Текст книги "Мысли вслух"

– Вы оптимист, судя по всему…

– Не знаю… Но надеюсь, что лучшие времена еще впереди. Люди все равно выходят из положения как-то. От нас самих наша жизнь зависит, на кого-то обижаться или надеяться – какой смысл? На себя надо надеяться. Мы и детей этому научили.

Улыбка Дамиры
Она приучила себя улыбаться окружающему миру в любой, даже самой сложной, ситуации

Дамира // Фото Вячеслава Завьялова

До дома Ниля и Дамиры Шариповых, выросшего несколько лет назад на самом краю деревни Аккузево Илишевского района, добраться оказалось непросто.

И не только из-за раскисших от проливных дождей сельских дорог, нет, к этому всероссийскому катаклизму мы давно привыкли. Дело в том, что аккузевские улицы и проулки заполонили сотни и сотни гусей, гордо, словно бояре, дефилирующих от одной большой лужи к другой и не уступающих своего пути никому – ни пешему, ни седлому.

Попробовали было мы опередить один такой выводок, голов в пятьдесят, намеревающийся перейти наперерез нам дорогу, да куда там! Вылетел прямо перед машиной их предводитель – здоровенный гусак, вытянул угрожающе шею и зашипел в нашу сторону.

Продолжалось это до тех пор, пока вся его честная компания не проследовала по своей гусиной надобности туда, куда им требовалось – на ближнюю лужайку под тенистым забором.

Лишь тогда, записав в свой актив еще одну викторию над чужаками, гусак мощно забил крыльями, гаркнул нам на прощанье: «Га-га-га!» и, довольный собой, направился вслед за сородичами, устроившими при его приближении невероятный гвалт и гомон. Еще бы, они же встречали своего вожака-победителя!

Тронулись и мы, благо проехать осталось всего ничего, пару домов. А уже возле третьего, добротного и нового, как с иголочки, у самых ворот нас встречала улыбающаяся хозяйка – Дамира.

Улыбается, стало быть, видела наш конфуз с гусями?

Наши подозрения оказались напрасны. Дамира действительно искренне рада гостям и прямо от калитки начинает хлопотать: «Может быть, чаю?». Чаю с дороги, конечно, хорошо, но мы ищем глазами хозяина – как иначе без его приглашения в дом войти?

– Муж на вахте, на Севере, но он знает, что вы приедете, нам звонили из сельсовета, предупреждали. Разминулись вы немного, – перехватывает наш взгляд хозяйка. – Но вот… Газ с утра у нас по всей деревне был отключен. Из-за дождей, наверное. Только перед вашим приездом включили.

Не понимая пока связи между сказанным, смотрим выжидательно на Дамиру.

– Пироги я хотела испечь, угостить вас, а духовка-то газовая… Не успела, – смущенно разъясняет она, наконец, ситуацию.

Успокоив хозяйку, что не ради пирогов мы к ней в гости приехали, идем в дом, который все еще хранит следы недавней стройки.

Немного детства

Огромная гостиная встречает обилием солнечного света, бьющим из всех окон, и аскетичностью обстановки. Никаких традиционных рюшечек и цветных половичков. Вместо них мягкая мебель – диван и три кресла, журнальный столик, большой телевизор и палас на полу. Рационально, но со вкусом. И стерильная чистота вокруг.

– Уборку недавно делали?

– Каждый день с утра убираемся, пыли в доме не держим, – отвечает Дамира и поясняет: – Это от мамы моей еще заведено. Я, когда маленькая была, вставала примерно в половине восьмого, а мама к тому времени уже все полы перемыла, корову подоила и молоко через сепаратор пропустила, нам завтрак приготовила, дедушку с отцом чаем напоила и на работу отправила.

– Ваша мама мыла полы каждое утро?!

– Да, каждое утро, – пожимает плечами Дамира. Для нее это, похоже, само собой разумеющееся явление.

– И, судя по всему, вас тоже приобщили к труду с самого детства?

– Конечно, мама ведь работала продавцом в магазине и возвращалась домой только в шесть вечера. Старшие братья смотрели за скотиной, а я по дому хозяйничала да за братишками приглядывала.

