Текст книги "Питер верит в любовь"

Кстати, в тот день, когда я попал на перекрытый Невский проспект, были «Алые паруса»…

Я шел по мокрому Владимирскому проспекту, наступая на небольшие лужи. Дождь не в силах был испортить этот день, сильный, пронизывающий ветер тоже. Люди седьмого июля ходят в кожаных куртках, плащах и пальто. Я заметил, что некоторые из прохожих – в резиновых сапогах. Грустные, хмурые, наверное, месяцами не высыпавшиеся люди встречались мне на пути. Я заглядывал иногда в лица, а иногда в лужи, но чаще всего в себя: в глаза Сонечки, в будущий спектакль (я буду сидеть в заполненном зале и смотреть, как оживает мой текст), в последний разговор с одним важным для меня человеком… Я тихо вошел в зал, оставив мокрую куртку и зонт в гардеробной. Я старался передвигаться бесшумно, чтобы меня не заметил режиссер и самое главное – Софья. Хотелось посмотреть, понаблюдать исподтишка, хорошо ли она играет без меня. Сразу вспоминается семнадцатилетняя Сибила Вэйн, которая стала отвратительно играть, когда влюбилась в Дориана. Надеюсь, наша с Софьей история закончится не так трагично… Какая ваша история? Все… Заткнись! Не твое дело.

Она играла прекрасно, восхитительно. По крайней мере, Петр молча наблюдал, глядя на нее с первого ряда. Я занял место на предпоследнем ряду. Да, в этом был особый вкус – смотреть, как люди проживают жизнь, которую создал ты. Так, наверное, чувствует Бог… «Если он есть», – тут же со мной вступил в спор я. Если есть… Не слишком ли раздуто чувство собственной важности? Что, я не могу почувствовать себя великим творцом хотя бы один день за свои двадцать пять лет? Чувствуй, да не зачувствуйся. Меньше эмоций, они мешают работать. Больше трезвости и амбиций. Пора думать о новой пьесе!

– Хорошо, – вдруг пронесся по пустому залу громкий голос режиссера. – Можете отдыхать. Очень даже неплохо. Жду вас всех в семнадцать ноль-ноль. Прошу не опаздывать.

Я тем временем спустился вниз, чтобы забрать свою сумку.

– О, Стас! Ты все это время был здесь? – обратился ко мне с ноткой удивления в голосе Петр.

– Нет, только последние несколько минут, – по-дружески улыбнулся я. – Решил не отвлекать.

Он посмотрел в мои глаза так, словно знал обо мне что-то такое, чего не знают другие. Эта улыбка с хитрецой… Он похлопал меня по плечу.

– Ну, бывай. До вечера.

– До вечера.

Я забрал свою сумку. Вся труппа тем временем, обсуждая какой-то фильм, только вышедший в прокат, покинула зал. Софья осталась на сцене и чистила влажной салфеткой свои туфли. Интересно, она специально задержалась, чтобы мы с ней оказались только вдвоем? Хотя, наверное, нет. Она меня даже не замечает. Хотя какое тебе до этого дело? Взял сумку? Проверяй содержимое и вперед: в полицию или отель! Да ну, что ты за тип такой противный, что ты ищешь во всем подвох?

– Стас…

Она вдруг обратилась ко мне со сцены. И медленно пошла в мою сторону. Я закинул сумку на плечо и двинулся ей навстречу.

– Здравствуйте… Здравствуй, Соня.

Я начал запинаться и нести какую-то чушь, когда мы остановились в двух шагах друг от друга и посмотрели глаза в глаза.

– Сонечка, – тихим и необычайно нежным голосом сказало это бесподобное создание. Такое чудо, как она, хотелось схватить на плечо, увезти в отель. Целовать и любить. Целовать и любить, пока не остановится сердце. Вот такие она во мне вызывала странные чувства. Я все еще немного пах ею.

– Сонечка… – Я постарался сказать нежно, но в силу специфики голоса у меня получилось какое-то змеиное шипение вперемежку с кудахтаньем курицы.

– Ты придешь сегодня вечером?

– Не нужно приходить?

Эй, дружок, ты что, вообще, потерялся между двух берез? Что за контузия? Что за дрожь в коленях? Обычная девка: две руки, две ноги и роза, которую ты, кстати, видел! Помолчи…

– Да нет, почему это еще? – улыбнулась как-то странно она.

