Текст книги "Кучум"

– Суслика и того палкой не добудешь, а соболя и подавно. Он знаешь какой хитрый… На него особая сметка нужна.

– А ты расскажи, – не унимался любознательный Яков.

– Расскажу когда-нибудь, – согласился Ермак, налегая на лямку.

Когда уже спустили все струги на воду и начали загружать их, со стороны степи показался всадник, изо всех сил нахлестывающий коня.

– Да то фомка Бородин поспешает, – узнал его кто-то из казаков, – не иначе случилось чего… Вишь, как наяривает!

Ермак и Кольцо подались вперед, дождались, когда Бородин подъедет вплотную, и сразу все поняли по его вытаращенным глазам.

– Ногаи, – прохрипел он, поводя языком по растресканным от жары губам, – пить дайте.

– Много их? Откуда взялись?

– Верно, те, что на казаков Богдана Брязги напали. Следили за вами, а напасть не решились. Мы их пужнуть решили, думали, чуть их будет. А их более полусотни оказалось. Двое, видать, за подмогой поскакали.

– Ну и вы чего? Драпанули? – нетерпеливо спросил Кольцо.

– Зачем ты так, атаман? – обиделся Бородин. – Биться начали. Те и откатились сразу же. Но, думаю, неспроста. Своих ждут. Меня и отправили вас упредить…

Ермак и Кольцо переглянулись и без слов поняли друг друга.

– Подниму своих, – проговорил Ермак, направляясь к коню, – надо отогнать их подале в степь. Вы пока погрузку без нас заканчивайте, будьте наготове. Чуть чего, так мы их к берегу выманим под ваши ружья.

– Годится, – согласился Кольцо, – с Богом, казачки…

Ермак построил своих конников в два ряда и дал знак трогаться, выехал чуть вперед, на ходу подсыпал порох на полку пищали, проверил огниво, фитиль. Заметил, что и другие казаки тоже готовят свои ружья. Не слышно было разговоров, смешков. Все подобрались, изготовились к схватке. Дружно пошли ходкой рысью, привстав на стременах, тянули шеи, всматривались вперед. Скакали недолго, увидев своих казаков, судя по выступающей на одежде крови, раненных в недавнем бою.

– Куда тебя, Клим? Шибко больно? Езжайте к нашим на струги, там перевяжут, – послышались голоса.

– Стрелой зацепило, – отвечал казак, у которого правое плечо было обмотано тряпицей, уже порыжевшей от сочившейся крови, – боя они не приняли, в степь ушли. А мы за ними погнались, а они стрелами и достали нас троих… – словно оправдывался тот. – Эка недокука – кровь унять не могу…

Но казаки уже проехали мимо раненых и теперь шли по следам, горячили коней, желая быстрее настичь ногайцев, схватиться с ними. Наконец, увидели группу своих казаков, что неторопливо разъезжали вдоль большой балки. На другой стороне ее столпилось более сотни ногаев. Все они были одеты в одинаково стеганые халаты, на головах войлочные полукруглые шапки, перед собой держали натянутые луки.

Ермак сразу понял, что ногайцы не дают казакам перебраться через балку, осыпая их стрелами, неторопливо отстегнул от седла шлем, надел его, проверяя, надежно ли сидит. К нему подъехал Дружина Васильев, посланный старшим над караульным отрядом.

– Держат нас, сволочи, на этой стороне, – закричал он еще издали, – не дают перебраться.

– Сам вижу, – остановил его Ермак, – правильно делают. А ты бы на их месте что делал? Вот-вот, то же самое бы и делал.

Васильев глянул на атамана и, ничего не сказав, повернул коня, поскакал к своим.

Ермак кликнул Михайлова, Ильина, Гришку Ясыря и, указав на небольшую ложбинку, что вела в глубь оврага, спросил:

– Можете подобрать десятка полтора добрых стрелков, чтоб перебрались пешими через эту балку и снизу ударили по ногаям?

– Отчего ж нельзя… Это можно… Только они нас того, стрелами не уложат? – высказали опасение.

– Крадитесь незаметно, а мы их тут отвлечем на себя.

– Понятно, – проговорили те и вернулись к своим, поснимали с седел пищали, начали собирать еще охотников.

