Текст книги "Дневник режиссера. Впечатления от репетиций"

Продолжение. Шестнадцатое февраля

Восприятие событий.

Как просто… Как «оценка факта». Как они оценивают конфликтный факт, так они воспринимают и события по ролям, которые происходят. «Встреча с сыном» – что исполнитель «сына» не «дышит», что исполнительница «матери» не «дышит», дыхание даже не сбивается. Актеры даже не помогают этим самым, сбив свое дыхание, сами себе – как стояли, так и стоят. Ну, хотя бы два шажка вперед, два шажка назад, ну, как в жизни: вдруг изменение пластическое… поможет принять случившееся… Через «тело»… Значит, с ними не работают над таким восприятием события, не указывают им на это. Пока «тело спит». Что должны происходить не только какие-то постановочные свет, звук там и так далее, какие-то… изменения, скажем так, постановочные изменения, но, прежде всего – актерские человеческие изменения, потому что театр воздействует – через актера. Без актера он быть не может. Актер – главный проводник всех моих мыслей, как режиссера. Всех моих, как говорится, и режиссерских, и драматурга вместе с режиссером, или драматургических вместе с режиссером идей и тем, и сверхзадачи. Что, чем мы хотим заразить зрительный зал? Как мы хотим повлиять на зрительный зал? Какую мысль донести эмоционально в сердца и души зрителей? Через неожиданные актерские восприятия! А у них даже изменений в теле нет на сегодня, у многих тела нетренированные. Драматургия, острота конфликтов, заложенная в ткань драматургии, как лакмусовая бумажка, выявляет все достоинства и недостатки у актеров, как у личностей и профессионалов.

Это не только проблема этого театра. Вот эта лень. Вот эта лень, когда – ну, давайте попробуем, давайте попробуем… Вот эту сцену, давайте попробуем! Актеры начинают ее, я уже об этом говорил, но, пока не готовы. Не настраиваются на сцену. А что значит «настраиваются»? Элементарно, нафантазировать, или попробовать нафантазировать круг этих предлагаемых обстоятельств – какой я, какая я в этих предлагаемых обстоятельствах? Поверить в них! Это ведь краеугольный камень профпригодности актёра к профессии! Если бы, если бы они случились, что бы Я – актер, я – герой этой пьесы, как бы Я воспринял, что бы стал делать? Как бы Я повел себя? Как бы Я смотрел, как бы Я задышал? Как бы изменился мой пульс, как бы забилось моё сердце? Как скакануло бы, или упало бы давление? Зашатался б я, или от счастья выпрыгнул бы из штанов? Я есмь здесь и сейчас! Только так. Проверено практикой и исследованиями аудиторными сотни раз.

…Вот это вот усреднённое тут, там приблизительное, как будто бы не со мной все происходит… Вроде всё понимают, кивают головами. Выходят – докладывают роль, ничего не происходит. Это я «потом сделаю»? Такого не бывает – «потом». Нужно пробовать здесь и сейчас и постараться максимально включиться в ситуацию, включиться в предлагаемые обстоятельства здесь и сейчас. Тогда можно как-то двинуться вперед, тогда можно «прорваться» в эти предлагаемые обстоятельства, тогда можно «зацепить» партнера, тогда и у партнера будут какие-то неожиданные проявления, и партнер даст тебе творческую «пищу» неожиданную. И тогда зародится общение, взамовоздействие…

А сейчас ощущение …Сейчас пока все… очень сложное дело – наладить актерский ансамбль. Сейчас пока идет разучивание партитур отдельное. Где-то вдруг получается, а где-то вразнобой. Всё пошло «враздробь», как говорил Фирс, у меня пока всё в раздроби… на сегодняшнее число, на 16 февраля семнадцатого года. Вот жду следующий день, следующую репетицию. Вдруг артисты порадуют меня. Конечно же – полное непонимание. Ну, а что делать? Вот так вот и разговариваешь, наговариваешь. Вот как бы они… чтобы они через… Вот когда «ножками» выходим пробовать, вот, чтоб они понимали, что такое жанр, на каких элементах актерской внутренней и внешней техники нужно сделать акценты? Не знают этого, или забыли это… Жанр – эмоциональное отношение художника к изображенной действительности. Личное. Мы ощущаем себя Художниками? Или только исполнителями?