– Я просто спросил… Слушайте, ты не хочешь прогуляться под дождем?

– «Слушайте, ты не хочешь?» – такого я еще не слышала, ты забавный. Хотя, когда молчишь, кажешься строгим и странным.

Я тоже улыбнулся, едва понял, какую ересь только что произнес.

– Я хотела сказать, Стас, что сейчас не готова к серьезным отношениям… – Она переменилась в лице. Ее слова были твердыми и громкими.

– Прекрасно. Я тоже сейчас не готов к этому. Хорошо, что мы с тобой обговорили все сразу.

Я обрадовался и поник одновременно.

– Нет, ты серьезно? Ты не обиделся? Просто я…

– Не нужно ничего объяснять, Сонечка, я не обиделся. Мне тоже нужно работать, писать. У меня на это просто нет времени, а к детям я еще немного не готов, – улыбнулся я, хотя сказал как-то неискренне, хоть и чистую правду.

– А я пока «много» не готова к детям, – поддержала меня она. – Но прогуляться я не против. Меньше буду нервничать перед выступлением. А то когда остаюсь одна, в голову начинают лезть всякие мысли. Вдруг растеряюсь? Вдруг забуду слова? Захочу в уборную или что-то еще. Поэтому с радостью прогуляюсь с тобой под дождем.

Глава вторая

После того, что с нами случилось этим утром, я не знал, как с ней правильно заговорить. О чем можно спросить, а о чем не следует. Между нами были чувства или просто так? Нам не нужны отношения – и это хорошо. Я не знаю, чего от меня хочет она и что от нее хочу я, а это плохо…

Мы молчали, гуляя по Невскому проспекту в сторону Московского вокзала. Она под своим зонтом, я под своим. У нас не было конкретной цели, куда идти, но по ее спешному и твердому шагу я сделал вывод, что она меня куда-то ведет.

Дождь прекратился, и теперь сквозь серые ватные тучи пробивались первые солнечные лучи. Я сложил свой зонт, спустя несколько шагов она последовала моему примеру.

И тут меня толкнул плечом человек, идущий мне навстречу. Я обернулся, он тоже остановился и посмотрел на меня. Это был высокий худощавый мужчина или, может быть, молодой человек. Мокрые длинные волосы, неряшливая борода и усы, да и одежда не первой свежести. Человек был похож на бездомного, и первое, что мне пришло в голову, что он начнет просить милостыню. Я уже хотел сказать, что денег нет, как вдруг он заговорил первым.

– Слушай, расслабиться не желаешь? Есть все, что захочешь. Вопрос только в цене.

– Что? – в недоумении посмотрел на него я. Не совсем понял, что именно он мне решил предложить: женщин или дурь.

– Слышишь, Вася, иди своей дорогой дальше, если не ищешь проблем, – каким-то резким и неестественным голосом неожиданно сказала этому человеку Сонечка. Я немного обомлел от ее тона.

– Ладно-ладно. Ты чего такая дерзкая? Я подумал, что человеку нужно «порелаксировать».

– Мы не напрягаемся, «петляй» дальше.

И мы молча пошли своей дорогой.

– А что именно он имел в виду под релаксацией? Я не понял.

– Наркотики. Трава. Колеса. Спиды… Балуешься чем-то?

– Нет, только вином, иногда кальяном.

– Это хорошо. Здесь с этим лучше не связываться. Даже если употребляешь! Такие вот чудаки, бывает, специально ищут приезжих, обещают достать расслабиться, а потом под угрозой того, что сдадут ментам, просят круглую сумму. Иногда реально сдают. А иногда просто распространяют эту заразу по городу. Всякие люди бывают! Как много знакомых даже не дожили до тридцати лет из-за этих «дел», многих закрыли… Конечно, это твой выбор, но если употребляешь, то лучше не делай этого здесь, особенно не бери ничего из рук незнакомцев. Если нужно будет, я дам тебе цифры проверенных людей.

– Я серьезно, Соня. Мне это не интересно. У меня другой кайф по жизни, честно! А ты… употребляешь?

– Раньше – спиды, «колеса», пробовала траву. Сейчас ничем не балуюсь. Из тяжелого не пробовала ничего, слава богу.