За дальнейшее Ермак был спокоен. Подъехал к самому краю глубокой балки и, подняв вверх пику, громко крикнул:

– Эй! Батыры среди вас есть? Или все трусливые, как зайцы? Вызываю любого на поединок, – и снова потряс длинной пикой.

Ногаи, может, и не расслышали его слова, но по знакам поняли – вызов. Из толпы выехал громадный детина в блестящих доспехах и шлеме с орлиными перьями на шишаке. «Не иначе как юзбаша, – подумал Ермак, – тем лучше…» Ногаец несколько раз подбросил в воздух свое копье и выкрикнул что-то, но ветер тут же отнес слова в сторону. И без слов было ясно, что он решился принять вызов.

Ермак отдал Дружине Васильеву свою пищаль, чтоб оказаться на равных с ногайцем, шепнув тихо:

– Если что, командуй сотней. С тобой чего случится – пусть Яков Михайлов на себя атаманство берет. Понял? – Васильев согласно кивнул головой, хотел что-то сказать, но передумал и положил пищаль атамана поперек седла.

Ермак выбрал удобное место для спуска и направил коня туда. Ногаи с любопытством смотрели на него сверху, не стреляли. Так же беспрепятственно он выбрался наверх и успел заметить, что группа казаков с пищалями в руках начала осторожно спускаться на дно балки. Ногаи же, чье внимание целиком было приковано к смельчаку, вызвавшемуся сразиться с их богатырем, не обращали на казаков никакого внимания. И Ермак подумал, что его план должен удасться, если… если он совладает с могучим ногайцем, горячившим коня, разгоняя его, подбрасывая вверх и ловко ловя свое копье, на конце которого развевался короткий пучок конских волос.

– Урус будет биться с нашим Муран-батыром, – галдели радостно ногайцы, – пусть урус молится о легкой смерти. Никто не может одолеть нашего батыра! – улюлюкали они.

Ермак находился от них на расстоянии не более десятка шагов и, дернув коня за повод, сделав большой полукруг, остановился, выбрав место так, чтоб солнце находилось у него за спиной и слепило ногайского богатыря. Тот, верно, понял хитрость, но лишь усмехнулся, сморщив широкое лицо. Правой рукой он поигрывал копьем, а в левой держал большой круглый щит. Ермак пожалел, что ему нечем будет защищаться, но, внимательно присмотревшись к противнику, решил, что, может быть, отсутствие щита только сыграет ему на руку. Муран-батыр был в полтора раза шире его, он прочно сидел на лошади, такой же крупной и тяжеловесной, под стать своему хозяину. На этом-то и решил сыграть Ермак, встав от ногайца не более чем в полусотне шагов. На таком расстоянии тому не успеть разогнать своего тяжеловеса, зато его конь, легкий и подвижный, вполне наберет нужную скорость.

Понял это и ногаец, заставив коня чуть отступить назад, и, подняв щит, ударил по нему тупым концом копья, погнал на Ермака, направя копье прямо ему в грудь. И Ермак, дав коню шпоры, пригнулся низко к седлу, впившись взглядом в копье противника. Когда меж ними осталось не более пяти шагов, он резко пригнулся, нырнув под копье ногайца, а сам снизу ударил его, целя в открытое пространство под щитом. Но его прием удался лишь наполовину: копье ногайца просвистело над ним, пронзив пустоту, он же попал в низ щита, и Муран-батыр легко отбил удар.

Ногайцы одобрительно загалдели, поняв, что их богатырю достался достойный противник. Казаки же, собравшиеся на противоположной стороне балки, настороженно молчали, не веря, что их атаману удастся справиться с таким детиной.

Противники вновь разъехались. Неожиданно Ермак перекинул копье в левую руку, поскакал, забирая вправо, выходя на ногайца левым боком. Тот от неожиданности растерялся и, пока менял руку, замешкался, не успел прикрыться щитом, и Ермак на полном скаку промчался мимо него, точно ударив в открытую грудь. Ногаец тяжело свалился на землю, выронив щит, сломав при падении копье. Пока Ермак разворачивал коня, он успел подняться и, прихрамывая, побежал к своим. Ермак настиг его, зажав правой рукой топор, и с маху рубанул по блестящему шлему чуть наискось. Шлем соскочил с головы, покатился по земле. Муран-батыр упал на колени, вытянув вперед руки, словно хотел дотянуться до шлема, кровь брызнула на кольчугу. В это время ударил залп из ружей. Казаки во главе с Яковом Михайловым, дождавшиеся окончания боя и затаившиеся на склоне балки, смели передние ряды ногаев. Среди тех началась паника, все смешались, кинулись врассыпную, не успев даже подобрать своего юзбашу Муран-батыра.

