Текст книги "Сказания о Титанах"

Часть II
Сказание о сыне Золотого Дождя

У ветров много ушей: всё слышат. У Солнца много глаз: всё видят. Разнесли ветры, дети Эола, по знойной Либии весть. Шепчут травы пескам, шепчут пески камням, шепчут камни ключам: «Идет сын Золотого Дождя от Красных морей. Ищет поле горгон».

Встревожились нереиды, дочери правдолюбивого морского старца Нерея: «У озера Тритона, что близ пределов Атлантовых, у края земли, сама Паллада явилась. Там родил ее Зевс».

Знают нереиды: в подземелье медной башни к смертной Данае золотым дождем проник Зевс. Знать, титанова племени Даная, раз попала в медную башню. Зачала Даная и родила Персея, полубога-героя – сына Золотого Дождя. Вот он вырос и идет от Красных морей.

Знают нереиды: ждал Кронид сына титанова племени, избавителя от титановых подземных козней. Хочет вконец истребить титанов титанами.

Заключили смертную Данаю с младенцем в деревянный ларь и бросили в море. Долго носило ларь по волнам, и прибили его нереиды, забавляясь диковинкой, к берегу острова Сераф. Раскрылся ларь, вышли на берег Даная с Персеем. Вот и стал полубогом младенец, бесстрашным героем.

Задумала Паллада грозное дело. Открыты ей тайные думы Кронида. Свою прихоть творит – его волю вершит. Подсказала Персею желание избавить мир от злого чудовища, чей взор обращает все живое в камень, – отсечь голову Горгоне Медузе. Ведет тайно бог Гермий героя. Один Гермий не гнушается мира теней. Меж богами и титанами посредник – бог обманов земных. Вот и сам он, вестник Олимпа, летит к нереидам.

Воззвал к нереидам Гермий:

– Вы, игралище правды[16]16
  В речи Гермия отражен взгляд богов на мир. Правда жизни – в ее вечной игре. Вечно волнующееся море есть подобие самой мировой жизни. Нереиды олицетворяют различные состояния этого вечно волнующегося моря, этой играющей правды. По преданию, Нерей и нереиды особенно правдолюбивы. В том большая тонкость эллинов, что они играющую правду жизни объединили в нереидах с их правдолюбием. После поражения и свержения в тартар наиболее могучих титанов (Крона, Форкия, Гипериона, Коя, Крия, Тавманта и др.) титаны вод наряду с главными астральными титанами остались в своей прежней стихии, но уже под властью Кронидов-олимпийцев. Они как бы приняли мир олимпийцев и им покорились. Народная поэтическая фантазия понимала, что море, реки, ветры и светила небес должны оставаться на местах и выполнять свои функции: этого требовал миропорядок. Поэтому они вошли в периферию Олимпийского пантеона. Но все эти титаны оставались верны своей титанической природе и своей титановой правде пред лицом олимпийского мира Кронидов и служили как бы игралищем двух правд (олимпийцев и титанов), входящих в общую игру мировой жизни.


[Закрыть], титаниды морей, что есть выше, чем вольность в покорстве? Чем покорнее волна, тем вольнее, чем солонее слеза, тем слаще для правдолюбивого сердца. Или соль моря вам не сладка? Вольно играете вы на волнах, но над вами воля Кронида. По правую руку Кронида Дика-Правда сидит. Что вам говорю, то она говорит. Встретьте героя. Что испросит, исполните. Правда мира в силе богов.

Закрылись валами нереиды. Закутались в пену.

Быть беде! Быть беде!

Не ту правду знают они. У Кронидов их сила – правда: правда Олимпа. У титанов – их древняя правда: правда матери-Земли. Но какую правду герой несет?

Уплыли нереиды. Без оков в оковах: скованы правдой, и той и другой. Вольно играют они на волнах, но над ними воля Кронидов.

Подошел к морю сын Золотого Дождя. Стал выкликать нереид, как научил его Гермий:

– Сестры морские, Немертея правдолюбивая, укажите мне путь к страшным граям-старухам, к полям горгон! Близ сада Гесперид, вечерних нимф, те поля. Хочу я услышать чудное пение тех нимф, унести те песни от океана на землю, к живой жизни. Что им за радость петь в жизни мертвой? Какое чудо увижу, то вам принесу. Только не в чем нести мне.

Закачались нереиды на волнах: прав герой – его правда.

– Много чудовищ на свете. Не страшусь я чудовищ. Сражусь с ними. Но оружия нет у меня. Нечем мне биться.

