Текст книги "По следам дикого зубра"

Глава четвертая

Знакомство в Майкопе. Хлопоты в Москве. Разговор у Гептнера. В дороге. Встреча на лесной поляне. Осуществленная мечта. Перегон. Беглянка. Август 1940-го: зубры снова на Кавказе!

1

Андрей Михайлович Зарецкий признавался себе: зубры, главным образом они, потянули его в Майкоп. Не мог остаться в стороне. Как же можно без него?..

Не простое это дело – бросать дом, работу и возвращаться в места, память о которых уже поистерта временем. Да и возраст. Ему было близко к шестидесяти, здоровье поистрачено. В таких случаях люди стараются сидеть на месте, чтобы избежать лишних перегрузок и волнений.

Все доводы, о которых Зарецкий не один раз заводил разговор, убедительны: старые друзья, родные горы, близость к сыну и будущей его семье. Но все же окончательное решение он принял после поездки на Кишу. И связано оно было, конечно, с зубрами.

Сколько лет слышал он разговоры а возвращении зубров, столько же думал о своей причастности к проекту – и непосредственно, и через сына. Так уж случилось, что вся жизнь его, все радости и беды, даже трагическая гибель родителей связывались с заповедником и с зубрами. Наконец, возвращение их становится реальностью. Звери эти выращены для Кавказа. Они близко.

И вот подступили важные события.

В конце 1939 года Михаила Зарецкого телеграммой вызвали в Москву.

Из столицы родителям и, конечно, на Кишу полетели обстоятельные письма. Тон их был приподнятый, даже торжественный. Не обошлось без восклицательных знаков, без слов «решено», «наконец-то долгожданное», «мне приказано» и редкостное для него откровение: «Радость моя так велика, что я улыбаюсь даже когда сплю».

Старые Зарецкие были уже в Майкопе, в знакомом трехоконном домике, где когда-то принимали милых своих друзей – Катю и Сашу Кухаревичей. На их могилу они сходили в первый же день своего возвращения.

А неделю спустя возле дома зафыркали усталые кони, и Данута сквозь только что вставленные зимние рамы узнала Бориса Артамоновича Задорова. Батюшки мои! Вот радость-то!.. С другого коня сползла женская фигурка в мужской куртке и брюках.

Андрей Михайлович вышел в сенцы встречать. Данута Францевна засуетилась. Первым делом она остановилась перед зеркалом, наскоро оглядела себя, поправила волосы. И все улыбалась.

Гости вошли не раньше, чем расседлали и устроили коней.

– Я так рада, – смущенно произнесла скуластенькая, розовая от холода и волнения Лида, пожимая руку хозяйке. – Именно такими и представляла вас по рассказам Миши. Как у вас хорошо, тепло… Мы не очень стесним, если попросим побыть здесь до утра? Борису Артамоновичу надо кое-что купить в городе, он ведь счастливый отец, поздравьте его со вторым сыном. Ну, а я… Понимаете, до сих пор не могла переслать письма Михаилу Андреевичу, нет оказии, вот и напросилась в попутчики. Наше счастье, что снегу мало и не так холодно.

Продолжая говорить, Лида помаленьку справлялась со смущением. Разделась, сняла с пояса кинжал и сделала какое-то неуловимое движение головой, от чего ее помятая башлыком короткая стрижка послушно улеглась именно так, как того хотелось.

Данута Францевна не спускала с девушки глаз. Понравилась. Хороша, умна, воспитанна.

Надо ли говорить, что Лида давно хотела этого знакомства, робела, но желала. И вот она в доме знаменитого Андрея Михайловича, егеря почти забытой Кубанской охоты.

Оставим их одних: Зарецкого с Борисом Артамоновичем, усевшихся после ужина, чтобы потолковать о близком торжестве в заповеднике. И Дануту Францевну, которая заставила гостью переодеться, для чего из комода был извлечен теплый халат, после чего они скрылись в спальне.

