Текст книги "Украденный век"

Глава 8

Василий Петрович возмущенно глянул на собеседника:

– Не нравится мне, что вы так охаиваете советскую власть. Разве не при советской власти наша страна достигла таких высот?

– Каких именно? – парировал собеседник.

– Да вы что? Как была развита промышленность, сельское хозяйство! А вся наша культура, наука? Какую плеяду писателей, композиторов, артистов, ученых вырастила советская власть!

– Стоп. Пока достаточно. Давайте уточнять по пунктам.

– Давайте по пунктам.

– Вы считаете, что наша промышленность достигла таких рубежей благодаря советской власти?

– Конечно!

– А до советской власти в России не было промышленности? Возьмем, к примеру, Урал, который не так давно мы проехали. Все уральские города родились задолго до советской власти. При этом родились они благодаря строительству заводов в этих местах. Многие позднее достраивались, а другие остались в первозданном виде с дореволюционных времен. Только оборудование обновилось за годы советской власти. И таких заводов было много по всей стране.

Так что промышленность России до революции была на должном уровне. И, если помните, еще лет пятьдесят после революции наши достижения сравнивались с 1913 годом. Были в России и промышленность, и инженеры хорошие. А вот советская власть их поразогнала: кого загубили, кто сам уехал, не выдержав всей этой революционной вакханалии. А ведь все они могли послужить России…

Вдруг Василий Петрович вздрогнул, взгляд его потускнел, он как бы ушел в себя, окаменел.

– Что с вами? – переполошился Юрий Сергеевич.

Василий Петрович вздохнул:

– Да вот, вспомнил…

Глава 9

Инженер Покровский в городе был человеком известным. Борис Ермолаевич происходил из семьи разночинцев. С детских лет тянулся к знаниям. Успешно окончил гимназию, поступил в университет. Родительских денег на учебу не хватало, и Борис подрабатывал уроками. После окончания университета поступил работать на завод. Женился. Родились два сына-погодка, Виктор и Александр.

Зарплата инженера позволяла жить в достатке. Покровские купили хороший дом, держали домработницу. Жена Мария Степановна занималась воспитанием детей, Борис Ермолаевич допоздна работал, но вечерами, приходя с работы, интересовался успехами сыновей.

Когда началась первая мировая война, Мария Степановна пошла работать в госпиталь медсестрой. Бывало, ужинать садились втроем – Мария Степановна оставалась в госпитале на дежурстве.

Сыновья обсуждали с Борисом Ермолаевичем события на фронте, сами рвались туда, но возраст у них был еще не подходящий. Виктор был уже в последнем классе гимназии, когда случился октябрьский переворот.

В семье Покровских этому вначале не придали особого значения. Ведь до созыва Учредительного собрания оставалось совсем немного времени. Какая разница, кто в оставшиеся дни будет у власти: Временное правительство, большевики или меньшевики?

Но большевики разогнали Учредительное собрание. Вечером в доме Покровских сыновья горячо обсуждали с отцом это событие.

– Как же так, папа, – возмущался Виктор, – ведь делегатов Учредительного собрания выбирали и собирали со всей России. А эти матросы их просто разогнали.

– Да, – вмешался Александр, – этот матрос, как его, кажется, Железняк, заявил, что караул устал! Во-первых, кого охранял этот караул? Если Учредительное собрание, то он не должен указывать Учредительному собранию, а подчиняться ему. Во-вторых, что значит «караул устал»? Это военные моряки или лавочники с базара? Лавочник, когда устал, может закрыть лавку и идти домой. А воинский караул обязан отстоять положенное ему время. А если время дежурства кончилось, то полагается сменить караул. Я правильно говорю, папа?

– Правильно, сынок. Только зачем так кипятиться? Народ разберется, и, я надеюсь, вышвырнет эту кучку пьяных матросов, мешающих работе Учредительного собрания.

