Текст книги "Дорога в Шамбери"

Вячеслав Георгиевич Васин
Дорога в Шамбери

© Вячеслав Васин, 2020

© Издательство «Летний сад», 2020

Стихи и верлибры Вячеслава Васина

1

 
У магазина оркестр играет,
и импортный фильм будет в девять…
и если сейчас человек умирает —
то в это так трудно поверить!
 

В этой строфе весь Вячеслав Васин, человек, одновременно умеющий видеть хорошую погоду и человечье несчастье, даже пусть и своё.

Редкий взгляд на вещи. Вижу из литературы, что переживания душевные чаще всего в поэзии окрашивают мир в свои тона.

Поэт печалится о неразделённой любви, и природа кажется ему недружелюбной, небо хмурится, а если оно вдруг в минуту печали ясное, то из него дышит пустота. Бездна.

Или радуется поэт встрече с любимой, и сразу наступает везде весна, поют соловьи и свиристели.

Я как читатель настолько привык к этому отражению души поэта в мире, что для меня даже странно иное.

А тут иное.

В стихах Вячеслава Васина и ритм, и тон устроены так, что в них будто бы всегда хорошая погода. Или почти всегда.

 
Жизнь моя – возьми да и рухни,
когда ты сказала мне: “нет”.
Мы встретились вновь через двадцать лет
у двери детской молочной кухни
 
 
в очереди среди пап и мам,
где чёрный снег и весенний хлам,
где я различил, как в подзорную трубу,
белую прядь на твоём лбу…
 

Старость, подступающая к некогда любимой женщине, ужасает героя, потому что к нему самому она подкрадывается неумолимо, но вместе с тем оглушительный апрель берет своё, и перед лицом вечной весны, что наступит обязательно, своя и чужая старость, своё и чужое неизбежное исчезновение ощущаются если не малозначительными, то не первостепенными, не единственно по крайней мере важными событиями.

 
Зима. Корявые дубы.
И крик нахохлившейся птицы.
И телеграфные столбы
Чернеют словно единицы.
 
 
И от мороза уж дома
Дрожат. Но стужа не напрасна:
Как настоящая – зима.
А настоящее прекрасно.
 

Вячеслав Васин считает мир прекрасным и неприкосновенным, и охраняет прекрасную эту неприкосновенность ото всего, в том числе и прежде всего от самого себя и своего несчастья, когда оно случается, тщательно следит за тем, чтобы нутряное осталось внутри, не выплеснулось и не отравило бы невероятную красоту мироздания.

Но такая защита мира от человеческого яда дорогой ценой покупается:

 
Только встал – и сразу за ворота
В даль кастильских пастбищ и садов.
Полон крови рот у Дон-Кихота
От камнями выбитых зубов.
 
 
………………………………………………………
 
 
Перебить их всех… да неохота,
А бежать – для Рыцаря позор.
Чёрт бы взял, и ну его в болото,
Этот гнусный постоялый двор!
 

Неплохое определение жизни – «гнусный постоялый двор». Видно, что отстаивая свою идею неприкосновенности мира, автор ох, далеко не всегда празднует победу. Между тем поэт никогда не сдается, и даже когда нет сил, шепчет:

 
– О, человек, люби природу
Как умирающую мать.
 

Таково уж авторское кредо. Откажешься от него – сам себя не найдёшь:

 
Иному многое нельзя —
У каждого своя стезя.
Собьёшься со своей стези,
Так изваляешься в грязи.
 

Лучше уж идти до конца. А как дойдёшь до конца, там уж ивесна неподалёку:

 
Февраль. И скатертью дорога.
Когда оркестр грянет туш,
Не торопись, постой немного
На рубеже последних стуж.
 

2

В верлибрах кредо Вячеслава Васина, конечно, неизменно, например вот в таком моностихе:

 
тайна радуги: смех сквозь слёзы
 

Или вот еще:

 
И уже недалеко то время,
когда прекрасным будет признаваться
всё непричастное к деятельности человека.
 

Другое дело, что верлибры дают возможность взглянуть на вещи шире, чем регулярный стих, не впадая при том, конечно, в разливанное прозаическое раздолье.

По большому счету верлибры Вячеслава Васина не нуждаются в предисловии, кроме, пожалуй, предостережения не путать их со стилизациями японских трёхстиший, которых так много встречается теперь всюду. И трудно не путать, прочитав, например, вот что:

 
Плюхнулась в воду лягушка
На тысячу брызг
Луна раскололась
 

Любой увидит здесь почти полное сходство с Басё в переводе Марковой:

 
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
 

И увидит неправильно. Для Басё пруд и лягушка соотносятся как время и вечность, он пишет картину мира.