У них тоже было что сказать друг другу.

2

В марте – мае 1940 года Михаил Зарецкий, назначенный руководителем группы по перевозке зубров в Кавказский заповедник, совершил несколько челночных поездок по маршруту: Москва – Аскания-Нова – Хаджох – Киша – Гузерипль. Домой к своим он заехал буквально на два часа, толком ничего не рассказал и умчался.

В качестве помощников Михаил Андреевич избрал начальника охраны заповедника, по фамилии Астраханский, Бориса Задорова и охотоведа, нового человека на Кавказе – Клементьеву. Когда Астраханский со свойственной ему пылкой амбицией стал ввертывать словечки о «форсировании Белой», о «траверзе» перевала на Бамбаке и без конца «якать», Зарецкий строго прервал его:

– План перевозки продуман в деталях. Вам, как члену группы, остается изучить этот план и точно исполнять его. И поменьше громких слов.

Сам директор, занятый хозяйственными делами, не рвался участвовать в хлопотливой операции. Его вполне устраивало, что за перевозку отвечает Зарецкий и научный отдел. Зоологов это тоже устраивало. Снова и снова они проверили загон, остолбили и осмотрели будущие выпасы, родильные стойла, а остаток времени потратили на устройство огорода, который добавит зубрам корма зимой. Уже знали, что прибудут пять зубров, и все расчеты сверяли по этой цифре.

Егеря и зоологи выезжали на дорогу, наметили вдоль просеки места охранения и ночного отдыха для зверей. За один день зубры не могли одолеть горную дорогу. Предупредили жителей Сохрая: быть начеку! Маленький лесной поселок миновать не удавалось, он находился примерно в середине пути. Близ его наметили остановку. Здесь зубры проведут еще ночь. Любопытство пресекали заранее: ни к чему выходить к зубрам с хлебом-солью, нельзя их пугать, они характером не похожи на коров и быков из домашнего стада. На ночевке заготовили траву, сечку, соль – все на виду.

В Москве хлопоты были иного порядка.

Зарецкий пришел к Макарову, доложил о готовности, сказал:

– От станции Ново-Алексеевки вагон пойдет до Запорожья. Потом – Волноваха, Донецк, Таганрог, Ростов, Армавир, Белореченская, Майкоп. И наконец, Хаджох. Я называю только железнодорожные узлы, где вагон будут перецеплять. Тысяча километров, семь или восемь разных поездов. Зубры могут провести в дороге две-три недели. Трудно для них.

– Что предлагаешь? – Василий Никитич, очень похожий добрым лицом, бородкой, даже рубашкой с пояском, на Михаила Ивановича Калинина, подвинул к себе блокнот.

– Просить содействия наркома путей сообщения. Груз необычайной ценности. Чтобы без задержек.

– Так. – Макаров записал. – Еще что?

– Большой пульмановский вагон. Только в нем клетки станут свободно, найдется место для воды, кормов и для нас, кто будет сопровождать.

– Ну а звери? Здоровы, подготовлены?

– Я только что из Аскании-Нова. Зубриц и быка отбили, они в отдельном загоне. Прививки сделаны.

– Поехали, ходатай! Сперва в Академию наук.

Они попали удачно. Президент Академии Владимир Леонтьевич Комаров, ботаник с мировым именем, находился у себя.

– Знаю, наслышан, – сказал он, едва только заговорили о зубрах. – Кавказ? Под ваше начало, молодой человек? Ответственность очень велика. Но и почетна! Одно огорчает: не чистокровные зубры. Чем я могу помочь вам?

– Письмо наркому путей сообщения о срочной перевозке.

– Вы заготовили? – Он прочитал. – Сейчас перепечатают на нашем бланке. Только вы сами поговорите с путейцами. Желаю успеха. Одна из самых добрых операций, какие приходится проводить цивилизованному обществу. Воссоздание утраченного вида. Надежда на направленную селекцию. Опыт такой селекции у нас есть.

