Текст книги "Хохототворные рассказы. Юмор"

Моча и пиво

Человек грешен, тем более мужчина. Я всю сознательную жизнь сознательно или несознательно изменял своему сердцу, словно жене, и однажды оно изменило мне, как родине. Таким образом, оказался я в отделении неотложной терапии и пока язык не проглотил, звал врачей, вместе со священником.

Медики постарались и в конце концов, как кошелек вырвали мою жизнь из рук жадной смерти. Это было первое славное везение. Вторая и немаловажная удача состояла в том, что моим ближайшим соседом и боевым соратником в войне с недугом оказался Михаил, народный артист, человек средних лет. Такой же обаятельный, как и популярный. Общее горе или нужда нередко строит мост побратимства, и мы подружились вплоть до панибратства.

– Что с тобой случилось? С таким молодым, невинным?

– Неправильное правило богемно-бродячей жизни. А с вами, батоно Миша?

– Неслыханно-сногсшибательное правило игры по два спектакля в день подряд.

– По два, это как?

– Первый неминуемый, как членский взнос, спектакль заканчивается примерно в десять вечера, потом снятие грима, дальше переодевание; на это уходит пол часика. В итоге, как убийца в тоге, нас ожидают гостеприимные, хорошо отдохнувшие зрители– бездельники, как резину тянут к себе домой и до сизого рассвета непринужденно вынуждают пить, играть и играть многообразные роли, от королей до шутов. К одиннадцати дня – репетиция-инквизиция… А сердце у мужика, в отличии от сперму вырабатывающих яиц, одно единственно-неповторимое. Так-то вот…

Многое пережили за месяц в палате лечения-заточения. Еду-провиант, лекарства, боли и шутки, одним словом всё, кроме постели, по-дружески делили. Кровь и то пролили для плохо проанализированных анализов.

Кровь кровью, но даже мочу не оставляли на чёрный день. Каждый божий день сами себя словно коров доили и сдавали, как отступавшие захватчики – города.

Любителей-посетителей у обоих было достаточно, выше пояса и в один непраздничный вечер к служителю искусства пришла миловидно-милосердная «барышня-баронесса», оставляющая неизгладимое впечатление поклонницы – сексусклонницы. Я, естественно, не торжественно вышел, дабы дать им возможность интимно-интуитивной беседы и флиртования– мурлыканья. Вопреки ожиданиям, к моему удивлению, артист погнался за мной и шепнул в вымыто-подмытое ухо:

– Не оставляй в беде, авось, любовница поскорей уйдет… Упаси боже, жена-мегера нагрянет…

Повернули обратно, как дошедший до края света Марко-Поло.

– Госпожа Лонда, это – утонченный, деликатный молодой человек, и потому оставил нас тет-а-тет, но он осужден-обречен на строгий лежачий режим.

Не жена, а наш не совсем личный врач налетел, как коршун, осмотрел и ответы вчерашних анализов доложил, словно ниже по чину офицер.

На следующий праздный, праздничный для актеров в выходной полдень пожаловала целая труппа, с обильным гостинцем на руках. Торжествовали будто первую в жизни премьеру с премией.

– Пусть властитель небес так вас не накажет, чтоб вино предпочли женщинам и воду —винам!

– Весьма признателен, батоно.

– А ниже пояса как ваши добрые дела? О чем гласят анализы мочи?!

– Не утруждайтесь, коллега, половые органы у нас страстно-боевые, а моча целомудро -не обесчещенная.

– Хорошо, лучше не бывает!.

– Тебе поручаю, юноша, не очень белый принц, напомни, – эту бутылку пива собой брать, утром понадобится.

– Обязываюсь, сударь.

Гость напрасно поверил мне на слово. Бесценно-бесплатный пир-концерт настолько меня увлёк, что не до пива было. Бутылка осталась в палате и в дальнейшем сыграла неповторимую, неактёрскую роль.

Поздним утром нас разбудили, кровь высосали и пожелали незабвения сдачи мочи на анализ.