О, Стас, бывшая «легкая» наркоманка, актриса театра и кино – Сонечка прекрасная. Прошу любить и жаловать! Сам разберусь.

– Компания? Дурное влияние или по доброй воле?

– И то и другое, Стас. Если честно, мне хотелось просто быть крутой в глазах коллектива. Сейчас я жалею, что именно таким образом показывала свою «крутость», а это втягивало… Один раз попробуешь и пропал! Но я исправляюсь, прививаю себе другие ценности. Завожу новые знакомства… Не хочу закончить так, как закончило большинство из нашей тусовки! А ты? Кроме написания сценариев еще чем-то увлекаешься?

– Как тебе сказать… Послушай, а мы ведь идем в какое-то конкретное место, да? А то мы уже почему-то свернули на Марата.

– Ага… Любишь крыши?

– В каком смысле?

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего или на доисторического человека, который явно чего-то в этом мире не понимал.

– А-а, ясно! Ты не в теме. Круто тебе. В первый раз всегда все волшебно, – сказала она как-то многозначительно. А затем, и сама поняв, что пауза сейчас будет особенно неуместна, добавила: – Так ты не договорил. Чем занимаешься в свободное от работы время?

– Я люблю сидеть в одном любимом кафе на высоком холме нашей деревни и смотреть на горы. На бесподобные и неописуемой красоты Альпы. Там воздух иной. Там все другое…

– Так ты во Франции в деревне живешь?

И она туда же. Почему люди не понимают, что жить в деревне на юге Франции более престижно и статусно, чем в легендарном Париже, в Лионе, Ницце и Монпелье. Что лишь самые зажиточные французы могут себе позволить такую роскошь. А она цепляется за слово «деревня».

– Да, я из деревни. Это такое везение в жизни, что даже не стыдно в этом признаться, – с доброй насмешкой сказал я.

– Понятно. Я бы не смогла жить в деревне. В деревнях скучно, туда могут добровольно уехать жить только замкнутые зануды и старики.

– Ну спасибо.

– Ой, нет. Я не то хотела сказать, это просто стереотип такой. В общем, извини. Язык мой – враг мой!

– Язык твой – самая искренняя часть твоего тела. Извинения приняты, – улыбнулся я.

– Я тебя заинтересовала красотой, да? – как-то невзначай проронила она.

Нет, брат, она тебя заинтересовала высокоинтеллектуальными беседами, прелестью души и талантом. Давай скажи ей об этом!

– Да, ты очень похожа на Грас. Немного на Ванс и сильно на Сен-Поль. Одним словом – ты похожа на Прованс, только в тебе невозможно поселиться и жить до конца своих дней.

Язык мой – друг мой.

Я гордился собой в эту минуту, что так красочно и правдиво рассказал о своих наблюдениях.

Лучше бы ты так сценарий писал, как язык проветривал…

Но ее эти слова что-то не очень восхитили. Неужели среди ее ухажеров был поэт или еще хуже – писатель?

– Мы пришли, – вдруг сказала она, когда мы добрались почти до конца Марата и остановились у одного ничем не примечательного дома.

Соня достала из сумочки связку ключей и открыла дверь парадной.

– Только тс-с… – сказала она шепотом. – Я здесь не живу. Нам лишний шум ни к чему. Поднимайся тихо за мной.

И молча, осторожно ступая на каждую ступеньку, мы поднялись на четвертый этаж. Там Сонечка подошла к кованой двери, ведущей, по всей видимости, на самый последний этаж, и почти не дыша тихонько открыла замок.

Пропустила меня внутрь. Там, на несколько ступенек выше, была еще одна дверь. Но уже без замка! Соня пошла вперед, открыла эту дверь и впустила меня на чердак.

Большое помещение, заваленное разным барахлом, начиная со старинных деревянных шкафов и заканчивая утюгами, алюминиевыми чайниками и маленькими телевизорами. Чего там только не было… В воздухе парила пыль, стоял стойкий запах гнилых досок, сырости и ушедшей эпохи, в которой пользовались всеми этими вещами. Я чуть было не чихнул от пыли.

