Текст книги "Там, за рекой"

Саша шёл краем одного из снежников. Корка льда хрустко сломалась; под ней проглянули нераскрывшиеся ещё купальницы и лютики, а в другом месте он увидел, как прямо из снега торчали довольно крупные бутоны знакомого ему кандыка. Это альпийское растение не ждёт, пока земля освободится от зимней одежды. Сильный бутон на цветоносе как пикой продырявливает неглубокий снежник и тянется к солнцу, а когда согреется, вдруг распустится нежнейшим белым цветком с красивенькой жёлтой сердцевиной. Диву даёшься, как такому созданию удаётся выжить в столь суровой среде! Впрочем, и на благодатном юге мы часто являемся свидетелями отчаянной силы прорастающих стеблей: вспомните, как запросто вспучивает и пробивает тонкий асфальт на городских панелях самый обыкновенный подорожник…

Саша вынул нож и расковырял снег около кандыка. Под снегом был ещё лёд, стебель пробуравил сперва его – плотную трехсантиметровую корку.

– Расти, богатырь, – сказал Саша и огляделся.

Близко он увидел большую пихту с ветками чуть не до земли. Значит, под ней сухая земля. Место для ночёвки.

Холодная ночь. Саша поверх мешка укрылся ещё плащом; раза три подбрасывал в костёр ветки и все равно чувствовал себя не очень уютно. Ещё до свету высунулся, посмотрел на часы: без десяти пять. Полежал, наблюдая за сереющим небом, за белым, лёгким инеем, покрывшим плащ, шерсть собаки, камни и ветки деревьев; не вставая, набросал на едва тлеющие угли сушняка и, когда огонь костра обсушил иней на плаще, выскользнул из спального мешка.

– Архыз, побудка! – крикнул он, сделал десяток-другой быстрых движений и остановился, поражённый чудесным видом гор.

Придвинутый совсем близко в прозрачном воздухе утра, белоснежно-голубой неровной линией рисовался перевал. На первом плане горбился Эштен, словно белый утюг, вознесённый к небу. Луч солнца как раз добрался до вершины горы, и там родился яркий отражённый свет.

Острые глаза лесника заметили сбоку горы и чуть дальше неё какое-то движение. Приладив бинокль, Саша определил: это подымалась струйка лёгкого дыма. Любопытно.

Они с Архызом позавтракали. Пользуясь удачным наблюдательным постом, Саша ещё не менее часа разглядывал в бинокль долины. Увидел четыре небольших стада оленей, резвящихся туров на противоположной высотке, одинокого медведя на опушке леса – он что-то усиленно выковыривал из трухлявого ствола. Архыз сидел, перебирал ногами и зевал. Торопил идти.

Что же все-таки за дымок у перевала?..

3

Через час-другой хода снегу сделалось больше. Теперь только редкие проталины обнажали субальпийский луг. На рыжих пятнах, посечённых во всех направлениях мышиными ходами, земля парила. Вскоре пришлось встать на лыжи.

Миновали глубокую седловину, пересекли луг с кучками березняка. Солнце, поднявшись, пригревало хорошо, но снег с высотой становился все крепче. Саша и Архыз пошли быстрей, тем более что основной подъем миновали и путь выровнялся. Только на подступах к самому Эштену пришлось одолеть крутой бок, и вот здесь Саша увидел, что туристской тропы нет. Видно, за зиму с ужасающей высоты через тропу прокатилась не одна, а две или три лавины – они сгладили все карнизы. Саше пришлось снять лыжи и с предельной осторожностью двигаться поперёк очень крутого, градусов на шестьдесят, склона, выискивая сапогами зацепины, чтобы не скатиться вниз.

К вечеру, когда тени сумерек заполнили ущелье, Молчанов вышел на ровную площадку с девственным снегом. Только низкие берёзы, кусты вереска и рододы оживляли её. Близко стоял туристский приют. Саша бывал в нем давно, ещё с отцом.