Народ действительно начал собираться на демонстрацию. Рабочие с заводов и фабрик, студенты и прочий люд собирались в колонны, возмущенно обсуждая действия большевиков. Виктор с Александром потолкались у одной колонны, у другой, словно хотели ума набраться, а на самом деле искали единомышленников.

– Да, похоже, папа прав. Весь народ выступает за Учредительное собрание.

Колонны двинулись по улице и вдруг по ним ударили пулеметные очереди. За пулеметами чернели бушлаты матросов. Всю Первую мировую войну эти матросы не принимали участия в боях, их корабли простояли на рейде. Дисциплина падала, матросы пьянствовали и слушали большевистских агитаторов, проводящих пораженческую агитацию. Конечно, лучше пьянствовать в тылу, чем лезть под пули и снаряды немцев.

После падения монархии матросы вообще озверели. Они убивали своих офицеров, издевались над их семьями. Доблестным офицерам флота Российского разбивали головы, топили в прорубях.

Рассказывали, что Дыбенко, возглавивший Центробалт, вместе со своим соратником и собутыльником Раскольниковым катались на лошадях по офицерским трупам. Они считали офицеров и членов их семей врагами народа.

И вот теперь эти «борцы за народное дело» расстреливали свой народ, тех рабочих, от имени которых они захватили власть.

Люди падали, сраженные пулеметными очередями. Растерянные живые бросились врассыпную. Виктор с Александром успели нырнуть в какой-то подъезд и от волнения долго не могли прийти в себя.

Домой они попали только к вечеру, потрясенные увиденным. Отец уже успел вернуться с завода. Увидел детей, побледнел, все понимая, и сказал:

– Сейчас смутное время, дети. Мы, может быть, чего-то не знаем и не можем судить, кто прав, кто виноват. Поэтому дайте мне слово, что не будете сейчас вмешиваться ни в какие политические игры. Вам еще и по возрасту трудно разобраться во всем. Вот вырастите – тогда другое дело. Дайте мне слово.

Вытянув из сыновей обещание, отец пригласил их ужинать. Вид у них был неважный. Хорошо, что Мария Степановна в этот вечер была на дежурстве.

Вскоре и вовсе наступило жуткое время. Начались аресты. Многие даже не знали, за что их забирают. Людей увозили и запросто расстреливали, как врагов Советской власти. Под эту категорию попали не только владельцы предприятий, магазинов, деревень, но и просто мало-мальски состоятельные люди.

Бориса Ермолаевича пока не трогали, но уплотнили, вселив две семьи и оставив хозяевам только две комнаты на четверых. От домработницы пришлось отказаться. Во-первых, потому, что заводы почти не работали, и Борис Ермолаевич не получал жалованья. А во-вторых, держа домработницу, можно было прослыть эксплуататором. А эксплуататоров уничтожали как класс.

Став почти безработным, Борис Ермолаевич чаще дышал свежим воздухом, прогуливаясь возле дома и обсуждая с соседом, инженером Бережным, создавшееся положение. Говорили тихо, чтобы не привлекать внимание окружающих.

– Вы понимаете, – горячился Бережной, – нас уплотнили, подселив какого-то матроса с женой. И теперь у нас не жизнь, а ад. Вы себе не представляете, что творится на кухне. Теснота, шум. Матрос почти всегда пьян и шумит на весь дом. Жена его развешивает белье на кухне. Стараемся туда не выходить. Но еду готовить надо?

– Боюсь, что скоро в этом не будет необходимости, – задумчиво вздыхает Борис Ермолаевич.

– Почему?

– Во-первых, нас с вами в любой момент могут забрать как «ржавых интеллигентов», а на том свете можно обойтись без пропитания. Во-вторых, если и не заберут, то питаться скоро будет нечем.

– Почему?

– Потому что все хозяйство в стране разрушено. Никто ничего не производит. Вы обратили внимание, сколько сейчас выдают граммов хлеба на человека? Распределят старый урожай, доедим, а дальше что? Будет ли уцелевший крестьянин сеять следующей весной в таких условиях? То ли бандиты потом отберут хлеб, то ли большевики со своей продразверсткой, – какая разница?