– Не очень радостное у вас детство получается, все в заботах…

– Да вы что! – смеется наша собеседница. – Детство мое было счастливым! Родилась я в Кипчаково, это соседняя с Аккузево деревня. Муж мой, Ниль, тоже, кстати, родом оттуда. Оба мы из полноценных и многодетных по нынешним меркам семей – по пятеро детей было в каждой. На берегу речки Сюнь пасли гусей. У нас тут, если вы заметили, гусиные места.

– Да уж заметили.

– Так вот, – продолжает Дамира, – по ту сторону реки есть чаща, где мы с мамой собирали калину, ежевику, черемуху. А еще мое детство буквально пропитано музыкальностью родителей. У Ниля тоже семья очень музыкальная. У нас все мужчины на баяне играли, а вечером, как все дела сделаем по хозяйству, сядем в доме и поем песни. Очень скучаю я по тем временам и по маме своей, она, к сожалению великому, умерла. Хауля ее звали. А папа, его зовут Мирсагит, слава богу, жив, ему 78 лет, живет в Кипчаково по-прежнему.

– На учебу у вас время оставалось?

– А как же! Четырехлетку, средняя школа была только в Аккузево, окончила там же, в Кипчаково. Я очень любила учиться и училась хорошо. Единственное, математика мне сложно давалась. Но я все равно старались. Моя первая учительница Зулиха Акрамовна хотела, чтобы из нас получились достойные люди, заставляла всех своих учеников книги читать. Благодаря ей, настоящей подвижнице, которую все в округе уважали и любили, я тоже решила стать учителем.

– После окончания начальной школы вы переехали в другую деревню? Ведь надо было продолжать учебу.

– Нет, ходили пешком в Аккузево, за пять километров. Утром – туда, вечером – обратно. Иногда по бездорожью. Сейчас детей возит автобус, в нем тепло, да и дорога хорошая, детям не страшно. А для нас в те годы был оборудован специальный вагончик, сколоченный из досок. Зимой его ставили на полозья, цепляли к трактору и – вперед! Вагончик этот не отапливался. Бывало, набьемся туда гурьбой, двадцать-тридцать детишек, и греемся друг о дружку. Интересно сейчас все это вспоминать, конечно…

– Другая школа. Другие учителя. Другое окружение. Наверное, восприятие мира тоже стало другим?

– Далеко не сразу. Сначала тяжело было привыкнуть. Хотя здание новой школы было небольшим, одноэтажным, нам, кипчаковским малышам, оно казалось огромным! Я не могла сразу запомнить всех своих новых одноклассников, не могла даже вообще поначалу сориентироваться там. Но, знаете, мы, деревенские, трудностей не боимся. Справилась, привыкла. Тем более, что после школы возвращалась под родную крышу, домой.

– Семья ваша жила в достатке или перебивались, как многие в те годы, чем бог пошлет? С продуктами ведь совсем плохо было…

– Жили в достатке, родители старались, работали. Да и корова у нас была, телка, овец всю жизнь держали. У мужа тоже семья была крепкая, работящая. Не голодали. Да и не одни мы такие были. Раньше же в деревне не пили так, как сегодня. Все куда-то и к чему-то стремились, хотели выбиться в люди. А сейчас… Слышали такую присказку: «Полдеревни пьет, другая половина им спиртное продает»? Вот и у нас в Кипчаково испортился народ. Молодые ходят по деревне – якобы безработица. Да какая же безработица? Работу можно найти любую. Обратись к председателю – он тебе найдет, чем заняться.

– Хороший у вас председатель, поддерживает людей?

– Да, поддерживает. Работящих, особенно молодых и семейных, очень даже поддерживает.

– Так, может, зарплаты у него совсем маленькие, и здоровому мужику стыдно за такие деньги с утра до вечера в поле да на ферме корячиться?

– А разве лучше жить на пенсию собственных родителей? Это не стыдно? Здоровые мужики…

– Чувствую, Дамира, обидно вам за родные места? За ту же речку, с которой связаны ваши первые детские воспоминания.

