, что с первого же дня приезда этого Линара она стала неузнаваема. Ну, конечно, и прежде нашу жизнь нельзя было назвать примерной; мы часто ссорились, но все эти ссоры не заходили слишком далеко. А ведь теперь… теперь, что же это такое? Я получил окончательную отставку, я ее совсем не вижу, я не знаю, где она, что она делает. Она со мной не говорит, она запирает перед моим носом двери; всюду наставила часовых, не пускает меня даже в саду погулять, и вечно, вечно с Линаром.

– Да-а, – протянул Андрей Иванович, – Линар и меня очень смущает, я сам уже давно думаю, как бы ему указать его настоящее место. Ведь я его не с сегодняшнего дня знаю, очень хорошо помню и первое его пребывание у нас; это самый невыносимый, самый зазнающийся и честолюбивый человек, какого можно себе представить. Если мы вовремя его не остановим, то еще наплачемся.

– Все это я отлично знаю, – перебил принц, – но что же делать? Как его остановить? Ведь вы же все выбрали ее правительницей, теперь она и делает что ей угодно.

– Я-то, положим, не выбирал принцессу правительницей, – заговорил Остерман, – и если б вы раньше ко мне обратились, то еще неизвестно, как бы повернулось дело наше. Однако что же говорить о том, что прошло, теперь надо придумать, как выпутаться из настоящего положения.

– Затем-то я к вам и приехал, – почти закричал принц Антон, сжимая кулаки и бешено вращая глазами при воспоминании о сегодняшнем утре. – У нас там, положительно, целый заговор, знаете ли, до чего дошло? Линар – жених Юлианы.

– Как?

Андрей Иванович даже привскочил на своем кресле.

– Да, да, жених! Юлиана мне сама об этом объявила, понимаете? Ловко они придумали: принцесса не расстается с Юлианой, Юлиана не будет расставаться с мужем, понимаете, ведь это новый Бирон, несравненно еще худший, нежели первый.

Андрей Иванович задумался.

– Принц, – вдруг произнес он и взял принца Антона за руку, – нужно действовать.

– И скорей, скорей! – закричал тот.

– Да, нужно спешить, нужно, чтобы вы, наконец, решились перейти в православие.

– Да зачем же, Андрей Иванович? Как будто без этого обойтись невозможно.

Остерман улыбнулся.

– Невозможно, вы должны иметь крепкую партию, а партии не получите до тех пор, пока не будете православным. Народ недоволен – я это знаю наверное. Положим, нам и удастся переделать дело и объявить вас правителем, положим, здесь, кругом нас, во дворце, это и будет хорошо принято, но народ все же останется недовольным. Для того чтобы все оказались на нашей стороне, вы должны быть русским, должны быть православным. Мы не остановимся на полдороге, мы поведем дело дальше, вы будете императором!

Принц Антон жадно слушал Андрея Ивановича. Эти планы уже не в первый раз мелькали в их разговорах. Но сегодня в первый раз Андрей Иванович высказался так прямо и решительно. И в первый раз принц Антон серьезно и страстно остановился на мысли о возможности такого благополучия.

В первое время по свержении Бирона, в особенности когда ему удалось уничтожить Миниха, он был совершенно доволен своей судьбою. Ему даже было приятно пользоваться всевозможным почетом и в то же время не иметь никаких обязанностей, не иметь никакой ответственности. Но теперь его снова оскорбили, унизили… У него под руками такой могучий человек, как Остерман, с его помощью действительно все сделать можно. Да, он должен уничтожить врагов своих, он покажет этой неблагодарной жене, этому презренному Линару, этой коварной Юлиане свою силу. От отчаяния и бешенства, еще за несколько минут владевших им, принц Антон сразу перешел к полному восторгу.

Если Андрей Иванович так решительно высказался, значит, он считает это дело возможным, значит, так оно и будет. Но вдруг одна мысль пришла в голову принца Антона, и он смутился.

– Но что же нам делать с Елизаветой? – сказал он Остерману. – Справимся мы с женой, так ведь еще и с этой надо будет справляться. Вы говорите, народ недоволен, но знаете ли, что с каждым днем этот народ думает о ней все больше и больше.

– Очень может быть, – проговорил Остерман, – только сама-то она много ли о себе думает? Я, признаюсь, не считаю ее опасной вам соперницей. Одно время я зорко к ней присматривался: я предполагал в ней честолюбивые замыслы, но теперь она меня почти успокоила. Право, мне кажется, что она не тем занята… или, может быть, у вас есть какие-нибудь новые основания или важные сведения?