Закружились нереиды на волнах: прав герой – его правда.

– Иду я открыто. Иду, но мира не знаю – не знаю, кто мне враг, кто мне друг. К океану иду, куда смертным нет пути. Перейду океан, вступлю в невидимый, невиданный мир. Всем я виден, а враг невидим.

Заныряли нереиды в волнах: прав герой – его правда.

Вынырнули вольные девы. Говорят ему что-то. Не понять Персею их бурливых речей. Несут ему что-то: большое вдали, малое вблизи, дарят отливом, отнимают приливом. Не взять герою даров.

Говорит Персей нереидам:

– Сестры морские, что за малое-большое, что за большое-малое в ваших руках? Отнимая – дарите, даря – отнимаете. Такова ли правда на свете?

Легли нереиды спиной на волны. Стихли волны, уснули. Стало море как дорога выглаженная. Подплыла к Персею правдолюбивая Немертея, вложила ему в руки три дара: сумку неуёмную, серп адамантовый и шапку-невидимку Аидову, и сказала:

– Первый дар – сумка малая. Вложишь в нее гору – войдет и гора: сама сумка растянется в гору. Вложишь в сумку мошку – и сожмется сумка: сама сумка станет как мошка.

Второй дар – серп: не жатвенный серп – серп живую бессмертную плоть отсекает живой. Закален в крови Урана. Третий дар – шапка теней. Под землею киклопами выкована. Кто наденет ее, невидимкой становится.

И нырнули нереиды в зеленую глубь.

Принял в руки сын Золотого Дождя от Немертеи три дара нереид. А у ног его волны плещутся. Только хотел ступить, как выросли высоко волны, покатились на берег, закружили Персея, заскользили по ногам, по рукам, по глазам – словно тысячи девичьих станов льнут к нему и ласкают. И рта не раскрыть – целуют тысячью губ.

Перевернуло весь свет в глазах: стало небо внизу, а море вверху, и берега нет. Только волны да волны да смех нереид. А что где – не понять. Будто держит он что-то крепко в руках и вовсе не держит.

Засверкал вдруг серп пред глазами – не один, а сто тысяч серпов: что ни гребень волны, то серп. А где серп? В руках – не в руках.

Вот и хитрая сумка! Раздулась, как рыбий пузырь. Раздувается все больше и больше… Уже полморя, полнеба в сумке, уже раздулся пузырь на полмира. Тут и шапка из рук… Иль в руках?.. Мелькнула, накрыла море – и исчезло все разом: нет ни моря, ни неба, ни даров – только смех нереид.

…

Лежит сын Золотого Дождя на берегу. Даль морская синеет, сверкает. Нереиды на волнах качаются и поют:

– Сам добудь! Сам добудь! Сам добудь!

Задремал Персей под ту песню.

Пробудился сын Золотого Дождя. Смотрит: далеко в море дельфин колышется. Несут его волны к берегу. Все ближе и ближе. Дремлет, лежа на его чешуе, Немертея. Серебрится тело морской девы, и по серебру играют глаза Солнца. Глянул Персей, нырнул в море, подплыл к нереиде, разом обнял – и влечет деву-добычу к берегу.

Изогнулась рыбой дочь морского старца – ускользнуть бы! Не выскользнешь: крепко держит Персей. Кругом стиснули прибрежные камни.

Что за диво! Смотрит Персей: вьется водоросль у него по груди. Обвилась вокруг шеи – и уж нет нереиды.

Не размыкает объятий, крепко держит Персей Немертею.

Обернулась водоросль змейкой. Грозит. Вот-вот ужалит…

Крепко держит Персей Немертею.

Обернулась змейка пламенем. Бежит пламя к глазам. Вот обожжет, ослепит… Стало пламя зубастой пастью: когти львицы нависли над плечами – вот вонзятся…

Крепко держит Персей Немертею.

И не львица – куст расцветает на груди у героя, и на пышном кусте зреют ягоды, льнут к губам: «Откуси!»

Крепко держит Персей Немертею.

Ступил герой на берег с кустом на груди. Глядь: ни куста, ни ягод – только рыбка выскользнула из-под пальцев, в ноги кинулась, в воду: «Поймай!»

Не поддался обману – крепко держит Персей Немертею.

Истомилась титанида морей. Вновь вернулся к ней образ морской девы. Говорит Немертея Персею:

– Сам добыл ты то, что хотел. Отпусти меня. Смотрит сын Золотого Дождя: перед ним на песке три дара. Разжал руки герой, отпустил нереиду в море.

