Текст книги "Провокатор"

– Товарищ подполковник проводит совещание, – запинаясь, доложил Квасницкий, уже заметно волнуясь.

– Соедините немедленно, – не представившись, ответили ему.

Квасницкий аккуратно возложил трубку на стол, кинулся к дверям, просунул голову:

– Товарищ подполковник, вас Москва.

– Кто? – Шнейдер оторвался от бумаг на столе.

И остальные, как ждали, вскинулись на дежурного: Обух-Ветрянский – с недовольством, что перебили, Ахапкин – бледный, с рукой, подпиравшей подбородок, Баклей – весь взлохмаченный.

Квасницкий опомнился, вскочил в кабинет, руку к виску, рявкнул:

– Из министерства, товарищ подполковник!

Обух-Ветрянский вяло кивнул.

– Соединяйте, – потянулся Шнейдер к телефону.

Квасницкий бросился назад, схватил трубку, выдохнул:

– Подполковник Шнейдер на про!.. – и осёкся.

Голос уже другой, с кавказским акцентом гремел, грохотал внутри, не дожидаясь. Квасницкий, никогда раньше не видевший и не слышавший этого человека, с трепетом узнал его. Узнал и онемел. «Сам Берия!» – прожгла мозг мысль, и кровь ударила в голову. Это был он! Акцент, мягкое произношение с растяжкой, словно крадучись, привычка говорить и почти не слушать ответа, обрывать речь там, где и ждать не думаешь.

– …нехорошим он оказался человеком, Яков, – звучало в трубке. – Это не человек, не министр, это падаль! Спасибо тебе, ты меня предупреждал. Но тогда ему поверил, сам знаешь, не я.

– Спасибо вам, Лавр-рентий Павлович, – кричал Шнейдер. – Спасибо, что вер-рили мне и что сейчас позвонили.

Квасницкий с ужасом понял, что продолжает ещё держать в руках злосчастную трубку, но положить её или шелохнуться боялся. А голос гремел:

– Доносчиком оказалась эта сволочь. Но как удалось ему втереться в доверие нашего мудрого Иосифа Виссарионовича? Ничего. Предатель ответил за это вдвойне. Он у меня поползает за решёткой!

– Значит, Абакумова Р-рюмин оговор-рил?

– Оговорил, дорогой, конечно, оговорил. Но не будем спешить. Абакумову тоже есть за что ответить перед Иосифом Виссарионовичем. Он тоже получит сполна. А эту подлую собаку я пока отстранил от должности. Пусть полижет нам сапоги день, два. Поэтому приезжай, дорогой. Ты мне очень нужен здесь, Яков.

– У меня тут…

– Заканчивай. Будешь вести дело этого негодяя Рюмина, а с местными вредителями разберётся и твой помощник.

– Я вас понял, Лавр-рентий Павлович!

– Рад буду видеть тебя живым и здоровым в Москве. Поспешай, дорогой!

И трубку повесили. Там. Спустя две-три секунды положили её и в соседнем кабинете, Квасницкий, весь дрожа, обеими руками возложил и свою на рычажки. Отскочил от стола, словно ужаленный и застыл, прислушиваясь; дверь мирно покоилась на месте.

XVI

Чуть засветлело, в окошко стукнули. Резко. Громко. И тревожно забарабанили, заторопились.

Минин дёрнулся сначала, но сдержался, голову приподнял, прислушался. Он и глаз не сомкнул всю ночь, не раздеваясь; в гимнастёрке, перетянутой портупеей, при кобуре, в галифе и сапогах – так и пролежал на нераскрытой кровати, закинув руки за голову. Всё думал.

Из угла с сундука доносился храп Жмотова.

– Прохор! – позвал тихо Минин.

Тот не шелохнулся.

– Прохор! Пришли, похоже! – громче крикнул Минин, не вставая.

– А! Что? – вскочил тот, озираясь по сторонам, взбалмошно водя ручищами, постанывая и почёсываясь. – Ну и лежбище ты мне подсудобил, Степаныч! Медведю и тому не заснуть.

– Я слышал, как ты бодрствовал.

– Что случилось-то?

– Стучат.

– А?

– Пришли, говорю. Только не понимаю я что-то. Если тебя менять, то уж больно поздно. Вчерась так их и не дождались. А вот если за мной явились, то тогда в самый раз. Обычно мы тоже таким макаром их брали.