– Что же нам делать?

– Я думаю, надо уезжать за границу.

– Как уехать? Ведь мы же россияне в двадцатом колене! И теперь бросить Родину?

– Да, мы россияне, но в этих условиях нам не выжить. Как это ни больно, но надо уезжать. Я еще за сыновей беспокоюсь. Им необходимо дать образование, а здесь это в данное время невозможно. Кроме того, я боюсь, чтобы они по молодости не влезли в политику ни за ту, ни за другую сторону.

– Но как же так. Здесь у нас свое жилье. А там надо будет где-то устраиваться.

– Конечно, тяжело расставаться с Родиной. Но я думаю, что это не надолго. Разберется народ с этой смутой, и мы еще вернемся. А пока и за границей сможем устроиться. Мы с вами люди образованные, имеем хорошую специальность. Думаю, бог нас не обидит.

– А я все-таки останусь. Не могу бросать родной кров и все нажитое.

– Дело ваше. Но ведь жизнь дороже нажитого имущества. По-моему, вы делаете ошибку.

…Это была действительно ошибка. Инженер Бережной понял это через много лет…

…А Борис Ермолаевич, несмотря на все трудности, сумел с семьей выехать за границу. Работу он себе нашел, хоть жить пришлось теперь скромнее, чем когда-то в России. Борис Ермолаевич помог сыновьям получить образование. Окончив университет, Виктор и Александр разъехались по разным местам. На рождество вся семья собиралась вместе. Вспоминали, как раньше проводили рождественские праздники в России, все тосковали по Родине, но больше всех почему-то Александр. Он внимательно следил по газетам за событиями в России. Шли годы. Сыновья оставались одинокими, и ничего не менялось в семье Покровских.

Наступил 1936 год. Однажды Александр позвонил родителям. Трубку взяла Мария Степановна.

– Алло, мама! Здравствуй! Мама, у меня мало времени. Я уезжаю в Испанию, так что вы меня не теряйте.

– Как в Испанию? Сашенька, ведь там гражданская война. Зачем тебе это, Сашенька?

– Я знаю, что война. Мама. Потому и еду. Я все решил. Я не могу не ехать. Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Поцелуй за меня папу и Виктора.

В Испании шла война, и весь мир следил за ней. Не секрет, что на стороне республиканцев воевали специалисты из Советского Союза. Прошел слух, что тем российским эмигрантам, кто поедет в Испанию помогать республиканцам, советское правительство разрешит вернуться в Россию. Тоска по родине у Александра была настолько велика, что он принял решение, почти не колеблясь.

В Испании Александр встретил таких же эмигрантов, готовых пройти через эту войну, чтобы вернуться в Россию. Бои шли с переменным успехом. Как-то завязалась перестрелка у одного населенного пункта, название которого Александр не запомнил. Бой был жестоким, с жертвами с обеих сторон. Но удача в этот раз сопутствовала республиканцам. Войска генерала Франко начали отступать, оставляя много убитых и раненых. Республиканцы продвигались вперед, осматривая каждую улицу, каждый дом. Возле одного из домов Александр заметил франкистского солдата. Тот лежал на животе лицом вниз и стонал. Возле живота земля была в крови. Александр перевернул раненого на спину и вздрогнул.

– Виктор! – воскликнул он, не веря своим глазам. – Ты ли это, и если ты, то, как ты здесь оказался? – слезы покатились по щекам Александра: он представил, что брать умрет.

Раненый открыл глаза, оглядел Александра.

– Саша! А почему на тебе этот мундир? – покачал головой. Раненый.

– Потому что я приехал воевать за республиканцев. Я ведь звонил домой.

– Ты звонил и сказал, что едешь в Испанию. Но ты не сказал, что едешь к республиканцам. Зачем ты к ним поехал? – простонал Виктор.