– Тс-с… Стас, это лестница, ведущая на крыши. Мы не будем с тобой туда подниматься, после дождя на крышах очень опасно. Много молодых парней погибло из-за самонадеянности. Ты даже не представляешь сколько. В любой другой день – пожалуйста. А сегодня я тебе только покажу Владимирский собор и вид на крыши Питера.

– Спасибо.

– Поднимайся наверх один, вдвоем мы, к сожалению, там не поместимся. Но оставайся на лестнице. Не выходи на крышу.

– Хорошо.

И я осторожно поднялся наверх. Передо мной открылся поистине изумительный вид…

– Прямо перед тобой желтое величественное здание с черными куполами – это Владимирский собор. Красиво, правда?

Я видел уже Владимирский собор много раз. Кстати, театр Ленсовета всего в двух шагах от него, но с высоты птичьего полета – это совершенно другая картина…

Золото собора сливалось с солнцем, над головой кричали чайки, а шум автомобилей доносился как будто бы из-под земли. Все дома смотрелись настолько величественно, что меня охватило чувство, словно я могу пальцем притронуться к фасадам домов и сдвинуть их с места. Я почувствовал себя самым главным зрителем Петербурга, которому выпала честь увидеть то, что, блуждая по улицам, не узреть никогда. Было ощущение, что я отдалился от города, покинул его, но в то же время стал к нему близок, как никогда. Странное чувство. Солнце припекало лицо, холодный ветер сдувал волосы с лица, а над головой летали белые чайки. Большие голосистые птицы…

– Красиво – не то слово, Соня. Такое чувство, что я все это время спал, а сейчас только проснулся…

– А я вот не помню, что чувствовала впервые, когда увидела Питер с крыш домов. Честно не помню, меня уже так не цепляет.

Я сделал еще пару глубоких вдохов, посмотрел на небо, а затем медленно спустился по лестнице.

– А откуда у тебя ключи, если ты здесь не живешь? Особенно от этой решетки, ведущей на чердак.

– О, это длинная история. Может быть, как-нибудь расскажу.

Иногда я смотрел на Сонечку и видел ее голой. Видел ее налитую грудь, соски, пупок и ниже. Видел все, хотя не видел ее насквозь. Она для меня осталась загадкой. Выпитой, но не допитой до дна загадкой. Я ее не распробовал совсем…

– У тебя есть парень? – внезапно задал я совершенно нетактичный вопрос. Просто сгорал внутри от любопытства, как такое сокровище можно оставить на целый день без присмотра. Сокровищу, наверное, либо доверяли, либо на него плевали. Либо сокровище принадлежит всему миру и не принадлежит никому.

– А какое отношение это имеет к нам? – Она пристально посмотрела на меня.

– Тебе понравилось во мне, что я написал пьесу, в которой ты играешь главную роль?

Нет, Стас, ей понравилась твоя божественная красота, обаяние, шарм. Ты у нас красавец тот еще…

– Да. До этого я играла в постановках давно умерших классиков. Ты первый современник в моей карьере, и мне вдруг захотелось, чтобы ты меня трахнул.

– Спасибо за честность.

– Да не за что.

– Слушай, мне нужно в отель. Зарегистрироваться и оставить вещи. Принять душ и все дела. Может быть…

– Нет, в отель я не поеду, извини.

Ох какая штучка, отдалась в первые десять минут после того, как ты открыл рот, в тесной подсобке-гримерной, и вы оба пахли, наверное, не фиалками, а в отель, в горячий душ и на чистые простыни не желает.

– Слушай, это не то, что ты подумала. Ты просто не дала мне договорить. Я хотел предложить подождать меня, например, в каком-то кафе или на ресепшен. Можешь заказать все, что захочешь, я угощаю.

– Я могу и сама за себя заплатить, но спасибо за предложение.

Черт, не желал ее обидеть! Еще как желал…

– Прощу прощения, если как-то затронул твои чувства и свободу, я этого не хотел.

– Все нормально. А где твой отель? Я могу подождать на Невском, как раз собиралась зайти в книжный.

– Возле Гостиного двора мой отель. А какую литературу ты предпочитаешь, если не секрет?

