Текст книги "Берегите женщину! (сборник)"

Вячеслав Павлович Чиркин
Берегите женщину!

© Чиркин В. П., 2016

© Хейлик О.Н., 2016

© Загарский С.А. (титул, рис. на стр. 37, 41, 43, 44), 2016

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2016

Голуби
Сказ

Средь густых лесов, меж крутых холмов, в деревушке у поля хлебного славный парень жил, рожь, ячмень растил, одинёшенек, без родителей, что недавно его враз покинули, по несчастию, в лесу сгинули.

Звали молодца Гриша Голубев.

Неуютен дом с бобылём жильцом. Тихо, как в гробу, с утра до ночи, с ночи до утра, всю неделюшку, без хозяюшки и без деточек. Решил молодец взять жену себе, младу девицу, сердцу любую. Поздно вечером, ближе к ноченьке, он пришёл на игрище деревенское. Там веселье, смех, петь, плясать не грех с тёмна вечера хоть до утречка.

Обошёл вокруг стайку девушек, приукрашенных, принаряженных.

Средь толпы большой, болтовни пустой услыхал он вдруг голос ласковый. Потянулось к нему сердце молодца. Звали девицу просто – Настенька.

Молода, стройна и лицом мила.

У неё коса, словно сноп овса, опускается ниже пояса. Как сосна светла, взглядом глаз скромна, – приглянулась ему сразу девица.

Подошёл он к ней, на колено пал, говорил слова – люди слышали: «Сердцу люба ты, мне женою стань!» – и покорно склонил горду голову. Как взглянула она – очи страстные, плечи юные, но могучие. Кудри буйные не разобраны, не ухожены. Речи смелые и приятные. Покорилась ему дева красная, краса юная, незамужняя. Отвечала ему таковы слова:

– По душе ты мне, добрый молодец. Я согласна стать для тебя женой, подругой верною, хлопотливою, для детей наших буду матерью.

Он вскочил тогда на ноги резвые, поднял милую на руки сильные и понёс в луга, где густа трава, где под облаком висит жаворон, где с зари урчат, вьются горлицы, соловей ведёт трель любовную, на опушке стоит бело дерево, густокудро да развесисто. Там привольно течёт широка река, из цветов ковёр, из небес шатёр, там душе простор, сердцу вольготно.

И с тех пор они в любви зажили, словно голуби сизокрылые. Но пришла война вдруг жестокая, во родную сторонку российскую.

Ушёл Голубь наш в битву смертную, сечу страшную, беспощадную.

А Голубка родила дочку чудную да сына дивного, в одну ноченьку, ночку зимнюю.

Много раз в бою Гришу ранило, сильно ранило, но не до смерти. Знать, хранила его любовь крепкая, его Настеньки, верной жёнушки.

Бил, крушил врагов ненавистных он средь полей, лугов, меж родных холмов, с утра́ до но́чи, с но́чи до утра́. Но мала толика их особилась, на его гнездо тайно кинулась…

Ночью тёмною, ночью страшною осадили враги беззащитный дом, стали бить, ломать дверь сосновую.

Поняла Голубка: люта смерть пришла, но не дрогнула, не заплакала, а в холодную печь детей спрятала. Сама в горнице окно выбила, за собой врагов в поле выманила.

И сгубили её, звери лютые! Изломали красу, распроклятые… Но побили врагов люди добрые и тела их чужие, поганые на поживу воронам оставили. Голубят нашли – слёзы вытерли, обогрели и приголубили. Схоронили мать под берёзою и косынку её, цвета алого, на ветвях в изголовье повесили.

А тем временем битвы кончились, врагов выбили, уничтожили, отпустили домой храбрых воинов.

Летит Голубь наш к дому соколом: чрез поля широки, непаханы, чрез хлебные нивы заброшены, чрез луга и поляны некошены.

Видит он под березой под белою, белотелою, их заветною, длинный холмик земли свежесыпаной. А кругом его – колокольчики. Колокольцы звенят, к нему тянутся, и звенят они грустно, жалобно, скорбно-горестно, неразборчиво.

Защемило вдруг сердце Голубя! Подкосилися враз ноги воина. Потемнело вмиг солнце ясное!

Стало сразу вокруг сиро-холодно: неспроста к нему цветы тянутся, и косынка в ветвях вьётся-веется, им самим милой в праздник дарена!

