Текст книги "Охота за призраком"

Проводил Каримов начальство к последнему парому, а утром с усилием поднял раскалывающуюся от похмелья голову и на безуспешные попытки жены его разбудить, лишь невразумительно мычал. Галина, отчаявшись привести его в чувство, кричала в ухо:

– Дежурный звонит постоянно. Беда у нас!.. Петра Квашнина чуть не утопили, а лейтенанта в больницу повезли!

Особенности деревенского лунатизма

Майора милиции Жамала Камиева, ответственного за состояние общественного порядка среди населения на вверенной ему территории, условно обозначенной в приказе начальника милиции Каримова как «куст номер 3», разбуди ночью, он без особого напряга, только дай глаза водой взбодрить, безошибочно ответит, что ждать от запредельной шпаны Петьки Дрючкина завтра на танцах в сельском клубе, если дружинник Сивухин опять будет отсутствовать, когда выбьет последний передний зуб кладовщица Варька Хвостова своему муженьку – выпивохе Митрию, если тот в понедельник с дружбанами получит аванс в колхозе, и когда очередная инвентаризация поджидает беспечную буфетчицу Клавдию, если на днях опять открылся её пивной ларёк у рыбкоопского магазина, который он, майор милиции, недавно заставил закрыть.

Жамал Камиев, конечно, не был таким толстым и важным, как все собрания Большой Советской Энциклопедии, но у себя в кусту всё про всех знал. Тем более, не был для него террой инкогнита Тихон Жигунов – бригадир рыбацких звеньев колхоза «Маяк Ильича», правая рука самого председателя колхоза Деньгова Полиэфта Кондратьевич, а члена областного комитета КПСС.

Это сегодня Тихон такую важность и официальность приобрёл, а майор Камиев Жигунова знал задолго до того, как он бригадиром стал, и, больше того, гонял в юношестве этого балбеса с танцплощадки, чтобы пьяные дебоши учинить не мог, да и от верной тюрьмы, что греха таить, бывало, остерегал. Хотя, правильнее тут сказать: не майор заступался, а защитники важные находились у шалопая. Последний раз дело дошло до того, что вступился сам Полиэфт Кондратьевич, будущий Тишкин тесть. Вот как жизнь крутанула! Уступил тогда майор Камиев, хотя против души пришлось идти, а что делать? Председатель колхоза не только с ним беседу провёл, а для верности и самим Каримовым заручился, а тот удивляться начал: стоило майору дело заводить так далеко, чтобы сам член обкома к милиции на поклон пошёл? Хотя приятного и довольного вида Каримов тогда от майора не скрывал…

А теперь вот этого Тихона придётся сегодня ночью ему, майору Камиеву, стеречь. Не со всем, чем только что поделился с ним Квашнин, согласен был Камиев; есть у него сомнения в причастности шебутного бригадира к тому, что накануне произошло на реке, не верилось майору, не мог настолько опуститься Жигунов, что на мокрое дело пошёл, однако подозрений хватало.

Вот и огромный палисадник большого бригадирского дома. Недавно его отстроили Тихон с Дашкой. Деревья старые, тополя, что на земельном участке раньше были, оставили, не вырубили, а новые фруктовые, что со строительством дома понасажали, ещё дорасти до плодоношения не успели. Тихо во дворе. Собак Тихон не держал, особенно не запирались и ворота. Кого ему в деревне бояться? Собаку держать – лишние хлопоты. Майор постоял, присмотрелся. В доме никаких признаков света. Всё как вымерло. А может, не приехал хозяин? Ошиблись мальцы, заигрались. Что-нибудь напутали?.. Да нет. Не мог Матков промашку дать. Опытный оперативник. Насквозь видеть научился. Проверим, почесал затылок майор, задание получил – исполняй его.

Опытный солдат службу знает: не исключено ждать до рассвета, поэтому устраиваться надо основательно. Аккуратно прикрыв калитку, Камиев выбрал удобное место в обильных пахучих зарослях смородины, устроил лежанку перед фасадными окнами. Курить он не курил никогда, даже смолоду, поэтому поначалу присматривался с надеждой к тёмным окнам и прислушивался к шорохам, а потом занялся изучением рассыпавшейся над ним необъятной карты звёздного небосвода.