– Батоно Михаил, трудно поверить, что наши лаборантки – «талантки» душисто-ароматную мочу сотен больных ежедневно анализируют, притом с усердием муравья!

– Хох! Это в самом деле сомнительно, но не будем нетерпеливыми, как и Буриданов ослами. Отелло допустил губительную ошибку, не стоит оказаться в подобном положении. Хотя, истина должна быть установлена, но загадка в том, как?!

– Вы – корифей сцены, я карабкаюсь по опасному склону науки. Это пиво нам послало провидение. Между ним и мочой большое внешнее сходство…

– Молодец, сколько у тебя открытий, умник мой?!

– Нисколько.

– Это будет первое и неизгладимо останется в истории больницы!

Грандиозный замысел воплотили в вещественном образе. Бутылку немедленно обезглавили, как несчастного Робеспьера, и в соответствующие фамильные банки фамильярно пивом помочились.

– Надо было на вкус попробовать.

– Нечего аппетит раздражать, мои комедианты второстепенного не употребляют.

Пожали друг другу десницы и пожелали благополучного завершения векового эксперимента.

Настал решающий день и час. Зашел белоснежный, как Снегурочка, врач в очках Айболита и с папкой бумаг в руках. Сел на стул возле генерального больного и стал рассматривать ласковым взглядом.

– Сегодня вам снимут кардиограмму, дела идут на поправку.

– Меня результаты анализов интересуют!

– Анализ крови хороший, в моче лейкоциты чуть повышены…

– Я такой медицины маму… Откуда в пиве лейкоцитам взяться?!!

Доктор «Айкакболит» вздрогнул, точно ошпаренный мочой и очки обронил в увесистую деловую папку.

– Что происходит, батоно Михаил?

Что происходило и что уже произошло я по частям выложил на стол, подобно последним безвозвратно проигранным деньгам.

Доктор обманутых наук вскочил, выбежал в коридор и завопил, как лось, ищущий должную подругу и справедливость:

– Ах, этих лаборанток-уток – проституток мам…!!!

Бочар – властелин района

Друзья есть у каждого человека, кроме уединенных аскетов, особо одаренных черствых эгоистов и лишь на жен вознадеевшихся мужей. С первыми двумя категориями всё ясно, а с мужьями, существующими на иждивении жен – не совсем, но если вдуматься: жена не может быть другом, ибо разве друзей трахают?

Хочу уважаемому читателю представить своего друга Бориса, чья недолгая (пока), полная приключений жизнь окаймлена смехоуморительным, а не смехотворным юмором.

Однажды преподнес он мне, как утренний кофе, преприятное известие:

– Завтра день рождения Мирона, должны уважить, как вожака племени.

– Мирона? Такого среди твоих не припоминаю.

– Мой старший зять, директор винного завода в Рача*.

– Неудобно мне как-то, посторонний все-таки.

– Неудобно и позорно, даже пригвожден к позорному столбу тот, чьи дети на соседа похожи… один к одному и один за другим…

– Кто еще едет?

– Мой папаша– разгуляша…

– Значит, будем развлекаться, как в балагане.

– Даю пожизненную гарантию!

Утром вскочили раньше голландских петухов и засуетились как при красном петухе. Борис помыл машину– антикварно-древнегрузинского экземпляра, проверил тормоза и пригласил отца, точно сотворенный грех своего творца.

– На заднее посадим, будет прислушиваться, как зову сердца, но мало что поймет.

Аверкий вышел с немеркнущим блеском, словно остепенившийся после отчаянного гусарства дворянин, с самшитовой тростью в левой руке. Палка была не декором-безделушкой, а настоящей опорой в забеременевшей от шальной молодости жизни.

Двинулись с большими надеждами, как знаменитый «Титаник» в свой первый и последний путь. Боря включил музыку и поставил на такую «золотую середину», что его родоначальник не мог толком насладиться ни разговором, ни музыкой. Мелодично-гармоническую тишину нарушил я:

– У твоего зятя, наверное, отборные, старые вина.

– Конечно, и несомненно.