– Кого их, Степаныч?

– Известно. Шпионов. Смерш другими не занимался. Тёпленьких, пока спят.

– Опять ты за своё, Степаныч… Вчера все уши прожужжал.

– Иди. Открывай. А то волноваться начнут.

– Да нет там никого, – глянул в окошко Жмотов. – Причудилось тебе.

– Они у дверей уже. Беги, чтобы не выломали.

Жмотов, стуча сапогами, задевая углы, пошёл, ругаясь под нос. Загремел вёдрами в прихожке, видно, налетел спросонья, хлопнул за собой малой дверью. Стало тише. Минин кошкой спрыгнул с кровати, выхватил пистолет из кобуры и сунул под ремень за спину, скрутил в скатку одеяло и приложил его к подушке, накрыв простынёй. Оценил своё изделие, оглядев, развернулся и стремительно рванулся в угол к сундуку, где Жмотов ночевал. Проделано всё это было легко и умело, темнота скрыла его упругое тело.

За дверью последний раз громыхнуло, и послышались голоса. Разговаривали двое, недолго. Гость, а за ним Жмотов, подталкивая друг друга, неловко втиснулись в комнату, осторожно открыв дверь. Гость с вытянутой рукой сделал шаг к кровати, присмотрелся, щёлкнул предохранителем пистолета.

– Артём Степанович, – позвал.

– Да я тебе говорю, не спит он, – поддавливал сзади Жмотов, возмущаясь. – Только что разговаривали.

– Капитан Минин! – крикнул тот, уже вполне узнаваемый с пистолетом, и откинул простыню с кровати. – А тут нет никого!

– Стоять, как стоишь! – толкнул стволом пистолета в спину Квасницкого Минин, внезапно выскочив из своего угла. – И ты не дёргайся, Прохор. А то не посмотрю, что дружки-товарищи, обоих на тот свет отправлю.

В одно мгновение он выхватил оружие из рук онемевшего лейтенанта, подтолкнул его лицом к стене и заорал на Жмотова.

– И ты, Прохор, давай свою пушку! Неча баловаться! А то с перепугу пальбу откроете. Народ разбулгачите. Давай, давай!

И сам, изловчившись, вытащил пистолет из кобуры Жмотова, пока тот с поднятыми вверх руками таращил на него глазища.

– Теперь сюда двигайся, к стеночке носом. К дружку своему, – Минин подтолкнул и второго лейтенанта к той же стене, подальше от окошек. – Тут вам удобнее будет рядышком. В окно сдуру не сиганёте. И мне спокойнее.

– Вы что себе позволяете, капитан Минин? – наконец заговорил пришедший в себя Квасницкий. – Вам отвечать придётся за свои выкрутасы!

– Отвечу! – буркнул тот, освобождая пистолеты от обойм и аккуратно пряча их себе в карман.

– Степаныч! С утра да такие шуточки!.. Не проспался, что ли? – обиженно забасил Жмотов.

– Я не проспался? Я, дорогие ребятки, всю ночь грезил, ни минутки не прикорнул. Всё голову ломал, чем я перед вами провинился.

– Нам самим знать не велено, – озирался на оперуполномоченного Квасницкий. – Мы сами люди маленькие.

– Вы люди маленькие, я – букашка, а кто же всем вертит? Тестёк твой несостоявшийся, Игорёк? Лев Исаевич? Не может простить мне полковник Ахапкин, что ослушался я его? Что, как Савелий Подымайко, слово ему против сказал? Что за мальчишек бестолковых заступился?.. А тех ни за что ни про что в контру превращают. Вместо настоящих-то врагов!.. Или пересажали всех настоящих? За мелюзгу принялись!

Квасницкий подавленно молчал.

– Что? Совесть появилась?

– Я случайно здесь…

– Давай, давай. Я привык. Вешайте мне лапшу на уши.

– Я за Львом Исаевичем послан был. А его дома не оказалось.

– Ну и что? Толкуй, толкуй, раз заикнулся. Не боись. Меня, если придётся, об этом всё равно спрашивать не станут. Я так чую, меня сразу к стенке – и в расход.

– Ахапкин сбежал, – обречённо поник головой Квасницкий.

– Вот те раз! Час от часа не легче! – Минин опустился на табуретку, Жмотов затряс приятеля, схватив в охапку:

– Ты чего плетёшь! Как сбежал? Игорёк?

