Текст книги "Тигриное молоко"

Вьяса
Тигриное молоко. Стихи и проза. 2016-2023

© Киреев В., текст, макет, 2023

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом “Скифия”», 2023

От автора

Редакторы «Скифии» отозвались о моих вещах в спектре между «очень неплохие» до «хорошие», если, разумеется, они были искренни. Моя супруга считает некоторые мои стихи гениальными – если, конечно, это не просто её желание приукрасить в собственных глазах свою худшую половинку. Один уважаемый мной культуролог сказал следующее в отношении моих стихов: «А по-моему, у Вас получается». Я лично отношусь к своим вещам с симпатией и любопытством, иногда мне хочется их перечитывать (в основном, стихи) – для меня это верный признак того, что они, как минимум, не безнадёжны. Если бы это было не так, никогда не решился бы переводить бумагу, т. е. драгоценный лес, на издание этого сборника, а также некоторую сумму денег, за которую моей супруге, к примеру, можно было бы приобрести вполне приличное платье и каких-нибудь аксессуаров в придачу.

Почему «Тигриное молоко»? Несколько лет назад написал одноимённый стих. В сборнике его нет, перечитывать его не перечитываю, а название понравилось.

Чтобы моя самореклама окончательно не превратилась в антирекламу, уступаю место, собственно, стихам, за которыми последуют прозаические вещи.

СТИХИ

– 2016 ~

«Масло её [оливы благословенной, ни восточной, ни западной] готово воспламениться, хоть бы его и не коснулся огонь».

Коран

 
В сосуде узкое горлышко,
Едва пролазит фитиль,
Чтоб масло оливы на донышке
До капельки поглотил
 
 
Огонь, спустившийся с неба,
Спустившийся, чтобы поднять
Всё то из сосудова чрева,
Что может и до́лжно сиять.
 
 
То там, то здесь в боках трещины,
Орнамент истёрся на зло.
Но фитилёчек потрескивает,
И, может, кому-то светло.
 

– 2017 ~

 
Существовала, а может и есть такая игра – «Знамя».
Самый Главный прячет его ото всех, хоть прямо
Под носом может лежать, изъеденной молью
Тряпкой казаться поисковикам малахольным.
Самый Главный знаки раскидывает по окрестностям,
Волю даёт всяким наводящим сентенциям,
А после идёт с капитанским прищуром в свою рубку,
Пьёт Иван-чай, курит гаванскую самокрутку.
Я чуйкой знал, что знамя спрятано в старой лодке,
Мне ни к чему те иксы-игрища, крестики-нолики,
Но Самый Главный пригрозил из рубки тонким пальцем.
Пусть всё забудется. Пусть все гуляют вальсом.
 

 
Сквозь проеденный глазом,
Но всё же не узнан.
Пентаграммой завязан —
К небу вершиною —
В Гордиевый узел.
 
 
Что за море в гранёном
Стакане плещет?
Что за платформа
У кончика айсберга
С лицом человечьим?
 
 
Посещает эту храми́ну
Создатель мира,
Как с согбенной спи́ной
От гостеприимства
Заметил И́ов.
 
 
Но не дано телесному
Воспрянуть над духом,
За всеми завесами
Слышат незримое
Невидимым ухом,
 
 
Ведут счёт до семи,
Восходя по мосту
К Небесам от земли,
Конечно, пятиконечную
Очистив звезду.
 

 
Люблю вид буйной травы,
Люблю запах скошенной,
Люблю нрав травоядных – увы,
Прожаренными тоже бы.
 
 
Люблю сено, на свой диван
Положил бы охапку; отлично
Заварить вместе с чаем тимьян,
Кроет раны нам тысячелистно
 
 
Снова трава. Клонится ниц,
Оборённая лёгким касанием…
В Книге жизни между страниц
Пролегает гербарием.
 

– Н.М.