Тихон Жигунов хорошо известен майору Камиеву более всех из деревенских знаменитостей. Появился в поле зрения, когда школьная учительница первый раз пожаловалась на его бесконечные безобразия, а потом уже и сторожа колхозных полей грешить на него стали, как на зачинщика всех ночных покушений на овощную продукцию. Воспитательные беседы не получались у Камиева. Не находил он общего языка с мальцом, а инспектору детской комнаты не добраться было до глухой деревни. С матерью Жигунова Камиев встретился, только толку мало. Безотцовщиной рос пацан, мать для него уже утратила авторитет, да и строгости у неё не хватало. Однажды такое натворил сорванец в школе, что решил Камиев везти его в райотдел милиции, определять в спецшколу-интернат. Имелись такие в области для особо неисправимых несовершеннолетних, да остановил его Ефим Упырёв, командовавший в ту пору в колхозе рыбацким флотом. Знал Упырёв и родителя Тихона, раньше времени погибшего перед самой войной с немцами, и деда, с которым в ровесниках был Ефим и вместе в Каспий на лов не раз хаживал. Уважал мнение Упырёва майор, было за что. Его слова, если дело рыбацких проблем касалось, сам председатель колхоза никогда не оспаривал.

Рассказал тогда майору о семье мальчишки Упырёв такое, что заставило сурового милиционера повременить со своим решением. Послушал он Ефима, которого на него перепуганная мать навела, отступился, пожалел ещё раз мальца. Но и сам Упырёв пообещал взяться за шпанёнка, отбившегося от рук, и сделать из него человека. Взял Упырёв его к себе в помощники с весны, как каникулы начались, и до самой осени.

Вот это и изменило судьбу мальчишки, а так неизвестно, чем бы ещё тогда дело кончилось.

Жизнь Тихона текла безрадостно и невразумительно, как у сотни и тысячи его сверстников-бедолаг, родившихся в низовьях Волги в глухих рыбацких деревнях. С малых лет на воде в незамысловатых забавах, баловство рыбалкой, а там, чуть усы на губах, почти по-взрослому с приятелями в артелях, в колхозах, на промыслах.

В школу бегал в соседнюю деревню поболее населением, учился из-под палки, больше дрался, да «собакам хвосты крутил», как подлинно оценивала его повадки умудрённая бабка Маланья, которую Тишка так и не видел ни разу на ногах, её с печи сняли, лишь когда хоронить понесли.

Дед погиб раньше, о нём Тишка слышал истории, больше похожие на сказки, от той же бабки и матери. Отчаянный был дед, и смерть нашёл геройскую, как настоящий ловец. Страшная, штормовая буря проносилась над Каспием, мало кого из рыбаков, кто в это время на море был, дождались домой жёны, сёстры и родственники. Дед пропал без следа. И отца Тишка не видел совсем. Появился на свет после его гибели через полгода. Отец Трифон пошёл в родителя и мощью, и профессией, и судьбой. Зимой в январе 1941 года он отправился на зимний лов к морю. Считалось среди ловцов, что зимний лов прибыльнее летнего, однако на него охотников мало находилось: знали, сопряжён он не только с погодными трудностями, всякого рода лишениями, но и нередко с большой опасностью для жизни.

Часто приходилось отчаянным смельчакам проводить ночи под открытым небом, терпеть ненастье, стужу и голод. Но только устанавливали лютые морозы свою власть, а лёд крепчал так, что держал людей и их скарб, ватаги ловцов уезжали к морю на санках с провиантом – запасом на несколько дней и сбруей.

В это время, нагулявшись за год, рыба представляла наибольшую ценность. Нередко бывали случаи, рассказывал Упырёв Ефим, когда попадалась счастливчикам белуга более 50–70 пудов весом. Такую вытаскивали всей ватагой, очакушив, разрывали на части и выбагривали по частям. Но это, когда повезёт. А иной раз подымался шурбан – на расстоянии вытянутой руки не видать. Именно в такой миг может оторвать льдину, на которой находились рыбаки, и унести в открытое море. Случалось иной раз, отрывались льдины вёрст восемь в поперечнике. Носит их по морю, пока счастливый случай не прибьёт к берегу или ко льду. Если можно перескочить, не медля сигай, благодарить бога потом будешь, когда смертельная опасность минует, а не успеешь или вовсе не повезёт льда увидеть – прощайся с жизнью…