Дымок подымался отсюда.

Архыз насторожился и так посмотрел на хозяина, словно хотел удостовериться, чует ли он…

– Тихо, – сказал Саша и на всякий случай спустил предохранитель карабина.

Уже в виду приюта постояли за кустами. Из железной трубы балагана выползал ленивый сизый дым. В чёрном окне блеснул огонёк. Зажгли лампу.

– Вперёд, Архыз! – приказал Саша и оттолкнулся на лыжах.

Когда он подскочил к балагану, Архыз, задыхаясь от гнева, рычал и царапался в дверь, которую кто-то, чертыхаясь, крепко держал изнутри.

Саша клацнул затвором.

– Ко мне, Архыз! – И когда собака, угрожающе рыча, отбежала, он крикнул тому, неизвестному: – Выходи!..

Дверь приоткрылась, высунулась рука с топором, потом небритое рассерженное лицо. И вдруг оно расплылось в самой широкой улыбке.

– Александр! Тебя ли вижу, тёзка! Да возьми ты на сворку кобеля, он же, само собой, разгрызёт меня, если обратно кинется!

Этот голос, а главное – давно не слышанное «само собой» так поразили и обрадовали Сашу, что он рассмеялся и даже пристукнул прикладом о снег. Александр Сергеевич, «директор» приюта на Прохладном, друг отца и его друг… Но как он очутился здесь в столь раннее время года?

– Пойдём, Александр, залазь ко мне в нору, будь она неладна! За такие вот дела я бы, само собой, заставил тутошнего начальника зиму зимовать. Решето, а не жилище. Нет, ты погляди, ни одной шипки целой в окнах не нашлось! Как Мамай прошёл – все кувырком!

Говорил, а сам то и дело цеплялся за Сашин рукав, хлопал по плечу, стаскивал с него рюкзак, хлопотал – уж больно обрадовался: ведь не виделись они, дай бог памяти, со дня похорон Сашиного отца, чуть не год целый.

Архыз крутился рядом, сторожко слушал, от попыток незнакомца погладить увёртывался, а Александр Сергеевич уже вспоминал:

– Ну вылитый Самур! Я ведь того запомнил на всю жизнь. Смотри, даже на хвосте светлое пятно. А пальцы? Тоже шестипалый? Ай-я-яй, вот как природа вылепляет! И ничего от матери-волчицы нету? Характер? Ну, это я, само собой, уже почуял, как он молчком на дверь бросился.

Он оборвал речь, пощупал чайник на печурке, зашуровал в ней, и только тогда Саше удалось спросить, как Александр Сергеевич попал сюда, не в своё ведомство.

– Моё, моё ведомство, Александр! И там, на Прохладном, и здесь тоже. В одни руки. Всё теперь укрупняют, вот и приюты, само собой. А доставили меня сюда, как высокого начальника, вертолётом, вместе с провиантом и прочим всяким снаряжением. Я и на старом месте таким же манером побывал, ну там, само собой, порядок, а вот здесь… Пойдём, я тебе покажу, пока темень не устоялась, ты сейчас такое увидишь…

Оказывается, Саша многого не знал. Что в прошлом году здесь, кроме балагана, уже стояли современные полусферы – домики из гофрированного материала; что решили сделать в этом самом месте настоящий приют, чтобы туристы смогли не просто заночевать, но провести сутки-другие и побывать на вершине, в пещерах.

Александр Сергеевич подвёл Сашу к современным полусферическим домикам. Вернее, к тому, что от домиков осталось.

Не выдержали они снежных пластов. Упало на них снега более чем достаточно. Три метра. Балаган-то с крутой крышей, с него как с гуся вода. А у этих, гофрированных, стойки слабые: ну, как навалило, так они и расползлись. Лежали помятые, жалкие, едва выглядывая из-под раскопа, сделанного Сергеичем.