Остальные казаки торопливо перебирались в устье балки на другую сторону и, выхватив сабли, погнали противника дальше в степь, не давая опомниться.

– Все… Больше не сунутся, – проговорил Дружина Васильев, подъезжая к Ермаку, следившему за боем, который и боем-то назвать было нельзя, а скорее – поспешным бегством ногайцев.

– Да, они пятеро на одного любят, – выпячивая по привычке нижнюю губу, проворчал Богдан Брязга, подъезжая к ним с окровавленной саблей в руках, – а когда поровну, то бегут, словно угорелые.

– Давно ли сам убегал, – усмехнулся Ермак.

– Да… побежишь тут, когда их вон сколь было, а нас… – попытался оправдаться Богдан, но атаман уже не слушал его, а смотрел, нет ли убитых или раненых среди казаков. Вроде все были целы, и он скомандовал возвращаться обратно к стругам.

– Силен ты, однако, на копьях биться, – уважительно проговорил Яков Михайлов, нагнавший его уже возле берега, – не хотел бы я с тобой в чистом поле встретиться.

– А кто заставляет? – засмеялся тот добродушно, потряхивая курчавой черной бородой, в которой появились первые блестки седины. – Поди из одного котла кашу хлебаем…

Иван Кольцо нетерпеливо расхаживал вдоль кромки воды, оставляя четкую цепочку следов на желтом песке. Остальные казаки сидели у бортов, выставив дула пищалей, у каждого в руке тлел фитиль, и общее напряжение висело в воздухе. Когда же возбужденные конники рассказали второпях, как они навалились на ногайцев, как те бежали, как атаман завалил здоровяка-ногайца, все заулыбались, спрыгнули на песок, обступили Ермака. Кольцо, узнав о победе, удовлетворенно хмыкнул и велел отчаливать.

– Нам еще ходу да ходу, – ворчливо косился на шумевших казаков, – а вы тут как вороны на дубу разгалделись. Отправляемся!

Ермак с конной сотней поскакал дальше вдоль берега, поднимаясь по высокому косогору, откуда хорошо были видны плывущие внизу, словно большие серые рыбины, суда и взблескивали при каждом взмахе тяжелые весла, дружно поднимающиеся и опускающиеся в воду, и фигурки казаков, отклоняющихся резко назад, а затем подтягивающихся вперед, казалось, кланяющихся высокому синему небу и золотому шару солнца, застывшему над головами.

Еще день ушел у них на переправу через Волгу. Казаки пересели в струги, а лошади плыли вслед за ними, испуганно вращая глазами. Но наконец-то они оказались на левом берегу и выслали вновь дозор, который должен был уйти в степи на несколько дней, пока не обнаружит тот самый караван с купцами и паломниками, идущий из далекой Бухары. На сей раз Ермак пошел во главе дозорного отряда, оставив за себя есаула Якова Михайлова.

* * *

…Караван, с которым отправились Сейдяк и трое сыновей хана Амара, шел по безлюдным пескам уже более месяца. Вел его опытный караван-баша, знающий дорогу, как узоры на своем халате. Ему были известны все колодцы и караван-сараи, где можно утолить жажду, наполнить бурдюки водой, остановиться на ночлег. Два раза на них нападали в песках Кара-Кума разбойничьи шайки. Но воины охраны удачно отбивались от них, гнали в пески. Купцы и паломники в это время, сбившись в кучу, с ужасом ожидали, чем закончится бой, прятали поглубже в песок драгоценности. Но когда воины возвращались и объявляли, что путь свободен, тут же драгоценности выкапывались, и караван двигался дальше.