Так нашёл свою смерть отец Тишки Трифон и ещё несколько его верных и отчаянных товарищей-ловцов. Не улыбнулась им судьба, хоть и близка была надежда на спасение. Рядом с материковой льдиной кидали им верёвки с грузом рыбаки, спасатели с Упырёвым Ефимом во главе. Недалеки были и две бударки, поспешившие по воде и видимые глазу. Но трагическая торопливость натерпевшихся страху бедолаг сгубила всё дело. Ветер, не переставая, гнал волну, это-то и мешало бросаемым верёвкам с крючьями зацепиться за льдину. Смывало все, которым удавалось долететь. А когда несколько неудачников сгруппировалось на одном из концов льдины, опрометчиво пытаясь схватить спасительную верёвку, льдина зарылась в волнах, зачерпнула морской стихии, и смыло враз всех пятерых. Никто не вынырнул даже, на стужу и бурю силы напрочь исчерпали…

Как и дед, отец Тихона, без могилы на земле, канул со света, проглоченный морем. Не пришлось мальчугану их и глазом увидать, но таких в деревнях, как только началась война, было немало.

Зато летом среди рыбаков, помогая мужикам, вырос Тихон, окреп, возмужал. Возвратился домой осенью, встал в дверях родного дома, не узнала его мать. Сердце в груди обмерло, оборвалось, – муж, Трифон, ожил! Его косая сажень, его крутые плечи! Шальное обветренное загорелое лицо, волосы вразброд, глаза чёрные искрами жгут. Как сидела за рукоделием, так подняться не могла, ноги онемели, пока сын сам не подошёл, не обнял её неловко. Только от его прикосновения ещё больше расстроилось сердце матери. Вылитый отец! Запах даже от него идёт тот, родной, Трифона, давно забытый.

Вместо радости она в слезы. Всё! Не пущу более от дома! Двоих море забрало, этот при себе на суше останется! Что хочешь делай, в море не пойдёшь. Выбирай любое дело на земле, в колхозе рабочие руки в нужде. Не выдержит её сердце, если вновь что случится!

Тихон особенно перечить не стал, тем более кумир его, Упырёв, поговаривал, что сам тоже подумывает отойти от рыбацкого дела.

Механизация, новая, невиданная технология лова рыбы появились в колхозе, разговоры в правлении вестись стали для Упырёва мудрёные, непонятные. В его древних навыках, приметах, природном ловецком чутье особой нужды не стало. Видно было глазом, как портились взаимоотношения Ефима Упырёва с председателем; новые люди крутились вокруг Деньгова, их советы и поучения внимательно впитывал председатель колхоза. Да и стареть, болеть начал Ефим; с его рассудительностью, осторожностью места в колхозе ему не находилось, а времена изменились: планы, обязательства, рекорды одолевали Полиэфта Кондратьевича.

Бросив восьмой класс, Тихон прибился к мастерским тракторного парка колхоза, в слесари подался, техника манила его. Скоро освоил баранку крутить, ребята повзрослей обучили, дело оказалось нехитрым. А как оторвался от Упырёва, опять пошло-поехало. В мастерских у слесарей заказов полно, только успевай, жизнь особая, а к вечеру не расходятся, пока какое-нибудь событие не отметят. Поначалу Тихон приучался только в ларёк бегать за «красненькой», а вскоре и в компаниях место заслужил, с его оборотистым характером, смекалкой и умением постоять за себя сделать это оказалось нетрудно. Вечером мать не успевает встретить, засаленную робу сбросил и уже в деревенский клуб умчался, а там он совсем другой человек. Девчата оком зрят статного крепкого парня. Собрал такую же, как он, ватагу сорванцов, начал по вечерам в соседние сёла по клубам шастать. Там свои правила заводить. Вот тогда в поле зрения Камиева опять стал попадать Жигунов. И не кончилось бы это ничем хорошим для Тихона, так как не терпел Камиев бесчинства на вверенной ему территории, но пришла пора Жигунову служить в армии.

А после службы возвратившись, Тихон совсем изменился. Странный стал. Пить начал, как будто ужасное что произошло с ним на службе или последний час он свой доживает. А в пьянке не ведал сам, что творил.

Служил он во внутренних войсках, охранял заключённых, вот там и сподвигся свирепости и жестокости. Чуть выпьет, враз рубашку на груди рвёт и в морду первому попавшему, кто бы перед ним ни стоял. Терял разум, водка лишала рассудка. В пьяных драках бывал свиреп, матёрые мужики его сторонились, спасу не давал никому.