– Да как же не обидно? Да и речка наша сама очень изменилась: как будто бы она с нами вместе постарела. Заросли берега мать-и-мачехой да ивняком…

Немного юности

– Вы сказали, что еще в школе решили стать учителем.

– Если честно, я очень любила сочинения писать, они мне давались на одном дыхании. Когда подросла, мечтала, только не смейтесь, о журналистской карьере, но папа с мамой воспротивились. «Какой из тебя журналист? Надо будет скитаться по всей России, а женщина должна быть в семье!» – заявил отец. И все, точка. А что тут возразишь, если родители считают так, а не иначе? Такое воспитание было, с родителями не спорили. Поэтому я и поступила в 1988 году на биофак БГУ. Студенческая жизнь была очень бурная, веселая. До сих пор со многими однокурсницами переписываемся.

– А когда к вам пришла любовь? Или не до любви было в юные годы с такими-то строгими нравами в семье?

– Строгих нравов, конечно, не было, но все-таки определенный нравственный порог существовал. Мы с мужем познакомились на втором курсе моей учебы. Раньше в селе было что-то вроде молодежных посиделок у кого-нибудь в гостях. Молодежь могла туда прийти, выпить чаю, спеть песни под гармошку, познакомиться. Вот на одной такой вечеринке мы с Нилем и познакомились.

– То есть как «на втором курсе»? Вы же с ним из одной деревни!

– Все правильно. Мы и раньше виделись, естественно, здоровались, детьми играли вместе. Не более. А тут он меня до дому проводил. Один раз, потом второй. Потом каждый день начал провожать. Это и есть – познакомились.

– Когда поняли, что Ниль – это тот человек, с которым можно всю оставшуюся жизнь прожить?

– Наверное, после года таких проводов. Вообще, мой муж – это очень надежный, ответственный и добрый человек. Он выучился в СПТУ на электрика. Работал в колхозе. А жил на соседней улице, и я знала, конечно, о нем все, его характер, нравы его родителей.

– И вот, после университета вы возвращаетесь в деревню…

– Да, сразу вернулась, хотя просили остаться на кафедре физиологии растений как человека знающего, надежного. Но я хотела замуж за Ниля, поэтому Уфа была для меня чужой и пустой. Я была готова в самую маленькую и глухую деревню ехать, на самую маленькую зарплату, лишь бы быть рядом с ним.

– То есть карьера и наука были оставлены ради семьи, любви, дома?

– Город мне нравится, особенно сейчас. Этот асфальт, быстрые машины, театры. Это – комфорт. Но я все равно не жалею, что вернулась домой. Здесь я больше себя реализовала, мне кажется.

– И ни разу в жизни не возникало даже внутреннего противоречия, что вы – девушка с университетским дипломом, а он – обычный сельский электрик?

– Таких противоречий – ни разу. Хотя трудности были, конечно. В родном Кипчаково поначалу в школе места для меня не нашлось, так я устроилась в соседнюю, за семь километров от дома, еще меньшую, чем наша. Всего-то три ученика в ней было. Ниль возил меня туда на мотоцикле каждый день, когда погода позволяла. Но иногда накатывало отчаяние.

– Отчего?

– Попробую объяснить.

Галия

– Я же считалась девушкой из хорошей семьи: мама – продавец, папа – главный агроном в колхозе. А я хожу пешком за семь километров, – чуть подумав, продолжает свой рассказ Дамира. – Поначалу я не могла даже одежду приличную в школу надеть потому, что приходилось иной раз и на тракторе ездить по нашему бездорожью. А на ногах вместо туфелек – сапоги. Так я проработала два года. Когда родила сына, в декретном отпуске практически и не сидела – как только Дамиру исполнилось восемь месяцев, я вышла на работу в ту же школу. С сыном свекровь сидела. Затем мы с мужем решили второго ребенка родить. Вновь беременная по бездорожью – на работу. И вот на свет появилась дочка Галия. Родилась она слабенькой и очень больной. Совсем не росла. Врачи поставили сперва один диагноз – синдром Шерешевского-Тернера. А чуть позже, как молния сверкнула, еще один – нашли у дочери умственную отсталость в степени неярко выраженной имбицильности…

– Не каждые родители отваживаются воспитывать сегодня такого ребенка.