– Потому что хочу вернуться в Россию.

– Ты что, веришь?

– А почему нет?

– Не заблуждайся, Саша. Неужели ты до сих пор не понял, что большевикам никогда нельзя верить.

– Но как же? Мы же здесь каждый день жизнями рискуем!

– Вот именно. Во имя чего?

– А ты во имя чего приехал помогать Франко?

– Глупый. Я приехал тебя искать. Когда ты позвонил маме, я и подумать не мог, что ты поедешь помогать коммунистам. Я решил, что ты будешь воевать против них, и поехал тебя искать. Мама и папа очень просили тебя найти и уговорить вернуться. Они считают, что мы не должны вмешиваться в эту кашу. Коммунистам нельзя верить, но и запятнать себя их кровью тоже нельзя. Родители верят, что мы когда-нибудь вернемся в Россию, а эта кровь может затруднить наше возвращение.

Виктору было говорить все труднее. Силы покидали его, и он едва шептал.

– Пить…

Брат покачал головой. Раненый понял.

– Так что это не наша игра, Саша. Мы все просим тебя вернуться. Про меня родителям сам расскажешь.

Виктор замолчал. Глаза его закрылись. Видно было, что он теряет сознание. Вдруг стрельба усилилась. Франкисты перешли в наступление. Саша видел, как мимо него пробегают республиканцы, взглянул последний раз на Виктора и побежал догонять своих. Он понимал, что как только его увидят франкисты, сразу же застрелят. Инстинкт самосохранения и мечта вновь увидеть Россию оказались сильнее родственных чувств. Да и чем он уже может помочь Виктору? Хотя было, конечно, очень жаль брата. Трудно будет рассказать об этом родителям. … Но тем более отступать стало некуда.

…Война в Испании подходила к концу. Русские республиканцы, что остались в живых, на пароходе уезжали в Советский Союз. Среди пассажиров был и Саша. Он очень волновался. Без малого двадцать лет не был на Родине. Какая она сейчас и как его встретит?

…Оказалось все буднично просто. Сходящих по трапу эмигрантов сразу отделили в колонну, и повели к железнодорожным вагонам. В товарных вагонах без всяких удобств под конвоем увезли в Сибирь. Пригнали в какую-то тюремную колонию, зачитали приговор и распределили по баракам…

Вот что вдруг вспомнилось Василию Петровичу. Эту историю он услышал от самого Александра, который к тому времени отсидел срок и жил на поселении.

Глава 10

Василий Петрович вышел в коридор вагона. Несколько минут он стоял у открытого окна. Встречный ветерок обдувал и слегка освежал. Картины бегущего мимо пейзажа мало менялись от километра к километру. Там мрачно темнели сосны, ломали горизонт горы. «Какая же большая всё-таки наша страна», – подумал он, немного успокоившись.

В купе Юрий Сергеевич тоже смотрел в окно, но с готовностью отвернулся. Он оказался совершенно неутомимым собеседником и по-прежнему не выпускал нить разговора из своих рук.

– Так что же, вы до сих пор уверены, что наша страна достигла таких высот благодаря советской власти? – продолжил он дискуссию.

– Пожалуй, – не очень твёрдо ответил Василий Петрович.

– Я думал над этим. Что ж, давайте вспомним, как мы достигли этих, как вы сказали, высот. Если вы помните, вся собственность у нас была обобществлена. Человек не имел ни своей земли, ни своих орудий труда. Он приходил на свое рабочее место и делал то, что ему приказывал начальник. А начальник руководствовался планом, который ему спускало вышестоящее начальство. А начальство руководствовалось планом вышестоящего начальства. И так до Госплана СССР.

А Госплан составлял годовые и пятилетние планы для всей страны. При такой схеме в Госплане должны были сидеть люди с семью пядями во лбу, которые могли бы учитывать возможности и особенности многих тысяч предприятий различных отраслей хозяйства. Но таких людей там не было. Да и вряд ли такие специалисты вообще есть в природе. Особенно в то время, когда и компьютеризация отсутствовала.