Однако проспится, идёт с извинениями или мать вперёд бежит с повинной, тюрьма верная грозит – бить не умел Тихон, случалось и до серьёзного доходило, во врачебной помощи попавшие под его руку нуждались.

Но руки, опять же золотые, выручали. Любую технику починить мог, с любой неисправностью в тракторе, в грузовике управлялся, словно нутром чуял, где закавыка. Давно бы загремел Тихон в места не столь отдалённые, да жалели его мать земляки, ценили ловкость и рабочую смекалку начальники, заступались.

Однако бдительный Камиев вольностей Жигунову не давал, информацию обо всех его подвигах имел и сведения собирал. Но так как потерпевшие к нему не являлись или молчали упорно, припираемые им к самой стенке, только редкий раз на Тихона за мелкое хулиганство протоколы составлял и на 5—10 суток административного ареста в район его возил. Так и длилось бы их тривиальное существование, постепенно приближаясь к очевидному закономерному итогу, как поезд к своей конечной станции – к длительной отсидке Тихона, не случись однажды такое, что в корне перевернуло всю судьбу Жигунова, а Камиева заставило долго ломать голову.

Что же это было?

Дикая случайность, неожиданно закончившаяся счастливым итогом?

Злой рок судьбы, обернувшийся вдруг улыбкой ангела, хранившего последнего из мужского рода Жигуновых?..

Не объяснить загадку…

А в реальной жизни ангел-спаситель оказался уставшим до одури и промёрзшим до костей милиционером. Жемал Камиев, промотавшийся весь рабочий день по участку в лёгкой, тогда ещё капитанской шинельке забрёл к ночи в деревню больше по наитию, нежели по служебной надобности.

Спроси у него сейчас – и не вспомнит, какая нужда занесла его сюда и как он оказался во дворе колхозного гаража поздней ночью в зимнюю морозную стужу. Ветер крепчал, гуляя распахнутыми воротами, скрипящими на всю округу, видимо, это и привлекло внимание бдительного капитана милиции. Тогда по привычке и заглянул он во двор, заметив безалаберность охраны. Сторожа не наблюдалось, в колхозе тот был один на деревню – и правление стеречь, и за гаражным двором пригляд вести, но охрана, как водилось, ещё засветло ворота железной проволокой за последним трактором закрутила и откурсировала к правлению. Там телефон как-никак, тепло и какой-никакой уют от ненастья. Кто же торчать на ветру будет в такую погоду, когда худой хозяин собаку из дома не выгонит?

Мог бы и так пройти сразу к правлению капитан Камиев, чтобы самому согреться и там остеречь ленивую охрану, но внимательный нрав заставил его войти внутрь гаражного двора, просмотреть, всё ли в порядке? Вот тут и приметил он приоткрытую дверь известного всем в колхозе зелёной краской окрашенного гаража. Шофёр председателя колхоза Ефрем Тюньков ставил в нём на ночь недавно купленный служебный автомобиль председателя «москвич». Степенный водитель Ефрем Тюньков, из городских, не деревенский. Переманил его к себе из больницы от родственника, главного врача больницы, председатель колхоза. Ефрем чем-то серьёзно прибаливал, местная природа, воздух и благостная тишь глубинки нужны были его организму. Вот и клюнул он на предложение Полиэфта Кондратьевича. Как колхоз машину купил, так враз и переехал. И жену перевёз, нашлась ей работа при почте. А с главным врачом они заранее сладились, хотя и не без сожаления тот с шофёром расставался, видно было, по живому режет. Всё это было известно Камиеву со слов самого Ефрема: не раз беседовал капитан с новым человеком из городских. Ефрем нравился ему сноровкой, деловитостью, машину знал назубок, вылизывал её, как сука щенка, мыл два раза в день. И не доводилось Камиеву видеть Тюнькова поблизости Клавкиного ларька, не употреблял Ефрем спиртного, правда, папироску изо рта не выпускал. Но какой это грех? Не бывает серьёзного мужика без какой-нибудь забавы. Одним словом, примерный шофёр!

А тут одиннадцатый час ночи, дверь почти открыта, и оттуда доносится едва уловимый шум работающего на холостых оборотах двигателя. Как бы не случилась беда! Мало ли трагических случаев бывало в районе и с опытными водителями, когда по пьянке или забывчивости оставались они в тесном помещении гаража при работающем двигателе автомобиля. Ядовитый газ действует незаметно, а скапливаясь, коварно убивает наповал, парализуя человеческий мозг.