– Разную. У меня нет распределения на классическую и современную, на художественную или историческую, на зарубежную или отечественную. Читаю то, что цепляет. Люблю Айн Рэнд, Артура Конан Дойля, Петрановскую, Толстую. Достоевского тоже люблю. В этот раз иду за книгой Праха «Нежность», она о Питере, и как сказал один мой знакомый – тиха и нежна, как белая ночь перед «Алыми парусами». А ты? Любишь читать?

– Конечно. Но я больше предпочитаю класси… Хотя нет. Скорее, я решил для себя, что не возьму в руки современника, пока не прочту классические мировые шедевры. Достоевского не люблю, простите меня, петербуржцы, да, я такая дрянь! Вот не люблю, когда все настолько плохо, что аж повеситься хочется. В книгах, как по мне, должно быть нечто очень полезное, либо нечто безумно красивое, такое, что редко случается в настоящей жизни. Уайльд, Булгаков, Кинг, Хемингуэй, Патрик Зюскинд. Кинг, если что – уже давно классика. Люблю…

– Понятно. Пора уже уходить, а то могут быть неприятности. Некоторые жильцы вызывают полицию. Нам сейчас это ни к чему.

– Хорошо.

Мы молча спустились вниз и закрыли все двери, оставив их в том же виде, как они и были. К счастью, никто из дома не выходил и никто не входил.

Соня рассказала, что в таких домах могут жить всего по четыре человека. Одна единственная квартира на этаж – не редкость. Это старый фонд Петербурга.

* * *

Я оставил Сонечку в «Буквоеде» на Невском, недалеко от той сувенирной лавки, в которой приобрел зонт, а сам пошел прямо, к Гостиному двору. Там, практически сразу возле метро, я бронировал номер в отеле на сутки.

Аничков мост как стоял, так еще простоит тысячелетие. Паромы, набитые туристами с фотоаппаратами и с радостью на лицах, как плавали по Фонтанке, так и плавают по сей день. Некоторые из счастливых туристов машут тем, кто на мосту, приветствуют и всем своим видом показывают, что они влюблены в Петербург… Кстати, как по мне, лучше всего занимать места в закрытой палубе. Там нет свирепых ветров, и нет страха, что под каждым мостом нужно обязательно наклонить голову пониже, чтобы ее не оторвало. Хотя, если молоды, то лучше плывите так. В этом своя романтика. Я что-то начинаю мыслить, как старики, и вправду…

Всего за несколько минут я добрался от Аничкова моста до своего отеля. Я заварил себе зерновой натуральный кофе в номере, принял теплый душ и переоделся в чистую одежду. Это так приятно – чувствовать себя чистым, свежим. Это всегда придает мне внутренней свободы…

Я смотрел в окно на дневной Петербург – шумный, вечно куда-то спешащий, – на Гостиный двор, на пробки, на солнце… Этот день был необычайно солнечным. Как здорово, что я приехал в город всего на два дня, и один из них мне будет светить в лицо яркое солнце.

Кстати, в укор моему циничному «я» – все мои вещи в сумке были нетронутыми и лежали на своих местах.

Это же театр, это же труппа, несущая прекрасное в массы. Нет, ну ты как будто бы из кунсткамеры сбежал! Лови зло на живца, оставляй и дальше свою сумку везде, где только вздумается. Это тебе не Ванс!

Мы встретились с Сонечкой в книжном, прямо там же, где я ее и оставил. В той же зале. Она сначала не заметила моего присутствия рядом, перелистывая страницы «Нежности».

Я подошел тихо сзади и аккуратно поправил ее волосы. Она содрогнулась…

– А, это ты… Я уже думала двинуть книгой по голове!

Я улыбнулся. Затем как-то растерянно улыбнулась она.

– Как книга? – вежливо поинтересовался.

– Интересная. Вообще, к сожалению, о Питере мало хороших книг. Да и мало хороших книг в принципе! Если только классика… А это весьма интересно. Писатель, приехавший в Питер из другого города по приглашению своей читательницы. Он остановился на Литейном, в доме-музее Салтыкова-Щедрина. Я знаю этот дом, это совсем рядом… Интересно читать о Питере, который так хорошо знаешь. Такое чувство, словно писатель пишет в своей книге жизнь, которой ты касаешься, которую вместе с героями проживаешь. В самом прямом смысле. Как-то так! А написано легко и доступно, пожалуй, я вернусь к этой книге и за несколько дней прочитаю.

– Так ты не будешь ее покупать?