– В Чавчавадзевском имении в Цинандали* хранятся двухсотлетние вина, на его юбилее дегустировали столетнее и получило высочайшую оценку. Интересно, сколько держится в погребах это добро, изрядно тысячелетнее мировое изобретение?

– От семьи и его хозяина и качества зависит.

– Непонятно, растолкуй!

– Если никого не угостишь, будет держаться веками, как китайская стена, или Византия. Вино, смастерившее этим моим ближайшим предком, стоит, как член рыцарского ордера перед сражением и лежит, как после него. До января месяца бродит, кипит, в процессе становления, не дотронешься, а после января– уксус и попробуй выпить, задохнешься. От него гибнут даже комарики алкоголики, для настоящего вина рожденные…

– Натуральное вино дешевле обходится, сахар дорогой и в таком количестве достать нелегко.

– Сахар у моего создателя даже в крови выше нормы. Меня поражает откуда у горького дерьмоеда сладкий диабет.

– У него же нога не в порядке, мягко говоря.

– И что?

– К концу октября раздобуду путёвку на курорт со всецелительными ваннами и подарю безвозмездно.

– Скажешь тоже, целебные ванны лечат всякие радикулиты, остеохондрозы, а не мозги и совесть.

– Рача – горный район в Грузии.

– Село в Грузии

– На целых двадцать дней отделаемся, или отделимся от него, как церковь от государства и вино сами сделаем. Так будет лучше, а то отравит и заморит нас, как крыс, понял?

– Что тут понимать, это то, что надо, обнадежил, вечным должником буду…

– Слыхал, будто усадьбу продаёте деревенскую, не жалко разве? Родовая все-таки.

– Ты– брат мой и скажу: поехал туда этот мочепиица, притворился больным, будто сердце прихватило, позвал соседку, запер дверь, пороху хватило и схватил её. Хорошая игра словами, но мне не до игры. Захочется папочке женщин, море по колено, вернее по три буквы и ловит их в мутной воде, но на этот раз сорвалась золотая рыбка… Там больше нам не показаться, стыд и с рам. Он и есть воскрешенный медный лоб– Распутин с бешеным, стальным членом.

– Ладно уж, все мы-мужики грешные, не обращай внимания.

– Если б твой отец «отважился» на подобное, мне было б, конечно, до лампочки.

Тут я красноречиво промолчал, ибо комментарии были излишни, как презерватив для евнухов.

Дорога была отнюдь не утомительной – слабительной. Не обошлось без невесёлого злоключения и весёлого приключения. На каком-то не досчитанном километре спустилось не пятое колесо в телеге, а самое первое и чуть не перевернулись. Сняли, заменили резиновую камеру и начали дуть и раздувать, устали мы с другом и задал я естественный вопрос:

– Может, хватит? Давление небезопасная штука…

– Манометра нет, но вижу до кондиции далеко, пригласим подкрепление. Папа, помоги, чуть-чуть и всё!

Вышел Аверкий, отложил трость, снял фрак, руками уперся в горизонтальную рукоятку насоса формы длинного цилиндра и начал качать, словно плачущего младенца. Дул как мог, но с течением времени устал и сам надулся.

Вдруг запахло чем-то мерзким и отвратительным. Боря, испугавшись, что хозяин нагадит в собственные штаны, завопил:

– Хватит, папаша, воздуху в камере настолько тесно, что через твою прямую кишку наружу вылезает!

В не в конечном итоге колесо поставили обратно и погнали вовсю.

Доехали: приветствия, поздравления, наилучшие пожелания, возобновление старых знакомств зарождение новых, осмотр винных погребов и дегустация «Хванчкары»*. Потом Аверкий пожелал отдохнуть. Ему безоговорочно предоставили эту возможность, причем в лучших условиях.

Накрыли длинный, шикарный стол. На белоснежной скатерти щеголяли разноцветные блюда, словно невесты, засидевшие в девках. Колокольный звон, оповещающий о начале крупномасштабного Лукуллого пира, задерживало опоздание первого секретаря райкома, но поступило благоприятно– многообещающее донесение: «Приступайте, я скоро присоединюсь».