Задумалась Паллада: не одолеть Персею Медузы. Станет к ней лицом к лицу, взглянет ей в глаза и окаменеет. Тут хитрость нужна. Надо видеть горгону, не глядя на горгону.

Понеслась Паллада к краю земли. Замерла в воздухе над озером Тритона. Заглянула в озеро. А из озера на Палладу смотрит сама Паллада. Улыбнулась богиня. Стала выкликать хозяина озера. Не выходит Тритон: не к добру кличет Паллада.

Погрузила богиня в озеро конец копья, обернула воды вокруг острия и стала вертеть копье и воду озера на копье навинчивать. Всполошился Тритон, песком глаза залепил, выплыл по пояс.

– Дай мне на время Зеркало Вод, – сказала богиня, – чтобы смотреть в то зеркало и видеть мир, мира не видя. Верну его тебе и озеру.

Дальнозорок Тритон, знает, зачем нужно Пал ладе Зеркало Вод. Всегда воды руку титанов держат. Не верит озеро, что в силе правда. А сила-то ум! Закружил Тритон драконьим хвостом под водой, замутил озеро. Утонуло Зеркало Вод в озерной тине.

– Возьми Зеркало Вод у отца Океана, – дал совет богине друг титанов. – Меня муть ослепила. Не промыть мне глаза водой.

Знал Тритон: не пойдет к Океану Паллада по ту сторону живой жизни. Не ходят к Океану боги Крониды.

Снова стала вертеть Пал лада копье в озере. Навернула воды озера от самого дна на древко копья, как плющ на ствол дуба. Осел песок. Все выше уходит в небо богиня вместе с копьем. Одна чистая вода вьется по копью до облаков. Сидит Тритон в песке посреди огромной ямы, а над ним вода озера в небо водяным винтом ввинчивается.

Отдал тут Тритон Палладе Зеркало Вод. И обрамил Гефест то зеркало в хрусталь от небесной дороги.

Шепчут травы пескам, шепчут пески камням, шепчут камни ключам: «Подарил Гермий сыну Золотого Дождя крылатые сандалии. Полетел Персей к граям-старухам. На руке у него щитом – Зеркало Вод».

Три гусиные шеи качаются в воздухе, три граи на страже. Две дремлют, качаясь, сквозь дрему слушают. Одна бодрствует. Куда глазом повернет – туда света сноп: ослепит врага светом. Кого резнет драконьим клыком – того надвое рассечет.

Пора страже сменяться.

Разбудила сторожевая грая двух спящих, вынула глаз из глазницы, передает глаз слепая слепой из руки в руку. Не донесла глаз костяная рука до руки. Чья-то чужая рука протянулась между ними, вырвала глаз – и нет никого.

Застыли три граи.

Говорит старуха старухе, грая грае:

– У тебя глаз, Пемфредо? Говорит Пемфредо:

– У тебя глаз, Энио? Говорит Энио:

– У тебя глаз, Дино?

Грозит Дино драконьим зубом – грозить некому. Научил Гермий Персея, как у грай глаз похитить.

Забили граи руками, шарят по воздуху, щупают: где похититель? Друг с другом их пальцы встречаются: нет никого.

Закричали старухи, грозно взвыли. Будят сестер-горгон. А их голос относит обратно на землю, к жизни живой, к пещере Эола. Спят сестры-горгоны в логове.

Только незримый свет щекочет глазницы старух: тут глаз, близко. Вдруг послышался граям голос:

– Сестры-граи, я – Персей, титановой крови. У меня ваш глаз Солнца. Не отдам, пока не дойду до горгон. Укажите мне дорогу, граи.

Затревожились граи-старухи. Чуют смертного.

Спрашивают Персея старухи:

– Кто с тобой из бессмертных?

– Никого, я один.

Закричали зычнее граи. Будят сестер-горгон. Относит их голос обратно на землю, к живой жизни, к пещере Эола. Спят горгоны.

Снова спрашивают граи Персея:

– Зачем тебе бессмертные сестры?

– Хочу я узнать: есть ли смерть на бессмертных?

Задумались граи. Еще пуще встревожились. Чуют хитрость богов Кронидов. Отвечают Персею:

– Только серп, закаленный в крови Урана, страшен бессмертным: рассекает он бессмертное тело. Но будет каждая отсеченная часть жить сама по себе. У матери Геи под островом Дрепана лежит тот серп. Кто смертной рукой резнет тем серпом, тот себя рассечет.