 
Желтят чечевицею
Его дары-милости
Посередь мистерии
Мачехи-материи,
Золой мира они
Забаррикадированы,
Заретушёваны.
Но быть зарёванной
Золушке некогда,
Росинкой маковой она пообедала,
Фартук поправила
И лупу направила
На кучу поблизости,
Чтоб высмотреть милостей.
Побывши Золушкой,
Побывши совушкой,
Она осунулась,
И ей подумалось,
Что
Никто не отменял
Перерыв на бал,
На отдых от битвы,
На кашу из полуночной
Тыквы.
 

 
Как твоё имя, сынок?
Д’Артаньян.
Как твоё имя, юноша?
Д’Артаньян.
Как Вас зовут, сударь?
Д’Артаньян.
 
 
Д’Артаньяны
Взрослеют
По шурику[1]1
  По-шустрому


[Закрыть].
 

 
Голову в холод, ноги в тепло.
Перекати-полем по жизни легко
Бегу, пыль дороги нанизываю,
Снова в угол какой-то вписываюсь.
 
 
Но буквально на следующий день
Квадратуру надёжную стен
Оставляю во имя ведо́мой лишь
Господу Богу моей траектории.
 
 
Шанс, что небо – мой проводник,
Всё же есть. В дорожный дневник
На днях записал наблюдение:
Неподвижен центр вращения.
 

 
Любящие Штаты
Прощают им,
Скажем, Ирак.
Любящие Сталина
Прощают ему
Даже ГУЛАГ.
Любящие Киркорова
Прощают ему
Всё поголовно:
Не возвращают
Пиковые дамы
В кассы билеты,
Не дают по морде
За фонограммы
Червовые валеты.
Любящие Господа
Прощают Ему
Всемирный Потоп
И все форс-мажоры,
Где Он сохраняет
Инкогнито.
Богу – Богово.
Достаточно любить,
Чтобы простить,
Чтобы закрыть
Глаза на многое.
 
 
Вот и ты прости
Меня за ненароком
Пролитый стих…
 

 
За мельтешнёю слипшихся мыслей,
За монотонным шарканьем скуки,
За шмелевидно жалящим страхом,
За каракумой палящеи гордости,
В первоисточнике музыки жизни,
Где не звучат сочинённые звуки,
В палеолитно-бархатном мраке
Обнаруженной в сердце полости
Позади коллажей и коллизий
Фосфоресцирует тихая нежность,
Как нашёптывал горный старатель
В ухо членам специальных комиссий.
 

 
Этот запах не спутать ни с чем —
Смесь металла с протёртой резиной.
Пёстрый ряд спин, покорно и чинно,
Нисходит в Аид с буквой «М».
 
 
На самое дно (где тётечка в форме) —
Прямой как термометр путь,
И вот, раздробившись на шарики, ртуть
Мелькает, снуёт по платформе.
 
 
По обе стороны, по рукавам
Постмодернистски безводного Стикса
Паромы гудят что твои электрички
И зрятся, коль верить глазам.
 
 
Час пик. Нет яблоку в трюме
Упасть где; славянский Харон
Правит в тоннель наш шпротовый сонм
В машинистском синем костюме.
 
 
Плывём в темноте под гула мотив,
Кто в наушниках, а кто-то в ушанках,
Нимфы, прокрусты, орфеи, гераклы.
Пошкрябаешь явь, а там – миф.
 

 
Вы слышите,
Как огурцы
Растут в ночи,
Набухают
Жадно выпитой
Дневною
Влагою,
Выступают
Под луною
Тёмными
Смарагдами,
Не отличаются
В новолуние
От баклажанов,
Не отлучаются
По-маленькому,
Поедаются
По миллиграмму
Ночными
Бабочками,
Терпят
Слизняков
Безропотно,
Переговариваются
Только
Шёпотом?
 

«Человек – это канат, натянутый

между животным и сверхчеловеком»

 
Полумеры
Наполовину испечены
Бабушкой надвое…
Кошки се́ры,
Ни белы и ни черны,
Когда полночь падает.
 