Наркома они не застали, пришлось оставить письмо. Зарецкий приехал на другой день. Его направили в Главное управление перевозок. Здесь он получил копию письма, которое пойдет начальникам трех южных дорог.

– Когда нужен пульман? – спросил начальник управления.

– Двадцатого июля. Твердо намеченный день.

– Мы проследим за подачей и продвижением. Так распорядился нарком. – И усмехнулся: – Кого мы только не возили! Даже слонов из Одесского порта. А вот зубров, кажется, не доводилось.

Зарецкий поправил: возили и зубров. В Крым. Но тогда обошлось без наркома.

Стояло зрелое лето. Улицы Москвы заполнила сизая, густо пахнущая асфальтом жара. Звенели красные трамваи. Над новенькими зданиями станций метро даже днем горели красные буквы "М". Со стороны недалекого Кремля донесся перезвон курантов. Столица жила своей обычной деловой жизнью.

Перед тем как уехать в Асканию-Нова, Михаил Андреевич зашел к своему учителю профессору Гептнеру.

– Пропуск зубрам на Кавказ! – И протянул письмо наркома.

Владимир Георгиевич бегло глянул на бумагу.

– Вы понимаете все значение происходящего? Его историзм? После жестокого преступления, когда война и разруха уничтожили еще один вид млекопитающих, общество впервые – да, впервые! – принимает меры для восстановления этого вида. Не частные лица, не филантропы, а государство! Как хочется, чтобы это было событием не единичным! Соболь, выхухоль, полосатый тюлень, белый медведь, кавказский барс, дальневосточный тигр… Сколько больших и малых зверей в опасности! Я уж не говорю об Африке, Америке. Будьте на высоте, Зарецкий. Такое благородное предприятие!..

– Считаю за честь для себя… – начал было Михаил.

– Рано, рано! Вот когда зубры будут на месте. Плюньте через левое плечо. Вам работы и работы! Вспоминаю, как мне недавно пришлось поволноваться из-за беловежских зубров. Когда началось освобождение Западной Белоруссии, в пуще насчитывалось что-то около двух десятков зубров кавказско-беловежской линии. Война есть война. Я обратился в Наркомат обороны с просьбой взять зубров под защиту. И что бы вы думали? Сам нарком распорядился об установлении охраны в Беловежской пуще. Недавно получаю письмо от знакомого зоолога. Семнадцать зубров на вольном содержании. Уцелели!

– Выходит, мы поспешили со своими зубробизонами, – сказал Зарецкий. – Коли есть чистопородные…

– Поспешили?.. О, нет, как раз вовремя. Вспомните, что происходит сейчас в Европе! Кто может предсказать будущее? Так что, дорогой друг, торопитесь делать полезное дело. Первая партия – не последняя. Привезем и чистопородных.

3

Красавца Бодо загнали в угол. Не мешай!

Он сопротивлялся, задирал хвост и с угрожающе склоненной головой, так что бородой чуть не подметал пыль у передних копыт, набегал на изгородь, за которой творилось что-то необычное. Но всякий раз люди, вооруженные палками, отгоняли его в дальний угол и криком выражали неудовольствие, едва Бодо опять делал несколько скачков в их сторону.

Вожак асканийского стада, отец пятидесяти сыновей, дочерей, внуков и внучек, он имел основания для беспокойства. Бодо видел, как из его большой семьи отбирали и увозили зубриц и зубров. Откровенно говоря, он не питал особо родственных чувств к потомкам. Его раздражение усиливалось по другой причине: положение владыки обязывало охранять стадо.

Проклятые перегородки! За одной из них, где еще недавно Бодо гулял со старыми своими подругами Волной и Еруней, бегали люди с палками, слышались понукающие крики, а зубры, размахивая хвостами и приоткрыв рты, носились по загону, пока не попадали в узкий проход и в струнку. Оттуда они уже не возвращались.