Для Вячеслава Васина любой его верлибр, хоть с цитатой хайку, хоть очень похожий на хайку, хоть моностих – всегда лишь эпизод мышления, никогда не оконченный витраж.

Лягушка одновременно оскорбляет и забавляет взгляд, превращая целое в частицы, создавая вокруг себя мерцающий хаос капель. Созерцатель не останавливается, увидев в этом прыжке лягушки в пруд цельность вселенной, где жизнь только миг… он идёт дальше, отметив трагический конфликт луны и лягушки, и записав его в дневник в подтверждение своего кредо «о неприкосновенности луны в пруде»…и странным образом восхитившись тем, как эта неприкосновенность нарушена, и какие красивые капли блестят в воздухе целый огромный миг в результате такого преступления. Васин описывает красоту трагедии бытия, но вовсе не устройство мира и не устройство души.

Для Вячеслава Васина мир – целая вереница трагических противоречий, а видимая неподвижность и неописуемая красота его зиждется именно на зодчестве целого из кирпичиков, каждый из которых сочетает

несочетаемые начала.

 
Какое там небо…
Гагарин и пустота.
 

Горько усмехается Вячеслав Васин.

Вяч. Кожемякин

Моей жене

Васиной Антонине Евгеньевне

посвящаю

Дни любви

«Пышный орешник…»

 
Пышный орешник.
Тишь и покой.
Дрозд-пересмешник,
Песенку спой!
 
 
Песня – чужая?
Что ж, всё равно:
Музыкой мая
Сердце полно,
 
 
Радостью дышит,
Рвётся, звенит.
Автор услышит? —
Ах, извинит…
 

«Тёплый вечер в пятьдесят шестом…»

 
Тёплый вечер в пятьдесят шестом
оживает под пером гусиным:
керосиновая лавка под мостом,
как приятно пахнет керосином!
На пороге я и мой отец,
нет… не я, а первоклассник Славка.
И большой чумазый продавец
живописно замер у прилавка.
Я сказал, держа отца за локоть,
теребя рубашку на груди,
я сказал: – Хочу у вас работать! —
он ответил важно: – Приходи! —
важно, убедительно, красиво —
чтоб моё внимание привлечь…
 
 
Обожаю запах керосина!
Уважаю искреннюю речь!
 

«Под шутки взрослых, на суровой нитке…»

 
Под шутки взрослых, на суровой нитке,
Привязанной к двери или к калитке,
Вот методы! – и варварски, и грубы —
Мне вырывали временные зубы.
 
 
А бабушка, хватаясь за живот,
Смеялась: – Всё до свадьбы заживёт!
И мальчика утешить подходила.
И плакал я, и весело мне было.
 
 
Уж сорок лет как бабка умерла.
Мне зубы рвут другие доктора
Уверенно, надёжно и умело,
 
 
Но уж никто ко мне не подойдёт,
Не скажет: – Все до свадьбы заживёт.
И до меня кому какое дело?
 

Первая любовь

 
Полюбил,
Или просто привык?
Или просто гулять было не с кем?
Или просто прилип, как язык
На морозе прилип к железке…
И уже разозлился, и слёзы из глаз:
– Первый раз, и последний раз,
А теперь оторваться бы только…
И смеётся соседский Колька,
По прозванию Ловелас.
 

«Жизнь моя – возьми да и рухни…»

 
Жизнь моя – возьми да и рухни,
когда ты сказала мне: “нет”.
Мы встретились вновь через двадцать лет
у двери детской молочной кухни
 
 
в очереди среди пап и мам,
где чёрный снег и весенний хлам,
где я различил,
как в подзорную трубу,
белую прядь на твоём лбу…
 
 
Рыча, опрокинув какой-то бак,
расселся твой пёс на снегу, —
ты всё, как и прежде,
любишь собак. —
А я их терпеть не могу!
 

«Верить ли: нечаянная встреча…»

 
Верить ли: нечаянная встреча,
Быстрый оклик,
любопытный взгляд…
И пришла, и защититься нечем,
И уже не хочется назад.
 
 
С каждым днём заметнее тревога:
Всё понять, признать и совершить…
Но боится сердце-недотрога
Вновь болеть,
и мучиться, и… жить.
 