Он как сноп упал в траву мягкую и приник лицом к свежу холмику. Стал он звать жену громким голосом, громким голосом и рыдаючи:

– Ты откликнись, очнись, моя Настенька! Моя милая, моя добрая, несравненная и желанная!

Услыхали тот плач дети родные, птахи малые, голубяточки. Прилетели на крик – к отцу кинулись, слёзы горькие в глазах вытерли. Сразу Голубю сил прибавилось: пальцы жесткие стали чуткими, слова ласковы с губ срываются, на сироточек обращаются.

Взял он на руки малых детушек, поднялся-встал в богатырский рост – вся родная сторонка открылася, не ухожена, не досмотрена, без хозяина без радивого.

Поклонились они жене-матери и пошли поднимать ниву хлебную. Стали жить в дому – не покинут край, не угас огонь родного гнезда.

Но вдруг станет Голубю тяжко, муторно. И заноют к утру раны старые. Затоскует он ни с того-сего: свет не мил ему, не вкусна еда. Знать, зовёт его Голубка сизая, знать, соскучилась, стосковалася…

Он идёт тогда в поле чистое, возле рощицы на поляночку, под родную берёзу, под белую, белогрудую, густокудрую. Сядет рядышком у пригорочка, рукой грубою гладит бережно, говорит он вслух таковы слова:

– Не забыл тебя, моя женушка, Голубка милая, несравненная! Я ращу детей, что родили мы. Подрастает нам смена добрая: помнят мать с отцом, любят край родной. Скоро, скоро с тобою мы встретимся! А коль встретимся – не расстанемся: буду греть, ласкать мою любушку, мою жалкую, ненаглядную, с утра до ночи, с ночи до утра. Ты уйми пока боль-тоску свою… Не терзай, не рви сердца мужеска, лишь одной навек оно отдано!

Потолкует так – успокоится, за земные дела снова примется.

…А теперь они лежат рядышком, не разъедутся, не расстанутся. И над ними в ветвях ветер ласковый шевелит листвой, говорит про всё, что на свете вокруг совершается.

Ходят в поле к ним сразу парами молодые голуби с голубятами, про любовь их большую рассказывают.

Цветок и шмель
Грустная сказка

Завезли на Север семечко тыквы и обронили в картофельном поле. Сурова, неприветлива северная земля к нежным созданиям. Но семечко выжило: проросло, окрепло и пошло в рост.

Медленно под скудным нежарким солнцем развивалась тыква. Лишь к осени зацвела она буйным жёлтым цветом, маня местных пчел янтарной росой в диковинных стаканчиках, нездешним вкусом тычинного мёда.

Мечтала и надеялась тыква встретиться и соединиться с родственным себе цветком на счастье, для продолжения рода. Но опылить цветок было некому: пчёлы не любят картофельных огородов…

Настала пора уборки. Равнодушные люди выдернули из земли пустоцветный стебель и бросили во двор, завалив сверху усохшей ботвой и листьями.

Но южанка не сдалась. Стебель её, пробившись сквозь решётку ботвы тонким ростком, выбросил к солнцу новый цветок. Был он не так ярок и наряден, как цветы ранние, но в глубине своей по-прежнему хранил невинную чистоту и тонкий аромат таинственного юга. Каждое утро он раскрывался, ожидая желанной встречи, а на ночь закрывался, боясь застудиться знобкой ночью.

Наконец в дальний угол двора залетел нарядный золотистый шмель. Он погудел приятным басом, покружил по двору, увидал цветок и сел на него.

Цветок, истомлённый долгим ожиданием, раскрылся навстречу.

Шмель бегал по цветку, трогал острыми коготками тычинки, пестик. Пил взахлёб хмельной цветочный нектар, купался в душистой пыльце, укрывался в цветке от ветра и непогоды.

На мохнатых лапках шмеля налипло много пыльцы от разных цветов, но родственного тыквенному – увы! – не было.

Оставшись в одиночестве, он улетел опылять другие цветы. Одинокий цветок поник от горя и не смог закрыться на ночь. Сил у него на это не осталось. Но он надеялся отдохнуть, умыться назавтра утренней росой и снова раскрыться навстречу солнцу. А ночью ударил мороз и сгубил цветок…

Утром он, бесформенный и плоский, со следами ночной трагедии ещё выделялся светлым пятнышком на тёмном фоне мусора, но жизни в нём уже не было.