Как найти единый способ существования в притче? Доминирующий жанр. Я определил это притчей. Это никакая ни драма. Это не трагедия, хотя там есть смерть. Там есть божественная вертикаль. Каким тоном нужно говорить? Найти вот… общий тон найти. Какие оценки должны быть? Конечно же, в жизни могут быть жесточайшие конфликты – и бьют лицо друг другу и в глотку вгрызаются и… А здесь, наоборот… Здесь о всепоглощающей любви. И с матерью может что угодно происходить, но в горло врагу, в кадык она не кинется… Она другие какие-то приспособления найдет для того, чтобы оборотить его в свою веру, в свою веру Любви, этого врага. Они научились в этих вражеских сжигающих и убивающих предлагаемых обстоятельствах выживать. Вот как? Они же постарались, они научились выживать. Они не могут орать, они не могут приносить другим «мамочкам» боль, потому что они знают цену этой боли. А такие же мамочки… а она такая же «мамочка», у ней нет сына… Значит, она меня понимает и я её понимаю. Без слов. На уровне интуиции.

Как найти такие пристройки, такие приспособления, такие полувзгляды, полутона… Это очень сложно, материал очень непростой. Но завтра посмотрим, что получится.

Семнадцатое февраля

Сегодня, семнадцатого февраля семнадцатого года, была продленная репетиция, которую начал в 11 часов утра и закончил в 16 часов дня с небольшим перерывом на чай. Мы «закрепляли» сцены. Проверяли верно найденное по действию, по линиям ролей ранее.

«Набат» – сцена, как я условно этот кусок назвал. Старшенькая просыпается – и нет Лёли, и нет тела убитого вечером предыдущего дня журналиста. И она поднимает своих подруг – Младшенькую и Розу на то, чтобы пойти их искать. Сложно и темпо – ритмически бешеная сцена, которая направлена на спасение не себя, а спасение чужой жизни. Это в характере Старшенькой, в характере каждой мамочки: когда вдруг беда – и они полностью распахиваются, готовы помочь, чего бы им это ни стоило. Так называемые «идеальные» предлагаемые… идеальные характеры. «Мамочки» – называется пьеса. Ма-мочки. Мамочки. Что значит сердце материнское и сколько в него помещается. Насколько она готова помочь и родному сыну, и всем детям, которые действительно сыновья. Не мамочка с маленькой буквы, а МАМОЧКА, где все буквы заглавные. МАТЬ. Мать – в широком понимании этого слова. Мать – как образ, мать – как сама Любовь с большой буквы.

Дальше стали нащупывать действие, стали проводить «разведку телом». Несколько раз, естественно, прочитали. Разобрали действие: кто что делает, для чего делает, почему делает, в каких предлагаемых обстоятельствах, какое исходное событие сцены, в каком качестве она начинается. Совсем в ином качестве – заканчивается. Какие «поворотики», какие события по ролям, какое событие внутри этой сцены. Какие оценки, которые необходимо не пропустить по ролям. Ну, это в теории, когда мы анализировали.

Вышли на площадку – и дело было, естественно, с пробуксовками, с остановками, с разговорами, с поиском оправданий, с аналогиями из современной жизни. С аналогиями, как в жизни. Такое познание жизни, действительности, отображенной в пьесе. Познание жизни, изображенной в пьесе. Это же отсылки не только в собственный опыт, актерский, режиссерский. Я, как режиссер им объясняю, они – свои точки зрения высказывают. Пытаются оправдать то, что делают. Пытаются оправдать и самочувствие, пытаются оправдать, как говорится, всё. И выстраивают роль по объектам внимания, я им в этом помогаю. И, конечно же, здесь в форватере – это мое право… здесь я, конечно же, знаю пьесу изнутри лучше, чем они. Я пытаюсь им объяснить действие: что они де-ла-ют. В результате этого действия могут возникнуть определенные чувства (даже не чувства, а страсти громадного напряжения, спрятанные внутри души. И они «кипят») и, в конечном счете, создастся атмосфера сцены, а потом уже – каждой сцены, а потом – и спектакля.