Сперва молодой Журавль, статью очень похожий на отца, такой же черно-коричневый, мощный, с высоким загривком, с литыми мускулами, очутился в струнке. Люди что-то сделали с Журавлем, и он исчез в темном проеме ящика. Застучали молотки, ящик откатили к машине и подняли тяжелый груз в кузов.

Бодо терпел. Но когда отбили Еруню и она также исчезла, он сорвался с места, набрал скорость и так хватанул могучим лбом по плахам, что две из них треснули и разошлись белым разломом. Пережидая звон в голове, Бодо отступил. К пролому подоспели люди с палками. Одни громко кричали, другие сноровисто вгоняли в забор свежие плахи.

Часа через два за Еруней последовала Волна, потом две молодые зубрицы – Жанка и Лира, его внучки. Загон опустел. Для Бодо открыли вход в другой загон, там его встретили с десяток зубров и зубриц, он обошел их и успокоился. Не все потеряно.

Бодо лег в густую тень под сараем и скоро задремал. И вновь ему привиделся тот странный сон, что уже был когда-то: черный лес на крутых камнях, прохладный ветер с запахом снега и воли, простор без конца и края. Бык вздохнул, как вздыхают о потерянном рае, и еще ниже склонил широколобую морду.

А машины с зубрами уже катились по дороге к станции.

Чисто вымытый пульмановский вагон стоял в тупике. Клетки грузили споро, весело, Михаил Андреевич командовал, потом побежал на станцию, а вместо него стал распоряжаться Астраханский, пока не подошел пыхтящий паровоз. Лязгнули буфера, вагон мягко дернулся. Еще через час подкатил красно-вагонный поезд, пульман прицепили в хвост, и состав, похрамывая на стыках, поволок зубров на северо-восток.

Далее все развивалось по сказочному сюжету. В Запорожье вагон прицепили к пассажирскому поезду, без остановок промчали через Донбасс, и только уже в Ростове что-то надломилось в строгом расписании движения, за которым следили из Москвы. Но затем редкостная оперативность путейцев принесла радость: поезд прошел с курьерской скоростью до Белореченска, и вот уже специальный паровоз потащил вагон по железнодорожной ветке в Майкоп, оттуда – по долине Белой, мимо Абадзехской до знакомого Хаджоха. Здесь стальная колея кончалась, вагон поставили у наскоро сооруженной платформы. Конец пути. Всего трое суток.

Пасмурное, но теплое утро открылось взору сопровождающих, когда двери вагона откатили на всю ширь. Облака цеплялись за скалы над лесом. В безветрии резко пахло мокрой травой и горьковатым духом зрелого дуба.

Зубры глядели из клеток на зеленый чуждый мир. Глаза их блестели испуганно и настороженно.

Подошли грузовые машины. Много людей столпилось у вагона. Астраханский всяко оттеснял их. Зарецкий с удивлением осмотрел толпу: ни отца, ни старых егерей. Что такое? Ведь он телеграфировал из Ростова…

Ящики поставили в машины. Туда же забрались сопровождающие. Несколько человек поскакали вперед верхом.

На тихом ходу поехали по узкому карнизу вдоль Белой. Здесь всегда было мрачно, а в такой пасмурный день все вокруг выглядело как в сумерках.

У Даховской переправились через реку без приключений. За станицей дорога вошла в лес, стала более грязной и ухабистой. Буксовали, всем миром вытаскивали воющие машины из глубокой колеи, но с каждым километром одолевать путь становилось труднее. Выехав на поляну, окруженную грабами, остановились. Дальше шла просека. Не для машин.

Зарецкий соскочил с подножки и осмотрелся.

Метрах в двухстах дымил костер, паслись кони. От костра к ним спешили люди. Свои, родные! Все, кого он ждал.

Его отец, похудевший Алексей Власович, бородатый Кожевников, Задоров, Теплов, Жарков, их жены. Лида Шарова! И даже мать, не убоявшаяся дальнего пути ради такого давно ожидаемого события!