 
В полустанке
Лишь до больше, чем людей,
От повадки животной.
Христианки —
Нет души полупустей
Наполовину полной
 
 
Святым Духом.
Этим полутлением Земли
Оба полушария охвачены…
Прям над ухом
Ангел вполголоса велит,
Что пора заканчивать.
 

 
На пике размытости узоров на окнах, глядящих
не дальше, чем подворотни, на близлежащие
пункты ремонта телефонов, собою подменяющих
всё, кроме, разве что, счастья, ненастоящесть
происходящего не ощущается. Кажутся слёзы
солёными, кажутся вопли истошными, позы
и жесты – натуральными, и кажется баба с возу
кобыле легче канувшей в прошлое, но всё же
словно бы чего-то не хватает, видимо, некой
весомости, без которой лишь видимость бега
из точки СССР в неизвестность, когда снега
не допросишься зимой у снежного человека
в северной стране, потерявшей себя в компасе,
ищущей чёрную кошку в тёмной же комнате,
чтобы схватить синюю птицу за хвост, помните,
как все были счастливы в детстве? По́лноте,
слишком многим досталось от красного
рая, потерянного, видимо, безвозвратно, но
дающего какое-то тепло, отблески Прекрасного
далёка, тем более, неубедительны. Неясно,
куда двигаться, назад ли в будущее или место
уже занято Китаем. Избушка, повернись к лесу
задом, к жильцам передом, как-то пусто и тесно
одновременно, когда превратились в тесто —
образную массу, недостаточно еще развращённую
до пошлости Запада, но и не причащённую
тамошней необоссаностью подъездов. В тёмное
время суток на окна опускаются занавески.
 

 
Мне говорят, я – безнадёжный случай,
Пропал, погиб. Но брезжится картина:
Два тысячелетия назад распят безвинно
Спаситель мира на голгофской круче,
 
 
Чтобы воскреснуть {внутри нас}. И нет прохода
Иного к Богу, кроме как сквозь двери,
Что открываются лишь калькою с Вечери,
И что ни сок, ни индуистский мóдак,
 
 
Ни мусульманский финик, никакая фига
Не вознесётся фимиамом к Небу.
Так пристрастился, видимо, к вину и хлебу
Создатель мира, что сошёлся на них клином.
 
 
И я представил, спекши слабый разум:
Существовала минус бесконечность Бога,
Но, знать, добравшись до церковного порога,
Она споткнулась об него и спрессовалась
 
 
В деноминацию… От этой мысли
Внутри меня всё сжалося келейно,
Я захотел укрыть Христа за пазухой своей, но
Он посмеялся в моих атомах, в своеи Выси.
 

 
С французом тут одним…
В сущности, неважно кто
Сказал мне: «Ад – это другой».
Так для него я адом оказался,
Будучи не другом, но другим,
Хоть и не в зуб ногой.
 
 
Друг у друга в преисподних
Заочно мы сварились,
Друг другу потирали спины
Терновою мочалкой,
Крепя международный
Наш союз. От боли вспомнив имя,
 
 
Я сказал ему: «Жан-Поль,
В сущности, не такие у́ж
Мы разные. Компрене ву́?»
Мочалку заменивши на шарманку
И с ран стряхнув поваренную соль,
Жан-Поль кивнул.
 

 
Нет, не лей мне
 

Про Святое причастие,

Про ша́ббат,

Про участие

В пятничном моле́бне,

Тем более, не заливай

Про ша́баш.

Про священный шнур,

Про пуджу,

Про шаранам гаччами

Тоже не нужно.

Сделай, будь другом,

Перекур.

Узнавание —

От взгляда,

От полушёпота,

Чтоб почувствовать дыхание

Господа.

– 2018 ~

 
Жнут не то, что сеют,
Жуют не то, что месят,
Между причиной и следствием —
Спиральная лестница.
 
 
Сплошь одни сюрпризы,
Верх спрягают с низом.
Как много у справедливости
Завуалированности.
 
 
Мужская мысль правильнее,
Мысль женская – забавнее.
С Большого Взрыва самого
Страницы рваные.
 