Однажды утром караван-баша, глядя на большую стаю белых птиц, объявил, что скоро они должны подъехать к реке, что зовут Волгой, а значит, вот-вот и конец пути, конец разбойным нападениям. Там они повернут вдоль побережья моря, где, как пояснил караван-баша, опасаться им нечего.

За время пути Сейдяк более всего сдружился с младшим из братьев, Сафаром, улыбчивым и приветливым юношей. Тот неплохо был образован, хорошо знал коран, и во время путешествия юноши вели долгие беседы, иногда даже спорили. Сакрай и Гумер, наблюдая за ними со стороны, посмеивались. Сакрай считал, что мужчине совсем не нужно учиться чему бы то ни было, кроме военного дела; Гумер, который во всем слушался старшего брата, соглашался с ним. Сафар, видя их кривые усмешки, горячился, доказывал, что только забитый раб не знает письменности, ведь в книгах написано очень много полезного, тем самым только еще больше дразнил старших братьев.

– Чего же ты разбойникам не разъяснил по своим книгам, как они плохо поступают? – спрашивал высокомерно Сакрай. – Они бы, глядишь, и послушались тебя.

– Я читал, что среди разбойников встречаются образованные люди, а некоторые были даже благородного происхождения, – отвечал Сафар.

– А вот я не видел среди этих оборванцев ни одной приличной рожи, – вторил старшему брату Гумер, – если бы они были образованными людьми, то пошли бы служить к нашему хану, а не рыскали по пескам.

– Что вы зря спорите? – пытался помирить их Сейдяк. – Каждый волен думать, как он считает нужным.

Старшие братья побаивались Сейдяка, который был на полголовы выше их и к тому же очень силен и ловок, а потому не задирали его. Но когда оставались вдвоем, уезжая далеко вперед от каравана, то не стеснялись в выражениях, называя Сейдяка безродным подкидышем. Амар-хан не счел нужным рассказать им о происхождении сына Зайлы-Сузге, а потому Гумер и Сакрай были о нем невысокого мнения.

И сегодня они ехали, как всегда, впереди каравана, не сразу заметив, как из небольшого леска показались вооруженные всадники. Вначале они приняли их за разбойников, что охотятся за одинокими купцами, а при виде настоящего воина пускаются в бегство. Но, приглядевшись, рассмотрели длинные пики с флажками на концах, шлемы на головах всадников и даже различили ружья у седел. Не раздумывая, они развернули коней. Сакрай и Гумер нахлестывали скакунов, но не могли оторваться от преследователей. Оглядываясь на скаку, они различали их лица и начали догадываться, что наскочили на один из казачьих разъездов, что, по словам опытного караван-баши, изредка появляются в этих местах.

Наконец показался их караван. Там заметили погоню – и двадцать всадников охраны кинулись им на выручку.

Один за другим ударили несколько выстрелов. То казаки разрядили свои пищали. Захрипели смертельно раненные кони, повалились на землю воины охраны, заметались, сбившись в кучу, купцы и паломники. Сейдяк, видевший все это, кивнул другу и, вытащив из ножен саблю, кинулся на помощь остальным. Сафар скакал, чуть отстав, мигом забыв о спорах с братьями, и лишь одна мысль была сейчас у него в голове: «Только бы они остались живы…» О себе он как-то и не думал, не веря в смерть, не ожидая ее.

Казаки Ермака, неожиданно наткнувшиеся на двух воинов в цветастых бухарских халатах, не ожидали так быстро обнаружить караван, который разыскивали уже пятые сутки, разбившись на мелкие отряды. С Ермаком было два десятка человек, и он прикинул, что воинов, охраняющих караван, было ровно столько же. Поэтому, не раздумывая, кинулся в атаку, не дожидаясь подхода основных сил.

Он скакал впереди своих казаков и с каждым шагом нагонял тех двоих, что бросились наутек, едва лишь увидели казаков. Но когда от каравана отделились другие воины и поскакали на них, Ермак попридержал коня, поджидая остальных.

– Готовь пищали, – крикнул им, торопливо подсыпая порох на полку и раздувая почти погасший фитиль. Тщательно прицелился в переднего бухарца, медленно подвел фитиль к затравке. Бухарец взмахнул руками, словно собирался взлететь, и, выброшенный из седла, упал на землю.