Предощущение атмосферы есть пронзительное. Пронзительное, неимоверное желание счастья. Счастья в соединении с сыном. Эта атмосфера, которая может возникнуть – это щемящая, щемящая тоска по лучшей жизни, жажда этой жизни. Даже не тоска, а жажда счастья воссоединения с сыном через призыв остановить войны на Земле, через наше гражданское высказывание. Гражданское высказывание всего нашего творческого коллектива.

И дальше – сложнейшая сцена «Первая встреча». Уже не первая встреча с матерями, а вторая встреча с матерями. И предлагаемые обстоятельства – острейшие, когда вояки Сергей и Андрей уже знают, что Младшенькая, одна из матерей – мама Андрея, узнала, что… Она узнала место, где лежит тело ее сына. Убитого врагами-боевиками и прикопанное его же товарищами, которые под шквальным огнем не могли его вынести с поля боя. И даже не с поля боя, а… Ну, это всё – поле боя. А полевой госпиталь существовал там у федералов. А Андрей был тяжело раненый в грудь сначала. Смертельно ранен. И они не могли его доставить в госпиталь – здесь пошла атака боевиков на федералов и они не смогли его эвакуировать тяжело раненого. Когда он умер, ребята его тело прикопали. В землю подложили под него мину, на всякий случай, чтобы его тело. забрало», если вдруг враги найдут, с собой несколько… боевиков.

И мать узнала. Контрактник один, который был в этом месте в свое время, указал ей место на карте. И по описаниям это должен быть Андрей. И Андрей с Сергеем и с Дэном летят, бегут срочно в этот подвал для того, чтобы убедиться, что делают матери, чтобы постараться отговорить их закончить жизнь самоубийством, чтобы воссоединиться с ними… Андрей постарается влезть в её сон, если она спит, или усыпить её как-то, если не спит, какими-то импульсами из своего мира, в котором они – светлого мира, чистилища. Послать импульсы в этот мир ада, в котором живут матери, в этот мир войны и усыпить её, и присниться ей, и сказать, чтобы она не делала этого. Чего? Чтобы она не ходила на это минное поле. Что он жив, что не он там лежит, чтобы она проснулась и отказалась от своей маниакальной идеи и своего решения идти в это место. В этом смысле ложь есть благо. Он отказывается от своего счастья воссоединения с мамой на их свете, чтобы она просто жила. Жила в аду своего мира, без сына?

Они приходят и матерям… Старшенькая спит. Сергей убеждается. А Андрея мама – еще не спит в этом подвале. И Андрей думает, что она заснет и у него все получится. Ну, и заодно они провожают Дэна. Дэна только убили и завтра его должны… Лёлька должна отвезти его тело самолетом в Москву. Так это называю – «Проводы Дэна». Кусок. «Проводы на «дембель» в отношении Дэна и последняя попытка, серьезнейшая попытка отговорить маму Андрея идти завтра на то место, где прикопано его тело, чтобы она не наделала глупостей, не перевернула его и не взорвалась, не воссоединилась с ним. Она должна жить! Она должна жить в этом аду, потому что со Старшенькой они подруги – уйдет одна и погибнет другая. Как Андрей и Сергей – одно целое, два другана в своем мире, мире «рая» в кавычках, так и они – две подруги, поддерживающие жизнь друг другу, дающие друг другу надежду, которой живут в аду.

Два мира – и по сценографии, и по сюжету. Это будет понятно в спектакле, это будет выражено: один мир – мир ада, в котором живут матери, и второй мир воинов, сынов – мир «рая», как мы называем, мир «чистилища», где легко дышится. А всё должно быть наоборот. Но власти сделали этот ад на Земле. Нашей земле. Мир ада решать будем в сценографии в темных тонах. Мир «рая» – я пронзительно светлых.

Всё должно быть наоборот – люди должны на этой земле построить рай, чтобы были счастливы, дышали полной грудью, радовались жизни, и, у них было меньше проблем. Все делается наоборот. Специально и через века.«Благими намерениями выстлана дорога в ад»…

Сложная сцена, но, тем не менее, актеры старались, актеры пробивались, актеры не торопились, актеры искали и «промалывали» действие «сквозь» себя, пытались как-то сосредоточиться творчески, подключая себя эмоционально, воспринимая не «головой», а сердцем, душой открывались предлагаемым обстоятельствам. Так мне иногда казалось.