Он до конца боролся за счастье и умер с верой в него…

Озорница
Весенний этюд

Известно: одно из скучнейших в жизни занятий – ждать. И не обязательно «у моря погоды», а например, приёма врача в сельской поликлинике.

На улице теплынь, светлынь.

Первые грачи у пустых гнезд в раздумье каркают, воробьи с соперниками потасовки начинают.

Уходящая зима горькими слезами сосулек плачется. А тут сидишь, а то и подпираешь стену в коридоре, и время тянется нудно и бесконечно, как перед концом работы в пятницу.

В голове – потрескивает, в боку – пошаливает, в пояснице – покалывает.

Клонит в сон и зевается – аж в глазах темнеет. Короче, скука беспросветная…

И вдруг в этой полусонной тишине дверь широко распахивается, и в коридорный полумрак врывается – как луч весеннего солнца, как звёздный ветер, как мартовская капель – кто бы вы думали?

Правильно! Наша необыкновенная российская женщина! И притом неописуемо красивая.

Она любуется своей красой дома, разглядывает себя в зеркале в приемной, мелькает перед начальством на работе, старается быть приметной на улице.

Но это – не то! Хочется, чтобы её неповторимость увидели отдельно, отметили особо, оценили персонально, откровенно любовались, восхищались и поклонялись только ей. Как на торжественном балу. Или на демонстрации мод в престижном салоне.

И тут, в поликлинике, всё к её услугам! Длинный коридор – подиум. По сторонам – публика в десятки любопытных глаз. Можно выступить с шиком и блеском.

И вот наша красавица готовится к выходу: на высокостройные ножки надевает изящные туфли-лодочки на двухвершковых каблуках, которые туфельных дел мастер подковал высокопрочной сталью, чтобы на ходу дробь выбивали, искры высекали и на себя внимание обращали. Теперь всё готово к явлению народу!

И вот она перед нами: невозмутимая и смелая, стройная и загорелая, открытая и таинственная, родная и незнакомая, простая и непостижимая!

Девушка не идёт, а лебедушкой плывёт мимо ошарашенной публики.

На ней мини-юбочка ландышевым колоколом и белоснежный халатик, небрежно кинутый на полуоткрытые плечи. Глубокое декольте демонстрирует обворожительные овалы девичьей груди. Шею романтическим ожерельем обнимает стетоскоп, в руке – медицинский ящичек. Сказочная прическа с шапочкой набекрень дополняет уникальное ваяние Небесного Творца…

Медсестричка спешит на вызов, но успевает одарить онемевшую публику невинной улыбкой загадочных глаз.

От дробного перестука её туфелек о керамику пола вздрагивают и просыпаются алкоголики и трезвенники, язвенники и гипертоники, пенсионеры и школьники, ждущие приёмного часа. Бледнеют лица и холодеют уши у тайных завистниц. Опасно замирают и учащенно колотятся сердца мужчин…

Все встречают и сопровождают восхищёнными взглядами блистательное сочетание неповторимой русской породы и передовой журнальной моды…

Зрители смущённо молчат. Лишь подслеповатая старушка кричит в ухо глуховатой подружке:

– Хто енто пробежал по коридору?

– Да тихо ты!.. – отвечает ей подруга. – Это наша новая медичка. Ну и боева, ну и красива девка!.. Не один мужик сна лишится..-Нс улыбкой покачивает головой.

Вета
Трагическая сказка

Жила-была девочка. Больше всего на свете она любила петь и танцевать. Пела везде: в школе и дома, в лесу и на пляже. От её песен у людей добрых умилением застилало глаза. У суровых лица согревались внутренним теплом и улыбкой. И даже люди злые становились мягче и приветливей. Звали эту весёлую добрую девушку Ветой. Родителей она не знала, а выросла в детском доме.

В стране, где Вета жила, парни вырождались, и девушек стали призывать служить в армию.

Подошло и её время.

В армии той страны царил неписаный закон: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!»

Жизнь в казарме угнетала девушку.

Замечтавшись на марше, она могла выбежать из строя и сорвать пахучую придорожную ромашку. Могла передразнить скворца или иволгу, подпеть чудозвонкому в любви жаворонку, приласкать бродячую собачку.

Но сослуживцы её не понимали. В армии к тому времени перевелись воины-рыцари, готовые умереть за любовь и честь дамы.