_____ * Сорт грузинского красного вина

Борис Аверкиевич времени, как и денег, легкомысленно не транжирит и, слегка подтолкнув меня локтем и, целясь указательным пальцем, как ружьем в одного детину, спросил:

– Каков мужик, ничего?

– Про содержание промолчу, а по форме настоящий, крепко и торчком стоящий рачинский князь.

– Рабочий завода, вернее, бочар, давай моему папаше выдадим– продадим за долгожданного секретаря райкома, давно мечтает с ним познакомиться. Как венецианский ростовщик во всем выгоду ищет.

– Благословляю тебя на ратный подвиг. Моя хата с краю. Дело скользкое…

Борисово высокоценящее, целеустремленное внимание не осталось незамеченным и Аверкий подозвал преемника:

– Кто таков?

– Как кто, секретарь, которого заждались, ты что телевизор не смотришь?

– Сейчас же представь меня!

– Вроде бы неловко, не торопись, никуда не убежит. Он же —рачинец, а они – неповоротливые байбаки.

Мы с Борисом уселись, для бочара уготовили место подле нас. И он, похлопотав по хозяйству, опустился на стул, крадучись приглядываясь к присутствующей публике.

Аверкию отвели почетное место рядом с тамадой. Он страдал муками Тантала, ибо от «властелина района» отделяло приличное расстояние.

Тамада – заведующий отделом культуры возник как наболевший, нерешенный вопрос и первым тостом дал начало великому событию.

Некоторое, неопределенное время царила военная субординация и дисциплина, но вино, как восточный феодал, всегда берёт должное, даже мужские головы. Разнузданность вероломно свергла царицу – дисциплину. Аверкий, державший порох сухим, начал двигаться, совершая небесхитростный, давно задуманный маневр. С извинениями, шаркая ногами, с тростю в руке протиснулся к «секретарю – повелителю». Бочар был на седьмом небе, даже высокомерно оглядывался, потчуя высокого гостя. А этот отвечал взаимностью безотказного любовника, но страсть старого хрена к молодому хрену закончилась хреново.

Нежданно-негаданно тамада повёл помутневшим взором, выискал «секретаря райкома» и набросился на него, точно выше хорошо стоящий какой-то орган:

– Эй, Тарашка, чего расселся, как Меньшиков возле Петра Первого, марш за вином, кувшины опустели!

Аверкйи ошалел, повернулся к сыну, поднял трость, как протестующий парижский коммунар, замахнулся ею, словно саблей и:

– Ах, ты, ублюдок, я твою маму!!.

Автор: Бездарь Бумагомарателов

Плачевно– комическая пьеса

Участвуют:

Никанор – мой дядя

Ванда – его жена

Вилен – брат Ванды, врач– сексопатолог

Герасим – двоюродный брат Ванды и Вилена

Цецилия – Герасима жена

Я – в расцвете шальной молодости

А также: сациви, жареный поросенок, шашлык, хачапури, кахетинское вино, тарелки, ножи и вилки…

(Сцена разыгрывается в доме дяди на его именинах. Тамада – Вилен)

Вилен (обращаясь к Никанору): Этим небольшим сосудом и с большим воодушевлением пью за твоё здоровье, наш талантливый и великодушный человек, окруживший попечением всю нашу родню. Желаю крепкого, как толстостенная крепость здоровья, чтобы я, как врач, никогда тебе не понадобился, а в сражениях с Бахусом за праздничным столом надейся на меня, словно Наполеон на свою старую гвардию: до Ватерлоо еще далеко, вперёд, брат мой Да, чуть не забыл главного, живи беспечально до того дня, пока жена, сестра моя, скажет: «Не приноси домой столько денег, хватит гоняться за проклятым серебром!»

Никанор: Спасибо, огромное спасибо, тронут до глубины сердца, но последним предложением своего впечатлительного тоста– благословения обрекаешь меня на вечную жизнь. Упаси, бог! (Никанор пригубит стакан и ставит)

Вилен: Не пьешь?! Что с тобой стряслось, какая муха укусила и куда – выше или ниже пояса?