Поэтому работу эту там выполняли обычные клерки, зачастую устроенные туда своими родственниками и знакомыми. Поэтому и разработанные планы, мягко говоря, не отличались объективностью. А ведь потом еще надо увязать эти планы между отраслями. Потому что, если вы запланировали одной отрасли какой-то вид продукции, то надо еще обеспечить ее соответствующим сырьем и в нужном количестве.

Вот тут-то часто нестыковки и возникали. Ведь когда клерки в Госплане рисовали план, они не доводили свои мозги до кипения работой мысли. Все делалось гораздо проще. Руководствовались директивой о необходимом проценте роста. А дальше этот процент добавлялся к достигнутому уровню по отрасли, и план для министерства готов. И кого там интересовало, что, может быть, достигнутый уровень – это для того или иного предприятия уже предел.

Новый план заведомо не мог быть выполнен. Тогда и смежные предприятия не могли получить соответствующее сырье или комплектующие в нужном объеме и проваливали свой план – и так по всей цепочке. Часто возникали сбои в производстве сельхозпродукции: на урожайность ведь влияют и погодные условия, и другие факторы.

И вот к чему это приводило. Урожай – не урожай, а план поставок государству (оброк) надо было выполнять. И часто колхозникам на трудодень ничего не доставалось, кроме записи в тетрадке у бригадира. Крестьяне не были заинтересованы в работе на колхозных полях и фермах, а надеялись больше на свое личное хозяйство, но и это хозяйство в разные периоды государство пыталось задушить налогами. Людей доводили до того, что им приходилось вырубать плодовые деревья в своем саду, резать скот.

Вы помните, как все годы советской власти сбор урожая превращался в битву? Мы всю жизнь как будто бы были на фронте. На эту битву посылали студентов, работников предприятий. Разве такой труд мог быть производительным? И к чему мы пришли? Если до революции Россия вовсю продавала зерно за границу, то Советская власть с 60-х годов 20-го века стала покупать зерно за границей, и это еще после освоения целинных земель!

Крестьяне, имея мизерные приусадебные участки, по сравнению с государственными площадями, обеспечивали государство, к примеру, на 80 процентов картофелем. А мясо в магазинах можно было увидеть в основном в Москве. Вот каких «высот» мы достигли в сельском хозяйстве. И когда вы тоскуете по колбасе за 2 рубля 20 копеек, то надо не забывать, как приходилось бегать ее искать и выстаивать в очереди.

Но уродливость такой плановой системы порождала и другие явления. В молодости я жил в городе Фрунзе, нынешнем Бишкеке. И нас, студентов, каждый год посылали на уборку урожая. Для республик Средней Азии значительную часть плана по сельхозпродукции составлял хлопок. Давался такой план и для Киргизии. Но если южные районы Киргизии давали хороший урожай, то северные районы были для хлопка мало пригодны. Однако план и туда спускали. И норма дневной выработки была приличной.

Мы честно, от зари до зари, не разгибаясь, ползали по рядкам этого низкорослого хлопчатника, не в состоянии выполнить норму. И уехать нельзя, пока не сделаешь. Мы шли на хитрость. Когда к вечеру тащили мешки на весы, добавляли к хлопку камни. Начальство догадывалось, но закрывало глаза, потому что все были заинтересованы в выполнении этого чертового плана. Вот так нас с юных лет система приучала к припискам и обману.

Вы пока обдумайте это, – сделал паузу Юрий Сергеевич, – а я в коридор выйду. А вернусь, еще одну историю расскажу: очень к месту припомнилась. Практически сам свидетелем был, общался с человеком…

Василий Петрович посмотрел на часы. Дорога неумолимо таяла. Время пролетело почти незаметно, и это было хорошо. Но на душе была какая-то досада, ощущение, будто что-то потерял. Перебрал в уме имена коллег, с которыми трудился последние годы – практически все они, даже из тех, кто ещё до пенсии не дожил, оказались не у дел.