– Да, очень тяжело было. Галия плакала днем и ночью. В Уфу ездили к врачам на консультацию – на Тихорецкую, в РДКБ. Как-то раз, после одной из таких консультаций, мне предложили оставить ребенка в специализированном центре, поставить ее в очередь и отдать в дом ребенка. Приехала домой, рассказала мужу. Ниль мне ответил одной фразой: «Без Галии не пущу тебя на порог!»

– И..?

– Да как же отдашь ее? Это же мой ребенок, понимаете? А через год после рождения мы заметили, что у Галии есть музыкальный слух. Когда я начинала петь ей одну очень грустную татарскую песню, она сразу начинала плакать. Чувствовала мелодию. А с трех лет запела сама. Да как запела! Стали нас на сабантуи приглашать, на мероприятия разные, как только прознали про ее чудный голос. Мы решили, что с Галией необходимо заниматься уже профессионально, она начала участвовать в конкурсах. Вот, погодите…

Дамира выходит из гостиной в другую комнату и вскоре возвращается с огромной кипой дипломов всевозможных конкурсов и фестивалей, в которых участвовала и, самое главное, побеждала Галия.

– Это просто поразительно! Такие успехи даже для обычного ребенка, живущего в большом городе, – большая редкость. Но как у нее со школой, Дамира, дочь учится где-нибудь?

– Галия учится в самой обычной школе. Очень трудно, безусловно, но в специальную коррекционную школу возить далеко, а ведь с Галией нужно заниматься день и ночь. Мы боялись, что одноклассники будут относиться к ней предвзято, но обошлось – дети любят нашу дочь, дружат с ней. Да и помощницей она стала самой настоящей. Делает по дому любую работу, ухаживает за птицей. Когда в 2008 году мы построили этот дом, муж специально предусмотрел, чтобы в нем было побольше автоматики, так Галие проще – нажал на кнопочку, и все… А еще она очень любит сидеть в интернете. Даже мне помогает в этой паутине разобраться, особенно в социальных сетях.

Сыновья

– С мальчишками, наверное, тоже хлопот хватает?

– На то они и мальчишки, – улыбается наша хозяйка. – Старшему, Дамиру, исполнилось 19 лет, он сейчас учится в сельхозтехникуме в Мензелинске. Растет настоящим мужчиной, уже практически освоил профессии механика, электрика, электрогазосварщика. Дамир окончил третий курс, скоро начнется взрослая, самостоятельная жизнь.

– Жениться еще не надумал?

– Пока нет, но девушка у него есть. Я сначала возмущалась, что рано, мол, ты с девушками дружбу водишь. А потом меня знающие люди надоумили – пусть лучше с девушкой встречается, чем время свое на алкоголь тратит. А девушка рядом, вроде как есть кому за ним присмотреть, когда родители далеко.

– А вы знакомы с ней?

– Да, знакома, очень хорошая девушка. Если надумает жениться, то примем ее с радостью. Это его выбор.

– Дамира, вы рассказывали, что родили двоих детей. Кто же тогда этот непоседа, так старательно стремящийся попасть нам на глаза во время разговора? – спрашиваем мы, указывая на паренька, который, поняв, что речь, наконец, зашла и о нем, перестал елозить в кресле напротив и весь превратился в слух.

– В 2006 году мой младший братишка и его жена погибли в автокатастрофе. У них остался маленький ребенок, тогда ему было два с половиной года. Сейчас ему восемь. Это он – Нафис, – указывает Дамира на мальчугана. В этот момент ее голос впервые за все время беседы срывается, а в глазах появляются слезы.