«Последние дни середины апреля —…»

 
Последние дни середины апреля —
из сквериков листья убрали,
и красят заборы, и пляшет Емеля
на ярмарке
в маленьком нашем квартале.
Весеннее солнце спокойно и ярко
сияет с верхушки Университета,
торгуют цветами, на улице жарко —
а впереди ещё целое лето.
У магазина оркестр играет,
и импортный фильм будет в девять…
и если сейчас человек умирает —
то в это так трудно поверить!
 

I960

 
Ты,
бездельник, бестолочь, грязнуля!
Ты,
отличник, маменькин сынок!
помнишь лето, первое июля,
наш периферийный городок?
 
 
Там, где допотопные бараки
живописно сбились в полукруг
у колодцев греются собаки,
положив хвосты на тёплый люк.
 
 
Где гудят машины-пятитонки,
развозя казённое добро,
и ребята спорят у колонки —
кто возьмёт тяжёлое ведро.
 
 
На скамейках ссорятся старухи,
малыши елозят по земле…
А в Москве с рассвета злые духи
грозно совещаются в Кремле.
 
 
Но поёт
почти что каждый встречный
про любовь на улице Заречной!
 

Пушкинская улица

 
– Я вас люблю, чего же боле?.. —
но тут запнулся острослов.
 
 
…Вот здесь – театр, а в этой школе
учились я и Соколов.
 
 
Безногий инвалид Курносиков
в потёртом френче, со звездой,
сюда приехал на колёсиках,
остановился у пивной.
 
 
Гудит Москва предновогодняя,
в убранстве праздничном страна.
Но есть на свете преисподняя —
и в этом черепе она.
 
 
Подъедет ближе – выпить хочется…
(без очереди – вот бандит!)
Потом привстанет, и помочится.
Простите, люди. Бог простит.
 

Вагон

 
Хлопнула дверь. Замирает перрон.
Пахнущий сказками детский вагон:
Ёлка, игрушки, гирлянды, и вата;
Даже по пол-апельсина на брата.
 
 
В маминых прядках мильоны снежинок,
Чей-то котёнок подпрыгнул в углу, —
И от осыпавшихся хвоинок
Целое море на тёплом полу.
 
 
Мама берёт на колени ребёнка,
Мальчик постарше приподнял сестру:
Тут вам картина и “Три поросёнка”,
Тут вам и “Утро в сосновом бору”.
 
 
Ёлка, игрушки, гирлянды, и вата…
Хватит на семьдесят лет
аромата!
 

Хромой

 
Спросите хоть Львова, хоть Кадочникова —
Здесь знает его любой —
Ведь в школе он первый марочник,
А имя его – Хромой.
 
 
Хромой, и худой как спичка,
Забыл теорему Ферма, —
Но наша географичка
Была от него без ума.
 
 
Он пил “Солнцедар” и “Старку”,
Курил “Золотого льва”,
Он Рыжему продал марку —
Фолклендские острова.
 
 
Он хвастался модным свитером,
Шутя разбирал мотор,
Он выменял марку с Гитлером
На Мальту и Сальвадор.
 
 
Он выиграл Нигер в карты,
А в шашки – Антигуа, —
Хозяин последней парты,
Хромой из восьмого “А”.
 

«Каждый держит палку…»

 
Каждый держит палку
и поёт дорогой. —
Мы идём на свалку
с Колькой и Серёгой.
 
 
Смылись незаметно
всем четвёртым классом.
Мы – за кинолентой
и за плексигласом.
 
 
Полем и оврагом,
берегом реки… —
то бегом, то шагом —
наперегонки.
 
 
– Кто купаться хочет?
Кто быстрее Кольки?
Нам вослед стрекочет
ток высоковольтки.
 
 
С неба дождик льётся,
ноги жжёт крапива…
А сердечко бьётся
быстро и счастливо.
 

Ремонт

 
Со стен ободраны обои.
И обесцвечен потолок.
И маляры между собою
Ведут ворчливый диалог,
 
 
Что нитролак – хоть впору бросить,
А на прораба – наплевать,
И что сначала – купоросить,
И только после – шпаклевать…
 
 
А на часах уже четыре,
И гаснет день, и меркнет свет.
И я один в моей квартире
Среди разбросанных газет.
 

Март. Впечатление

 
Глухая белая стена,
Икона в золочёной раме.
А вкруг – небес голубизна.
И крик ворон над куполами…
 
 
И что-то стало между нами.
И лёгкий шум. И тихий свет.
И мой вопрос. И твой ответ.
И снег чернеет под ногами.
 