Не обходя кучи снега и месива грязной жижи, напрямки пересёк Камиев открытое пространство двора от ворот до гаража.

Ефрем Тюньков мужик битый, таких вещей, чтобы машину в гараже без пригляда оставить, себе не позволит. Но и на старуху бывает… Не додумал своих мыслей Камиев.

У двери сарайчика на грязном снегу, невидимая снаружи, лежала неподвижная лохматая голова без шапки и при ней бесчувственное туловище распластавшегося человека.

Камиев судорожным рывком, рявкнув от досады и отчаяния, распахнул дверь, подхватил лежавшего и выбрался с ним на волю к свежему ветру. Не соображая, не отдавая себе отчёта, бросился назад к «москвичу» – там краем глаза узрел ранее на заднем сиденье ещё одну, такую же безжизненную голову. Распахнул дверцу, – точно.

– Дашка! – ахнул Камиев.

На заднем сиденье в распахнутом пальто и с вывалившейся наружу девичьей грудью лежало тело дочери председателя колхоза Дарьи Деньговой. Как тешилась она тайной любовью с дружком своим Тишкой Жигуновым, так и утратила чувства, а может быть, и жизнь. Сгрёб Камиев неподвижную девушку на руки и выбежал с нею прочь из страшной усыпальницы во двор.

Что делать в таких случаях? Какую оказывать помощь? Не учил этому капитана милиции Камиева никто и никогда. Метался он от одного тела к другому, действовал почти в беспамятстве и машинально, но больше всего это походило на уроки по оказанию помощи утопающим на воде. Верил в одно: главное – свежий воздух, которого стало достаточно. Молил о помощи всех, в кого веровал. И чудо случилось: девушка стала подавать признаки жизни, и Жигунов пришёл в себя следом. Его сильно затошнило и внутренности в кашле полезли наружу.

– Вот, стервец! И здесь без тебя не обошлось! – в сердцах ругнул Камиев задёргавшегося в кашле парня.

Так капитан Камиев поневоле стал вторым отцом обоих спасённых.

А далее совсем чудно развивались события.

Камиев недолго после того несчастного случая или счастливо завершившейся трагедии службу нёс, отправил его начальник милиции Каримов с двумя гвардейцами из рыбного отдела повышать профессиональные знания в городе. Спустя положенное время, уже ближе к весне, вернулся Камиев в район и тут же получил на погоны долгожданную большую звезду вместе с заветным званием майора. Сбылись мечты Жемала Камиева. С первым весенним теплом привели дела майора в колхоз «Маяк Ильича», вот тогда-то и узнал он ошеломившую его новость: стали Тихон Жигунов и Дарья Деньгова мужем и женой. Сыграл председатель колхоза им свадьбу, как только оправилась дочка от отравления, а Тихона примаком к себе в дом жить взял. Все сплетни по деревне, пересуды о происшедшем в гараже, не успев распространиться, пресечены были в корне. Неуёмные бабы на скамейках поначалу пытались языком трёп устраивать, но односельчанами он тут же и укрощался: молодые живут душа в душу, нечего лясы точить.

Тихона с тех пор словно подменили: из мастерских ушёл, с пьянкой завязал, будто не пил никогда, а вскоре назначил его председатель верховодить одним из трёх колхозных рыбацких звеньев. Осенью, когда к зимнему лову готовиться стали, Жигунов возглавил уже всю ватагу рыбаков в колхозе. Дело в его руках спорилось, дисциплину навёл, спрашивал со звеньевых строго, чуть ни каждую рыбину считал, вольности не позволял. Деньгов, сурово поначалу следивший за зятем, убедившись, что не ошибся, напряг снял, успокоился, стал доверять Тихону, самостоятельности тому прибавил. Немного времени прошло, а Жигунов уже подменять в кое-каких вопросах начал тестя, как-никак правая рука. Полиэфт Кондратьевич не ревновал, не поправлял родственника, даже если и замечал, что иногда перегибает тот палку. Чуял: старается Тихон ради него, ради колхозного общего интереса…

Щелкнула калитка за спиной майора Камиева, ударилась звонко от резкого нерасчётливого толчка об ворота, заскрипела вновь отворившись. Так и есть! Не зря несколько часов провалялся майор без дела в кустах смородины, начинающих сыреть от лёгкого тумана и влажности близкой речки. Мелькнула позади забора со двора долговязая мужская фигура.