Вдруг огромная черная тень встала за плечами Персея. Сама богиня Паллада явилась в образе Тени. Не видит герой богини. Не видят богини слепые старухи. Протянулась Тень за спиною от ног Персея. Куда он – туда и Тень. Не ступают боги Крониды по почве отверженных.

Говорит Персей:

– Хочу взглянуть Медузе в глаза. Посмотрю ей в глаза и верну вам глаз Солнца.

Говорят граи Персею:

– Не дойти до горгон тому, у кого нет шапки-невидимки Аидовой. Спит Медуза с открытыми глазами. Кто увидит ее, тот камнем станет. А шапка Аидова в стране теней. Кто пойдет туда – не вернется.

Говорит Персей граям:

– Я сын Золотого Дождя. У меня на левом боку адамантовый серп матери Геи. На мне шапка-невидимка Аидова. А на правом боку у меня то большое, что малое, то малое, что большое. Захочу – вас вложу. Укажите дорогу к Горгонам – верну вам глаз Солнца.

Упали три граи-старухи на землю, головами друг к другу. Застонали, как стонут лебеди. Заплелись руками и шеями, расплестись не могут.

Говорят граи Персею:

– До сестер-горгон рукой подать. А дорогой к ним идти – океан перейти. Спят горгоны в пещере: во сне не видя – всё видят, не слыша – всё слышат. Только раз в год просыпаются и в мир вылетают, где боги живут. Где пролетят, там столбы каменные. Не буди горгон!

Но уже ввысь уносят Персея крылатые сандалии. Позади него летит черная Тень. Осветил Персей солнечным глазом невиданный мир. Смотрит в свой щит – в Зеркало Вод – что кругом?

Океан под ним. Скалы до неба. Толпы снов проносятся мимо в мир живой жизни: Ночь им открыла ворота. Кругом немота.

Стоит сын Золотого Дождя. Под ним воздух недвижим. Скользит холодный свет солнечного глаза высоко по каменным стенам скал. Вдруг видит Персей: два невиданных змеиных камня, два глаза ч́удно и люто смотрят в глаза Персею из Зеркала Вод, будто пронизывают его леденящим ветром, – а ветра нет.

Стынет кровь у Персея. Память уходит. Каменеет мощь полубога, а все же сильна: не дрогнул герой.

Все ближе, лютее, огромнее глаза. Не страшилища – три девичьи головы на краю щели в скале оперлись на медные руки. На головах клубами змеи: спят. Сплелись змеи над открытыми глазами. Так бы век смотреть в самый ужас тех глаз. И смотрит Персей – смотрит в свой щит, в Зеркало Вод. Сами крылья-сандалии несут его к этим лютым глазам. Проносятся сны, шепчут ему сны:

– Обернись! Обернись!

Не обернется – смотрит в зеркальный щит Персей. Три горгоны пред ним. Три головы рядом. Посредине глаза.

Не поднять Персею руќи. А в руке уже серп адамантовый. Светит с шапки-невидимки глаз грай. Легла черная тень руки под руку Персея. Жаром обдало силу героя. Взлетел серп, сверкнул… Покатились глаза.

Еще не проснулись змеи на голове у Медузы, а уже ухватилась черная тень руки за те змеи, как за волосы, подняла высоко, ликуя, отсеченную голову, и победный клич Кронидов огласил немоту океана.

Победила Паллада.

Вот сама собой раскрылась волшебная сумка на боку у Персея, и исчезла в ней страшная голова с чудо-глазами.

Обезглавлено тело. Но не хлынула кровь – вспыхнула она вдруг дивным пламенем, и взвился средь пламени из тела Медузы белый крылатый конь, небывалый конь, легкий, как ветер, но с чудо-глазами Медузы – и вовсе иными: такими, что всё мертвое под взглядом тех глаз оживет и тело, застывшее камнем, заиграет вновь жизнью.

Покосился конь на Персея, взмахнул крыльями и унесся ввысь, к облакам, что плыли к вершинам горы Геликон. И узнали нимфы у Конских Ключей, что родился Пегас, Черногривого сын и Медузы. Да недосмотрели нимфы: унесся Пегас на Олимп.

Не погас еще пламень от горящей крови Горгоны, как брызнул из тела луч, и второй плод горгоны, Хрисаор, титан Лук Золотой, вышел вслед за Пегасом и унесся за океан, на пурпурный остров Заката. Как унесся? Каков он? Кто знает. Будто луч оторвался от солнца и упал на остров великаном.