Раздалось еще несколько выстрелов – и трое бухарцев попадали с коней. В их рядах возникло замешательство, но тут к ним подскакал высокий худощавый юноша и что-то повелительно закричал, указывая обнаженной саблей в сторону казаков.

«Верно, догадались, что нам не успеть перезарядить свои пищали, сейчас попрут…» – подумал Ермак, кинув бесполезное ружье на землю и полуобернувшись к своим, прокричал:

– Айда, ребята! Погуляем нынче! – и, вынув свой клинок, дал коню шпоры. По гулкому топоту слышал, что все казаки несутся следом за ним, и первым врезался в толпу бухарцев.

Среди защитников каравана почти все воины были необычайно молоды, но им нельзя было отказать в стойкости. Никто не побежал, не кинулся прочь, а, выхватив сабли, мужественно защищались. Особенно выделялся тот худощавый юноша, подскакавший последним. Он отбивался сразу от двух наседавших на него казаков, умело уворачиваясь, крутил коня на месте и уже ранил одного из нападавших. Потом, подняв коня на дыбы, рубанул второго с невероятной силой, отчего казак выронил саблю, схватился за правое плечо.

Ермак, сваливший широколицего бухарца, достал, привстав на стременах, другого, с которым никак не мог совладать Гришка Ясырь, и направил коня к худощавому юноше, что победно озирался вокруг, выбирая себе нового противника.

– Эй, – крикнул Ермак, – а со мной померяться силой не желаешь?

Юноша, сощурив глаза, поскакал навстречу, вращая саблей над головой, показывая всем своим видом, что готов биться насмерть.

«Вон ты каков, – подумал Ермак, – храбрец! Сейчас посмотрим, на что ты способен», – и он промчался рядом, так что сабля юноши не могла достать до него. Тот промахнулся и, поняв свою ошибку, тоже развернул коня, кинувшись вслед за атаманом. Но Ермак налетел на него уже с другой стороны и легким взмахом клинка перерезал уздечку у коня противника. Юноша в растерянности оглянулся, а конь, не чувствуя узды, рванул вперед, поскакал подальше от места схватки.

Ермак громко расхохотался и направил своего коня следом, разматывая на скаку аркан. Он легко нагнал юношу и, метнув волосяную петлю, сдернул его на землю, бросился сверху, подмял, заломил руки. Но тот бешено сопротивлялся и даже успел выхватить кинжал, замахнулся, норовя пырнуть Ермака в бок, и, лишь получив сильнейший удар кулаком по голове, затих, потеряв сознание.

Ермак легко скрутил ему руки, перебросил через седло и направился к месту схватки.

Короткий бой уже закончился. Часть охранников была убита, а остальные сдались, побросав оружие, поняв бессмысленность сопротивления. Казаки меж тем громко переговаривались, предвкушая скорый дележ добычи из захваченного ими каравана. Но подъехавший Ермак взмахом руки прервал споры:

– Пожди грабить, пока все не соберутся, не съедутся. Кроме вас еще и другие в походе были, делить на всех станем.

– Как это – на всех?! – выкрикнул как всегда недовольный Богдан Брязга. – Мы кровушку проливали, бились, а делить – так сразу поровну? Не пойдет, ой, не пойдет, атаман!

– Чего-то крови на тебе не видать, – урезонил его Ермак, но, окинув взглядом остальных казаков, отметил, что большинство поддерживают Брязгу. – Так… – он решил, что лучшее сейчас – это выиграть время, – Гаврила Ильин, Яков Михайлов, Гришка Ясырь… Охранять караванщиков, чтоб не пограбили. А ты, Богдан, мигом на коня и до Ивана Кольцо, упредить, мол, взяли мы караван. Все понял?

– Все, – понуро ответил тот, – понял я, кто у нас атаман. Не ты, а Ванька Кольцо. Ты у него всю жизнь в подручниках ходить будешь, – забурчал Брязга, направляясь к коню.

– Но-но… – Ермак и сам не заметил, как взлетела рука с нагайкой, и он чуть было не перепоясал ворчуна поперек спины, но вовремя сдержал себя, пошел к пленным.