Они были не способны оценить наивное чудо природы – музыкальную душу девушки.

…О, если б ей дали возможность спеть в полный голос, раскрыть себя в танце, – возможно, кто-то из офицеров догадался бы отправить новенькую в армейский ансамбль песни и пляски. Увы! На это у неё не было ни времени, ни сил, ни возможностей.

Но сколько ни принуждай вольную птицу ходить и ползать, она всё равно будет стремиться в небо. И ещё – девушка была гордой.

А это осуждалось вдвойне.

Гордость ценит только свободный, независимый человек. Сломленный же, униженный ненавидит стойкого. Всю злость и тайное презрение к самому себе он вымещает на тех, кто устоял, не сломался. А беззащитность, непротивление жертвы, безнаказанность истязаний действует на изувера опьяняюще, возбуждающе. Как запах крови на зверя…

Неспособность Веты делать как все снижала общие показатели обучения. Посыпались упреки и угрозы, а потом и наказания.

Они усложнялись, изощрялись и превратились в издевательства. Потом начали бить…

Ее били все и всюду: в казарме и на занятиях, в бане и в столовой. Били «за дело» и просто так, мимоходом, как мягкую бессловесную вещь.

Но можно связать человеку руки, разбить лицо, топтать ногами, а заставить забыть себя – невозможно. Нет такой силы.

Вета гнулась, но не ломалась. И не из упрямства и дерзости – просто не могла иначе, как не может затоптанная трава не подниматься, не тянуться к солнцу, пока жив её корень.

Только силы человека не беспредельны. От постоянных побоев, недосыпаний, недоеданий девушка стала падать в строю. Её поднимали пинками, рыча со злобой: «Притворяешься, стерва?»

Вета не кричала и не жаловалась – за это били ещё злее. Она уже не чувствовала острой боли. В её душе и теле всё спеклось в одну кровоточащую рану. В глазах, с синяками и подтёками под ними, поселились ужас и страх.

Девушка не могла понять, за что её ненавидят. Но она ещё жила.

Еде-то глубоко-глубоко в ней билась тоненькая жилка жизни, но всё слабее и тише…

После очередного «подъёма», когда тяжёлый сапог изувера добрался-таки до заветной жилки и перебил её.

Вета закричала, забилась на земле и потеряла сознание…

Очнувшись от ведра холодной воды, она что-то мычала, дико озиралась, пыталась закрыться руками, сжаться в комок. А вскоре успокоилась и затихла. Она сошла с ума…

И мучители отступили, вздохнули свободно, словно завершили серьёзное, трудное дело. И даже заулыбались.

– Во, глянь – чокнулась, дура! – изумлялись они.

Нет, они не были от природы безжалостными подлецами. Такими их сделала система существовавшей в той стране власти.

Сами унижаемые и истязаемые с рождения, если не физически, то морально, лишённые идеалов и веры, возможности защитить и отстоять свои честь и достоинство, они, сами того не сознавая, копили протест и злобу ко всему, а когда появлялась возможность – с яростью выплёскивали её. В эти моменты для них не было ничего святого…

О «заболевшей» доложили командованию и быстренько отвезли в психбольницу…

В больнице не били. Она же никому не доставляла хлопот. Если забывали покормить – не вспоминала и она.

Днём девушка молча кружила по палате, пригнув голову в ожидании ударов, а ночью дрожала от страха, скорчившись под одеялом.

Иногда она сидела и качалась, как заведённая, прижимая к животу руки. Возможно, отбитые внутренности пекли болью, и Вета убаюкивала её? Кто знает… Никто не сказал девушке доброго слова, не пожалел, не приласкал. Лишь новенькая нянечка обняла и всплакнула на плече у безумной, но Вета её не заметила…

Прошла долгая безрадостная зима.

Подобрело вышедшее из хмурых облаков солнце. Подули тёплые ветры.

Волшебное тепло и влага пробудили спящие деревья в тюремном парке. Прилетели и захлопотали птицы, обустраивая жильё. Желтоклювый скворец на тополе под окном ухаживал за подругой.

С самого утра он напевал ей про любовь, уговаривая и обещая что-то таинственное и заветное. Звал прислушаться и поверить ему одному, его любви и страсти, силе и красоте. Пел без стыда и смущения с утра до позднего вечера.