– Нет, я прочитаю ее в книжном. В этом свой кайф, поверь.

– И много книг ты так прочитала? – я был немного удивлен.

– Достаточно. – Она уловила мое удивление, улыбнулась своей ангельской темной улыбкой и поставила книгу обратно на полку.

* * *

Трудно было сказать, для чего именно мы коротаем с ней время. Чтобы стать друзьями? Чтобы просто провести один чудесный день в компании чужого человека? Чтобы запомниться друг другу? Чтобы переспать еще раз? Или просто… Потому что это приятно, потому что это ни к чему не обязывает и дарит какое-то странное наслаждение. От обыкновенного присутствия, от разговоров, от случайных прикосновений. Нет, я в нее не влюбляюсь. Мы просто гуляем по Петербургу. Мы всего лишь будущее воспоминание, в которое я иногда буду возвращаться, сидя в своем любимом кафе с видом на Приморские Альпы. Интересно, будешь ли вспоминать меня ты?

– А у тебя есть подруга? Жена?

– А какое это имеет отношение к нам? Не вижу никакой связи.

И мы оба улыбнулись… Не долго продержалось солнце. В одно мгновение небо стало темным, подул злой сильный ветер, не иначе, как ураган, сметающий все на своем пути, а затем начался ливень. Холодный, нет, леденящий ливень! Такие сильные в последний раз я встречал в азиатских странах в сезон дождей.

– Это Питер, детка, типичный Питер, – улыбнулась Сонечка.

Зонты не сильно нам помогли, это был не просто дождь, а водопад с неба. Водопад Петра!

Мы спрятались под навес ближайшего кафе и смотрели, как людям без зонтов вдруг жизненно необходимо захотелось осилить кросс до ближайшего навеса, где можно было укрыться от дождя.

– Может быть, зайдем внутрь? – предложил я Сонечке.

– И вправду, чего смотреть на лужи.

Мы зашли в маленькое уютное кафе на несколько столиков. Я заказал себе эспрессо – когда начался ливень, мне захотелось спать. Соня заказала латте. Именно ла`тте, а не латте´. Вот так вот.

– Вчера сгорел Нотр-Дам… – вдруг вспомнил я и решил поделиться новостью.

– Знаю. Об этом все только и говорят. Ты был в Нотр-Даме?

– К сожалению, нет, я не бывал в Париже.

Без кремового пальто, в одном только платье, которое я с нее сегодня утром снимал, Сонечка была восхитительна… Окружающие видели красивую девушку в шикарном наряде, а я смотрел на нее – и она была обнажена.

– А ты видела Нотр-Дам?

– Я вообще не бывала во Франции. В Финляндии была. Из Питера до нее рукой подать. В Москве была. А чего ты на меня так смотришь? У меня что-то с макияжем? Тушь потекла?

– Нет, просто ты красивая.

– Спасибо, – как-то безразлично сказала она.

Наверное, многие ей об этом уже говорили. Очень многие. Красивая девушка не бывает одинокой, но часто бывает одна.

– Многие говорили тебе об этом? Да?

– А ты как думаешь?

Я подумал, что я, наверное, самый банальный и скучный собеседник этой темноглазой, талантливой девушки.

– Давно ты на сцене? – Я медленными глоточками пил свой кофе. Она тоже.

– Уже четвертый год. Петю знаю с самого детства, мы выросли в одном дворе. Наверное, это покажется тебе странным, но я самоучка. Я не заканчивала театральный, не ходила на курсы, меня всему обучили ребята из театра. Замечательные люди. Большинство из обеспеченных культурных семей, петербуржцы в шестом поколении. Не ругаются матом, не слушают рэп, не употребляют. Как будто бы из другого города. Мы с Петей другие… Питер разный, Стас, очень разный. Ты можешь встретить мужчину, похожего на обыкновенного бездомного, бедно и безвкусно одетого, небритого, а это окажется великий в прошлом актер местного театра или знаменитый в Питере певец. А можешь встретить вылизанного до блеска денди, «как денди питерский одет», а это будет обычный нищебродский пшик. На последнюю тысячу купит себе дорогие трусы и будет ходить по району голодным и просить у друзей поесть! Да, такие тоже бывают.