Те, понурив головы, стояли, сбившись в кучу, ожидая решения своей участи. Пришел в себя и плененный им юноша. Он извивался всем телом, пытаясь освободиться от пут.

– Развяжи его и отведи к остальным, – кивнул Ермак Ларьке Сысоеву.

– Когда им секир-башка делать будем? – озорно блеснул казак черным глазом. – Не с собой же их тащить… Может, тут и порешим, чтоб не мучились?

– Погодь малость… и с ними разберемся. Не терпится, что ли, кровушку пустить? Любишь душегубствовать?

– А чего их жалеть, – беспечно отозвался Ларька, освобождая от пут пленного, – они бы нас не пожалели. Ладно, ежели бы сразу кончили, а то бы жилы подрезали, да здесь в степи без воды, без коней и бросили. Басурманы, они басурманы и есть…

– Так ты ведь христианин поди…

Тем временем к Ермаку направился караван-баша, степенно оглаживая небольшую бородку. Один из казаков попытался было заградить ему дорогу, но тот так глянул на него, что казак невольно отступил, пропуская караванщика вперед.

– Ты атаман у них? – спросил караван-баша, подойдя к Ермаку.

– Ну, я… Чего хочешь? Говори…

– Отойдем в сторону.

– Говори при всех. Я от своих не таюсь. Пускай все и слышат.

– Ну, смотри, – караванщик обвел казаков, подошедших к ним поближе, спокойным и уверенным взглядом, продолжил: – Долог наш путь. Многие хотели отобрать наши товары, убить нас. Отбились мы от тех разбойников, хвала Аллаху. От вас отбиться не смогли. Одолели. Но мы не враги вам. Зачем нас задерживать? Так добрые люди не поступают. Мы готовы заплатить вам, но просим отпустить и людей, и товары не трогать.

– Ишь чего захотел, – загудели казаки, – хитер бобер… Товары ему обратно отдай, чего удумал!

– Тихо! – оборвал крикунов Ермак. – Пусть говорит. Решать-то мы будем.

– Обещаю, что каждый будет доволен, – продолжал караван-баша, – каждый получит столько, что ему хватит надолго.

– А если не хватит, то опять тебя искать? Еще добавишь? – выкрикнул кто-то сзади. Опять поднялся шум, и снова Ермак унял расшумевшихся казаков, давая договорить караван-баше.

– Если вы нас убьете, то что получите взамен? Товары? Но их надо еще с выгодой продать. А деньги, что мы вам предлагаем, сможете поменять на любой товар: хоть на коня, хоть оружие купи. К тому же, если вы поубиваете всех купцов, то никто в другой раз не отправится этой дорогой. Скажу больше, я готов платить каждый раз, когда мой караван будет проходить по этому месту…

– А ведь дело говорит, – задумчиво произнес кто-то, – провалиться мне на этом месте, но верно старик гуторит.

– Я даже готов нанять вас в свою охрану, – караван-баша говорил пылко, уверенно, и его глаза останавливались то на одном, то на другом из казаков, и те смущенно опускали глаза. И Ермак понял, что караванщик добился главного – пленных оставят в живых. Неловко убивать человека, когда он безоружен, а втройне – когда говорил с ним, слушал его.

– Где нанимали охрану? – спросил он караванщика.

– В Бухаре, уважаемый, – с готовностью отозвался тот.

– Чего ж они сражаться совсем не умеют?

– То не они плохо сражались, а вы хорошо дрались. Воины у нас храбрые, как барсы, но молоды еще.

– А кто тот молодец? – Ермак кивнул на освобожденного от пут юношу, что встал в ряд с остальными пленными.

– Которого ты, атаман, захватил? Я его плохо знаю… Он первый раз с нами пошел. Знаю, что Сейдяк зовут…

– Как?! – изумленно переспросил Ермак и уставился на юношу.

Тот стоял далеко от него и не расслышал слов караван-баши, но догадался, что речь идет о нем, и гордо откинул назад голову, расправил плечи и с вызовом глянул на атамана.

– Кто его родители? Откуда он?

Караван-баша, удивленный, что атамана заинтересовал неожиданно один из его охранников, отвечал путано.