Пробудились змеи на головах у двух спящих горгон, стали дыбом, и горестный стон, звонкий плач излился из горла сестры Эвриалы. Унесла тот вопль Паллада в раковине уха для муз на Олимп. Будут музы на флейте петь стоном горгоновым, услаждая богов-победителей.

Разомкнул каменный сон объятия, пробудились сестры-горгоны, пустились за героем в погоню. Далеко Персей – он над озером Тритона, а за ним огромная Тень.

Бросил сын Золотого Дождя свой щит, Зеркало Вод, с неба в озеро, вернул его водам.

Не догнали горгоны Персея.

Поют нимфы о подвигах сына Золотого Дождя. Поют олимпийские музы. Слушают боги: тьмы врагов погружал Персей в каменный сон, обращая к ним лицо горгоны.

И о грозном горгоноубийце принесли весть ночные сны низверженным в тартар титанам. Только сны проникают через медные стены тартара.

И скорбели титаны.

В думу погрузился Кронид: Персей – победитель Медузы. Да тот ли он, долгожданный сын Кронида, сокрушитель мира титанов, о котором вещала Зевсу Гея? Еще зреют в чреве Геи потомки титанов – гиганты. Но тот Сын-Избавитель все свершит без помощи и платы. А Персей? Помогли ему боги – Паллада и Гермий. Нет, не он Избавитель. Пусть примет Паллада голову горгоны в свой щит. Еще не родился Сокрушитель гигантов.

Предстал перед Персеем Гермий, передал ему волю богов. И вернул полубог-герой Гермию и дары нереид, и крылатые сандалии, и голову горгоны Медузы. На щите боевом укрепила тот ужас Паллада. Близки великие битвы. Через четыре поколения героев родится Геракл, и вступят тогда в борьбу гиганты и боги Олимпа.

С той поры не слыхать на земле о горгонах и граях. Спят они в скалах каменным сном.

Шепчут камни пескам, шепчут пески ключам, шепчут ключи ветрам, будто каплет из бессмертной головы Медузы чудесная кровь. Та, что каплет оттуда, где левый глаз, – во спасение людям. Та, что каплет оттуда, где правый глаз, – людям на гибель.

Собрала Паллада ту кровь в сосуд. Подарила врачевателю Асклепию, смешав мертвую кровь с живой, как живую и мертвую воду. И нарушил Асклепий закон Ананки-Неотвратимости: стал кровью горгоны Медузы исцелять мертвых от смерти.

И воскресали герои.

Сказания о змеедеве Ехидне, о страшном Сатире Аркадском и о многоглазом Аргусе Панопте

Сказание о титаниде змеедеве Ехидне и о многоглазом Аргусе Панопте

Не верьте змеиным рассказам, будто был отцом красавицы Ехидны древний титан-оборотень Паллант, у которого два змеиных хвоста, и будто матерью была ей подземная титанида Стикс, дочь Тартара.

Оболгались старые змеи. Слишком много колец завивают они, когда лежат, свернувшись в клубок, поджидая добычу. От тех хитрых колец и их хитрые россказни. Чудо-девой была Ехидна, и только по воле богов стала она в подземной пещере изгнанницей змеедевой. Вот и выдумали тогда коварные змеи, будто змееногий Паллант – ей отец, а подземная Стикс – ее мать.

Не верьте оболгавшимся змеям: Золотой Лук – отец красавицы Ехидны, океанида Каллироя – мать чудо-девы Ехидны.

Только Каллироя, океанида, видела сына Медузы, Хрисаора, по прозванию Золотой Лук, когда выходила она из вод океана на берег багряного острова Заката, Эрифии. Родила Каллироя ему дочь, чудо-деву Ехидну, и сама, приняв образ змеи, выкормила ее в Змеином ущелье. Не хотела Каллироя, чтобы узнали в ней океаниду победители титанов, боги Крониды. Не хотела она рожать им смертных полубогов. Хотела иметь детьми титанов. И была ее дочь, чудо-дева Ехидна, как все древние титаниды, бессмертной.

Любила красавица чудо-дева Ехидна глубокие ущелья и пещеры с высоким сводом где-нибудь вблизи моря или могучей реки. В тех пещерах в зной она дремала, слушая, как текут подземные воды. Называли ее владычицей змей, ибо все живое привораживала она взглядом: и зверей, и птиц, и травы, и мужей из племени титанов. Взглянет – и уж не оторваться от взгляда чудо-девы. И были ее глаза не людскими, и не звериными, и не птичьими, а такими, о которых говорят: «Вот бы мне такие глаза!» А что за глаза, не выскажешь, хотя так и стоят они перед твоими глазами.