– Наталья дала понять, что отец тайком укатил в Сталинград. С жалобой на проверяющих.

– Да что же такое творится! – схватился в отчаянии за голову Жмотов и присел прямо на пол, ноги его не держали.

– А вас утром заберут, – зыркнул Квасницкий на Минина.

– А сейчас не утро?

– Они меня ждут с Ахапкиным. Вот, к Прохору заглянул, думал предупредить.

– Считай, предупредил.

– А мне Наталье не верится, – продолжал Квасницкий, которого будто прорвало. – Слукавил ей отец. Ахапкину в Сталинграде делать нечего. Его там враз закроют по их команде, лишь добраться успеет. Он в Москву рванул. Наверх задумал прорваться.

– Куда наверх?

– У него есть. Я знаю.

– Понятно, – Минин пистолет перед собой на стол положил, уставился на него тяжёлым взглядом, задумался. – У Льва Исаевича значит, есть защита…

– У него приятель в министерстве. Зам авторитетный.

– Это конечно, – поджал губы Минин. – А меня, значит, утром придут забирать…

– Так было сказано, – шмыгнул носом, как нашкодивший мальчишка, Квасницкий.

– Ну давай рассказывай ещё, – поморщился Минин и окинул лейтенанта жёстким пронзительным взглядом. – Выкладывай, что знаешь.

– Больше ничего.

– С пацанвой-то что сделали?

– С бандой Лазарева?

– Вот даже как… С бандой!

– А вам Прохор ничего не говорил? – Квасницкий скосил глаза на Жмотова, тот только голову опустил, крякнул.

Минин терпеливо дожидался продолжения.

– Я не хотел тебя лишний раз волновать, Степаныч, – Жмотов сжался в комок. – С твоим приступом тем…

– Их арестовали! – выпалил Квасницкий одним духом. – В тот же день, как приехали проверяющие. Шнейдер крик поднял, едва успел ему Ахапкин доложить. По пятьдесят восьмой и закатали. Дело уже в суде.

– А! – выругался Жмотов. – О чём мы долдоним? При чём эта шпана? Пошли они все!.. Мне на них с горы кавказской!..

– Вот так значит… – Минин не прерывал, с тоской к окну отвернулся.

Там заметно посветлело. Солнце ещё не показалось, да и вряд ли оно собиралось вообще в этот день порадовать своим присутствием. Мрачные тучи зависали с севера. Свинцом надвигались они на землю и людей.

– Ещё чего скажешь? – зябко передёрнул плечами Минин.

– Да что я на допросе?! – выкрикнул в полуистерике Квасницкий.

– Значит, полковник Ахапкин удрал? – подпёр щёку рукой Минин и замолчал надолго, забыв про обоих, будто их вовсе рядом не было.

Квасницкий и Жмотов виновато переглянулись, стараясь не беспокоить, к столу присели, едва дышали, только бы не нарушить тишину, жались рядышком, ждали.

– А чему ж другому быть? – будто очнулся оперуполномоченный. – Им и ехать есть куда и у кого искать защиты. А мы что? У нас, ребятушки, только честь. А раз так, то будет у меня к вам одна просьба.

– Оружие-то верни, Степаныч, – загудел сбоку в ухо Жмотов. – Табельное… Сам знаешь, трибунал.

– Верну. Всему своё время.

– Меня ждут давно. Как бы поиски не организовали, – заканючил и Квасницкий. – Хуже обернётся.

– Хуже уже некуда, – резко поднялся на ноги Минин, всем своим видом показывая, что он принял решение и ничего его не сможет остановить. – Под самые гланды, как говорил Михеич, с вилкой подсунулись. Так и подохнешь позорной смертью, ребятки, а надо ли это нашему мужику? Даже осуждённым на смерть дают время для последнего желания. А у меня его… – он ткнул Квасницкого в бок, – ты сам говорил, маловато… Так, Игорь Николаевич?

Лейтенант угрюмо молчал.

– А вам опасаться нечего. Оружие ваше у меня, так что, если мурыжить мозги станут, отвечать вам есть чего: в заложники я вас взял и весь сказ.

– Степаныч… – поморщился Жмотов. – Ну что ты опять задумал?