«Тишка Жигунов, – безошибочно узнал бригадира рыбаков Камиев, – всё-таки здесь ты, бедолага, в доме отсиживался, не ошиблись Матков с Квашниным в своём предчувствии».

Как же он выскочил из дома? Дверь не отворялась. Скорее всего, через окно вылез на боковой стенке дома, потому и засёк его майор не сразу.

«Ну, теперь держись! Значит, не спится тебе по ночам, Тихон Жигунов, колхозный бригадир? От родной жены из тёплой постели выскочил ты в окно и заспешил по улице, аж след простыл. Куда же ты направился, заторопился?» – так рассуждал майор Камиев, выбравшись из палисадника и пустившись преследовать в темноте стремительно крадущуюся тень.

Друг за другом неслышно они миновали несколько улиц.

«Если сейчас свернёт направо и станет спускаться вниз по прямой, значит, всё сойдётся – Жигунов отправится к речке», – предположил Камиев. Однако произошло непредвиденное, бригадир развернулся на перекрёстке в противоположную сторону и начал подниматься в верхнюю часть села, что располагалась на пригорке. Там только правление находится, отметил про себя Камиев, гараж и больше ничего существенного не имеется. Может, кого из знакомых подымать собрался? До правления оставалась недолго. Сейчас всё определится.

Нет, не нуждался Жигунов в помощниках, путь его лежал к зданию правления колхоза, где, конечно, никого не наблюдалось. Доблестный сторож Михеич просматривал сны где-нибудь внутри конторы на скамейке в кабинете. «Вот здесь и понаблюдаем, что понадобилось бригадиру Жигунову поздно ночью в правлении колхоза», – решил Камиев, удобно пристроившись за углом здания.

Жигунов торкнулся в дверь, та не поддалась, оказавшись запертой изнутри. Побродив у входа в поисках подходящего предмета, ночной пришелец вскоре нашёл кусок проволоки и, просунув в щель, скинул накидной крючок. До Камиева донеслось, как тот глухо ударился о дерево, слетев с гнезда. Тень юркнула внутрь. Подождав некоторое время, Камиев осторожно приблизился к дверям, заглянул, прислушался; в потёмках внутри двигался человек, на ощупь отыскивая нужное ему помещение. Слышно было, как он открыл ещё одну дверь. Камиев проник следом в коридор, по стенке скользил в темноте. Силуэт Жигунова он увидел у окна в одном из кабинетов. Тот, пристроившись на подоконнике, стоял спиной к милиционеру, накручивая диск телефона.

«Звонить надумал, – недоумевал майор, – значит, весточка стоит того, чтобы тайком в полночь через всю деревню сюда добираться».

Он замер, весь напрягся, стараясь не пропустить ни одного слова.

– Алло! Алло! – напряжённо захрипел Жигунов в трубку и, видимо, получив ответ, перешёл на шёпот, недосягаемый до слуха Камиева.

Камиев не знал, что делать. Он не слышал, что говорил бригадир, и не мог понять, с кем тот ведёт разговор.

– Убийство у нас! Убийство! – донёсся до него вдруг громкий голос Жигунова, видимо, слышимость была плохая, поэтому приходилось кричать.

«Нет, так не пойдёт, надо менять тактику», – решился Камиев и сделал шаг вперёд.

– Гнилого убили ночью. Утром в неводе нашли, рыбакам нашим труп его попался… – торопливо кричал в трубку Жигунов и обмер, потеряв голос.

На плечо его, придавив к подоконнику, опустилась сзади тяжёлая и жёсткая рука.

– Наговорился, Тихон? Дай и людям поговорить! – Камиев аккуратно выгреб трубку телефона из руки обмякшего и покрывшегося потом бригадира. – Алло! Кому это ночью не спится?..

– Тихон, чёрт тебя подери! – неистовствовал голос в трубке так, что майору стало не по себе. – Хватит дурить! Кого убили? Кто? Ничего не пойму!..

– И я не пойму, – догадался подыграть неизвестному в трубке Камиев, силясь распознать голос, в котором послышались узнаваемые нотки, но на другом конце провода враз возникла тишина, а потом послышались короткие гудки отбоя.