 
Живут люди, не тужат,
А тужит кто – им хуже.
Тому к лицу так мужество,
А той – замужество.
 
 
Пятое четверостишие
Заменено трёхстишием
{По техническим причинам}.
 

 
Зайдя по дороге домой
В местное отделение банка,
Оплатил услуги коммуналки,
Был вежлив, любезен с персоналом,
Был быстро, качественно обслужен,
Поддержал кредит доверия родной
Кредитно-финансовой системе,
Вспомнил, отойдя на двадцать метров,
Что забыл зайти в обменник,
Вернулся, достал бумажник,
Поменял доллары на рубли
По самому выгодному курсу,
Был безукоризненно обслужен.
Тем самым элегантно показал
Американским ласковым друзьям,
Партнёрам, коллегам, знакомым,
Знакомым знакомых вплоть до
Седьмой воды на Кока-Коле
Кукиш.
 

 
Я говорю, а вещество
Цвета дождевого облака
В тебе толмачит про своё,
 
 
И вместо сочного меня
Молниевидным всполохам
Доверишься внутри себя —
 
 
Мои слова и сам я вдруг
Предстанут голограммою
В твоём мозгу, и всё вокруг,
 
 
Что есть, такой же поворот
Событий ждёт. И самую
Неприкасаемую из высот.
 
 
И сам я тоже, что кривить,
Черепной своей коробочкой
Могу легко тебя вместить
 
 
И тысячи других, ну да,
Всё та же ткань чиновничья
Услужлива как никогда,
 
 
Однако, может растереть
До неузнаваемости
И запереть надёжно в клеть
 
 
Из жирных клеточек. Зачем
Я говорю банальности?
Жара… Арбуза лучше съем.
 

 
Чего не сладко?
 
 
В тридевятом государстве,
Через тонкую стенку
Замучили человека,
Кошку, собаку,
Дельфина, белого медведя
И собираются сделать это
И завтра.
 
 
Вот ты ответь-ка:
Без замученного человека,
Котейки, дворняги,
Собачьей свадьбы,
Чёрной мессы,
Смогли существовать бы
В махровой ткани мироздания
Их антитезы?
 
 
Я бы смог.
 

 
Не люблю:
Профессиональных философов,
Профессиональных служителей Бога,
Профессиональных поэтов,
Психологов, педагогов, если только
Не от Бога это.
 
 
Сочувствую:
Профессиональным сборщикам мусора
Во всех его ипостасях, билетёрам
В туалетных кассах, какая-то жалость
Теплится к мясникам и контролёрам,
Но самая малость.
 
 
Уважаю:
Высококлассных инженеров,
Художников, врачей, военных
(Последние, однако, не должны быть
Мясниками, вырывать из пленных
Образ человека.
 
 
Люблю:
В человеке образ Бога,
Музыку Баха.
 

 
Часто,
Иногда,
Всегда
Не надо ждать
Желания —
Как женщина
Опаздывает
На свидание.
Забрасывай
Сеть действия,
Вытягивай со дна
Как камбалу.
 

 
Вот, оранжевые фрукты
Или трубочки-кокетки,
Или кремовые скруты
Целомудренной бушетки,
Или просто сдоба с маслом
На замену всей той тверди
Пережёванного мяса,
Перекроенного с прежде
Дышащей животной массы.
 
 
Я к тому, что во вселенной,
Вероятно, не без вишни
На космическом десерте,
И что, может, сам Всевышний
Человеческую терпит
Терпкость ради этого
Третьего.
 

 
Пожилой – это
Не только более шаткая
Опорно-двигательная система,
Борозды на лице, лето,
Давно перешедшее, шаркая,
В басо́во-осеннюю тему,
Но и метки на сердце
От смерти мамы и папы
И прочих невидимых глазу
Ампутаций. Место,
Да вот, в трамвае хотя бы,
Можно и уступить, чтоб базой
Скота не быть.
 