– Слушайте меня, товарищи офицеры, – повысил голос Минин. – Много времени это не займёт. Я вот сейчас птице моей клетку почищу, покормлю её, напою, а то когда теперь свидимся?.. Тебе, Прохор, её поручаю. Обещай, что птицу заберёшь и до моего возвращения хранить станешь.

– Ну, право, Степаныч…

– Отказываешься?

– Ну заберу.

– Вот и спасибо, – хлопнул Жмотова по плечу Минин. – Покурите пока, ребятки, я недолго. А уж после прогуляемся.

И оперуполномоченный подсел к клетке с попугаем, открыл её, выпустил птицу на волю, принялся очищать замусоренное жилище. Попугай, поорав, сделал несколько кругов по комнате, взбалмошно хлопая крыльями, врезался в стекло одного из окошек, но скоро оправился, смолк, а, пообвыкнув, улучил момент, взлетел с подоконника и примостился не без удовольствия на плече хозяина. Тот так и сяк головой закачал, пытаясь его спугнуть, но попугай, словно уговаривая, прильнул к его уху и зацокал ласково и совсем по-родственному.

– Я тут его вчерась за один день целоваться научил, – похвастался Минин. – И пить он у меня стал прямо изо рта. Умная птица. Понимает с полуслова.

Жмотов, дымя папироской у форточки, кисло хмыкнул. Квасницкий кончиками пальцев, не переставая, выбивал сумасшедший марш на крышке стола.

– Чего прижухались? – усмехнулся Минин. – Я уже заканчиваю.

После того как он принял решение, его было не узнать, словно тяжкая ноша свалилась с его плеч, он легко двигался, улыбался и, не переставая, болтал с птицей. Ловко вытащив деревянное днище из клетки, он соскоблил с него мусор, окунул в ведро, и вот уже оно заблестело первозданной чистотой.

– Вот так! – восторгался уборщик и подмигнул попугаю. – Надолго запомнишь этот день. Савелий Подымайко тебя не баловал. Ишь, сколько грязи накопилось!

И вдруг Минин замер, так и не опуская вытянутую с деревянным донышком руку. Что-то его очень заинтересовало в бесхитростной безделушке.

– А не кажется ли вам, ребятки, – тихо произнёс он, обернувшись к тусклым приятелям, – что штучка сия не из простых?

– Заканчивали бы уж вы, Артём Степанович, – заныл опять Квасницкий, но Жмотов заинтересовался, подскочил к капитану, перехватил у него диковину, завертел в руках.

– Тут второе дно! – заорал он, поковыряв для верности пальцем.

– Знамо дело, – отобрал оперуполномоченный у него донышко и, поколдовав над ним, извлёк на белый свет лист бумаги, сложенный в несколько раз. – Записка! И больше ничего.

– Наших времён, – впился глазами в бумагу Жмотов. – Чья клетка?

– Погоди, погоди, – покачал головой Минин. – А ведь эта записка мне что-то напоминает. Бумага, кажется, одна и та же. Есть у меня одна, на эту похожая.

И он вытащил из нагрудного кармана точно такой лист в клеточку:

– Савелия Михеича записка. Предсмертная. Со стишком, чтоб о птице я заботился.

– Оба письма он написал, – опередил Жмотов оперуполномоченного. – Одно для всех, а второе здесь припрятал. А вы его искали с Баклеем!

– Искал, – начал разворачивать листок Минин, заметно переменившись в лице. – Я всё время верил, что Михеич так просто не уйдёт из жизни. Он должен был свой след оставить.

– Вот, оказывается, зачем вы в ту ночь примчались туда, нас выпроводив? – не сдержался Квасницкий.

– А ты уследил? – дёрнулся Минин.

– Я случайно вас заметил в трамвае. В фуфайке бродяги, в кепке шпанской. Законспирировались вы тогда не на шутку.

– А ты, значит, уже тогда за мной шпионил?

– Сами виноваты. В одиночку! Всё втихаря!

– А если бы этим проверяющим досталось письмо? Лучше было бы?

– Да вы прочтите сначала, может, там и нет ничего особенного, а мы собачимся.

Минин зло покосился на лейтенанта, с развёрнутым листом к окну подступился. Жмотов попытался было сунуться к нему, но тот остановил его властным жестом руки:

– Неча лезть! Михеич тайных писем никогда не писал, а раз случилось такое, не для твоих оно глаз.