– Особенно важного ничего нет, – отвечал принц Антон, – но все же я нахожу довольно много подозрительного в ее поступках. Люди, приставленные мною к этому делу, каждый день мне доносят о всяком ее поступке и всяком движении…

– Ну да, знаю, так что же нового?

– А то, что она все больше и больше сближается с гвардейцами и все чаще и чаще видится с Шетарди. Этот хирург ее, Лесток, то и дело пробирается во французское посольство.

– Все это, по-моему, не опасно, – сказал Остерман. – Я также не упускаю из виду цесаревну и могу вас успокоить.

– Если вы так говорите, граф, то я спокоен, но ведь все же не следует ослаблять за ней надзора!

– О, это конечно! – ответил Остерман. – Осторожность не мешает ни в каком случае.

Принц Антон окончательно успокоился, считал себя уже императором и даже вздумал было высказать Андрею Ивановичу свои предположения относительно того, как он намерен царствовать.

Остерман не перебил его и стал дремать под его мечтанья. Наконец принц уехал.

Он вернулся во дворец с выражением торжественности во всей фигуре.

Ему захотелось теперь посмотреть и на жену, и на Юлиану. Ему сказали, что принцесса в апартаментах императора. Он прошел туда.

Иоанн III еще не отдавал приказаний часовым заграждать дорогу перед своим родителем, и часовые почтительно пропустили принца Антона.

Он прошел несколько комнат, где то и дело мелькали женщины, приставленные к особе императора, и, наконец, очутился в спальне своего сына. Он увидел принцессу сидящею у роскошной колыбели. Юлиана была тут же: она что-то толковала почтительно стоявшему перед ней доктору.

Анна Леопольдовна мельком взглянула на мужа и склонилась к колыбели.

– Что такое? – спросил принц Антон. – Разве он нездоров?

– Немного, ваше высочество, – отвечал с глубоким поклоном доктор. – Ровно ничего опасного, однако все же надо будет принимать прописанную мною микстуру.

Принц Антон подошел к колыбели.

– Пожалуйста, тише, – заметила, не глядя на него, Анна Леопольдовна. – Он спит, вы его разбудите.

Но он не обратил внимания на слова ее. Он сделал знак кормилице, чтобы она встала с табуретки, поставленной у колыбели, и сел на эту табуретку.

Он осторожно приподнял батистовую занавеску и взглянул на ребенка.

Крошечное создание лежало на вышитой подушке.

Несмотря на тишину в комнате, принц Антон все же не мог уловить слабого дыхания спящего младенца.

«Боже мой, – мелькнуло у него в голове, – а вдруг он умер! Что же тогда будет?»

Он наклонился к самому лицу сына: легкое, почти неуловимое, теплое дуновение коснулось его щеки.

«Нет, он спит, – подумал принц. – Но какой он маленький, какие крошечные, худенькие руки».

– Да отойдите же, вы его разбудите! – шепнула Анна Леопольдовна.

Принц Антон ее не слышал: он в первый раз внимательно глядел на сына. В его сердце зародилось какое-то новое, никогда еще не изведанное им чувство. Ему казалось, что он любит этого ребенка, да и действительно он любил его в эту минуту.

Он осторожно приложился губами к маленькой ручке и несколько минут не отрываясь глядел на кругленькое обрамленное прозрачным чепчиком личико. Это было странное личико, как-то чересчур спокойное, даже как будто уставшее.

Сердце принца Антона болезненно сжалось. Он забыл все волнения этого дня, все свои ощущения и мысли, забыл разговор с Остерманом и обратился к жене, как будто никаких недоразумений никогда и не было между ними.

– Послушайте, Анна, – сказал он, – отчего он такой бледный, такой маленький.

– У него трудный рост, – заметил доктор. – Но ведь это еще ровно ничего не значит. Конечно, всячески нужно беречь его и, главное, не возбуждать ничем его внимания, он должен быть спокоен.

– Да, да, – поспешно заметила Анна Леопольдовна. – А вот вы же, – она взглянула на мужа, – вы же все толковали о необходимости показать его посланникам. Никому нельзя его показывать, да и к тому же все обратят внимание именно на то, что он маленький, начнутся всякие пересуды и соображения. Надеюсь, вы не станете теперь вмешиваться в мое решение никого не допускать сюда до тех пор, покуда он не окрепнет?