 
Ведущие род свой от А́дама,
Вкусившего с Евою яблоко,
Лишайными не зрят обезьянами
Своих пращуров. Не надо нам
 
 
Столь низкого происхождения,
Мол, Духа Святого схождение
Давайте на глину, рождение
Без низменного вожделения
 
 
Приматов под яблоней дикою
За месяцев девять до криков и
Рыданий младенца, что ликом и
Сердечком людским – не в родителей.
 
 
А мне, что макаки, что резусы,
Что А́дам, по Иаковой лестнице
Сошедший с супругой-прелестницей
На Землю из поднебесицы —
 
 
Без разницы. Важно:
Нахожу в себе обезьяну,
Нахожу в себе человека,
Нахожу и лесенку в небо
Там же.
 

 
«О, если бы мне довелось
Оказаться на час небожителем,
Жестоким, но, в то же время,
Ласковым, одним из тех, кто,
В зависимости от настроения,
Либо делает жмых, либо милует
(Так уж средь них повелось),
Не Богом, но маленьким божком,
Я бы вверх подбросил Юпитером,
Выбрав его разменной монетою,
Верхом же – любое направление,
Пал решкою – простил бы тебя,
Но разорвал, коль орлом…» —
 
 
Мог бы сказать вальяжно
Пешеход водителю девятки,
Однако, обуреваемый страстями
Из-за своего забрызганного
Грязью демисезонного пальто,
Он высказался менее витиевато,
Хотя и более трёхэтажно.
 

 
Тот —
Не балда:
Докторат,
Две трети
Жизни за спиной,
Умней стократ
Меня с тобой.
Говорит «Да».
 
 
Другой —
Словно свет
Горит во тьме,
И пядей,
Видимо, во лбу
Все семь. По мне —
Не хуже на плаву,
Чем тот. Но «Нет».
 
 
И что делать?
Опять вынимать чуйку.
 

 
Агрессивный
Зрит агрессию в других,
Коварный
Опасается подвоха.
Рецессивным
Геном не желает быть
Англо —
Саксонская пройдоха.
 
 
Старушка
Мутит воду во пруду
Злобно и
Не то, чтоб искушёно —
Кукушка
Так хлопочет по гнезду,
В которое
Подброшен кукушонок.
 
 
И вторит ей
Прочий птичий сброд,
Шакалы
Стаей подвывают:
Историей
Вершится поворот —
Двуглавый
Вновь орёл взлетает.
 

 
В каждом человеке
Есть немного от Ио́ва,
Иногда до рёва.
Но сегодня вместо гама
Обвинений, Авраама
Полное смирение:
Пусть пуляется комета
И ворует масло Кришна —
Боль уже не слышно.
Ничего не нужно, кроме
Заплатить за телефон, и,
Вероятно, даже это
Будет лишним.
 

 
Если, вдруг, забуду
То, что крепко знал,
Кто мы есть друг другу:
Пусть не окормлял
 
 
Нас единый корень,
Но мы вопреки
Прорастанию порознь,
Всё же Земляки.
 
 
Точно так смеёмся,
Та же соль в слезах,
То же беспокойство
Егозит в сердцах,
 
 
По большому счёту,
Думы – об одном
(Разница – в полёте):
Покружить – и в дом.
 
 
А копнуть поглубже —
В Мировой Душе
Больше, чем снаружи,
Связаны раз в шесть
 
 
Мы. Коли не вспомню
Обо всём о том,
И тебя как ровню
Не сочту, мазком
 
 
Предстанешь сирым
На картине дня,
Пусть Душа, что Мира,
Отсечёт меня
 
 
Ломтиком,
Как от головки сыра,
От себя.
 

 
Всё началось в Крыму.
В нашу школу
Пришёл инспектор ГОРОНО
Протоптать дорогу
Украинскому, вестимо, бытию
В наших пророссийских,
Ещё рыхлых, нэсвидомых
Молодых сердцах.
На уроке он наступил на ногу
Третьеклашке,
И не сходил с неё, пока
Про жёлто-синего бычка
Рассказывал на ридний мови,
По певучести ни разу
Не уступавшей итальянской.
Я ничего тогда не знал
Ни про ОУН, ни про УПА,
Но после мелкого того штриха,
В целом, украинство
Как идея наступать на ногу
Не способному ответить тем же,
В пророссийском (угро-финском)
Моём глупом сердце
Вызвало брезгливость.
 