Что можно было такого написать на маленьком листке из школьной тетрадки? Многого не изобразить, да и издалека заметили оба лейтенанта, что буквы были большими, раскатывались размашистой рукой по всему листу. Но читал Минин долго и, уже прочитав несколько раз одно и то же, задумался глубоко и мрачно, опять забыв про всё на свете. А когда пришёл в себя, очнувшись от мучивших мыслей, чиркнул спичками и поджёг лист.

– Степаныч! – вскрикнули оба в ужасе.

– Мне письмо, – коротко и безжалостно сказал оперуполномоченный. – Не для чужих. Жаль, в первой его записке я не разобрался. Долго эту искать пришлось. Спасибо Провокатору, выручил.

Попугай живо дёрнулся на кличку, косо глянул на Минина, прокричал в ответ.

– А теперь пошли, – засобирался Минин. Заманил птицу в клетку, налил воды, оглядел комнату, в углы поклонился и шагнул к двери: – Запирай, Прохор. Забирай ключи.

XVII

По пустынным улочкам – одни кошки да собаки, шли они недолго. Минин – впереди, поторапливая, оба – за ним, едва поспевая.

– Куда, Степаныч? Ты что опять удумал? – начал задыхаться Жмотов.

– Веселей, парень! – подморгнул ему Минин. – Давай догоняй калеку.

И хрустнул протезом, видно, специально, чтобы подогреть сумрачных приятелей.

– Вы, инвалиды, – народ непредсказуемый.

– Мы – офицеры, – отбрил его Минин и больше не шутил.

Квасницкий молчал, не останавливаясь, то и дело снимал свои очёчки и протирал батистовым платочком потевшие стёкла.

– Куда опять? – взвыл Жмотов, когда Минин круто свернул в какой-то неказистый закуток.

– Здесь подворотня есть, дыра в заборе, и мы на месте. Короче путь, одним словом.

– Ну, Степаныч!.. Ты прямо Гаврош из чрева Парижа…

– Что ж вы, в городе живёте и его не знаете?

– Другими делами занимаемся, – съязвил Квасницкий. – Не гоняемся по ночам за бешеными собаками на трамваях.

– Это ты всё про то? Не успокоишься?

– И про это…

– Стоп! – прервал его Минин. – Пришли.

И он замер. Жмотов, не удержавшись, налетел на него, едва не свалив. Но крепок был оперуполномоченный, устоял и лейтенанту помог очухаться. Перед их глазами катила, закручивала барашки серых злющих волн Волга. Они бросались на песчаный берег, разбиваясь в брызги, шипели, жалили землю, словно тысячи змей.

– Ты чего это, Степаныч! Уж не купаться ли опять? – Жмотов так и упал задницей на кучу мокрого песка.

– Угадал.

– Да куда ж ты со своим сердцем?

– Ему только лучше будет, – уже раздевался Минин. – Оно у меня поёт, когда я в воду захожу.

У Квасницкого, впервые наблюдавшего это, захватило дух, враз замёрзшими губами он, если бы и захотел, не мог выговорить ничего.

– Рехнулся! Как есть рехнулся! – качал головой Жмотов.

Он обернулся к приятелю:

– Ты плавать умеешь, Игорёк? Не пришлось бы спасать.

Квасницкий лишь судорожно дёрнулся.

– А вот этого не надо, – повёл голыми плечами Минин, стоя уже в одних трусах по колено в воде. – Обойдусь без вашей помощи.

Он глянул на реку, зачерпнул водицы в ладонь, омыл лицо и грудь, повернулся на берег:

– Ну, прощевайте, товарищи офицеры. Государственное имущество покараульте.

Он кивнул на одежду и амуницию.

– Степаныч, а оружие? – заканючил Жмотов.

– Оба пистолета там, – ткнул рукой оперуполномоченный в кучу и нырнул в воду.

– Вот сумасшедший! – Жмотов пересел с песка на кучу сухой одежды, но Квасницкий бросился к нему, столкнул и начал лихорадочно рыться.

– Ты чего, Игорёк? Степаныч не соврёт.

– Дурак! Ты так ничего и не понимаешь?

– Во взбеленился! О чём ты?

– А ты не видишь, что он задумал?