И Вета очнулась. Она беспокойно оглядывалась по сторонам, не понимая, где находится. Ей чудилось, что кто-то зовет её, а кто и куда – не знала. Девушка останавливала людей, брала их за руки, заглядывала в глаза, мычала, пытаясь что-то спросить.

Но у всех были свои заботы. А та душевная нянечка, не выдержав, уволилась…

Тёплой весенней ночью, когда далёкие звезды опускаются к людям, когда полнолицая луна смотрит ласково и приветливо, когда затихают звуки и дремлет уставшая от дневной суеты земля, Вета встала.

Босая, в одной сорочке пролезла она в форточку окна, прошла по узенькому карнизу вдоль стены к забору и, сильно оттолкнувшись, прыгнула в темноту.

Природа пощадила девушку: её не заметила охрана, она не сорвалась с карниза, не повредила ноги при падении.

Лёгкая и бесплотная, лунным зайчиком мелькнула она над колючей проволокой забора и мягко опустилась на землю.

Быстро вскочив, Вета откинула с лица волосы, огляделась и вздохнула – глубоко, громко, со всхлипом.

Живительные весенние запахи хлынули на неё, и молодое сердце застучало сильно и часто.

Девушка быстро ступала босыми ногами по мокрой от росы траве, уносясь по остывшей к утру земле подальше от своей тюрьмы. Ночной ветер опахнул её дурманящим ароматом цветущей черёмухи, принёс зов опоённого любовной страстью соловья.

Вета не выбирала пути и не смотрела под ноги. Она бежала с гордо поднятой головой, не пряча выбившуюся из порванной рубашки грудь, разгребая руками кусты, перелезая через ограды и заборы. Её неудержимо влекло вперед, как белого мотылька в пламя костра…

Показалась река. Берег был высок, каменист и крут. Ветер на просторе окреп. Девушка дрожала от возбуждения и холода. Чтобы устоять на ветру, она обняла росшую на берегу берёзу и… запела! Сильно, громко, во весь голос. Пела её душа, та частичка вселенной, что зовётся Жизнью. Из уст рвалась мольба пощадить, помиловать…

Свежий ветер играл длинными волосами девушки, трепал широкий подол казённой рубахи, разгонял по щекам обильные слёзы, подхватывал, кружил и уносил вдаль звуки последней песни.

Вета отпустила берёзу, подняла руки и пошла кругами. Ноги сами вспомнили любимый танец. Запрокинув голову и обливаясь слезами, она танцевала торжественно и плавно, как в детском доме на прощальном вечере. Под ногами девушки обрушился край нависшего берега, и она полетела вниз…

Она не кричала и не цеплялась за камни. Не сопротивлялась и не боролась за жизнь при падении.

Её убили ещё там, в казарме. А здесь, кувыркаясь и переваливаясь по круче, падала лишь плоть, её бесчувственное тело.

Вета упала головой в реку, а на берегу остались только ноги: белые, стройные, не тронутые загаром.

Одна рука подвернулась под грудь, а вторая, поднимаемая и опускаемая течением, будто прощалась с миром. От виска в нити вьющихся в воде волос вплелась широкая алая лента. Лица под волосами не было видно.

Мелкие рыбёшки, распуганные падением, теперь собрались в стайку и дружно целовали руку погибшей.

Замшелый рак выбрался из-под камня, пытаясь подобраться ближе, но его снесло течением.

Бесстрастная река невысокой волной осторожно касалась тела, поднимая и разворачивая его вдоль берега.

Большой щербатый валун запоздало скатился с обрыва, подпрыгнул и сильно ударил в ещё тёплые колени девушки.

Широкая река приняла несчастную, подхватила, обняла и понесла, выказывая то серую белизну рубахи, то нежную желтизну кожи, пока совсем не скрыла от людей свою страшную тайну…

Адам и Ева
Лирическая сказка

Когда звёздная ночь заворожила землю, а луна ещё где-то прихорашивалась, две человеческие тени в разных концах горного селения выбрались из хижин, помелькали в узких проходах меж ними и встретились под большим развесистым деревом. Тени мужчины и женщины соединились, пошептались чуть-чуть и тронулись в путь, подальше от людского племени.

Мужчину звали Адамом.

Он был высок и по-юношески строен, шёл впереди быстро, не оглядываясь, чувствуя присутствие подруги рядом.

Женщину звали Евой.