– Очень интересно. Ты – замечательный путеводитель по нетуристическому Петербургу. По городу, о котором знают только коренные жители. Я так думаю.

– Слушай, Стас, хотела спросить. А чего ты все называешь Питер Петербургом? Как будто тебе сто двадцать лет, и ты презираешь все новомодное и современное. Ты же не дореволюционный шкаф, который мы сегодня видели на чердаке. Ты вроде не пережил блокаду.

– А что, это преступление – называть город Петербургом? – немного вызывающе спросил я, так как не понял, в чем именно заключалась претензия.

– Да нет, просто редко встретишь молодежь, которая называет Питер Петербургом. Это принципиальная позиция? Да?

– Нет, да я как-то особо и не задумывался на этот счет. Возможно, все дело в том, что я уважаю этот город, а «Питер» как будто бы его упрощает, придает ему меньшей ценности. Вот я – Стас, мне нравится, когда меня называют Станиславом. Это звучит более официально и величественно. А если меня назовут Сявой, я почувствую себя букашкой, совершенно не тем, кто я есть. Возможно, это все предрассудки, но лично у меня так. Тем более мама всегда называла его Петербургом.

– У всех так, Стас! Я тебя поняла. Просто когда живешь изо дня в день в Петербурге и слышишь кругом: «Питер», «Питер», «Питер», то и в голове город становится Питером. В этом нет ничего плохого, это никак не обесценивает заслуги Петра и не упрощает величие города. Говорят: «Как корабль назовешь, так он и поплывет», но это не про Питер. Как Питер ни назовешь, он все равно останется самым красивым и культурно богатым городом страны. Я так считаю, Стас. Знаешь, меня уже тошнит от всех этих начитанных псевдоинтеллектуалов, которые цитируют Ницше, говорят строчками из Шекспира, хвастаются своими глубокими познаниями в истории. Ходят по культурно-богатым местам. Но в большинстве своем дружно ругаются матом, бросают обертки от конфет на Невском проспекте прямо себе под ноги, как и фольгу из распечатанной пачки сигарет. Да, увы, я много встречала таких… На худой конец могут даже справить нужду в канал или Неву поздним безлюдным вечером, когда свидетелей мало или не видит никто. Их же не видят, понимаешь? Могут запросто бросить окурок у Эрмитажа или на Марсовом поле. Не уступить место в троллейбусе, когда над ними стоит пожилая женщина, беременная или девушка с ребенком… Мне плевать, какие ты имеешь познания в искусстве, сколько раз ты бывал в галереях, театрах, книжных, если в обычной жизни ты быдло и свинья! Хоть тысячу книг прочти, хоть каждый день ходи в Эрмитаж и изучай каждую картину отдельно – тебе это все равно не поможет. Хуже свиньи – только образованная свинья! У нас в Питере так говорят: «Поверхностная культура – это музеи, филармонии, выставки. Истинно глубокая культура – она воспитана в самом человеке. Это то, как он относится к своему городу и к каждому человеку, живущему в нем». Как много убожества мнит себя божеством.

– Прости, а это ты к чему сейчас сказала? Я в чем-то повел себя по-свински?

– Я тебя еще мало знаю. Проанализируй и сам себе ответь на этот вопрос.

Дождь за окном стих, мы допили кофе и какое-то время сидели молча и смотрели друг другу в глаза.

– Бытие определяет сознание… – нарушил тишину я.

– Сознание определяет бытие!

– На это нужна сила воли.

– Нужно ежедневно воспитывать себя. Это труд, но оно того стоит.

– Я вижу, что ты всерьез задалась вопросом роста. Это заслуживает уважения.

– Не подхалимничай, – улыбнулась Сонечка. – Вышло солнце, может быть, пойдем?

– Пойдем.

Это была для меня слегка неловкая ситуация. Я достал бумажник, чтобы расплатиться, но не понимал, платить мне за себя одного, чтобы вдруг ее не обидеть, или пойти на риск и заплатить за двоих. Она, по всей видимости, увидела мое задумчивое лицо и все поняла.

– Каждый платит за себя.

– Как скажешь, – не стал возражать я.

Ну, здравствуй, солнечный… Питер!