 
И одинокая скамья.
И этот грустный – это я…
И пролетающая птица
В последний раз взмахнёт крылом…
И я забуду о былом.
 
 
Но всё, что было – повторится.
 

Лунный пейзаж

 
Нет, лучше прочь! нет, лучше в рубище
бродить с клюкою при луне.
О, заблуждение всех любящих:
“Она мечтает обо мне”.
 
 
Порвать с надеждой опрометчивой!
и нанести на полотно
свет серебристый, недоверчивый —
луны холодное пятно.
 
 
Чтоб видеть: огорчаться нечего,
грустить,
тем более, что вновь
установил, что всё изменчиво,
но что, как смерть, крепка любовь.
 

До встречи

 
“До встречи!” – Как тепла твоя рука.
Да кто сказал, что я тебе не пара?
Шекспира (в переводах Маршака)
и (в переводах Левика) Ронсара
 
 
я заучил. – Не сходят с языка
слова любви, – им вторила б гитара,
чтоб я напоминал тебе слегка
любовника эпохи Фрагонара.
 
 
Ты скажешь ли: – Тут выдумка одна!
благодари, что хоть не холодна
и не бесплодны все твои страданья…
 
 
А потому начну издалека:
отвечу не бессмысленным “пока”,
а вежливым и жарким: “До свиданья!”
 

Шуточное

 
А любить разреша,
Мне всевышний помог:
Попрошайка-душа —
На цепи, как бульдог,
Ждёт любви, жаждет благ —
Ишь, скулит до поры…
 
 
Отойти б хоть на шаг
От её конуры!
 

«От песен – вчера, до бессонниц – сегодня…»

 
От песен – вчера, до бессонниц – сегодня
сплетением мыслей – я болен, я – ваш…
И вдруг разрешение:
станция Сходня
и этот возвышенно-русский пейзаж.
 
 
Над бездной оврага,
где сосен вращенье,
где близкого неба воздушная грань,
рождественский шёпот и слёзы крещенья —
как новый цветок – луговая герань.
 
 
И с блеском берёз от всего Подмосковья
теряется в красках ваш строгий наряд.
И лучший из рыцарей средневековья
на нас устремляет восторженный взгляд.
 

В толпе

 
Один бранит,
Другой толкает —
Содом. Сыр-бор.
Но в голове не умолкает
Церковный хор:
 
 
Один старик… одна старушка
(О ком? о ком?..)
Одна прозрачнейшая стружка
Под верстаком
Желтеет в глубине киота.
 
 
Как та, божественная, нота.
 

Пейзаж

 
Вот промелькнуло лето, ах!
Чуть поблестело и конец.
Кто там заснул на проводах —
Уж не последний ли скворец?
 
 
Горят ночные фонари.
Пылает радугой мазут,
Где дождевые пузыри
По чёрным улицам ползут.
 
 
Дома в строительных лесах.
И как досадное клеймо
Уныло блещет в небесах
Луны туманное бельмо.
 

«Взгляд отвожу, но смотрю на неё…»

 
Взгляд отвожу, но смотрю на неё:
молодость, молодость, счастье моё,
очерк лица дорогого…
Пусть она любит другого.
И уж кого она выбрала вдруг,
кто её милый, кто преданный друг —
в сущности, что мне за дело…
Лишь на меня бы глядела.
Просто смотрела, как смотришь кино,
просто смотрела, как смотришь в окно,
видишь взметённые листья,
осень, любовь, бескорыстье.
 

«Горит голова. Горит ладонь…»

 
Горит голова. Горит ладонь.
Жаром обжигает ноги.
Настоящий
жёлто-рыжий огонь
пляшет на обочине дороги.
 
 
Недалеко от изгороди
вблизи двора,
где дождевой водой наполняется корыто, —
чистый огонь,
о котором вчера,
путник, ты читал у Гераклита.
 
 
Среди тополей и картофельных гряд,
завораживающе
по чувству и мысли, —
посмотри, это просто горят
деревянные ящики
и осенние листья.
 

Осень 1993 года

 
Ужасна боль, и тяжела утрата, —
Теперь гадай, кто прав, кто виноват? —
Богат был дом, была страна богата,
И сам народ – был сказочно богат.
 
 
По берегам больших и малых речек,
В пространствах рощ, в бескрайности полей
Мелькали бабочки, витийствовал кузнечик,
И не было прохода от шмелей.
 
 
Куда-то наш кузнечик ускакал,
Куда-то наша бабочка сокрылась…
Мне кажется, вся жизнь переменилась,
И впереди – безрадостный финал.
 