– Видал? И я, значит, должон с топориком, само собой, поправить беду. Вот и сную день-деньской, починяю неполадки уже с неделю, а успел одну хату для собственного жилья приспособить да вот эти раскопал…

Они проговорили до полночи. Саша и не помнил, как уснул, а когда открыл глаза, солнце забралось уже высоко, пахло лепёшками на постном масле, а из чайника тихо выдувало парок.

Саша выглянул в дверь и зажмурился. Яркий свет бил в глаза. Притерпевшись, он увидел сперва Сергеича, который в траншее по самую шею отваливал глыбы искристого снега, освобождая расплющенные домики, а потом и Архыза, смирно лежавшего неподалёку, рядом с каким-то тёмным предметом.

«Ну, поспал ты, Молчанов», – сказал себе Саша. Он вернулся в приют, наскоро поел и выскочил.

Архыз сочувственно махнул хвостом. Сергеич кивнул. Саша подошёл к нему.

– Лопата ещё найдётся?

– А у дверей стоит. Покидать хочешь?

Они раскапывали домики часа два, переговаривались редко, односложно. Работать так работать. Оба порядком запотели. Вдруг Сергеич прислушался, отложил лопату, сказал: «Летит» – и стал вылезать из ямы.

– Кто летит? – спросил Саша.

– Обратно же Максимов на своём драндулете. Он мне материалу обещал подбросить из Поляны. Схожу посмотрю знак, не снесло ли…

Из Жёлтой Поляны? Перед Молчановым мгновенно встало лицо Тани. Отсюда до Поляны минут двадцать лету. Двадцать минут! Совсем рядом! Да он не простит себе, если не попытается…

Саша догнал Сергеича и пошёл рядом. В небе трещало. Но ещё далеко. На каменистой площадке, откуда снесло снег, лежал придавленный камнями белый знак «Т».

Теперь они увидели вертолёт. Он шёл низко над дальним лесом.

– Сергеич, – спросил Саша, не подымая глаз, – а можно я… Можно мне с ним туда-обратно? Чтоб завтра же вернуться!

– Наверно, можно. Попросим. Кобеля тоже возьмёшь? Пущай раз в жизни полетает, а? Ну там моему приятелю Василь Павловичу Никитину привет свезёшь. Будешь у него?

– Увижу, – сказал Саша, стесняясь.

Машину кидали невидимые потоки; она все ниже и ниже опускалась, а если говорить точнее – пыталась подняться над идущими вверх горами и, когда до приюта оставалось не больше километра, оказалась всего метрах в двадцати над поверхностью. Архыз убежал и выглядывал из-за стены балагана.

За стёклами виднелось лицо пилота – напряжённое лицо с нахмуренными бровями. Хоть денёк отменно тихий и ясный, зимний полет над горами далёко не увеселительная прогулка. Все-таки два километра над уровнем моря.

Сергеич махал руками, как машут возчику, чтобы сдал он коня с телегой назад и вправо, даже что-то кричал, но голос его тонул в грохоте мотора, а пилот смотрел не на Сергеича, а на приборы. Машина покачалась над самой землёй; матерчатый знак надулся ветром и чуть не улетел; колёса наконец коснулись щебёнки. Максимов и второй пилот выпрыгнули в одних кителях.

– Дед, у тебя тут форменный январь! – Пилот сунул руку ему, Саше и переступил с ноги на ногу, будто уже замерзая. – Так что, сгружать будем?

– Вот и согреешься, потому как иного способа для сугрева пилоту, само собой, не положено.

Вчетвером они за десять минут опустошили чрево машины. Александр Сергеевич спросил:

– А доски, опять же кирпич?

– Рейс до вечера, рейс завтра утром.

– Добре. Зайдёте ко мне чайком побаловаться или как?

– Летим. Некогда.

– Тогда вот лесную стражу захватите. У него там дело. А завтра опять же сюда доставите.

Пилот кивнул: можно.

– Я с собакой, – сказал Саша.