– Извините, очень тяжело было принять правду, что никогда больше не увидишь близких и родных людей. Я ведь до сих пор не свыклась с этой мыслью. – Вздохнув полной грудью, Дамира немного успокаивается, и продолжает: – Сразу после трагедии его взяли к себе родители снохи, но они уже старенькие, и Нафис часто жил у нас. Однажды, когда мы ждали возвращения Ниля из командировки, Галия выглянула в окно и говорит: «Папа идет!». И Нафис, радостный, подбежал к окну и давай кричать: «Папа! Папа!». С того дня он и стал нашим сыном.

– Как ваш муж принял Нафиса?

– Я очень благодарна своему мужу за понимание и за его большое сердце. Мы ведь сразу хотели Нафиса забрать к себе, но как тогда, в то время, все это было объяснить старикам? И братик, и сестра, кстати, тоже очень хорошо приняли Нафиса. Он нам родной.

– Нафис хорошо учится?

– Он очень умный мальчик, у него пытливый ум, но за ним постоянно нужен присмотр. Сейчас программа сложная, надо дополнительно заниматься. Здесь, конечно, мой опыт работы в школе пригождается как нельзя лучше, – вновь улыбается Дамира.

Работа – дом. Дом – работа

– Дамира, вы много лет работаете в школе, ведете начальные классы. У вас колоссальный опыт в этой сфере. Если сравнить систему образования нашего недавнего, скажем, советского прошлого и современную школу, то какие отличия сразу бросаются в глаза?

– Самые главные отличия начинаются с отношения людей – родителей учеников, прежде всего – к школе. Раньше было уважение к учителям со стороны родителей. А сегодня – чтобы человек доверил тебе ребенка, надо много работать. Так в городских школах, так и у нас – в сельских.

– Во что сегодня верит народ, как считаете?

– Деньги, деньги, – вздыхает Дамира. – У нас сейчас настоящий капитализм. Все стремятся заработать. Но, с другой стороны, я очень радуюсь людям, которые стремятся хоть к чему-то, пусть даже к деньгам. Вот в Кипчаково у нас, да я уже рассказывала вам, живет много людей, которым вообще ничего не надо.

– Вам средств на жизнь хватает?

– Зарплата у учителя очень приличная, да и муж на Севере работает. Скотину держим – две коровы, телят, овец, все виды птиц. Одних гусей – двадцать пять голов. Это свои, но мы еще и из колхоза взяли 150 гусят на выращивание.

– Неплохо. Другими словами, вы уверены, что можно жить на селе, есть тут перспективы?

– Конечно, есть. Все от человека зависит. Можно стать бомжем, превратиться в ничто, а можно стать великим, если развивать свой талант.

– А если нет таланта?

– Если бог не дал таланта, тогда нужно заниматься физическим трудом. Главное, не опускать руки.

– У каждого человека есть в жизни моменты, которые он хотел бы переписать, будь такая возможность, заново. У вас такие моменты есть?

– Знаете, маленькой я не всегда слушала советы своей матери. Бывало, она просила помочь в чем-то, а я с подругами играть убегала. Вот если бы вернуть те дни, то сегодня я была бы самой послушной дочерью на свете.

После этих слов Дамиры в нашей беседе возникла пауза. Хозяйка первой вернулась к действительности и вновь предложила чаю. И уже там, в кухне, пробуя разнообразное и вкуснейшее варенье, собранное и сваренное ее руками, спрашиваем о главном.

– Дамира, вы счастливый человек?

– Я очень-очень счастливый человек.

– А в чем оно, ваше счастье?

– Знаете, я все время его искала и ждала счастье это. Думала, вот оно придет – такое большое, светлое, необъятное. А потом, когда родилась дочка, когда потеряла близких людей, поняла, что счастье – это когда все, кого ты знаешь и любишь с самого детства, живы и здоровы. Утром идешь на работу с радостью, днем возвращаешься домой тоже с радостью – это тоже счастье. Я хочу к людям обратиться, можно?

– Можно.

– Я часто вижу людей, у которых дети здоровые, сами они живы-здоровы, но они все-равно суетятся да ругаются друг с другом. Пожалуйста, цените то, что у вас есть, любите то, что отведено вам вашей судьбой. И тогда вы обязательно будете счастливы.