 
Много лет спустя,
Весь полуостров
Тот желчно-опостылый дух
Смёл триколором,
И хоть за океаном чалил я,
В моем пророссийском,
На данном историческом этапе,
Сердце (со всеми «но»)
Случилось ликование.
К тому моменту про УПА
Я знал чуть больше, и лучше бы
О методах их боротьбы
Знал чуть поменьше, ведь знания
О подобных злодеяниях
Приумножают скорби.
И правда то, что и сыны
России-матери не без вины
Своей обвиновачены, они
Способны, да, и на уродство,
И на гнусности. Однако,
На том конце душевной шири —
Прощение искрит и благородство,
Чего, увы, в помине
Не знала узколобость.
 

 
Список несовместимцев
С «Украина для украинцев»:
Григорий Сковорода,
Николай Гоголь,
Михаил Булгаков
И вообще, всё, что мало-мальски
Гениально.
Христос тоже, вероятно,
Не стоял там.
 

Акт 1

 
Ангел Господень явился
В обеденный перерыв,
Грозный и торжественный,
В аккурат на полдороге
До окончания бездарно
Про́житого дня. Клюквенный
Компот ещё дымился,
Разговоры были не о Боге
И даже не божественны,
Вид людей – затюканный.
 

Акт 2

 
Ангел вперил очи ка́ри
На компот, и воздух дрогнул:
«Се, пришел вершить я суд.
Пусть каждому зачислится
Благое, им содеянное,
А также помыслы и речь
Благие плюсом к карме
В пределах статистической
Погрешности. Иуд
И прочих элементов буду сечь».
 

Акт 3

 
Оторвавшись от тарелки
С тем, что Бог ли, повар
Послал в день Страшного суда
(Кажется, рассольник),
К ангелу едок ближайший
Ответил следующее:
«Послушай, метки́, но мéлки
Зёрна твоих слов, фасоль и
Та об стену звонче. Сюда
Пришли давно не верующие
Ду́ши. Вот если б раньше,
Лет тому назад пятьсот…
Скупо информированные:
Мы ДНК ещё не ведали,
И твердь небесная ракетой
Не рвалась, и порнография
Была, но меньше. И вот,
Сидим и генно– обедаем
Модифицированное
Века спустя, и фотография
Гагарина. И вообще…»
 

Акт 4

 
Ангел попущением Божьим
Смочил компотом горло.
Сказал: «Гагарин – человечище!
Продолжим…»
 

Акт 5

 
И продолжил.
 

 
Луна и солнце, кольцо горизонта,
Сферичность неба, люстры диск
И тот лучится вольфрамооко
Во все углы прямым намёком
Для круга человечьих лиц,
 
 
Владельцев шаровидных глаз,
Чтоб шире их раскрыть, вобрать
В свою окружность всё, от «Аз»
До «Ять», без шор и без прикрас
Взглянуть на мир, но устоять
 
 
И не податься в секту – в сектор
Страусом не врыться. И тогда,
Быть может, словно бы прожектор
Прошьёт всё сущее из недр:
К глубинам прянет широта.
 

 
Так же всё зелёные незрелые,
Синим уж давно всё фиолетово,
Красные до самого до белого
Силятся каления, но бе́з толку.
 
 
Белый… остаётся поза призмою
Чистой, безраздельною отчизною,
Пусть бы даже всей своей палитрою
Радужной мешались часы битые
 
 
Дети-отщепенцы. Не поможет им
Гложущую черноту под ложечкой
Выбелить ни то, ни это сборище,
Встречи их чреваты мордобоищем.
 
 
Нужно как-то солнечно-оранжево
Эту запломбировать пропажу:
Возможно – хватит только им отваги ли? —
В сердце отыскать источник радуги.
 