– С приездом! – Отец широко обнял его. – С долгожданной удачей, сынок! С радостью!

И спрятал лицо на Мишином плече.

– Мы вас ждали в Хаджохе, – говорил Михаил, обнимая егерей, ученых. – О, и Лида! Принимай командование!

– Нет уж! – Она счастливо смеялась. – Это совсем по-кавказски: все трудное – на женщину. Вот они, избалованные джигиты! Еще сорок верст тяжелой просеки. Извольте командовать сами! Кому слава, тому и труд.

Задоров полез на машину, заглянул в смотровое окошко к Журавлю. Спрыгнул – и вдруг завертелся на месте, закрутил над головой руками, исполняя не то самодеятельную лезгинку, не то ритуальный танец первобытного человека, к которому пришла удача.

– Вот и долгожданное! – кричал он, никого не слушая. – Что я говорил! Здесь зубры, здесь, глянь-ка, Василь Васильевич, убедись, такие же, нашенские!..

Между тем отпали задние стенки клеток, люди отступили в сторону. Лида осталась рядом с Михаилом. Минута ожидания.

Какие они разные, эти зубры, так и не прирученные людьми!

Журавль вышел спокойно, огляделся, прошелся туда-сюда по мягкому лугу и лег, поджав ноги.

Волна пятилась, пятилась, а очутившись на воле, кинулась в сторону, галопом пронеслась метров триста, свернула было в лес, но, заметив там человека с палкой, метнулась назад и, сделав еще полкруга, остановилась в нерешительности, готовая на все.

Еруня побегала и тоже легла, не дотронувшись до травы.

Молодые Жанка и Лира постояли рядышком, потерлись боками и пошли по лугу, срывая на ходу траву.

Рабочие сдвинули ящики в рядок, машины развернулись и ушли. Стало удивительно тихо. Лес, поляна и на поляне зубры. Зубры! Люди и кони в стороне. У догорающего костра тележка с задранными оглоблями.

Телеусов отошел в сторонку. Он смотрел на зубров и утирал корявыми пальцами непослушные стариковские слезы. Неужто все это наяву? Перед ним потомки того малыша, которого он словил недалеко отсюда. Лет-то сколько! Событий, потерь… Все вспомнилось. И неудачи, и болезнь, и война. И как Андрей рассказывал им о судьбе зубров. И как боролся за них. И вот они тут. Слава те господи!..

Уже скакал вдоль опушки деятельный Астраханский, отдавая распоряжения наблюдателям. Уже потянулась по просеке подвода с корзинами свеклы, зерновой сечки и соли. Кто-то запрягал тележку Зарецких. А старые егеря все еще недвижно стояли, губы их молитвенно шептали что-то – вспоминали тяжелый и долгий путь до этого часа, которого ждали почти двадцать лет.

Данута Францевна тихонько сказала сыну:

– Мы домой, Миша. Оставим вас. Слишком много волнений для отца. Ты, пожалуйста, осторожней, чтобы ничего такого… Смотря за Лидой. Вон она, в седле, как бы не увлеклась в опасном деле.

Он поцеловал мать, прошел с отцом к угасшему костру, здесь обнял Телеусова, который уезжал с родителями.

– Вот и дождался своего дня! Теперь все будет в порядке. Глаз с них не спустим. А потом увидим малышей. Эт-уж точно, как любит говорить Борис Артамонович.

– Уж как и благодарить судьбу, – вздохнул Телеусов. – Светлый день. Прощевай, до встречи, Миша!

С высоты седла, стоя рядом с Лидой, Зарецкий помахал близким. Зубры входили в просеку. Старший Зарецкий и егеря смотрели на эту процессию. Фуражки лежали у них на руке.

Парад древних зверей.

4

Асканийские звери шли, бежали, останавливались. Шарахались от темных стен леса. Непривычная чащоба, полная загадочных шорохов и запахов, пугала их. Беспокойство рождало возбуждение. Охрана на лошадях старалась держаться в тени.