А Ермак чем больше вглядывался в юношу, тем больше знакомых черт находил в нем. Гулко застучало сердце в груди, увлажнились ладони, осекся голос, и все вокруг стало безразлично: и караван, и воины его, и дележ добычи…

– Я согласен с твоими условиями, – обретя прежнее спокойствие и уверенность, обратился он к караван-баше, – только и у меня будет свое условие.

– Какое? Говори, атаман. Я заранее согласен.

– Не спеши отвечать, когда не знаешь, о чем пойдет речь. Поговорим позже. А пока вели своим людям следовать за нами на встречу с остальным отрядом.

Ермак подошел к юноше и протянул его саблю, спросил:

– Я могу вернуть твое оружие, если дашь слово не употреблять его против нас? Согласен?

– За что такая честь? – вздернул тот правую бровь, чем окончательно стал похож на покойного Бек-Булата.

– Ответь мне: твою мать зовут Зайла-Сузге?

– Да… – растерянно отвечал юноша.

– А ты, Сейдяк, сын Бек-Булата, наследник Сибирского ханства?

– Да… Но откуда ты знаешь обо мне? – легкий румянец залил щеки юноши. Остальные воины, что стояли рядом и внимательно прислушивались к разговору, придвинулись еще ближе, стараясь не пропустить ни слова.

– Я хорошо знал твою мать, – Ермак чувствовал, как трудно даются ему слова, и поэтому говорил с большими паузами, медленно, почти по слогам проговаривая каждое слово, – хорошо знал твоего отца, да и тебя… знаю, – закончил он, понимая, что ему предстоит сказать еще самое главное. Но не было сил. Он и так сказал много и пошел прочь.

– А мы и не знали, что ты сын знатных родителей, – с невольным уважением проговорил Сакрай, поглядывая на Сейдяка, – только откуда этот казак узнал про тебя, если даже мы не знали этого?

– Сам удивляюсь, – ответил вконец растерявшийся Сейдяк, провожая долгим взглядом Ермака, отошедшего к своему отряду и коротко отдававшего распоряжения. И Сейдяку показалось, что он когда-то видел этого властного, с мягкой, крадущейся походкой воина. Кого-то напоминал он ему, но вот только кого…

«И откуда он так хорошо знает наш язык? Словно всю жизнь говорил на нем. Даже держит себя не так, как остальные казаки. Может, он бывал в Бухаре? Как он может знать мою мать? И почему она никогда не рассказывала об этом казаке?» Множество вопросов теснилось в голове Сейдяка, и он даже на время забыл, что находится в плену и ему вернули саблю под честное слово.

– Как зовут вашего атамана? – обратился он к казаку, проходившему мимо.

– Атамана? А тебе зачем? Али родню признал? – засмеялся тот, но все же ответил: – Ермак Тимофеевич его зовут. Чего, не слыхивал ранее? Еще услышишь! Это я тебе говорю, Гришка Ясырь.

Тем временем караван, сопровождаемый казаками, едущими с обеих сторон вдоль вереницы пленников, медленно тронулся, направляясь туда, где стоял на берегу Волги казачий лагерь. Шли долго, лишь иногда останавливались для короткого отдыха. Уже поздней ночью увидели отблески костров и навстречу им кинулись казаки с ружьями наперевес.

– Стой, кто идет?

– Да свои, протри глаза! Али заспал, нас ожидаючи? Мы им такой дуван доставили, а они, сучьи дети, дрыхнут, все бока пролежали.

– Мы уж думали поутру искать вас ехать. Решили: может, сбежали с добром вместе…

– Ага, ты бы точно сбежал и с нами бы не поделился, – беззлобно переругивались станичники, довольные тем, что поход закончился удачно, весь караван в их руках и завтра предстоит дележ добычи. Самый радостный момент для казака. Момент, ради которого он рискует жизнью, живет порой впроголодь, ходит в рваном зипуне, но уж зато когда-нибудь да отхватит жирный куш, отдаст долги, заведет новую одежку, погуляет вволю.

Иван Кольцо в темноте разыскал Ермака, который расставлял сторожевых возле тюков с товарами, чтоб какой-нибудь удалец, не дождавшись утра, не вспорол тюк, не сбежал с добром, обесчестив себя навек.

– Правильно мыслишь, – одобрил Кольцо, – а то потом греха не оберемся.