Конкурировать надо на уровне мозгов
Читатель ждёт от прессы не столько эксклюзива, сколько ясности, убеждён Дмитрий Соколов-Митрич

Дмитрий СОКОЛОВ-МИТРИЧ // Фото Раифа БАДЫКОВА

Минувшая неделя для всего медиасообщества Уфы стала если и не знаковой, то точно очень неспокойной. На базе БГПУ имени Мифтахетдина Акмуллы с понедельника по четверг прошли мастер-классы известных уфимских журналистов, а также сотрудников журнала «Русский репортер». Одним из гостей, посетивших Башкирию с лекциями о сути журналистской профессии, стал известный столичный репортер Дмитрий Соколов-Митрич.

Незадолго до начала своего выступления он заехал в редакцию «Республики Башкортостан» и ответил на наши вопросы.

– Дмитрий, не знаю точно, как обстоит дело в федеральных изданиях, но в региональных нам очень часто приходится сталкиваться в процессе работы с рутиной, которая все больше и больше затягивает. Вырваться из нее довольно сложно. Возможно, причина тому – определенные рамки изданий и позиция учредителей. Каковы сегодня тенденции развития мировых СМИ, печатных прежде всего? Не хотелось бы, знаете ли, оставаться на обочине этого тренда.

– Да, в СМИ многое меняется. Но, как это ни покажется странным, журналистика становится интереснее. Та рутина, о которой вы говорите, постепенно уходит в прошлое. Все новостные порталы сегодня состоят, в основном, из информации, подготовленной так называемыми контент-менеджерами. В результате новости растут, как трава, но работа эта скорее кабинетная, у монитора компьютера. А задача именно журналистов, репортеров, становится более творческой, более интересной. И заключается она в том, чтобы создавать такой продукт, который нельзя сделать автоматическим путем. Шумовой эффект многих читателей попросту дезориентирует и заставляет обращать внимание на те издания, на те СМИ, которые объясняют им, что происходит вокруг, а не просто вываливают на них кучу новостей.

Люди устали уже и от социальных сетей, от того же Фейсбука, например. Сидишь, читаешь френдленту два часа и понимаешь в итоге, что запутался еще больше, чем уяснил для себя что-то. А вот потребность в серьезной журналистике обостряется.

– Однако последние события в соседней Челябинской области, связанные с падением метеорита, говорят, как минимум, об обратном. Все серьезные СМИ запаздывали с информированием о происходящих событиях на 2 – 3 часа, и люди ориентировались на соцсети – там оперативно в режиме онлайн можно было получить любую информацию.

– Тут невозможно не опоздать. Когда случается что-то из ряда вон выходящее – теракт, наводнение, метеорит падает, ДТП с участием высокопоставленного чиновника – все равно первым на месте окажется кто-то, у кого есть айфон. А есть он у многих. Человек снимает, выкладывает все это в сеть, естественно, туда люди побегут, будут смотреть. Но это калиф на час!

Возьмем тот же теракт, который случился в Домодедово. Даже президент России изначально узнавал новости из Твиттера, а не от своих спецслужб. Но я бы не назвал данную ситуацию отбиранием хлеба у журналистов, в любом случае подобные события требуют более детального изучения, более глубокого подхода.

Приведу еще пример – трагедия в Кущевке. Мы приехали в Кущевку спустя две недели после того, как все случилось, когда все уже там оттоптались и написали какие-то скороспелые материалы. Но мы приехали и сделали свой, серьезный репортаж, главная ценность которого была не только в том, что мы увидели то, что другие не увидели или не нашли, а в том, что мы предложили собственную версию событий, которую до того момента никто не предложил.

– Я читал этот материал. Вы действительно расставили акценты, которых какое-то время, до определенного момента, придерживалось и официальное следствие.

– Да, и в этом случае подход – кто первый успеет – уже не главное. Раньше основная ценность репортажа состояла в том, чтобы первым прорваться туда, где еще никто не побывал, увидеть то, что еще никто не видел, и быстро-быстро все это куда-нибудь выдать. Сейчас конкурировать со случайным свидетелем с айфоном бессмысленно, он все равно в большинстве случаев опередит. А конкурировать надо на уровне мозгов, учиться осмысливать события более глубоко и давать читателю не столько эксклюзив, сколько ясность.