Ванда: Вчера наши верхние и верховные соседи кран открытым оставили, к нам вода протекла, на кухне потолок попортила и мой муж от выпивки сегодня как утюг перегревший…

Вилен: Вода протекла, не вино же.

Ванда: Слушай, разъясню, братец мой. Протекла вода, за ней соседка, оплывшая, как сало, пожаловала, расплакалась с причитаниями, пообещала пока починят, ходить в черном и ушла.

Герасим: У нас траур целый год носят, если утрата того стоит; выходит, потолку двенадцать месяцев всё чернеть и чернеть.

Цецилия (подгерасимова жена): Типун тебе на язык, зловредный! Овдоветь бы мне да поскорей, черное по гроб жизни носить буду.

Герасим: Я тебя оставлю такую дряхлую, что ни один изношенный вдовец– подлец на тебя не поглядит. Вот так, вот. Если будут насиловать, оголят через силу или без, поглядев на твоё тело, прихватят одежду, а тебя оставят.

Ванда: Дайте досказать, черти, и, значит так: вечером хозяин потолкоосквернителей явился вдрызг пьяный, да и фамилия у него подходящая – Виноидзе. Забрал с собой моего муженька– прохвоста под предлогом установления причины водопроникновениия, на самом деле– винопроникновения. Потом спусьтились и здесь добавили. Когда незваный отсюда еле убрался, мой потолкозащитник строго предупредил: Коли в следующий раз твоя вода протечет к другим, а не ко мне, не жить тебе в этом чарующем мире, – говорит.

Никанор: Это из-за вина проклятого, подделанного, кто и в каком веке видел у Виноидзе чего-нибудь настоящего, кроме его самого, состоящего членом общества винососущих, виноват, вчера я был инокомыслящим, умалишенным тупицей.

Герасим: Не говори, если б вино ума прибавляло, а не убавляло, мой усопший папочка лежал бы не на деревенском не подобающем кладбище, а блестел бы кумиром в златокупольном соборе. Так нализывался до чертиков, что сорокадвухлетним утонул смертью храбрых в пивном аквариуме-стекляшке.

Вилен: Традиция грузинского застолья – превыше всего, будем держать марку, поднимем бокал поувесистее и осушим его за здоровье наших прелестниц– грабительниц жен, пожелаем божьего и нашего покровительства, и пусть уйдут от греха подальше наши вторые сладкополовые половины. «Муж и жена – одна сатана», но в душечках наших обосновался главный дьявол, поэтому они беспощадны. С другой стороны, на каком гнилом основании супруга должна по голове гладить супруга? Кто она ему? Не сестра, даже не свояченица – родственница…

Ванда: Ты сам, как к жене относишься?

Вилен: С превеликим удовольствием, сестра моя. Это если одним словом, а более подробно один мудрец много лет назад разъяснил: «К жене я отношусь как к Советской власти, немножко люблю, немножко обманываю, немножко боюсь, а иногда другой хочется». Притом надо учитывать назидание восточного мыслителя: жену надо «пилить» нечасто, а то привыкнет и при отлучке охотно отдастся другому. Лучше купить аппетитную служанку и давай… Но беда в том, что наша советско-светская власть служанок в витринах на продажу не выставляет.

Герасим: Нет, браток, за возжелание другой женщины и иной власти сперва из партии вытурили, потом взвалили вину за попытку изнасилования и в кутузку заперли. Сидел так, что мои задние подушки износились, вспоминать тошно.

Ванда: Не огорчайся, гроза уцененных женщин. Лучше расскажи, как ты– должник своего кредитора не узнал.

Герасим: Да, было такое дело. Когда из тюрьмы выкарабкался, как тонкая охотничья колбаса из прямой кишки после длительного запора. Сто рублей занял у знакомого. Два года не мог вернуть– безработный, безнадежный скитался под луной.