– Делайте как знаете, – отвечал принц Антон и со вздохом вышел из спальни сына. И долго еще преследовало его это маленькое, бледное личико с выражением такой странной, недетской усталости, с закрытыми глазами и длинными темными ресницами, с крошечными, чуть-чуть вздрагивающими губами. И долго он чувствовал на щеке своей какое-то странное дуновение, поднявшее в нем неведомые ему чувства любви, тоски и неясных опасений.

V

После теплого и ясного дня наступил свежий, лунный вечер. Петербургские улицы мало-помалу утихали. В тишине невозмутимой выделялся на светлом весеннем небе дом цесаревны Елизаветы. Так было тихо в нем и вокруг него, что казалось, никто не живет здесь. Только время от времени можно было заметить, как какая-нибудь фигура, выйдя из-за угла, откуда-нибудь по соседству, останавливалась невдалеке от этого дома, зорко посматривала на цесаревнины окна, осторожно обходила кругом, туда, откуда были видны ворота двора и главный подъезд.

Не заметив ничего особенного, фигура уходила мерными шагами. И снова становилось неподвижно и тихо кругом.

Но вот едва слышно скрипнула калитка цесаревнина двора, из нее вышел человек средних лет, огляделся во все стороны – это был Лесток.

– Кажется, никто не подсматривает, – прошептал он. – Вот жизнь! Прогуляться нельзя без соглядатаев. Иной раз так бы вот искалечил проклятого шпиона, ведь почти всех их в лицо знаю, да что толку! Еще хуже будет, лучше уж молчать да делать вид, что ничего не замечаю.

Он опять остановился и осмотрелся. «Ну вот, так и есть! – со злостью подумал он. – Вон уже он и крадется. Да сделай одолжение, крадися! Подсматривай! А все же таки не узнаешь ты, куда я иду сегодня!»

И Лесток быстро зашагал, напевая фальшивым голосом какую-то песенку, по направлению к Фонтанной. Он видел или, вернее, чувствовал, что таинственная фигура следит за ним по пятам, но не обращал на нее никакого внимания.

Дойдя до Фонтанной, он перелез через низкие деревянные перила, окаймлявшие местами речку, и спустился к самой воде. Он еще издали заметил, что тут стоит лодка.

– Эй, лодочник! – крикнул он, и в глубине лодки что-то шевельнулось, откинулась какая-то рогожа, и перед Лестоком, на серебристом фоне почти неподвижной воды, озаренной лунным светом, выросла фигура заспанного и еще ничего не понимавшего лодочника.

Лесток прыгнул в лодку и крикнул:

– Отчаливай.

Лодочник очнулся, разглядел дорогую барскую одежду Лестока и, не вступая ни в какие объяснения, поспешно начал отвязывать лодку.

Через минуту Лесток уже плыл вдоль Фонтанной и не без удовольствия поглядывал на преследовавшую его фигуру.

«Ну что, много узнал! – мысленно обращался он к этой фигуре. – Походи теперь по берегу, подожди другой лодки, вряд ли дождешься!» – и он плыл дальше.

С полчаса продолжалась эта импровизированная прогулка по Фонтанной, наконец выбрав безопасное от наблюдений, как ему казалось, место, Лесток велел лодочнику остановиться, расплатился с ним и вышел на берег.

Убедясь, что некому за ним теперь подглядывать, он прямой дорогой пошел по направлению к дому маркиза де ла Шетарди.

Маркиз занимал одно из самых роскошных помещений во всем Петербурге. Он был послан сюда для того, чтобы способствовать всеми мерами сближению между Францией и Россией. Он должен был для этого употреблять все дипломатические средства, какие только признает необходимыми. В числе этих средств он считал, между прочим, блеск и роскошь.

Над его высокомерием, тщеславием и театральными посланническими приемами посмеивались в Европе, но он не обращал на это ни малейшего внимания.

В Петербург он явился с такими блеском и пышностью, какими до сих пор не окружал себя ни один посланник. Хотя правительство маркиза выдавало ему более пятидесяти тысяч ливров в год, но его сопровождала свита, состоявшая из двенадцати кавалеров, одного секретаря, восьми духовных лиц, пятидесяти пажей и целой толпы камердинеров и ливрейных слуг. За маркизом везли его гардероб, которого, конечно, хватило бы на несколько владетельных принцев. Платья маркиза поражали необыкновенным шитьем; некоторые из них осыпаны были дорогими каменьями.