Правда, некоторые руководители пристроились хорошо и даже разбогатели, воспользовавшись ситуацией. И всё же подавляющее большинство его ровесников живёт в плачевном состоянии. Осознание этого лишало жизнь смысла. Вдруг у него возникло ощущение, что виноват во всём этом его попутчик. Василий Петрович вздохнул и хмуро взглянул на возвратившегося Юрия Сергеевича.

Тот почувствовал перемену в настроении товарища по дороге.

– Может быть, вам мои разговоры надоели? У меня ведь нет особого желания переубедить вас, главное – хочется выговориться, потому что наболело. Но есть ещё один момент: вот вы считаете, что и сейчас большинство людей живёт не лучше. Так пора уже научиться распознавать истину, а то ведь всё в стране происходит по-прежнему с нашего согласия и даже при нашей поддержке. Кто раньше нами манипулировал, тот и сейчас не прочь это делать…Ну, так что, рассказывать дальше?

Глава 11

Сергей Александрович Горячко ехал к месту нового назначения. Волновался: как-то все устроится? Вырос он в Сибири, там же окончил школу. Потом армия, завод, вечерний институт. Постепенно поднимался по служебной лестнице. И вот назначают главным инженером на другой завод. Он вел машину и представлял, новую работу, коллектив, думал о том, как его встретят.

Знал, что на многих предприятиях не очень-то любят специалистов со стороны. На заводах люди, как правило, хорошо знают друг друга. С кем-то учились вместе, с кем-то живут по-соседству. Дети ходят в одну школу или детский сад.

И когда на какую-то должность присылают человека со стороны, радости это особой не вызывает. Во-первых, обидно, что из своих никого не нашли. За этим ведь последовало бы продвижение людей по всей цепочке. Во-вторых, к незнакомому человеку еще приглядываться надо, не знаешь, как себя вести, чего нельзя делать, а что может сходить с рук. В общем, беспокойство и нарушение обычного ритма жизни. А тут не просто начальник, а главный инженер.

Но опасения Сергея Александровича оказались напрасными. Встретили его хорошо, и он сразу окунулся в работу. Это было не просто предприятие, а промышленное объединение: металлургия, оборонные заказы и товары народного потребления. С последними мороки было больше всего.

Помимо всего прочего, завод выпускал домашние холодильники. Казалось бы, куда проще оборонной продукции, но тут была своя специфика. Каждая технологическая операция требует большого внимания. Здесь, во-первых, нужна стабильность; всякий сбой на конвейере – и падало качество, надежность.

А для стабильной работы должно быть надежное оборудование. Таковое было не на всех участках и из-за этого производство часто лихорадило. То трещал план по количеству, то росли рекламации по качеству. Во-вторых, это производство требует поставки материалов и комплектующих с определенным постоянным уровнем качества. А этого в советских условиях добиться традиционно трудно.

Почему именно в советских? Да опыт показывал: одно дело, когда Главснаб сумеет добиться поставок импортных материалов – тогда никаких проблем ни с качеством, ни с количеством нет. Но такое счастье выпадает очень редко. В основном поставляются отечественные материалы. А это гарантия проблем: то сроки поставки нарушаются, то качество оставляет желать лучшего. Из-за этого производство холодильников постоянно лихорадит. Сергею Александровичу приходилось почти каждый день подписывать какие-нибудь акты замены.

Именно производство домашних холодильников требовало больше всего внимания. А тут еще постоянные претензии от гарантийных мастерских из-за несвоевременной поставки холодильных агрегатов. Как-то разбираясь в причинах этих недопоставок, Сергей Александрович провел интересное наблюдение и вначале даже не поверил выводу, позвонил специалистам, уточнил кое-какие цифры, а потом позвонил директору.