Мы сегодня довольно-таки много сделали – не только эту сцену, но и следующую сцену. И сцену, которую я называю «Прощание» двух матерей – Младшенькой и Старшенькой. Последняя сцена прощания и прощения в спектакле двух подруг. Младшенькая все же принимает решение – уйти к сыну. Последняя встреча Старшенькой и Младшенькой. Старшенькая предощущает, то, что Младшенькая уйдет на минное поле. Младшенькая приняла решение, но делает всё, естественно, посредством действия и текста, чтобы Старшенькая поверила, что она будет с ней, она никуда не собирается идти, они так и будут искать своих сыновей ВЕЧНО, пока не найдут…

Удалось немножко «пощупать» то, что я придумал – финал спектакля, то есть «Сон Младшенькой». Где вся «белая гвардия», во главе с её сыном Сергеем, счастливая «гвардия рая» заваливается к ней в сон. И пытается вселить в неё силы жить, дать ей весть, что им хорошо в «раю», чтобы она не волновалась, чтобы она не уходила к ним, а делала свое дело. И поздравляет Старшенькую с днем рождения, о котором она давно забыла. По композиции спектакля – это последняя встреча Старшенькой со всеми героями истории. Далее остаётся только одна сцена в спектакле – «Письмо сыну». Где она один на один остаётся с Войной. И больше никого. Она, Война, Письмо сыну и Земля, в которую она зароет письмо, чтобы то «быстрее дошло» до адресата… Это всё, что останется после Войны, которая не кончается. Провидчески отобранные темы в финале автором пьесы. Как режиссёр я должен выявить их ярко, эмоционально и точно в воздействии на зрителя. Это будет финал спектакля, который мною уже сочинен. Сочинять финал спектакля, ставя пьесу, которая очень нравится, которую ты чувствуешь всей душой – это громадное творческое удовольствие и счастье.

Наблюдал, мне было важно, насколько мне, как режиссеру удалось заразить их темой, идеей, предлагаемыми обстоятельствами, желанием «высказать» свое слово с точки зрения актера-гражданина. Получая импульсы от артистов, получая сигналы, с каким желанием они пытаются прорваться, «влезть в шкуры», в характеры своих героев. Как они «промалывают» действие через себя, только вот, как бы намеком еще. Намеком.

Репетиция оставляет ощущение надежды, потому что были моменты у каждого героя, где они, мне казалось, «на полную катушку» пытались прорваться в действие, почувствовать этот градус, этот пульс, заложенный в пьесе, в моих требованиях. Требованиях, потому что предлагаемые обстоятельства я постоянно обостряю, обостряю, чтобы актёры действовали точней, чтобы они были острее, чтобы они здесь и сейчас пытались существовать. Пытались даже не «существовать», а «жить» – очень четко, очень конкретно, «в партнера», ожидая такой же отдачи.

Сегодня опять обнажилась проблема обозначения действия, особенно в пробах актрисы, играющей Старшенькую, и в пробах актрисы, играющей Розу. Они не «дожимают», не «дожимают», проторапливают органичный процесс проживания, обозначают действие. И мне приходилось останавливать и объяснять им еще раз, чтобы они максимально эмоционально, а не «головой» пытались полностью довериться истории, потому что материал знаю прекрасно и пытаюсь очень им помочь, по крайней мере, пытаюсь… А получается, или нет – это не мне судить… Но, создать творческую атмосферу на репетиции, максимально, стараюсь. Как могу. Чтобы они максимально раскрылись, чтобы они не зажимались, чтобы они воспринимали меня, режиссера, как первого помощника в выстраивании их ролей, а не требовательного «разводчика», чтобы они подключались к со – творчеству в сочинении всего спектакля.

Мне сегодня показалось, что вот этот «огонь», который потихонечку начинает разгораться в большой «творческий огонь» в каждом актере, снизошёл «с небес»… Я прилагаю максимум усилий всяческих – дипломатических, как «толкователь», как «зеркало» и как организатор всех этих… проб наших, встреч, репетиций. Максимально поддерживаю это творческое «горение». Дай Бог, чтобы у нас всё случилось, приложим максимум усилий для этого. Я приложу максимум усилий. Такая сегодня…

Прошёл неплохой день и завтра мы эти сцены попробуем, потихонечку еще раз пощупать, что-то уточнить, потому что они еще нетвердо знают текст. Текст их держит, поэтому здесь нужно, конечно же, нужно быстрее сделать все, чтобы они выучили назубок. Текст уже не должен держать, чтобы они не думали о нём. Тогда можно будет уже следить только за действием и дальше уже заниматься так называемой «актерской вязью». Помогать им в этом выстраивании непрерывных линий ролей, так, чтобы масса оценок всяческих, масса ниточек, и они уже подключаются для того, чтобы все это стало «мясом». И «сажать» их уже, как говорится, на конкретное сквозное действие истории. На конкретное действие.