– Таких СМИ немного.

– Немного, но именно они и выигрывают сейчас.

– Мне кажется, подобная тенденция характерна прежде всего для еженедельников. Ежедневкам трудно с ними тягаться в плане аналитики – у нас главное оперативность.

– Если взять для примера тот же «Коммерсант», то там каждый номер, как еженедельник. В каждом выпуске гораздо больше интервью, серьезных репортажей, эксклюзивной аналитики, чем пятнадцать лет назад, когда «Коммерсант» состоял практически из одних новостей. Все эти годы журналистика дрейфует в сторону тех жанров, которые считались прежде исключительной прерогативой еженедельников.

– Давайте поговорим о тиражах. Они падают как в региональной прессе, так и в федеральной. В районках очень тяжелая ситуация. А ведь раньше у некоторых местных изданий тиражи были гораздо выше, чем у любой республиканской газеты. Проникновение интернета там неглубокое. Есть у нас деревни, где до сих пор по ТВ два с половиной канала только показывают. Но люди все равно не выписывают и не читают местные СМИ.

– Что касается районок, то надо смотреть по каждому району конкретно. По моим личным наблюдениям, районная пресса очень сильно деградировала. Раньше я приезжал в какую-нибудь командировку и, чтобы получше разобраться в ситуации, приходил в местное издание, искал там людей своей крови – журналистов, с которыми можно было найти общий язык. Сейчас я перестал это делать, потому что в 90 процентах случаев это те же самые чиновники, еще одна районная пресс-служба. Сидят там, к примеру, бывшие директора школ или еще кто-то, но только не люди журналистского склада. Есть, конечно, и другие примеры. Я писал про одну женщину из поселка Ванино, так там районка независимая и тиражи у нее не падают, хотя и не растут особо.

Вообще, «шершавая» бумага, безусловно, теряет популярность. Но есть журналы, которые изначально были рассчитаны не на сиюминутный интерес. И там, насколько я понимаю, тиражи не падают. В «Русском репортере» они растут.

Да, газетам сейчас тяжело, им надо искать какие-то особенные ходы, новые пути к читателю. Я не могу сейчас готовые рецепты назвать, да и окончательная тенденция развития СМИ не ясна. Ну, допустим, кто мог предположить пять лет назад, что так удачно выстрелит Инстраграм? И кто, к примеру, даст гарантию, что через те же пять лет не загнется Фейсбук?

– Раз уж мы затронули сети, то из двух наиболее популярных площадок, я имею в виду Живой журнал и Фейсбук, где лично вам удобнее, комфортнее по ощущениям?

– К Фейсбуку я долгое время был вообще равнодушен и стал чаще в нем бывать лишь тогда, когда купил новый айфон. Но на самом деле я потихоньку остываю к сетям. Просто я понял, что они много дают, но и много забирают.

– Именно по этой причине я, например, закрыл свой аккаунт в Живом журнале.

– У меня, кстати, тоже есть знакомые, которые закрыли все свои аккаунты. Это страшно тяжело, как выяснилось, все равно, что бросить курить. Но те, кто выдержал эту ломку, – не жалеют.

Я чаще пишу в Живом журнале, а в Фейсбуке даю ссылки на эти записи. Что касается Твиттера, то не завожу его принципиально, иначе вообще погибну из-за нехватки времени. Да и ленту читаю лишь по диагонали, и в основном то, что действительно зацепило.

– Больная тема для всех СМИ – отношения с властью. Взять наше издание, мы государственная газета, но и для нас конфликтная ситуация с разного рода чиновниками – вовсе не редкость. Что уж говорить про независимую прессу? Вспоминается ваш материал, посвященный командировке в Удмуртию, где в одном из районов сложились очень непростые отношения педагогов с районным начальством. Местная пресса в конфликт не вмешивалась, понимая, что толку не будет. Вы приехали – и ситуация нашла свое решение.