Она была плотненькая, ладная телом, из тех, кого ценят и любят не за броскую красоту, а за верность, за способность понять любимого, раствориться в нём, из тех, кто за право быть рядом готов идти за избранным повсюду, а если придётся, то и умереть вместе.

Такие женщины, полюбив, с пути не свернут, не отстанут, от таких женщин мужчины не уходят. Их может разлучить только смерть.

Вещей беглецы взяли немного: он нёс топор в руке, мешок с продуктами за плечами и моток верёвки. Она – свёрток с постелью за спиной, в руках – узелок с посудой.

Коротка летняя ночь в горах, и природа торопится жить. Одним нужно отдохнуть перед дневной охотой, другим насытиться для дневного отдыха. Кто-то шуршал в кустах, перебегая дорогу.

Быстрой тенью по звёздам чертила кривые линии сова. Чёрной молнией над путниками металась летучая мышь.

Уставшая висеть звезда сорвалась с тёмного небосвода и начала падать, освещая спящую землю прощальным следом.

За молодыми людьми увязалась собачонка. Она бежала перед хозяевами по тропе, слышала шумы и шорохи вокруг, иногда останавливалась и поскуливала от досады. Будто у неё не было времени прыгнуть в кусты и разобраться, кому там не спится. А попросту – трусила…

Появилась запоздавшая ночная красавица луна. Её мягкий ненавязчивый свет выделил белую реку из ночного тумана, тёмные берега из леса. Луна слегка притушила яркий блеск звёзд и превратила обычный при солнце вид долины в таинственное, неземное видение.

Вдруг в кустах пронзительно заверещал заяц. Голос его звучал надрывно, дрожал на высокой ноте от боли и страха, взывая о помощи, и резко оборвался… Всё живое в природе притихло, как бы прощаясь с товарищем, а потом вновь засуетилось. Постояли и люди, обнявшись, но собака молчала, следовательно, опасности не было. Видимо, сова повстречала беспечного косого на его ночных путиках…

Шли долго. Луна заботливо освещала беглецам дорогу. Ночная прохлада подгоняла, освежала. К утру вышли к ущелью. Торная тропа закончилась. Решили передохнуть.

Ева расстелила одеяло на холодные ночные камни. Адам достал еду. Перекусили. Адам обнял Еву за плечи. Она прильнула к нему. Им было хорошо вдвоём, даже здесь, на голых камнях.

Всходило солнце. Горы ещё скрывал туман, лишь кое-где из его бугристой белизны высовывались поросшие кустами вершины. Сами беглецы возвышались над морем тумана, как боги, и Мир с высоты казался им простым и необъятным. Но надо было спешить. Адам поцеловал Еву и поднялся.

Молодым людям предстояло трудное и опасное дело – перебраться через узкое, но глубокое ущелье, дно которого скрывал туман.

Внизу злорадно бурлил и клокотал ручей, как бы предупреждая: пощады не будет…

Адам решительно подошёл к обрыву и принялся раз за разом метать петлю верёвки на выступ скалы по ту сторону ущелья. Верёвка соскальзывала и падала в бездну провала, не успев зацепиться.

Адам устал, начал спешить, нервничать.

Ева подошла к нему, положила руки на плечи и посмотрела в глаза любимого. Потом погладила рукой его шею, уткнулась лицом в его грудь, прижалась и замерла на миг.

– Не спеши, не волнуйся. Я верю в тебя: ты самый сильный, самый ловкий! Я люблю тебя… – тихонько прошептала она.

Мужчина благодарно поцеловал её и успокоился. Со второго броска верёвка прочно обвила выступ.

План его был до безумия дерзок и прост: по натянутой веревке переправить её, а затем, держась за другой конец, самому прыгнуть вниз. При этом нужно не разбиться о скалу, а выбраться по верёвке наверх на другой стороне.

Без сомнения, было безопасней и ему перебраться, как она, но тогда останется след – привязанная веревка, по которой их найдёт погоня. Ставкой за счастье являлась жизнь, и они были готовы платить…

Адам крепко обнял и поцеловал Еву, коснулся губами повлажневших глаз, стёр росинки женской слабости, обернул верёвку вокруг дерева и туго натянул.

Налегке, перебирая руками и ногами, Ева быстро переправилась через ущелье.

Связав в один узел, бечевой перетянули вещи. Собака, увидев хозяйку далеко, забегала, заскулила, принялась выть.