– Предлагали еще там добычу поделить, – усмехнулся Ермак, – мол, кровь проливали, с охраной дрались… Едва отстоял купцов. Хотели и их порешить, чтоб не возиться.

– Это они могут, – согласился Кольцо, – завтра я с ними поговорю.

– Отпустить купцов надо. Нам они ничего плохого не сделали.

– Само собой, – согласился Кольцо, – их дело торговать, а наше – с них выкуп брать.

– Обещали деньгами откупиться… – чуть помолчав, добавил Ермак. – И я им обещал, что оставим им товары, коль деньгами выкуп хороший дадут. Как ты?

– Подумать надо. Завтра с утра круг соберем и решим всем миром. Завтра они сговорчивее будут, – кивнул Кольцо в сторону лагеря.

Как он говорил, так и вышло. Когда казакам объявили об общей сумме выкупа, которую купцы дали за то, чтоб им оставили их товары, казаки одобрительно зашумели.

– А чего ж… Годится…

– Мы тожесь люди, а не аспиды какие…

– Пущай торгуют… Вон сколь везли, тащились через пески, через пустыни, а мы не тати какие, не воры, чтоб обирать их до нитки. Скажите им, чтоб и у себя в Бухаре рассказали о казаках донских, что воюют они по справедливости, а кто к ним с душой, то и они по чести.

Купцы и паломники, довольные, кланялись направо и налево, беспрестанно повторяя: «Яхши! Яхши казак! Бик яхши!» Только охранники во главе с Сакраем и Гумером настороженно молчали. Они кидали злобные взгляды на казаков, неодобрительно поглядывали на купцов и паломников, что радовались возможности откупиться. Нет, их бы воля, то они дрались бы до последнего.

Сейдяк стоял рядом с улыбающимся доверчиво Сафаром и не спускал глаз с Ермака, только выбирая момент, чтоб поговорить с ним. Сафар же был доволен бескровным завершением встречи с казачьим отрядом. Это лишний раз подтверждало его мысли, что все люди на земле могут жить дружно и не лишать жизни один другого.

Наконец караван-баша положил перед Иваном Кольцо кожаный мешочек с выкупом и, приложив руки к груди, низко поклонился.

– Прощай, атаман!

– Бог даст, еще свидимся, – сдержанно, с затаенной улыбкой в синеве глаз ответил тот, – гора с горой не сходятся, а человек с человеком завсегда встретиться могут.

– Может, и так, – хитро сощурился караванщик, – но пусть в другой раз наша встреча не будет такой, как эта.

Когда караван уже готов был тронуться в путь, к караван-баше подошел Ермак и спросил:

– А помнишь, я вчера сказал, что есть у меня одно условие? Так вот, я хочу, чтоб тот юноша, – он указал на Сейдяка, который уже сел на коня, – остался с нами.

– Я не волен приказать ему. Если он захочет… Спроси сам. Я не буду возражать…

– И правильно сделаешь, – Ермак хлопнул караван-башу по плечу и направился к Сейдяку.

– Чего он хочет от тебя? – обеспокоенно спросил Сафар, который тоже озабоченно наблюдал за приближающимся к ним, широко ступая, атаманом.

– Сейчас узнаем, – пожал плечами Сейдяк. Ермак же взял его коня за повод и повел дальше от каравана. Отойдя в сторону шагов на двадцать, Ермак повернулся лицом и спросил Сейдяка:

– Скажи, ты хотел бы остаться со мной?

– Не знаю, – чуть подумав, ответил тот, – не уверен, что это нужно мне.

– И я тоже не знаю, но мне не хочется отпускать тебя. Ты мог бы находиться подле меня, и… и я бы многому тебя научил, – заметно волнуясь, закончил он.

– Вряд ли это моя дорога. Хотя я верю тебе.

– Ну, как знаешь. Прощай тогда и возвращайся в Сибирь, как только сможешь, найдешь в себе силы и услышишь, что она зовет тебя. И поклонись своей матери, – он с силой хлестнул коня плеткой, и тот с ходу перешел на галоп, поскакал вслед за уходящим караваном.

– От кого передать поклон? – крикнул Сейдяк, обернувшись, но ответ не долетел до него.