О перспективе ролей, о сквозном действии.

Одно дело сказать, другое – воплотить в спектакле. Об этом говорю каждому, как дятел, каждый день, если это к месту. Для меня в работе это всегда к месту. Так как где действие, там и перспектива роли и сверх – задача, сквозное действие и идея с темой. Все они – клубок неразрывной энергии душевной плазмы живой, пульсирующей здесь и сейчас на сцене.

Сигналы поступают, что эмоциональную природу материала они начинают чувствовать, душа у них болит. Я предощущаю, что им есть что сказать этим спектаклем. Это вселяет надежду.

Постараемся завтра организовать репетицию в какой-то творческой атмосфере, как-то опять «впрыгнуть» в предлагаемые обстоятельства, чтобы изменился и пульс, чтобы изменился и ритм, и темп существования, чтобы мы все стали немножко другими, «оставаясь самим собой», как сформулировал актер, режиссер и педагог Евгений Вахтангов, у которого, кстати, 13-го февраля был день рождения. Вот такие впечатления о сегодняшнем дне.

Восемнадцатое февраля

Я так думаю, что в спектакле «Мамочки» нет полутонов в сценографии. И, наоборот, какая бесконечно богатая актерская «палитра» чувствований в актерском действовании! Мир «мамочек» – он черный, темный. И мир «парней» – он пронзительно светлый, пронзительно белый. В спектакле, в оформлении я не вижу полутонов. В спектакле это нужно выразить. И, наоборот, как подробно нужно проработать все роли, «петелька – крючечек». Конечно, нужно в этом спектакле актерам идти от себя. Очень тихо, постепенно, не спугнув возникающих от действования чувств… Бежать от «твердости» и громкого говорения подальше! Никакой показухи. «Нарастить» внутри себя эту боль, это непреодолимое желание прожить жизнь, в свидетелях которой будут зрители и Бог. Так видится в предощущении перспективы. Какую энергию мы «выплеснем» в пространство Театра…

И есть белый цвет, и – черный цвет. Это диктуют предлагаемые обстоятельства. Настолько сгущенные в обстоятельствах войны. Как они, как герои… С какой страстью они любят, с какой страстью они любят друг друга, своих сыновей, сыновья – своих матерей. С какой страстью они ненавидят войну и всё, что приносит беду и горе людям. Это натолкнуло меня в свое время… когда я сочинял спектакль и размышлял, искал замысел, искал «зерно» спектакля, натолкнуло на такую цветовую гамму и на такое выражение, выражение действия в экстремальных ситуациях, диктуемых материалом пьесы. Нет полутонов в оформлении.

В актерской игре… Это нужно понимать в той вязи, которая возникает во взаимодействии, в общении. Мне больше нравится слово «взаимодействие». Там масса нюансов, там – «радуга», как они общаются просто, там – масса полутонов. Но, когда вопрос координально ставит событийный ряд пьесы: что такое и кто такой мой сын, и как я хочу с ним встретиться, и как я хочу, как я жажду найти его – там полутонов нет, как и нет у сыновей в их стремлении к справедливости, в их жажде справедливости, в их жажде счастья. В их жажде неимоверной… счастья матерям – полутонов нет. И – в «промалывании» действия по сквозному по всем ролям – жажда счастья. Даже в ролях Лёли и Дэна – журналистов. Она также жаждет, очень жаждет сделать карьеру, очень жаждет быть богатой для того, чтобы обеспечить будущее своему сыну и родить в этой стране, ни от кого не завися, в нормальных условиях. А не жить и не воспитывать ребенка на гроши в месяц, какие государство наше матерям платит ежемесячно. Так называемые «детские». А Дэн мечтает о сыне… О продолжении рода…

На сегодня хватит записывать.