– Давай купим жареные каштаны и прогуляемся по набережной Фонтанки до Летнего сада. А потом обратно к Невскому. Мне еще нужно съездить домой, принять душ, порепетировать в одиночестве и побыть немного перед выступлением наедине с собой.

– Далеко живешь?

– Проспект Ветеранов. Немного надо проехать.

– Понятно. Если хочешь, можешь принять душ у меня в номере, я пока посижу на ресепшен внизу, выпью кофе. Там же можешь и порепетировать, тебе никто не помешает. Я найду, чем себя…

– Спасибо за предложение, Стас, но мне комфортнее будет дома.

– Не подумай ничего плохого, я просто…

Она меня перебила.

– Я понимаю. Спасибо. Кстати, у Аничкова моста жарят очень вкусные каштаны. Не пожалеешь, – улыбнулась Сонечка. – А почему ты живешь именно в деревне? У тебя аллергия на людей?

– Нет, я бы так не сказал. Я много где жил и в основном в больших городах… Понимаешь, иногда живешь, даже не задумываясь о том, что есть такое место на земле, которое однажды тебя пленит, влюбит в себя и никуда больше не отпустит. Место необычайной красоты. Мне сложно описать словами нечто такое, что каждой своей улицей, каждой кустовой розой и бегонией, каждым своим камнем заставляет мое сердце биться в трепете и ощущать себя счастливым от одной только мысли об этом месте… Да, поэтично, даже, может быть, немного пафосно, но я просто люблю это место.

– Как я люблю Питер…

– Именно. Давай я лучше не буду говорить о моей деревне, процитирую строчку из «Парфюмера» Патрика Зюскинда.

Сонечка одобрительно кивнула головкой и с интересом заглянула в мои глаза.

– «Какой-то непостижимый аромат, неописуемый. Он не помещался никуда, собственно, его вообще не должно было быть, и все-таки он был – в самой великолепной неоспоримости…» Вот, в чем я живу, Сонечка. Не зря Бунин влюбился в Грас и несколько лет своей жизни творил в этом городе. Не зря Марк Шагал местом своего последнего пристанища выбрал Сен-Поль-де-Ванс… А о Пикассо, Ренуаре я вообще молчу. Кстати, Клод Моне тоже жил и творил в деревне Франции, правда, не на юге. В Живерни. Деревня, Сонечка, для некоторых людей – это еще не конец, а только начало пути. Честно признаться, именно там я отчетливо вижу свой путь. Не творить в храме вдохновения – это преступление!

– Интересно, хотелось бы посмотреть на это место. Но вряд ли оно будет для меня красивее и роднее Питера.

– «Каждому человеку свое. И свое не каждому». Мне нравится это выражение. Кстати, а если я цитирую Зюскинда, но не бросаю обертки на Невском проспекте и не веду себя как свинья, то кто я тогда? – с иронией спросил я.

Мы к тому времени перешли мост четырех коней и подошли к торговой карете без коня. За каретой, а вернее внутри, стоял невысокий, но плотный мужчина кавказской наружности.

– Жареный каштан для тебя и твой девушка?

– Да, с удовольствием, – мы обменялись дружелюбными улыбками.

– Девушка за себя сам заплатит, – тихо сказала Сонечка, стараясь максимально точно передать голос и интонацию продавца каштанов, и у нее это получилось очень даже неплохо. Она достала из сумочки кошелек и положила на прилавок купюру. Я последовал ее примеру.

– Благодарю, – сказали мы почти одновременно.

Каштаны нам завернули в бумагу, ровно так же, как раньше заворачивали семечки. Ну и гадость на вкус, фу!

– Вкуснота, – сказала Сонечка. Мы свернули направо и теперь шли вдоль Фонтанки к Летнему саду.

– Странный привкус. Я в детстве пробовал сырые желуди. На вкус одно и то же. Хоть каштаны жареные!

– Ты просто ничего не понимаешь, – улыбнулась она и взяла меня за руку. Это было так неожиданно и приятно одновременно, что на какое-то мгновение я потерял дар речи. Внутри стало неописуемо тепло и хорошо. Мне хотелось улыбаться, радоваться этому дню, а самое главное – никогда не отпускать эту теплую, маленькую и нежную руку. Что это значит? Не важно. Наслаждайся, Стас, не думай ни о чем… Готовы ли вы, Станислав, взять в жены… Заткнись!