Однажды на вокзале, где обычно иголке негде упасть, остановил меня, сжал руку, так, что пальцы хрустнули, поцеловал, и спросил: «Как делишки?». Ошибаетесь, мол, не за того принимаете, ни с того, ни с сего остановили, – отвечаю. Дал задний ход и показал ему зад.

Как только первую послетюремную получку взял, как большой приз, пошел к нему, протягиваю деньги и заявляю: «Вот теперь я– Герасим и не смей на вокзале приставать к незнакомцам».

Вилен: Уже веселее. И сделаем еще один широкий шаг к блаженству. Выпьем за самого молодого, пока не до конца очленевшего члена этого застольного сообщества и в его лице за наших детей, отпрысков, еще зелёных и любимейших дармоедов, паразитов-кровопийц, прошу поддержки, как при «Маренго».

Ванрда: Троих выростила, дала образование, но что толку. Выпали из гнезда, разбрелись в разные стороны. Этот племянник, почти родной сын, не бросил нас, вроде благодарен за всё, но жениться не решается. Не понимает, что обязан передать жизнь потомкам, равно так, как ему самому в своё время дали.

Я: Откуда знать тебе, тётушка, скольким я жизнь даровал в разных городах? Сам со счёту сбился…

Ванда: Шутки шутками, но запомни: с годами даже детский плач невмоготу станет.

Никанор: Нечего человека бабой-ягой стращать. Со времен тугоухость одолевает и ему никакой плач не страшен, ни детский, ни невесткинский.

Цецилия: Это не издевательство или сатира, а горькая, как ядохимический укор свекрови, правда. Мой муж, этот жо..жо… Да, жох – пустобрёх, не то что ребяческий плач, мои недетские шалости не чувствует в постели.

Герасим: Это Гитлеровские предвоенные провокации, что мир до катастрофы довели. Господа, вы желаете пролития винной крови и невинной мочи? Не дымите, возвысьте голоса за справедливость!

Цецилия: Свою малогабаритную трубку поднимай, когда нужно, по боевым обстоятельствам, она предназначена не только для мочевыделения.

Вилен: Как изволите мне вмешаться, в качестве тамады или сексопатолога?..

Герасим: Ты бы помолчал пока, тамада-трубопроводчик– трубоподъемщик, можно подумать, что воскрешаешь сорванных и маринованных огурцов!

Вилен: Дважды воскресить не могу, но взбодрить еле живых и направить в атаку за сладкострастной концовкой очень даже сумею.

Герасим: Растолкуй сексуальными толчками нам, простым смертным, каким же способом?

Вилен: Психологическими и механическими воздействиями, приведу мной опробированный типичный пример.

Стучится в дверь моего многострадального, как старый раб, кабинета златокудрый сказочный витязь, входит с поникшей головой и грызет ногти. Видно, страдает, хочет высказаться, но стесняется клиент-пациент.

Ванда: Клиент или пациент?

Вилен: Если заплатит – клиент, если нет – пациент, не перебивайте. Многообещающий диалог примерно таков:

– Смелее, смелее, от врача нечего скрывать, без откровенности нет точного диагноза, а без него нет здоровья и наслажденья; взамен – психические, семейные, даже желудочно-кишечные расстройства.

– Доктор, у меня… Может, не стоит прямо говорить, а?

– Сколько будет стоить, об этом потом, торчит или не торчит?

– Упал и не встаёт, помогите!

– Опомнитесь, молодой человек, вы не в борделе, а во врачебном кабинете вы что, трахаться сюда пришли?!

Герасим: Послушай, человек в таком положении может решиться на всё, даже повеситься.

Вилен: Поэтому тут пускаю в ход механический, греческо-римский, смертельный приём. Привязываю мышонка к его члену, сраженного насмерть под бородиным и ввожу клиента-пациента в спецкомнату, где женщина лежит нагая, наготове. Он делает нужную, боевую стойку, я вдруг гикну, как всадник во время скачек. Перепуганный, но опытный мышонок лезет в нужную щель и ведёт в атаку связанного с ним трусливого боевого товарища!!!

(Занавес)