По реке, прямо перед ними, скрываясь наполовину в мутных волнах, тужась и пыхтя, маленький буксир тащил огромаднейшую гружённую брёвнами баржу. Баржа по самые борта сидела в воде, и, казалось, чудом её не захлёстывали жадные волны. А Минин плыл наперерез этой барже, изо всех сил работая обеими руками, торопясь успеть к ней. Фонтаны брызг окружали его, и среди мрачного ненастья казалось, что чудесный неземной нимб мерцал вокруг оперуполномоченного.

– Он же умереть хочет! – орал Жмотов, беснуясь.

Квасницкому удалось отыскать пистолет и обойму, он попытался вставить её в рукоятку оружия, но трясущиеся руки мешали.

– Дай-ка мне! – выхватил у него пистолет Жмотов и в секунду обойма влетела на положенное место, а пуля – в ствол.

– Степаныч, назад! – выстрелил несколько раз в воздух Жмотов, вскочил на ноги и бросился к воде.

За ним поспевал уже и Квасницкий с оружием в руках.

– Назад, капитан Минин! – орал он. – Стрелять буду!

И палил без удержу перед собой.

– Куда, дурило! – оттолкнул его Жмотов. – Ты же в него угодишь. Не видишь?

– Отойди! – рявкнул Квасницкий.

И откуда в нём сила взялась! Жмотов от неожиданности оступился.

– Идиот! – визжал на него Квасницкий. – Как был дураком, так и сдохнешь! Лучше будет, если я попаду.

И он прицелился.

– А-а-а! Гнида! – взвыл Жмотов и сбил Квасницкого с ног.

Они упали оба, сцепившись, как звери, катались в яростной схватке на земле. Когда обессилили и чужими, отвернувшись друг от друга, посмотрели на реку, буксир с баржой пыхтел вдали. Оперуполномоченного на воде не было.

XVIII

Всё ещё моросило, когда под самое утро к причалу неслышно подкатил чёрный автомобиль, тускло мерцая фарами в темноте и густом слякотном мареве. Издали участковый едва его приметил, отодрав с локтей тяжёлую голову, присматривался, ещё не веря. Придя в себя, дёрнулся от неожиданности и испуга, вскочил на ноги, матерясь, бросился из будки.

Гулко стучали сапоги по булыжникам.

Они вышли, трое в плащ-накидках.

– Лейтенант! – зло позвал старший. – Где?.. Чёр-рт ноги сломит!

И действительно споткнулся, его поддержал щупленький в очках.

– Признаться… – залепетал щупленький. – Когда у нас это всё… Милиции этой… как обычно, не видать.

Но участковый уже подбегал, ещё не остановившись, поднял руку к околышку:

– Здравия желаю, товарищ!..

И смолк, не видя ни погон, ни знаков различия у прибывших.

– Что у вас? – вскинулся щупленький, отпрянул, боясь столкнуться, и плащ приоткрыл.

– Участковый сержант Веников! – застолбенел тот, но ещё тяжело дышал. – Труп… товарищ лейтенант госбезопасности.

– Это мы знаем.

– С ночи. Я звонил в управление дежурному. Баграми мы его, с баркаса… Повредили малость лицо, тело разодрали. Но узнаваем…

– И это знаю.

– Похоже, ваш.

– Что?

– Который разыскивался… По ориентировке!

– Не понял.

– Я его знал, – смущённо улыбнулся Веников, совсем отдышавшись, но снова начиная волноваться. – Оперуполномоченный Минин. Он ко мне обращался.

– Чего?

– По деликатному вопросу… – запнулся Веников. – Давно ещё. Так, мелочь.

И замолк, заметив, как вытянулось лицо лейтенанта, тот вроде даже сплюнуть хотел:

– Вот, значит, кто нас на уши поднял…

И очками на Веникова стрельнул, стёклами блеснув, фонарик достал и над трупом наклонился.

– Капитан Минин! – выпалил, совсем вспомнив, участковый.

– Вот даже как, – поджал губы лейтенант и крикнул наверх, головы не поднимая. – Слышали, товарищ подполковник?

– Вы глядите повнимательней! – поморщился старший. – Копаетесь долго.

– Я что, – поднял тот брови, – глазастая у нас милиция.