 
Но даль светла, но утро невесомо,
И рдян покров у каждой из рябин.
А на лужайке у веранды дома
Горят шары расцветших георгин.
 

«Пронеслось, прогремело…»

 
Пронеслось, прогремело,
И теперь – не спеша…
Как душа огрубела!
Как окрепла душа!
 
 
Что, судьба исполина
Вдруг дарована ей?
Иль ещё половина
Долгих лет, долгих дней?
 

«Уж так оно, поверьте…»

 
Уж так оно, поверьте,
Я смерти не боюсь:
В душе при виде смерти
Уже не страх, а грусть. —
 
 
Быть может, это смелость,
Желанная давно?
Быть может, это зрелость
И старость заодно…
 

«Всё пройдёт, а это повторится…»

 
Всё пройдёт, а это повторится:
За пластом истлевшим – новый пласт…
“Старость – в невозможности влюбиться”, —
Говорил пророк Екклесиаст.
 
 
Угрожал пророк, насупя брови:
“Обезглавлен будет и сожжён —
Непознавший сладостной любови
С миллионом чернобровых жён…”
 
 
Ты молчишь, но всё ты понимаешь,
Хоть совсем ты Библии не знаешь.
Кончено. Оставим шутки эти.
Ты – одна, и нет другой на свете!
 

Дочери

 
Словно звёздочка восстала
из небытия —
так с тобой светлее стало,
девочка моя:
 
 
в нашей комнатёнке тесной —
дальний свет звезды небесной…
 

Молитва

 
Едва возникшую фигурку,
Сердечко бедное её —
Спаси, Господь, мою дочурку,
Услышь моление моё.
 
 
Бог! сохрани малютку нам,
Пусть странно – жить,
Пусть жизнь – жестока…
Что говорю? Всё знаешь сам,
Твоё – всевидящее око.
 

Дочь

 
Рот в молоке, пупок в зелёнке.
Вся взбаламучена кровать:
сырые, грязные пелёнки —
их снова надо отмывать.
Лежит разута и раздета,
и громко просит молока…
красавица, любовь поэта,
малоизвестного пока.
 

«Лягушку – в колодец, кузнечика – в таз…»

 
Лягушку – в колодец, кузнечика – в таз,
улитку – в консервную банку.
В мурашках коричневое плечо,
и это её беззаботное “чо?”,
и майка всегда наизнанку.
 
 
Рвёт скатерть,
катается на двери́,
плачущая и кричащая:
– Папа, на́ небо посмотри:
солнце – как настоящее!
 
 
– Лови! – разбежалась, —
Лови! – раз – два – три… —
вспорхнула, – и прямо на грядку,
где пчёлки с цветов собирают нектар,
где скачет большой длинноногий комар
и пляшет вприсядку.
 

«Ни звёзд, ни романсов, ни дрожек…»

 
Ни звёзд, ни романсов, ни дрожек,
И только в тумане густом
Пара прелестных ножек
Бежит за кленовым листом.
 
 
Умчались под сумерки сосен,
Под листьев цветной хоровод
Туда, где кончается осень,
Где снова весна настаёт.
 

«Зима. Земная нагота…»

 
Зима. Земная нагота.
И снег скрипит под каблуками.
И струйка пара изо рта
Дерзает слиться с облаками.
 
 
Зима. Корявые дубы.
И крик нахохлившейся птицы.
И телеграфные столбы
Чернеют словно единицы.
 
 
И от мороза уж дома
Дрожат. Но стужа не напрасна:
Как настоящая – зима.
А настоящее прекрасно.
 

Наш двор

 
Шар солнца, моря гладь,
И пирамиды гор…
А предо мной опять
Наш милый старый двор
 
 
С пожухлою листвой,
С травой на бугорке,
С верёвкой бельевой
На ржавом стояке.
 
 
Где шумно. Где гурьбой
Гоняют дети мяч.
Где жмётся под трубой
Лохматый чёрный грач.
 
 
Где пять песочниц в ряд.
Где утром пыль метут.
Где яблони стоят
И скоро зацветут.
 

Сумасшедшее сердце

Осень

 
Увядшие цветы, пожухлая трава,
Сухой репейник бьётся о колени.
Куда ни поглядишь, сплошь жёлтая листва,
И зеленеют лишь кусты сирени.
 
 
То тучки с вечера, то солнышко с утра,
То дождь смывает с листьев позолоту.
И пахнет сладким дымом от костра,
И чёрные грачи готовы к перелёту.
 