– Давай и собаку. Мы даже обезьян возили, не то что собак. Вот только слонов не довелось ещё.

Саша побежал к приюту. Сергеич пошёл следом.

– Ты рюкзак все-таки возьми, мало ли что, – посоветовал он. – А плащ и мешок оставь, лыжи, само собой. Ну и к моим зайдёшь, там передадут чай-сахар.

С Архызом на поводке, с карабином Саша побежал к машине.

4

Вертолёт чуть приподнялся, повернулся вокруг своей оси и пошёл горизонтально, а горы, сперва белые в крапинках вереска, потом чёрные с белесыми пятнами, рыжие, наконец, зеленые, погружались все глубже и глубже, словно проваливались. Впереди и сбоку Саша неожиданно увидел Пятиглавую, а когда они полетели над Жёлтой Поляной, он просто ахнул. Вокруг посёлка все цвело.

Из зимы – в лето!

Май владел Поляной. Совсем недалеко голубело море. Зелёная змея извилистой реки бежала через ущелье к этому морю.

Саша вышел из машины, глубоко вздохнул и затаил дыхание. Какой запах!.. Ему, два дня дышавшему свежим, стерильно чистым воздухом заснеженного перевала, воздух Поляны показался густым и ароматным настолько, что захотелось пить его маленькими, расчётливыми глоточками, как пьют хорошее старое вино.

Архыз прижимался к ноге хозяина, смотрел по сторонам недоверчиво и строго. Он ещё острее чувствовал чужие запахи: влажный воздух с примесью моря был незнаком ему. Он первый раз в жизни очутился на южном склоне Кавказа.

– Спасибо, – сказал Саша пилоту.

– Завтра в десять, самое позднее в одиннадцать, – напомнил Максимов. – Не опоздай.

Саша крепко взял поводок и зашагал к Никитиным.

Домик, где родилась и жила его Таня, был знаком очень хорошо. Когда учился, бывал здесь часто, чуть не каждый день. Но сейчас, спустя год, этот домик с покосившейся верандой и осевшим подвалом показался стареньким и жалким. Так выглядят дома, где нет хозяина, мужских умелых рук. Все валится: подгнивший столбик забора, который некому вовремя сменить, перекосившаяся щеколда еле висит, дыра в крыше над крыльцом, необрезанные, загущенные деревья в саду и перед домом.

Саша постучал. Никто не ответил. Тогда он вошёл через калитку в сад и тут увидел Таниного отца Василия Павловича. Он с трудом тесал дубовый столб. Землистого цвета лицо, грустные глаза и нетвёрдые, даже робкие движения.

Никитин поднял глаза и удивился.

– Молчанов? Какими судьбами, Александр? – Старый егерь заулыбался. – А я уж и глазам своим не верю – ты ли это? И с карабином? Лесник, значит?

– Точно. На обходе отца.

– Мне Татьяна говорила, а я как-то все не верил, опасался, разрешит ли Елена Кузьминична. Как она?

– Ничего. Здорова. Как вы?

– А, что обо мне говорить! Вот один кол с утра не обтешу. Ворота валятся, а у меня… Задыхаюсь.

– Зачем же вы? – Саша скинул рюкзак, ружьё, привязал собаку в уголке двора.

В уголке, потому что посреди двора стояла конура и около неё сидела собака, удивительно спокойная, холёная колли с умными глазами и длинной шерстью. Она смотрела на Архыза со сдержанным любопытством.

– Откуда у вас эта красавица? – спросил Саша.

– Подарок Татьяне. Кличка её Леди. А твой, должно быть, Самуров сын? Сразу видна волчья кровь.

– Мы с ним к Александру Сергеевичу на перевал забрели. Я ведь оттуда только что вертолётом. Привет вам большой. А где Таня? – спросил он наконец.

– На турбазе с утра. Ты чего за топор взялся? Отдохни, не торопись.

– Я живо, – сказал Саша и поплевал на ладони.