Этот удивительный поезд завершала кухня под наблюдением шести поваров и главным руководством знаменитого Barrido, великого артиста кулинарного искусства.

Привезенные маркизом вина не уместились в погребах нанятого им дома, и пришлось нанять еще погреб по соседству. Сто тысяч бутылок тонких французских вин и между ними шестнадцать тысяч восемьсот бутылок шампанского были предназначены для того, чтобы закреплять дружбу между Францией и Россией.

По заведенному порядку Лесток должен был долго дожидаться в приемной, пока о нем доложили маркизу. Его имя переходило от одного камердинера к другому, наконец в приемную вошел молодой паж и объявил, что маркиз просит господина Лестока к себе.

Лесток прошел целый ряд роскошно убранных комнат и очутился в кабинете маркиза. На него пахнуло тонкими благовониями, разлитыми по комнате, на него со всех сторон глянуло великолепие изнеженного французского двора.

Среди всего этого великолепия навстречу к нему с мягких эластичных подушек низенького кресла, с вышитым гербом, поднялась изящная фигура французского посланника.

– Очень, очень рад, cher[8]8
  Дорогой (фр.).


[Закрыть] Лесток, что вы ко мне заглянули, давно я вас дожидался.

– Я и сам давно собирался к вам, маркиз, – отвечал Лесток. – Да знаете, ведь это становится все труднее и труднее: мы окружены и днем и ночью шпионами и должны быть очень осторожны…

– Знаю! – проговорил с легкой гримасой маркиз. – Но знаю также и то, что принцесса Елизавета и вы все, господа, ничего не делаете, не хотите ничего делать для того, чтобы выйти из этого страшного положения. Я, наконец, совсем потерял голову, ничего не понимаю. С какой стати принцесса медлит? Она уже пропустила прекрасный случай, а теперь, когда представляется другой, опять время проходит даром. И что же из всего этого вышло? Она отклонила предложение Швеции, прекратила свои отношения с Нолькеном, а это может грозить очень неприятными последствиями для ее планов. Она в последнее время и со мною делается скрытна; но ведь все же на моих глазах факты, и эти факты убеждают меня с каждым днем все более и более, что теперь-то медлить ей уже окончательно нечего! Право, я готов подумать, что она навсегда отказывается занять престол отца своего!..

– Нет, она от этого не отказывается, – проговорил Лесток, – только хочет это сделать так, чтобы иметь возможность не бояться никаких случайностей, чтобы твердо держаться на этом престоле.

– Я отказываюсь понимать вас, – даже несколько раздраженным голосом сказал маркиз и начал в волнении ходить по кабинету. – Я очень уважаю принцессу, я знаю ее блестящие способности, ее ум, cher ami[9]9
  Дорогой друг (фр.).


[Закрыть], она все же женщина, и от нее может ускользнуть много такого, что не ускользнет от умного мужчины. Если она заблуждается и рассчитывает неверно, то обязанность близких к ней людей, – ваша обязанность, потому что она верит вам и слушается ваших советов, – убедить ее, доказать ей необходимость того или иного шага. А вы что делаете? Я вас не понимаю! Послушайте, объяснитесь, наконец, раз навсегда и откровенно: скажите, cher Лесток, друг вы мне или нет?

– Если вы удостаиваете меня этой чести, то я друг ваш, – с легким поклоном отвечал Лесток.

– Прекрасно! Теперь скажите мне, согласны вы со мною… согласны вы, что теперь именно наступило самое удобное время для того, чтобы действовать? Взгляните: правительство слабо и шатко и ко всему этому совершенно непопулярно: народ не знает правительницы, войско тоже не совсем расположено к ней. Ведь тогда, после свержения Бирона, гвардейские полки шли ко дворцу с убеждением, что будет провозглашена императрицей дочь Петра, и были поражены, пришли в уныние, когда им объявили имя Анны…

Лесток все это хорошо знал, он знал даже гораздо больше. Он знал, что в гарнизонном полку на Васильевском острове и в Кронштадте солдаты чуть было не взбунтовались и кричали: «Разве никто не хочет предводительствовать нами в пользу матушки Елизаветы Петровны!» Он знал, что с каждым днем популярность Елизаветы возрастает в войске, что каждый день приносит новые доказательства преданности к ней солдат, что их дело зреет не по дням, а по часам. Он работал неустанно над этим делом и начинал приходить к убеждению, что можно будет, пожалуй, достигнуть всего своими собственными средствами, не прибегая к иноземной помощи, за которую потребуется отплата сторицею.