Уличная зарисовка

 
Помада на губах оттенка резкого,
И шляпа, театральная на вид, —
Старуха из романа Достоевского
У булочной-кондитерской стоит:
– Сюда, сюда, пожалуйте, красавица,
Вот брошка, вот красивое кольцо… —
И руку подаёт, и улыбается
Её литературное лицо.
 

Постоялый двор

 
Только встал – и сразу за ворота
В даль кастильских пастбищ и садов.
Полон крови рот у Дон-Кихота
От камнями выбитых зубов.
 
 
Треснуло копьё, и щит поломан,
Но ему уже не до того:
Кто же знал, что Замок заколдован,
Как и обитатели его?
 
 
Перебить их всех… да неохота,
А бежать – для Рыцаря позор.
Чёрт бы взял, и ну его в болото,
Этот гнусный постоялый двор!
 

Бабушкин подарок

 
Марлей их покрывала,
Обвязывала бечевой —
Бабушка продавала
Флоксы на Беговой.
Днём, средь людского гама
С нею стоял я у Храма:
 
 
Свет. Ощущение счастья.
Первое моё Причастие.
Детство. Святая вера.
 
 
Книжка про Гулливера…
 

«Вспыхивали звёзды, и время длилось…»

 
Вспыхивали звёзды, и время длилось,
И камни перекатывались
                                         с места на место…
Сердце моё, оно молилось.
Кому молилось? – Неизвестно.
 
 
Ждали, ждали, и вот – свершилось:
Мне не бодрствуется и не спится,
Сумасшедшее сердце, оно влюбилось,
Ждёт взаимности и боится.
 
 
Бьётся правильно и свободно,
Просит верить и прикасаться,
Так открыто и правдоподобно
Любит —
И хочет живым остаться.
 

«За окнами свирепствует зима…»

 
За окнами свирепствует зима.
С утра, склонясь над столиком рабочим,
Весь день читаю «Горе от ума»
И по тебе вздыхаю, между прочим.
 
 
Часы. Петрушка. Фамусов опять.
А на стекле – рождественская роза.
На завтра обещают двадцать пять,
А то и тридцать градусов мороза.
 

Аксиома

 
Отброшены и циркуль, и линейка.
И в клетке подыхает канарейка.
Нет ужина,
Не стирано бельё.
Под окнами орет хулиганьё…
Но ты твердишь и повторяешь вновь:
– Из хаоса рождается любовь!
 

«Никитин, Тютчев, Фет, Толстой……»

 
Никитин, Тютчев, Фет, Толстой…
Тогда, в младенческие лета
Она тревожила поэта
Своей бессмертной красотой.
 
 
Она – наставница сердец.
Тогда, скитаясь по дорогам,
Её один, другой мудрец
Назвал Природой или Богом.
 
 
Мне б рощам петь,
                                  ручьям внимать,
Но время говорить народу:
– О, человек, люби природу
Как умирающую мать.
 

Перед Вторым Пришествием

 
Зеленела трава —
Вдруг цветы расцвели.
Что с тобой? Ты жива?
Что-то с осью Земли.
 
 
Дерева полегли.
Всё горит. Я горю.
Что-то с осью Земли, —
Я тебе говорю.
 
 
Эти звёзды, они…
Не узнать наших мест.
Ты на небо взгляни,
Посмотри! – Южный Крест.
 

Девочка

 
Вот бежит она вприпрыжку по лесу,
В золотистом веночке голова. —
Наша девочка похожа на принцессу,
Хоть одёжка её и не нова.
 
 
Своенравна,
Взбалмошна,
Упряма,
Всё смахнёт, что будет под рукой, —
Посмотри, заботливая мама,
Ты была когда-нибудь такой?
 
 
Вот несётся на велосипеде,
Словно птица, улетает прочь…
Говорят притихшие соседи:
– Очень
              темпераментная
                                              дочь.
 

Елена

 
Так в книжке цветная картинка
Волшебно мелькнёт под рукой:
Красавица, фея, блондинка —
Я в жизни не видел такой.
 
 
Отличница. Много читала.
Её привлекает балет.
А лет ей не так уж и мало —
Ей целых четырнадцать лет.
 
 
Довольно высокого роста.
И гордый подъём головы.
Мне с ней объясниться непросто.
Я к ней обращаюсь на «вы».
 
 
Пред ней преклоняется разум,
А ей – не хватает друзей.
И это её, по рассказам,
Впервые похитит
                                  Тезей.