В общем, они за час или полтора сменили столб. Архыз, переволновавшийся в машине, успел хорошо вздремнуть. Потом Саша обрезал сушняк на алыче, до которой руки у хозяина не доходили, и только тогда пошли в дом обедать, потому что вернулась с рынка хозяйка, обрадовалась гостю и позвала к столу.

Вот тогда в открытое окно Саша и увидел Таню.

Она стояла возле дома, тоненькая, в брючках, в спортивном свитере, с открытой головой и прежним своим милым движением ладони поправляла светлые волосы. А рядом с ней переминался с ноги на ногу, без конца говорил и смеялся ладный, крепенький парень в синем, очень ярком лыжном костюме, тяжёлых ботинках и шапочке. Он все время старался смешить Таню, и она смеялась вовсю, не особенно поспешая в дом.

У Саши упало сердце. Он потускнел и отодвинулся от окна.

– Домой, домой! – Танина мама отдёрнула занавеску. – Слышишь, у нас гость, иди, пожалуйста.

– Сейчас, мама, – сказала Таня, но не тронулась с места.

– Тут Саша тебя ждёт, – безжалостно напомнила мать.

– Что? – Таня мгновенно покраснела. – Ой, извини меня…

Она грохнула дверью, смущённая, красная, предстала перед Сашей и сразу поняла, как больно сделала ему. С девчоночьим, легко различимым притворством, как будто ничего и не случилось, схватила Сашу за руку, потрясла, засмеялась, повернула его, неуклюжего, скованного, сказала: «Ой, какой ты стал!» Потом засыпала вопросами, не давая ему отвечать, потащила смотреть Архыза, снова смеялась – и все для того, чтобы забыл он (или простил?) сцену, свидетелем которой только что оказался.

Саша грустно улыбался. Весна, цветы, солнце, щемящее ожидание счастья – и вот…

Обедал он через силу. И взрослые сидели с осуждающими лицами. А Таня трещала без умолку.

Он скупо рассказывал, отвечал Василию Павловичу о матери, своей работе, Архызе, о заповеднике и почти не глядел на Таню – боялся обаяния её лица, взгляда.

– Покорми Архыза, – сказал хозяин жене, но Таня схватилась и побежала на кухню, потом вернулась и, так как Саша все сидел, капризно сказала:

– Ну что же ты? Идём!

Через силу он встал, пошёл. Подержал Архыза, пока она гладила его, говорила какие-то ласковые слова, поставила миску. Архыз присмирел, настроение хозяина передалось ему.

– Ну, скажи, пусть ест, – потребовала Таня.

– Ешь, Архыз, – послушно сказал Саша.

И когда собака стала есть, Таня опять повернулась к Саше:

– Ты у нас останешься?

– Мне к Борису Васильевичу надо.

– Нет, у нас! – В голосе её зазвучали повелительные нотки, каких ещё не знавал Саша. Все изменилось в Тане!

Он промолчал.

– Ну, Саша… – Она дотронулась до его плеча. – Ну хватит. Есть на что обижаться. Это же наш инструктор, только всего. Шли по пути, посмеялись, поговорили.

Как объяснить ей чувство, переполнявшее его на пути сюда? Все эти месяцы ожидания, когда от одного воспоминания о ней делалось жарко и перехватывало дыхание. Сколько он хотел сказать, как безотчётно желал услышать её тихую, с придыханием речь, по которой так соскучился! И вот неожиданное везение, приезд и… Что случилось? Саша понять до конца не мог, но что-то случилось.

Она пошла с ним к Борису Васильевичу. Даже не переоделась.

Шли рядом. Саша молчал, она тоже не очень много говорила, только спросила, доволен ли он работой. Потом неожиданный, резкий поворот головы и вопрос:

– Так и останешься лесником?

Он почувствовал какой-то обидный и насмешливый подтекст.

– Да, – ответил он сразу.

– А университет?