Прошли первые километры. Ведущая подвода стала. Так договорились заранее. Зубры сбились в кучу. Молодые легли. Еруня и Волна возбужденно ходили, иногда срывали пучок-другой травы, но тут же подымали морды и вздрагивали.

Зарецкий и Лида на конях топтались в арьергарде, закрывая путь к отступлению и побегу.

От лесной тишины звенело в ушах.

– Ты побледнел и похудел, – сказала Лида, всматриваясь в лицо Михаила. – Очень трудная дорога? Я все дни только об этом и думала.

Двинулась подвода, пошли зубры. Еще несколько километров. Чего-то испугавшись, зубры бросились вперед. Ездовой на подводе едва успел отвернуть в лес, чтобы защитить лошадей стволами граба. Журавль бурей пролетел рядом с телегой. Вся пятерка исчезла за поворотом.

Верховые рысью кинулись догонять. Только бы не потерять из виду! Если звери свернут в лес, их днем с огнем не отыщешь.

– Вон они! – крикнул Задоров и придержал коня.

Зубры не выдержали взятого темпа. Все-таки они устали за дорогу. Промчались километра три и остановились. Журавль и Еруня топтались на месте. Волна своевольно шла дальше, помахивая грязным хвостом.

– Там начинается редколесье. И поляна с правой стороны, – испуганно сказала Лида. – Борис Артамонович, миленький, обгоните стадо и с кем-нибудь перекройте им путь на поляну. Волна может свернуть с просеки и утянет остальных.

Три всадника юркнули в лес. Зарецкий тронулся было за ними.

– Нет-нет, – Лида удержала его. – Останься. Одна я боюсь. Вдруг пойдут назад?..

Егерь с подводы сказал:

– Этот бык, как нечистый, пролетел мимо. Глазом зыркнул, у меня аж душа в пятки. Добыли себе хлопот! Тигры лютые…

Отдохнув, четверка зубров побежала вперед. Миновали крутой спуск, поворот. Впереди мелькала бурая туша Волны. Она оборачивалась и прибавляла ходу.

Уже на виду поляны зубрица остановилась, сравнила узкую и темную просеку со светлой поляной и галопом помчалась вправо, на поляну.

– Так я и знала! – Лида досадливо прикусила губу. – Теперь работы прибавится!

На пути зубрицы из редколесья вывернулся Задоров, замахал палкой, свистнул. Волна тараном пошла на него. Неуловимым движением повода всадник отвернул коня в сторону. Рассерженная Волна пронеслась в метре от лошадиного крупа. В лесу затрещало. Зубрица своевольно ломилась сквозь кусты лещины. Куда?.. В трех километрах от поляны отвесный берег Белой…

Кожевников с товарищем повернули за беглянкой, чтобы не потерять ее из виду.

– Только бы Задоров догадался остаться на месте! – Лида непрерывно понукала коня. – Если он поедет за Волной, вся четверка непременно потянется по ее следу. Тогда не знаю, что…

Зарецкий поднялся на стременах, он вскидывал руки и с размаху опускал их. Поймет ли?..

Борис Артамонович понял, а может быть, опыт подсказал ему решение. Не ускакал, медленно продолжал двигаться с края на край поляны. Отрезал путь за беглянкой.

Зубры взяли левей, идти на человека, куда вел след Волны, не рискнули. Журавль повел их по просеке. Остальные шли за ним.

В помощь Кожевникову отрядили еще троих – искать сбежавшую Волну. Два сторожа опередили стадо и близ лесного поселка остановили зубров.

Вид навеса у дороги, похожего на асканийские постройки, кучи травы, свеклы и моркови соблазнили зубров. Они топтались у сарая. Охрана держалась в стороне. Поселок словно вымер. Ни собачьего лая, ни куриной возни. Зубры идут. Зубры!

Ночь прошла спокойно, звери отдыхали. Люди тоже. От ушедших за Волной известий не было. Лида волновалась. Зарецкий чувствовал себя виноватым. Все с нетерпением ждали утра.