 
Бог, знающий
Который час в любое время ночи
Или дня,
И может перемножить
Песчинки пляжные на волосы
Всех отдыхающих,
Знает ли Себя?
Что за желания
В междусекундье могут вспыхнуть
У Него
И как всколы́хнуть
Причинно-следственные полосы
У мироздания?
Ничего,
На самом деле, Он
Не знает.
 

– 2019 ~

 
Мы искренне ударяем,
А мы искренне заблуждаемся,
А мы искренне желаем
Вам здоровья и процветаньица,
А мы искренне не знаем,
Помогут ли им пожеланьица,
А мы искренне устали,
Лежим, больше не бодаемся.
 
 
А мы затёрли пластинку,
И нету больше искринок,
Плывём через всё по-старинке
Сонными карпами.
 
 
А глубже пустопорожия
Стреляет искра ещё Божия
Тихими залпами.
 

 
Токката музыкальней музыканта,
Картина живописней живописца,
Поэма поэтичнее пиита,
Плакат идеалогичней замполита,
Писание святей архимандрита,
И, может, так оно и надо.
И если не выходит насладиться
Картинностью и благозвучьем актов
Живого, полнокровного прелата,
Майора, рифмоплёта (малевал-то
Художник, если честно, небылицу),
То буду вверх закатывать обратно
Губу:)
 

 
Пока в самолёте стюард,
Разложивши товар на тележке,
Монотонно, монотонно его хвалит,
 
 
Бог христиан
Каждую душу дует,
Каждый парусник правит
Так, что кто-то стонет потом под тонной
Жести, а в ком-то сваи, ставни
Противятся ве́трам свирепым,
А дети, блаженные, все, кто без шлака,
Входят не с улицы в рай – со двора,
Мимо упёртого рогом Петра,
Козерога по знаку зодиака.
 
 
Пока пассажиры (я, лично —
Нет) внимают стюарда речи,
Прищуриваясь, принюхиваясь,
 
 
Бог, как Он есть,
Людей скармливает карме,
Хотя тоже, блин, асимметричной.
 

 
Тот же рыбак,
Нить, поплавок,
Те же зелёные штаны,
Тот же в ряске с кувшинками пруд.
 
 
Разве – пустяк:
Снизан крючок;
Всплески подсечек не слышны,
Губ они рыбьих больше не рвут.
 
 
Если всё так,
В чем же здесь прок?
Супа не сваришь без блесны.
Вроде добавить нечего тут.
 
 
Но сам рыбак,
Видимо, смог
Нечто словить из тишины,
Раз до сих пор люб ему пруд.
 

 
Увидевшим в Боге лишь доброго малого
Нужны слюнявчики;
Не зрящие Милость за буквенным саваном
Живут для галочки;
В спирали галактики или рапановой
Не чующим Гения,
Видимо, только и быть, что болванами
(Прошу прощения).
 
 
О Бо́же мой
Ультрамариновый,
Веди меня спирально,
Ни сентиментально,
Ни искорёжено.
 
 
Молитвы обычно скрепляют
Аминями.
 

– Марие Маховой

 
Человек уходит на обед.
Человек должен быть согрет.
Человек заходит в туалет;
Выходя, он тушит свет.
 
 
Человек теряется, когда
Попадает между нет и да,
Да, особенно, когда черта
Не видна, и нет следа.
 
 
Человеку хочется домой,
Человеку легче, если строй,
Если жезлом стройный постовой
Путь указывает прямой.
 
 
Человек садится за обед,
Человек обязан быть согрет;
Человек влетает в туалет,
Налегке, он жёлтый свет
 
 
Забывает редко отключить,
Ибо счётчик ватты накрутить
Может так же, как дать пить,
Человеку заплатить
 
 
Будет нечем за его обед.
Но пускай бы даже выбрал нет
Вместо да – «Тушите свет!»
Могут выкрикнуть во след.
 
 
Человеку хочется домой,
Разогретый борщ и домовой
Ждут его. Ещё, порой,
Человеку хочется Домой.