Идет, бывало, титанида Ехидна полями, а за нею звери скользят меж высокими травами неслышной стопой и тьмы птиц плывут по небу. Не рычат, не ревут звери, не звенят, не щебечут, не клекчут птицы: беззвучно шествие.

Даже цветы и те сами выбегали с корнем из почвы навстречу красавице чудо-деве и, приникая к ней благоуханным дыханием, оплетали ей голени, плечи и грудь. Одетая цветами, возвращалась она к себе в ущелье, а над нею – пернатые стаи и дыхание всего живого.

Всех титанид превышала мощью чудо-дева Ехидна. И боги-победители ее не касались, и титаны не вступали с ней в бурные игры. Знали: опасно играть с владычицей змей. Всех переиграет она. Ведь за нее все живое. Но чуть увидят ее красоту – не выдержат и титаны. Разве прикажешь глазам? Не послушают глаза. Даже у Ветра сжималось от ее красоты сердце. А что ему, Ветру, красота! Не стоять же ему ночь, прижавшись ветреным сердцем к перекрестку ущелий! Ведь он – Ветер. Он – мимо… Он – так… И вот всё же!

Не нуждалась могучая чудо-дева титанида и в охране и помощи титанов, как другие девы-титаниды, когда кругом могучие боги и полубоги – похитители. Страх не сидел у нее за спиной, как у лесного зверя, – не двигала она тревожно ухом, не косила глазом по сторонам, не раздувала ноздри, втягивая воздух, и те тысячи малых глаз, и ушей, и ноздрей, что живут в звере под кожей и в самой его звериной коже, также не остерегали Ехидну среди денных и ночных тревог. Но иначе судили на небе Крониды.

Сторожила ее тайно Гера и страшилась ее чародейной власти. Не ее мощи страшилась, а ее неодолимой красоты: возведет вдруг Кронид на небо владычицу змей Гере наперекор! Быть тогда меж ними распре. И замыслила Гера превратить чудо-деву Ехидну в змеедеву. Только кто преодолеет чары титаниды? Какой чародей в мире сильнее чар ее земной красоты? И упал взор Геры на всевидящего Аргуса Панопта, на его звездные глаза.

Только недавно поднялись победители-боги Крониды с почвы земли на твердь неба и ступили на небесную дорогу. Стала тогда титанида Гера небесной богиней, и звездным стражем-хранителем стоял над ней всевидящий титан Аргус Панопт, сверкая на краю темного неба. Чудо-глазами было усыпано тело Аргуса. И тысячи тысяч земных глаз смотрели с земли на небо, на его глаза, и дивились чудной тайне их мерцания. Титаны протягивали руки к этим огненным цветам, чтобы сорвать их с неба и приколоть к груди гор, – до того забыли они, что Аргус тоже титан.

Бывало, к вечеру, после заката, ложился огромный Аргус над морем на хребет гор, и видели корабли издалека в открытом море, как мерцает его тело, словно звезды праматери Ночи. Вот взмахнет он усыпанной глазами рукой по небу, и кажется, что посыпались с неба дождем звездные ресницы.

Верным слугой был Аргус Гере. И сказала ему владычица неба:

– Приворожи титаниду Ехидну и скрой во мгле. Пусть забудет о ней Кронид и все живое.

Сверкнул Аргус золотыми ресницами. Взглянул на море и на сушу и явился вечером на далеком холме чудо-деве.

Стояла Ехидна перед входом в пещеру и увидела звездный покров, разостланный на скате холма, по вершинам сосен и елей. И казалось, текут его звезды к ее пещере.

Так каждый вечер являлся ей на холме Аргус, все на том же месте, и каждый вечер невольно поднимала чудо-дева глаза к холму, любуясь невиданным мерцанием. Решил Аргус сперва издалека привораживать ее звездным блеском неисчислимых глаз, возбуждая в земной чаровнице Ехидне любопытство и изумление пред небесным чародеем. Удивить хотел Аргус чудо-деву.

И уже ждала она его жадно.

Но однажды под ночь встал он над ее долиной, на уступе горы, и устремил на красавицу титаниду взор – не взор, а тысячи глаз; и все тысячи глаз были для нее одним взором.