– Но ведь и ты…

– Я осенью буду сдавать.

– Он тоже?

Таня коротко глянула на него.

– Виталик? Он уже на третьем курсе. В Ленинграде. У него там дом и родители. Это они мне подарили Леди.

Все правильно. И все плохо. Больше Саше не хотелось говорить на эту тему, вообще ничего не хотелось. Тоска…

Они поднялись к центру посёлка и почти одновременно увидели знакомый синий костюм на веранде столовой. Виталик обедал. Он тоже увидел их – Таню и хлопца в старой, дождём омытой куртке с рюкзаком.

– Алло! – Он поднял руку. – Идите, заправимся за компанию! Дела? Ну, так сочувствую и желаю… Не забудь, Таня. Завтра в десять. Я жду.

Она опять покраснела. До ушей.

– Мы ещё утром договорились, что завтра идём на лыжах. Но раз ты не хочешь…

– Я утром улечу, так что ты, пожалуйста…

– Приду проводить. Или ты против?

Он не ответил. Он уже решил, что и как. Вот только забежит к жене Александра Сергеевича. Успеть бы сегодня…

Встреча с Борисом Васильевичем немного развеяла, отодвинула Сашино горе. Улыбчивый учитель географии, их друг и советчик, обнял своих бывших учеников.

– Как я рад видеть вас вместе, друзья! – воскликнул Борис Васильевич. – Вы меня очень обрадовали.

Они проговорили с полчаса. Саша сказал, что Архыз тоже с ним.

– О, я непременно хочу увидеть сына Самура! Ты что грустная, Татьяна?

Борис Васильевич пошёл вместе с гостями к Никитиным. Архыз очаровал его. И хотя не дался поласкать, был настороже, учитель сказал, что овчару цены нет.

– Вы меня извините, – сказал Саша родителям Тани. – Я должен побывать у жены Александра Сергеевича, он просил. Спасибо за привет. И до свидания.

Когда пожимал руку Тане, почувствовал, что рука у неё холодная и чужая.

Шли молча. Наконец Борис Васильевич спросил:

– Поссорились?

Саша не ответил. Он не мог ответить. Это не ссора. Это что-то более серьёзное.

Утром Саша чуть свет прибежал на вертодром. День обещал быть светлым, жарким. У вертолёта никого не было, груз лежал горкой.

Восемь, половина девятого. Все сильней болезненная тоска. Пришли пилоты. Саша помог грузить. Девять. Без двадцати десять. Вот уже начало одиннадцатого. У него упало сердце. Когда Максимов сказал «Поехали!», Саша, не отрываясь, стал смотреть в оконце. Машина поднялась выше, он видел улицы посёлка, людей на них, но Тани нигде не было.

5

Долетели благополучно. Сергеич ждал у посадочного знака, опять махал руками. Максимов улыбался, и, когда вышли, он опять изобразил, что замерзает. Саша через силу тоже заулыбался, бросился разгружать вертолёт. Через полчаса машина полетела назад, как бы падая в чёрные лесные ущелья. Сделалось тихо. Александр Сергеевич поглядел на Сашу и раз и другой, подумал немного, а потом все же рискнул спросить:

– Ты чего невесёлый? Может, заболел?

Саша отрицательно покачал головой. И старый человек понял.

– Эх, милый дружок ты мой! – сказал он, обнимая Сашу за плечи. – Сколько у тебя ещё будет, само собой, разных встреч и расставаний! Не горюй. Её дело молодое, потанцует, посмеётся, время проведёт. А тебе уж бог знает что показалось. Я Таньку знаю, девчонка скромная и, само собой, строгая, это ты не сумлевайся. Чтоб плохое – ни-ни!

Слушать такие слова очень приятно. От слов этих оттаяло что-то.

Они проработали с Сергеичем до вечера; спал Саша уже лучше – намаялся. А с утра снова работал вместе с Сергеичем и только вечером сказал, что завтра пойдёт назад.