– Владимир Алексеевич, у вас сейчас никаких совещаний нет?

– Нет, заходи.

Владимир Алексеевич Прохоров, коренной заводчанин, прошел после окончания института все ступени роста от мастера до директора завода. Все производства знал довольно хорошо, и поэтому Сергей Александрович поначалу, немного робел: кажется маловероятным, что сам директор до такого не додумался.

– Ну, с чем пожаловал? – встретил его директор.

– Да вот задачку одну предлагаю решить. Задача вроде бы на уровне школьника.

– Ты что, предлагаешь мне школьные задачки решать? Считаешь, что мне больше уже делать нечего?

– Вы меня не совсем поняли. Арифметика этой задачи на уровне школьника. А организационное решение надо принимать на уровне директора.

– Ну, выкладывай короче.

– Я очень коротко. Задачка касается производства холодильников. Холодильник, как известно, состоит из двух основных узлов: холодильного агрегата и самого шкафа-холодильника. И вот у нас с конвейера выходит новый холодильный агрегат. Как вы знаете, мы его можем направить по трем направлениям – на конвейер сборки холодильников, в торговую сеть и в гарантийную мастерскую. Если отправим на сборку, то за собранный холодильник завод получает 200 рублей. Если в торговую сеть – 80 рублей, если в гарантийную мастерскую – 40 рублей. Спрашивается, куда выгоднее его отправить?

– Ты чего дурью маешься? Мы его отправляем на сборку. Ты как будто не знаешь.

– То, что отправляем на сборку, я знаю. И в этом наша ошибка. Потому что если мы вовремя не выполним заявку гарантийной мастерской, она не сможет закрыть претензии покупателя. Покупатель вернет холодильник в магазин, а магазин вернет нам и выставит претензию. А в претензии уже будет стоять розничная цена. 300 рублей плюс штраф за поставку бракованной продукции плюс железнодорожный тариф и так далее. И обойдется все это удовольствие нам более чем в 400 рублей. Так что с точки зрения экономики нам выгоднее в первую очередь закрывать заявки гарантийных мастерских. Я потому к вам и пришел, чтобы вы дали соответствующее распоряжение.

– Да плевал я на твою экономику, – начал распаляться директор.

– Она не моя, а нашего завода Я считаю целесообразным экономить заводские деньги.

– Заводские? А мы когда-нибудь видим заводские деньги? Ведь мы всю продукцию продаем через министерство. Все деньги поступают к ним. А они нам подкинут столько, сколько сочтут нужным. Теоретически ты все рассчитал правильно. Это было бы приемлемо, если бы завод был самостоятельным. А я каждый вечер должен отчитываться перед министром о выполнении плана по этим холодильникам. Притом поштучно по всем этапам: сколько собрано, сколько прошло контроль ОТК, сколько упаковано и сколько отгружено. И что я ему доложу? Что план по штукам я не выполнил, но зато добился хороших экономических показателей. Так, что ли? Да он тут же решит, что по мне психушка плачет. Да и дело не во мне. Ты вспомни, из чего состоит заработок всех наших работников.

– Из основной зарплаты и премий.

– Правильно. И основная премия – за выполнение плана. Это ведь существенная прибавка к зарплате. Из-за нее люди готовы оставаться на сверхурочные работы, заниматься штурмовщиной в конце месяца, чуть не сутками не выходя из цеха. И вот ты приди к ним и скажи, что плана у нас не будет, премий не будет, зато экономика министерства улучшится. Посмотрим, что они с тобой сделают. Так что все эти твои расчеты не для нашей советской экономики. Пока предприятия не будут самостоятельными, экономика нас будет мало волновать. А в наших условиях основная задача предприятия – план любой ценой…

…Сергей Александрович много раз вспоминал этот разговор. Он никак не мог привыкнуть к такой изнаночной экономике. Ведь в результате любой работы должна образовываться прибыль, а не убыток. А у нас даже были планово-убыточные производства. Получается, что чем больше продукции выпускаешь, тем больше приносишь убытков. Чушь какая-то!