И пришла та лунная ночь на землю, когда спустился Аргус к самой пещере, куда уходила Ехидна в ожидании рассвета, и запел у входа в пещеру песню небес, которую поют только хороводы звезд-титанид. С этой звездной песней вошел Аргус в пещеру чудо-девы.

На постели из цветов и трав с открытыми глазами лежала титанида и слушала невидимый звездный хор. И вот стали звездные звуки вступать сверкающим телом в ее мир: замерцали звуки в пещере. Неужели перед нею те самые звезды, что пели там, за порогом? Сияют – и не оторвать ей глаз от этих звезд.

Все ближе звезды, все ярче, все притягательнее… Уже над титанидой они, и справа, и слева – текут к ней звездными лучами, уже горят так близко и неодолимо. Холоден их блеск и таинствен, но не чувствует этого титанида. Вся в жару она, будто внутри ее огонь недр матери-Земли.

И слышит она над собой голос:

– Я к тебе спустился, чудо-дева. Я мерцал тебе над хребтами гор, разостлал для тебя звездный покров над лесами, чтоб одеть им тебя, титанида; я стоял пред тобой в лучах на холме над долиной, пел песню небес для тебя и для мира перед пещерой. Титанида, Аргус с тобой.

И был голос Аргуса не таким, какими были привычные ей голоса ключей и листвы, трав и птиц, зверей и ветров, – голосом ночных лучей говорил с ней Аргус Панопт.

Напрасно ждала в эту ночь Аргуса Селена-Луна, притаясь за холмом. То выглянет она украдкой, то спрячется, то опять выглянет: нет Аргуса. Не выходит он из пещеры.

Что за питье подала на ночь богиня Гера владыке мира? Опорожнил бог сна Морфей свой рог с зельем из мака в кубок Зевса и поспешно укрылся в тумане у океана. В сон погрузился Кронид, не слышит, не видит.

С той ночи не раз посещал звездный чародей Аргус красавицу титаниду в пещере и незаметно сам поддался чарам ее красоты. Уже и его, небесного, притягивала к себе земная сила, исходящая от титаниды, как аромат от цветка. И замыслил он взять ее на небо, в мир богов и звезд. Но не возносят с земли на небо во мраке ночи. И предстал Аргус перед чудо-девой в светлое утро, протянул к ней руки и сказал:

– На небо богов подниму я тебя, титанида. Будешь ты там пребывать, как боги, со мною.

Смотрела на Аргуса титанида и молчала. Тьмы певчих птиц повисали над нею в утреннем воздухе. Тьмы зверей стояли вокруг нее на веселых травах, и цветы обвивали, ласкаясь к ней, ее стан.

– Ты ли это, Аргус? – спросила чудо-дева в удивлении. – Где же твои сияющие звезды и их песни? Блеклый, тусклый, стоишь ты передо мной, испещренный мрачными зрачками, словно весь источенный пушистыми гусеницами. Это ли твои золотые ресницы? И так холодно близ тебя, Аргус. А земля так тепла. Нет, не Аргус ты. Отойди от меня, обманщик, или метну я тебя на эту тучу.

И ушел от нее Аргус в темное ущелье.

Видел все это Зевс Кронид. Слышал он слова титаниды, сам скрытый за тучей. Разгадал он замысел Геры. И задумался Кронид над тем, где укрыть ему титаниду от глаз Геры и всевидящего Аргуса. И вот шепнул ему сын Ночи, Мом-насмешник, к чьим советам прислушивались боги:

– Скрой ее в подземной пещере, под скалою над тартаром, на краю земли. Глубоки там пещеры. Не увидит ее там Аргус.

И усмехнулся Мом, сын Ночи, правдивый ложью[17]17
  Все презирающий Мом, сын Ночи и бог Олимпа, в сказаниях признает ложь единственной правдой миропорядка и жизни и поэтому считает, что всех правдивее тот, кто лжет. Коварные советы Мома богам были мудры и в то лее время гибельны не только для титанов и смертных, но и для самих богов.


[Закрыть].

Задумалась и Гера о титаниде.