Мужчина схватил её и хотел бросить в пропасть, чтобы она не выдала их местонахождения, но женщина на той стороне замерла в ужасе и, прижав руки к груди, с мольбой посмотрела на Адама.

Оба поняли: не может быть счастья за счёт несчастья другого… И он решился: связал поясом собаке лапы, завернул в свой плащ и пристроил узлом за спину.

Женщину бил нервный озноб от страха за любимого, но и сказать «убей» она не могла…

Мужчина вдел ногу в петлю верёвки и шагнул вниз.

Он ударился о скалу удачно, обеими ступнями ног. Собака взвизгнула за спиной. Немного передохнув, начал подниматься.

Узел мешал, сбивался набок. В ноги плескал и швырял пеной бешеный ручей. Ступни скользили по мокрым от брызг камням, но он медленно и упорно подтягивался всё выше и выше.

Наверху ждала подруга, она верила ему, и он не мог обмануть её надежды.

А Ева лежала на камнях, прижимала верёвку, чтобы не соскочила, и с волнением следила за подъёмом. Страха не было. Про себя она решила: «Если он сорвётся – я прыгну за ним…»

Наконец, его голова поравнялась с верхом обрыва. Осталось сделать последнее усилие и, бросив верёвку, ухватиться за камни. Но нога сорвалась, рука соскользнула, и он стал медленно сползать вниз. Лицо его перекосилось от напряжения и боли, в глазах появилась обречённость. У мужчины ещё имелись силы, но уверенность оставляла его…

Ева подскочила, ухватила любимого за одежду и изо всех сил стала тянуть вверх.

Адам был тяжёл и не поддавался. Чувствуя, что сейчас они оба полетят в пропасть, она закричала: страшно, дико, отчаянно, как тот заяц перед смертью…

И Адам опомнился: резко дёрнулся, перехватился. Нога нашла новую опору, оттолкнулась, и он перевалился через край пропасти.

Руки у Евы сорвались, и она упала навзничь. Сразу вскочив, высвободила собаку, перевернула Адама на спину, навалилась и стала осыпать поцелуями его лицо, шею, грудь, смеясь и плача одновременно.

Адам открыл глаза, улыбнулся и крепко притянул к себе подругу. Они плакали от пережитой опасности, от счастья, что всё позади, что они живы, они вместе…

Собака кругами носилась вокруг, налетая на хозяев и тормоша их за одежду. Она прыгала, лаяла, выражая восторг и радость, пыталась лизать им руки, лица. Беглецы рассмеялись и встали на ноги.

Было уже совсем светло. Туман пятился вбок, под защиту гор. Точкой в выси парил орёл. Низом тянулось бестолковой толпой вороньё.

Мелькала в кустах белым пятном сорока. На разные голоса восхваляла доброе утро разноголосая птичья мелочь. Жизнь давно пробудилась.

Обнявшись, молодые люди стояли у края обрыва. Всё вокруг: далекий лес внизу, громады гор вдали, опасный ручей под кручей – всё стало родным и близким.

А тем временем солнце – источник жизни на земле – нагрело воздух, и он обратился игривым ветром.

Озорной ветер растрепал длинные волосы Евы. Они хлестнули Адама по лицу, обвили шею, защекотали грудь, ноздри.

От близкого тела женщины ему стало жарко.

Не выпуская рук, он отодвинул её, всмотрелся в любимые глаза, привлёк и стал страстно целовать.

От неожиданности она забилась в его руках, стараясь вырваться, и… засмеялась!

Он покрывал нетерпеливыми поцелуями её глаза и щёки, волосы и руки, шею и груди.

Она пыталась спрятать вспыхнувшее зарёй лицо на его груди, сопротивлялась, отстранялась и тут же прижималась.

Ей было смешно от щекотавших её усов и губ, от переполнявших сердце любви и счастья, от напрасной борьбы с его сильными, настойчивыми руками…

Им некого было бояться: у их ног лежал мир, и они были его частью и началом.

Услужливое эхо с готовностью подхватывало и разносило счастливый женский смех по умытым ночной росой горам, по коварным ручьям, доносило до каждой росинки, зелёной травинки, вёрткой зверушки, пойкой пичужки. Чтобы все-все знали: Он и Она вместе, они любят друг друга, значит, Жизнь на Земле – продолжается!