– Если бы у нас сейчас не было интернета, то ситуация со СМИ очень напоминала бы ту, которая была в 70-х годах прошлого века. Прессу спасает то, что технически уже просто невозможно скрыть то или иное событие, те или иные факты. Невозможно их, как раньше было, замолчать. Но видно, что власть, вместо того чтобы принять складывающуюся ситуацию как должное, чтобы находить варианты управления этой ситуацией, пытается жить по-старому. Такое ощущение, что компьютер изобрели, а чиновники все равно на палочках считать пытаются.

Если взять для примера западную модель демократии, то она не менее управляемая, чем при диктатуре. Просто люди там научились прогнозировать ситуацию, делать из нее выводы, и в рамках этой системы стабильность в обществе достигается гораздо более эффективно, чем в рамках тоталитарной системы. Я не знаю, может быть, от природной лени это происходит, но не хотят у нас осваивать новые механизмы и управлять страной с их помощью. И поэтому, наверное, со стороны Госдумы у нас зачастую и звучат какие-то дурацкие инициативы. Я не понимаю, как они вообще представляют себе выполнение целого ряда своих законов. Они пытаются администрировать то, что в нынешних условиях развития общества администрировать просто невозможно. Ну пусть введут закон, чтобы не дышать. Но ведь его все будут нарушать.

– Или не курить.

– Или не курить. Да, приняли этот закон, но курить-то от этого никто не бросит, зато людей фактически провоцируют на нарушение. Вот в аэропорту курительные комнаты не работают, так люди идут в туалет и там курят. Что остается делать? Если человека загоняют в угол, он нарушает закон. Правовая культура не в частоколе запретов, а в том, чтобы создать человеку условия для нормальной жизни и нормального развития. Поэтому если и с прессой они пойдут по такому же пути, то сами же от этого и пострадают.

– Так боятся сегодня чиновники прессу или не боятся? В регионах, надо признать, федеральных журналистов побаиваются.

– Пресса сегодня для чиновников – это определенный элемент непредсказуемости. Они думают: вот приедет кто-то из Москвы, напишет что-то, а потом какое-то, еще большее, начальство прочитает и кулаком по столу стукнет. Рисковать чиновники не хотят, не любят они этого. Поэтому, на всякий случай, стараются минимизировать последствия. Но если и дальше они пойдут по пути закручивания гаек, то тот фактор, о котором я писал в репортаже про Кущевку, обострится еще больше. Проблему, которую можно решить на месте, нельзя замалчивать, нельзя доводить ее до космических масштабов и дать ей вылиться в такие ужасные последствия.

– Вот еще одна тенденция, так характерно проявляющаяся и в регионах, и на федеральном уровне. Дмитрий Медведев на днях заявил, что огорчают его СМИ. А чего они, чиновники, вообще ждут от нас, прессы, как думаете?

– Работа с прессой – трудоемкая работа. Пресс-служба должна не только пресс-релизы писать, а потом звонить в СМИ с вопросами: «Почему вы там у себя чего-то не то понаписали?». Должна быть у них хотя бы попытка донести до журналистов логику тех или иных действий власти. Ведь у каждого начальника управления есть сегодня свой пресс-секретарь, и все равно каждый раз нам приходится добиваться от них информации, которая вносит дополнительную ясность в происходящие события. Но ведь ее приходится из них клещами вытаскивать! Власть привыкла к тому, что проблемы с прессой надо решать, либо подкупая ее чем-то, либо давя на нее. Никак не может власть усвоить, что надо учиться разговаривать, объяснять, потому что в большинстве случаев прессе необходимо именно понимание происходящего. Но вместо этого работники пресс-служб действуют как чиновники. Я не идеализирую журналистов, коллеги тоже разные бывают. И в 90-е годы некоторые из нас себя скомпрометировали, слишком уж много было «заказухи» в СМИ. Но власть – это прежде всего коммуникация. Задача власти – убеждать журналистов в верности своих действий или решений, чтобы журналисты, в свою очередь, транслировали это дальше. Как только власть исключает для себя возможность общения, это уже не власть.