Веникова что-то зазнобило: всю ночь на ногах, а беготне, нервам конца не видно. Он рукой губы обтёр, сглотнул – в горле пересохло, крепче фуражку на уши надвинул. С Волги пахнул наконец-то ветерок, может, сдует к утру всю эту мразь слякотную, не терпел он такой погоды, все кости разбирало, пока бежал до машины, словно пацан какой. И сержант проговорил снова, запинаясь:

– Артём Степанович, кажется… капитан госбезопасности…

– Он говорит, что его знает… товарищ подполковник? – поднял голову от трупа Квасницкий.

– Вы смотр-рите, смотр-рите! – рявкнул сверху старший. – Вр-ремя тер-ряем. Внимательнее.

– Ну-ка, я! – сунулся к лейтенанту от машины третий, верзила громадных размеров.

– Его на спину перевернуть надо, Прохор. Помоги, я не осилю.

Верзила легко справился, лишь прикоснулся. Сам наклонился к изуродованному лицу утопленника и отпрянул, схватившись за живот. На полусогнутых ногах он заковылял прочь, его стошнило.

– Ах, какие мы благородные, – хмыкнул товарищ.

– Ну что там? – старший щёлкнул портсигаром, закурил. – Долго эта комедия будет пр-родолжаться?

– Что ещё выяснили? – заторопил лейтенант участкового.

– Мужики с баркаса видели, как он под баржу нырнул. Не спасти его. Сам смерти искал.

– Видели, значит?

– Болтают…

– Да ты пьян, как свинья! – взвизгнул вдруг Квасницкий и на ноги вскочил. – Сержант, вы всю ночь пьянствовали?

– Что? – отпрянул Веников.

– Вопросики у меня! – схватил его за шинель лейтенант и, притянув к очкам, прошипел: – Не продохнуть от вас.

– Сто граммов товарищ, лейтенант, – залепетал тот и глазами заморгал. – С экспертом. Ещё ночью. Когда труп смотрели. Холод собачий… Баграми из воды… Промокли все.

– Какие сто граммов! – наседал на него Квасницкий. – Перегар недельный!

– Согреться… И забыл уже, – шептал Веников побелевшими губами.

– С такого запоя что хошь вообразить можно! – оттолкнул от себя участкового Квасницкий. – Мать родную с ведьмой спутаешь. Наш капитан в больнице умер. Своей смертью.

– Что там, лейтенант? – старший щёлкнул ноготком по портсигару от нетерпения. – Меня этот милиционер-р не интер-ресует.

– Бродяга у них, товарищ подполковник, а эта пьяная рожа…

– Вы внимательней, внимательней. Акт надо составить!

– Слышите, сержант? – притянул опять к себе Веникова Квасницкий. – Бумаги какие писали?

– Никак нет, товарищ лейтенант.

– Вот… – раздумывая, пожевал тот губы, поморщился, будто гадкое что разжёвывал, – оформить следует бродягу. Никаких документов…

– Да он в одних трусах, – уже соображал участковый.

– Никаких документов, – построже глянул Квасницкий на оживающего участкового, – голый… неопознанный труп… И не по каким сводкам среди разыскиваемых не проходящий. Так?

– Так точно, товарищ лейтенант! – щёлкнул каблуками сапог Веников.

– Без роду, без племени.

– Понял, товарищ лейтенант!

– Закопать, как положено. Бумаги чтоб были. И мне лично.

Участковый только вытянулся стрункой.

– Я проверю.

– Есть!

– А то нажрутся до смерти и мерещится им чёрт те что.

И они уехали.

XIX

С тех пор времени прошло немало. Если придерживаться хронологии, то дальше события развивались примерно так.

Бывшего министра госбезопасности, доносчика Рюмина, расстреляли первым, затем, под самый новогодний праздник тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, уже после смерти Сталина и расстрела Берии, при Никите Сергеевиче Хрущеве, вынесен был судом смертный приговор другому бывшему министру госбезопасности – Абакумову.

Остальная мелкая сошка, подобная персонажам этой трагедии, такие как Шнейдер, Обух-Ветрянский, Ахапкин и прочие, кто расстрелян был, кто сгнил на каторге, а кому повезло умереть своей смертью.

Жизнь и время расставили всё по своим местам.

Вот только куда делся тот несчастный попугай со странной кличкой Провокатор, мне неизвестно. Минин его завещал лейтенанту Жмотову, но будто удрала от него птица, не пожелала с ним жить. А попугаи, говорят, живут долго. Может, где и летает сейчас Провокатор, других людей будит, чтобы не спали глухими ночами…