Рассвело. Сохрайские жители начали выказывать любопытство, люди появлялись во дворах. Хлопали двери. Сторожа упрашивали, чтобы не выпускали собак, да и сами поостереглись. Зубрам предстояло пройти невдалеке от домов.

Еруня поднялась и первой вышла из сарая. Просеку закрывал туман, зубрица видела плохо, но с трех сторон чувствовала людей, охрана осторожно понукала зверей идти по лесной опушке.

Пошли нехотя. Миновали поселок, где за окнами на них смотрели десятки любопытных глаз. Шли спокойно, останавливались пощипать траву. И тут впереди на просеке вдруг зафыркала лошадь. Из тумана возникла телега, а в ней три женщины – гости из Новопрохладной… Ух, как вскинулась, хвост трубой, Еруня! Захрапела, нагнула морду – и на подводу! Она считала себя старшей в стаде и вела себя соответственно этому. Кто-то успел крикнуть женщинам:

– В лес, в лес, с дороги!

На телеге завизжали, задергали вожжами, лошадь уткнулась оглоблями в густой подлесок. Счастье их, что Еруне пришлось бежать на гору, это и дало лишнюю минуту встречным. С необычным проворством женщины очутились на деревьях, прямо с телеги повисли спелыми грушами – и замерли. Еруня ударила рогами по задку телеги, как тростинку, сбила перекладину, сиденье и понеслась дальше. Остальные зубры промчались мимо.

В четыре часа стадо прошло недалеко от кордона. Охрана сжимала кольцо. Еще через час с небольшим грязные, уставшие зубры зашли в большой загон на Сулимной поляне, в нескольких километрах от кордона.

Закрылись широкие ворота. Дома! Теперь за Волной…

Едва отдохнув, егеря поскакали к месту, откуда ушла навстречу неведомым опасностям своенравная зубрица.

Лес прочесывали в пределах видимости соседа. Коней вели в поводу. Вскоре наткнулись на Кожевникова. Он шел пешком, за ним ковылял раненый конь: нога лошади была порвана ударом рога.

– Вчерась сошлись, – сказал Василий Васильевич. – Я к дороге зубра тесню, а он к реке рвется, воду чует. И на меня. Раза три увернулся, а потом все ж зацепила. Вон как порвала. И со скалы на скалу, как коза. Вы уж не шибко наступайте, пущай успокоится, а то рухнет с дуру в пропасть. Вон она, около ущелья стоит: Борис ее караулит, чтобы не сиганула куда не надо.

Семь долгих дней без сна и отдыха длилось осторожное вытеснение зубрицы в сторону Киши. Разъяренная постоянным преследованием, Волна прямо-таки не выносила духа людей. Завидев всадника, бросалась в атаку. И горе тому, кто не успеет увернуться!

Ей отрезали путь к Белой, дали спокойно отдохнуть. Утром поднимали и, увертываясь от лихих набегов, перегоняли ближе к дороге.

Волна вышла на просеку уже близко от кордона. Учуяв след своих сородичей, она без понукания прошла всю тропу до Сосняков, а увидев загон, обрадовалась: взбрыкивая и размахивая хвостом, обежала ограду, заметила открытые ворота и, не сбавляя хода, ворвалась внутрь.

Навстречу ей спокойно шли Журавль, Еруня, Лира и Жанка.

Волна улеглась в густой траве и утомленно закрыла глаза. Лежала мирно, словно деревенская корова после вечерней дойки.

Михаил Андреевич устало ввалился в домик наблюдателей, через плечо Лиды сорвал отрывной листок календаря и положил перед ней.

– Что? – Она снизу вверх посмотрела на Михаила.

– Запиши крупными буквами в летопись природы. Диктую: «Четвертого августа тысяча девятьсот сорокового года в Кишинский зубровый парк прибыло пять зубров горного подвида».