Зачаровала чудо-дева самого ее верного небесного стража. Зачарует она и Кронида. Могуча она, и могуча ее красота. Если бы вся ее могучесть обратилась в ненависть к Крониду, стала бы она тогда Гере союзницей. Но обманул титаниду Аргус. Возненавидит она теперь Геру за обман ее стража, Аргуса, и из ненависти к ней вступит с Зевсом в союз. Куда бы изгнать чудо-деву, чтобы не мог найти ее Зевс и забыл о ней? И шепнул Гере Мом-насмешник:

– Скрой ее в подземной пещере, под скалою над тартаром, на краю земли. Не придет туда за ней Зевс. Не будет она тебе больше соперницей. Там только змеи-драконы бескрылые ползают. Станет там, во мраке земли, и она змеей.

И усмехнулся Мом, сын Ночи, правдивый ложью.

Сказала Гера Зевсу:

– Околдовала титанида чудо-дева звездного Аргуса. Потускнели звезды его глаз и не будут так радовать мир богов, как прежде. Изгони ее из живой жизни.

Удивился Зевс словам Геры. Знал он, в чем таится коварство. Но уже сам так решил и не мог перерешить ее участь. Сказал: пусть Аргус исполнит.

И унес Аргус ночью спящую титаниду в пещеру над тартаром, на край земли.

Долго спала титанида. Проснулась, как всегда, в пещере. Но не та это пещера, что у моря. Не вбегают в нее украдкой лучи дня. Не заносят в нее ветерки ароматы трав, пение птиц и голоса живые. Безмолвна пещера. Мгла и холод в ней. Клонит в сон титаниду. И снова уснула чудо-дева. Верно, век так проспала она.

И слышит сквозь сон Ехидна из подземной глубины под скалой стон древних низверженных в тартар титанов. Хочет встать и поспешить к ним на помощь и не может. Взглянула себе на ноги: что с ними? Почему так плотно прижато колено к колену, и голень к голени, и ступня к ступне и так стиснулись бедра? Почему засеребрилась на них кожа чешуей?

В тоскливом предчувствии обняла она ноги руками. Да ноги ли это? В пышный драконий хвост, огромный, почти до поясницы, обратились ноги титаниды. И железным покрыты они панцирем.

Змеедевой стала чудо-дева.

Не поверила себе сперва титанида. Рванулась, чтобы встать на титановы вольные ноги и выбежать из пещеры. Но только приподнялась до пояса, как осело ее могучее тело бессильно наземь. Не могла она больше ходить по земле.

Страшно закричала Ехидна, с такой жалобой могучего тела и могучей души, что, казалось, на такой крик звезды сами сорвутся с неба и придут к ней на помощь. Но ничто не дрогнуло ни на небе, ни на земле. Только где-то под нею, в глубине земли, послышался отдаленный глухой лай и вслед за лаем визг и рычание: это пес Цербер у входа в аид отозвался на жалобный ночной крик.

С той ночи стала Ехидна пленницей своей подземной пещеры. И если прежде называли ее чудо-девой, то теперь прозвали ее змеедевой. Вот откуда и ее имя Ехидна – Змея.

Сидела Ехидна во мгле своей пещеры-тюрьмы, и росла в ней тоска по вольному миру, по далеким просторам и гордым горам, по горячим лучам Гелия-титана, по зверям и птицам земли. И вся ее титанова воля медленно переплавлялась в эту могучую тоску. Казалось ей, что вырастут у нее из этой безудержной тоски крылья и вылетит она из своей подземной темницы, как вылетают крылатые драконы.

И тогда…

Вверх вытягивала змеедева свои руки, руки титаниды, истомленная мечтой о свободе. И вдруг ненавистью наливалась ее тоска, такой ненавистью к богам Кронидам и к коварной Гере, заточившей ее в подземную мглу! И зачем не вступила она в борьбу с богиней? Зачем лишила ее Гера материнства! Одиноко ей в холодной мгле. Неужели так жестоки боги!

Но порой казалось могучей змеедеве, что как малые дети перед нею боги. Вот бы обняла она самого Кронида, как ребенка, баюкала бы на руках владыку мира. Что он, Зевс, перед нею! Малютка, дитя. Угасли бы его молнии в ее животворящем молоке матери.

Обманул ее Аргус Панопт. И посылала Ехидна проклятие звездам, ненавидя их и томясь по ним.

О, хотя бы луч Селены-Луны заглянул к ней в эту пещерную мглу! Разве не любила ее прежде титанида Селена?

И в тоске обращалась Ехидна с мольбой к матери Гее-Земле:

– Верни мне, мать, мои ступни! Верни мне мои девичьи голени! Дай вновь согнуться моему колену. Отними от меня этот змеиный хвост. Тянет он меня в твою глубь. Тяжко мне!

Но безмолвна была Гея-Земля.