Но жизнь подтверждала, что именно так все и есть. Главное, что спрашивали с предприятий – это план. Директор действительно каждый вечер отчитывался по телефону о выполнении плана перед начальником главка и перед министром. А план устанавливали по нарастающей от достигнутого, и выполнять его становилось все труднее.

Такое планирование загоняло предприятие в тупик. Проектная мощность производства была рассчитана на 270 тысяч штук в год. Министерство спускало 300 тысяч, а в последние годы – 340 тысяч штук. Такой план физически трудно было выполнить даже при стабильной работе. И откуда взяться стабильной работе, если все время подводило снабжение. Нужных материалов часто не хватало, и завозилось что-нибудь не то или не такого качества.

Это, кстати, легко было объяснить: поставщики испытывали точно такие же проблемы со своим планом. В результате отдельные участки вдруг заваливались браком. А Москва каждый вечер требовала отчета. Директор большую часть времени пропадал на производстве, часто сам проводил оперативки, но это не всегда помогало. И он не знал уже, как вечером докладывать. А докладывать надо было. Притом система была такая, что вначале звонил начальник главка. Все цифры утрясались с ним, а позднее уже звонил министр.

Начальник главка всеми средствами выжимал из директора подтверждения выполнения плана: по этому параметру определялось качество его собственной работы. Согласованные цифры записывались в отчет, и если в конце месяца что-нибудь срывалось, то отступать уже было некуда. Так образовывалось несоответствие фактического выполнения плана отчету, то есть приписки.

На предприятие вешался должок, о котором в министерстве не знали, и этот должок надо было покрыть в следующем месяце, что было очень трудно сделать при таком напряженном плане. И должок накапливался. Покрыть его становилось все труднее. От такой напряженной работы директор подорвал нервную систему, нажил язву желудка. В особо напряженные дни у него начиналось обострение, и приходилось ложиться в заводскую больницу. Как говорили на заводе: «Директор лег на сохранение».

Исполняющим обязанности директора на это время оставался главный инженер, и ему доставалось все «удовольствие» отчитываться перед министерством. Как-то случилось так, что «сохранение» директора затянулось, и Сергею Александровичу пришлось директорствовать целый месяц. Он приложил много усилий, и коллектив сумел сдать месячный план. Но при отчете начальнику главка возникли сложности. Начальник главка требовал выполнения итогового плана с начала года. Для этого требовалось покрыть задолженность, накопившуюся за счет приписок.

Сергей Александрович заявил начальнику главка:

– Мы выполнили месячный план, и на это у нас есть все документы. А старые директорские приписки меня не интересуют.

В трубке наступила тишина. Начальник главка сделал вид, что не знает о приписках.

– Какие еще приписки? Вы, Сергей Александрович, даете себе отчет в том, что говорите?

– Отдаю. Я повторяю, что могу подтвердить документально то, что в этом месяце было изготовлено холодильников в количестве, соответствующем месячному плану.

– Ну, хорошо, до свидания.

Через несколько минут начальник главка позвонил диспетчеру завода и потребовал срочно найти директора.

– А он сейчас в больнице, – ответил диспетчер.

– Да пусть он хоть на том свете, – заорал начальник главка, – срочно его найдите, и пусть он мне перезвонит.

Диспетчер созвонился с больницей и выслал туда директорскую «Волгу». Привезли директора, он поднялся к себе в кабинет и позвонил в министерство.

– Слушай, что у тебя там происходит? – заорал начальник главка. Далее последовала серия непечатных слов. Выражаться матерными словами тогда было в моде. Матерились министры прямо на совещаниях, с них брали пример начальники отраслевых управлений и директора заводов. Со стороны могло показаться, что это какие-то блатные воспитывают свою хевру. Начальники цехов этим блатным шиком пользовались меньше и поэтому часто выглядели культурнее некоторых работников министерства.