– С чем и поздравляю тебя от всего сердца, – как можно торжественней ответила она.

День выдался солнечным, теплым. Вечером, когда зоологи уходили по тропе на кордон, стало так тихо, что не шелохнулся ни один листочек на кленах. От высокой травы начинал подыматься ночной холодок. Усилился запах отцветающего подбела, буквицы, клеверов. Осевшее к самым хребтам солнце косо освещало поляны, удлиняя тени от деревьев и скал. Черные пихтовые леса дремотно стояли по склону. Кавказ баюкал вновь обретенных детей своих.

Теперь ученые и егеря могли отдохнуть. Дело сделано.

Лида и Михаил шли, взявшись за руки, посматривали друг на друга, улыбались и молчали.

У ручья, бойко катившегося к реке, перед игрушечным мостиком из тонких березовых жердей они остановились.

– Я боюсь, – сказала Лида.

– Перенести?

– А ты сумеешь? – Лида как-то странно засмеялась.

Он не ответил. Просто поднял ее и понес на руках через шаткий мостик.

И за ручьем, через луг он все еще нес ее, а она совсем не торопилась спускаться на землю. Руки девушки уютно обнимали шею Михаила.

5

В сотне километров от загона с зубрами, на северной стороне Передового хребта в этот летний вечер засыпал город Майкоп. Гасли огни в окнах. С гор веяло прохладой, слышнее шумела река, сбегавшая с последних увалов в долину.

Дольше всего светится огонь в домике Зарецких.

Данута Францевна и Андрей Михайлович уговорили Телеусова погостить. Старый егерь охотно остался. В такие-то дни ему и самому не хотелось покидать друзей.

На столе шумел самовар, окна в сад оставались открытыми. Слышно было, как в сарае пофыркивали кони, роясь в пахучей охапке клевера, брошенного им на ночь. Трещали в саду цикады. Сладкий запах душистого табака проникал в комнаты.

– Ну вот, и слава богу, – в который раз бормотал седой Алексей Власович, пододвигая горячую чашку с чаем. – И успокоились мы, сами повидавши, как возвернулись наши звери. Сколько лет-то прошло?..

– Ты Кавказа припоминаешь? – Зарецкий наклонился к другу. – Не забыл, как ловил да как мы везли его в Питер и дальше?

– Маленько помнил. А вот увидал быка, как он из клетки вылез, так враз все и прояснилось. Почудилось мне, будто он и есть наш Кавказ, тольки подросший, справный телом. Что голова, что стать, тут уж без ошибки: нашенских кровей. Погостил по заморьям – и домой прибыл. К месту рождения, значит.

– Журавль. Молодой еще. По-научному в нем пять шестых зубриной крови. И ведет он родословную от Кавказа.

– Вот ведь как! По кругу.

Время показало, что их труд во спасение дикого зверя на Кавказе не прошел бесследно. Зубры снова здесь.

– Могет быть, – сказал опять Телеусов, – что нонешние егеря счастливее нас окажутся, как ты считаешь?

– Счастливей?

– Я о Мише, сынке вашем, думаю. И об этой смелой девахе, которая с ним взялась за зубров. Говорю, счастливей нас будут. Сохранят и умножат для блага…

– Мир нужен, вот что главное, Власович. Тогда и природа не порушится, и зверь уцелеет.

– А ежели война? Разговоры всякие слышу. – Он пытливо смотрел на Зарецкого.

– Не поминайте о ней, Алексей Власович. – Данута Францевна прижала к лицу руки. – Скольких людей мы потеряли, сколько близких! Будем надеяться на лучшее.

– И то… Лучше о хорошем подумаем. Года не пройдет – зубрята появятся. Тогда их можно на волю. И мы побудем на Кише, полюбуемся, как да что, порадуемся за порядок в заповеднике.

Андрей Михайлович согласно кивал. Взгляд его скользнул по только что просмотренным газетам. И он не сдержал озабоченного вздоха.

В мире бушевала война.