Текст книги "К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том II. Первая шеренга!"

Спустя два дня у Пултуска, на реке Нарев, русские и французы встретились вновь: 15-28-тыс. (данные сильно разнятся) корпус со 120 оруд. маршала Ланна атаковал 40-45-тыс. армию со 200 пушк. генерала Беннигсена, правым крылом которой командовал генерал Барклай-де-Толли, а левым – генерал Багговут. Накануне потеплело, земля оттаяла, и дороги размыло. Солдаты скользили, падали, еле вытаскивали ноги из хляби. Ланн попытался вклиниться в левый фланг противника, стремясь отрезать его от города, но не смог пробиться сквозь ряды русских гренадер. Обе стороны несли большие потери. Над сражавшимися кружил мокрый снег, под ногами чавкала болотная слякоть. В решающий момент боя, когда французы были уже близки к победе, командующий правым флангом русской армии генерал Барклай-де-Толли лично повел своих гренадер в штыковую атаку: железо ударилось о железо, люди падали рядами, но отборные части Ланна оказались опрокинуты.

И снова отличился Остерман и его гренадеры: он первым с криком «Ура-а-а-а!!!» бросился в решающую контратаку. После того как их дружно поддержал левый фланг под началом генерала Багговута, Ланн, потерявший уже то ли от 4 до 6 тыс., то ли 3 – 7 тыс. чел. (сведения разнятся), видя, что силы неравны, счел за благо, отойти на исходные позиции.

И этот бой французов с русскими, потерявшими более 3 тысяч человек, закончился вничью.

Пултуск сделал блестяще сражавшегося Александра Ивановича кавалером еще одного ордена Св. Георгия – уже III-го кл.!

Во время сражения 27 января (8 февраля) 1807 года при Прейсиш-Эйлау Александр Иванович геройски (как впрочем, и все остальные русские генералы и офицеры) командовал самым опасным левым флангом русской армии. Образцовый 3-й корпус Великой Армии под началом «железного», одного из самых лучших наполеоновских маршалов, Николя-Луи Даву так и не смог додавить Остермана-Толстого.

Правда, справедливости ради следует признать, что очень вовремя нашего героя поддержали пришедшие на поле боя авангардные 6 тыс. из прусского 11—14 тысячного корпуса генерала А. В. Лестока, с которым Александр Николаевич по праву разделил славу спасителя всей армии.

Более того, оба генерала внесли свою лепту в первую «ничью» Последнего Демона Войны – сильно поколебавшую его репутацию всегда и везде победоносного полководца.

…Кстати сказать, ходя в штыковую атаку со своими солдатами, Александр Иванович стремился утвердиться в армии, где он, уже давно генералом, был почти неизвестен войскам, воевавшим под Прагой, в Италии и Швейцарии, под Кремсом, Шенграбеном и Аустерлицем, привыкшим к громким фамилиям Багратиона, Милорадовича, Дохтурова, Платова и других «суворовских соколов». Опасаясь презрительного прозвища «паркетный генерал», он – носивший очки от близорукости (!) – бесстрашно шел в бой как рядовой солдат! Он считал нужным хватить солдатского лиха во всем его многообразии, в том числе, в самом тяжелом с точки зрения психологии виде боя – штыковом, где проверяется истинная смелость воина. Пройдя на глазах у всей армии через «горнило огня», граф и богач хотел заслужить солдатское признание права посылать людей на… Смерть! И очень скоро вся армия не только услышит его суровый приказ: «…стоять и умирать!!!», но и будет ему беспрекословно повиноваться…

Весной того же года на территории Пруссии развернулись военные действия против корпуса маршала Нея, который стремился отрезать русских от Кенигсберга. 24 мая авангард Багратиона, куда входила дивизия Остермана-Толстого, принял удар превосходящего в числе неприятеля под Гуттштадтом. В этом бою Остерман был ранен в правую ногу пулей навылет.

За отличия в войне с Наполеоном его производят в генерал-лейтенанты.

После выздоровления его назначают командиром элитного лейб-гвардии Преображенского полка и начальником 1-й гвардейской пехотной дивизии.

…Между прочим, после кампании 1806—1807 гг., солдаты, видя мужество, благородство и честность их генерала – он на свои средства кормил своих солдат, голодавших от казнокрадства интендантов в ту зиму, прозвали его «наш граф». Более того, они не единожды спасали его плена и смерти, когда он по причине запальчивости и… плохого зрения (в бою Остерман-Толстой носил очки!!!), слишком вырывался вперед и один оказывался во вражеском окружении. Так было под Прейсиш-Эйлау, где он наравне со всеми «рвал жилы», противостоя самому Даву, так было у Гутштадта…

Будучи великим мастером масонской ложи «Соединенных друзей», Остерман-Толстой крайне отрицательно отнесся к заключению мира с наполеоновской Францией в Тильзите и возглавил «военную оппозицию».

Он весьма однозначно воспринял производство М. Б. Барклая-де-Толли в полные генералы – генералы от инфантерии: принял, как и очень многие русские по происхождению генералы российской армии – в штыки! Барклая откровенно не любили в русском генералитете – от амбициозно-резкого сорвиголовы Ермолова до порывисто-аристократического храбреца Голицына. В случае с Дмитрием Владимировичем Голицыным в основе лежала личная обида, когда его разработавшего план марш-броска через замерзший пролив Кваркен в русско-шведской войне 1808—1809 гг., отстранили от готовившейся операции, доверив ее… близкому к царю Барклаю. Остерман-Толстой дружил с природным русаком Голицыным и, естественно, встал на его сторону против засилья «немцев» в командной верхушке русской армии. Более того, именно Александру Николаевичу приписывали весьма хлесткое высказывание, адресованное уже в начале Отечественной войны 1812 г. некоему маркизу Ф. О. Паулуччи: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимете, когда хотите, а для меня он – моя кожа».

23.10.1810 не согласный с царской политикой умиротворения «корсиканского выскочки» и продвижения «немцев» на командные высоты, Александр Николаевич вышел в отставку… по болезни.

Но уже с началом Отечественной войны 1812, как все истинные патриоты России, Остерман-Толстой возвращается на службу волонтером при 1-м пехотном корпусе генерал-лейтенанта П. Х. Витгенштейна. И уже в первом бою с корпусом Удино у Вилькомира высокий генерал в очках, в сюртуке с ор. Св. Георгия III-го кл. показывает всем, что есть еще «порох в пороховницах». Как результат 1.7.1812 с подачи дружившего с Александром Ивановичем и близкого к царю генерал-адъютанта Ф. П. Уварова его назначают командиром 4-го пехотного корпуса 1-й Западной армии Барклая-де-Толли.

…Между прочим, оказавшись в Дрисском укрепленном лагере, где Александр I с его «немецкими» советниками Фулем, Паулуччи, Армфельдом, Мишо, Беннигсеном собирался встретить Великую Армию. Н. А. Тучков, Дохтуров, Багговут – боевые генералы русской армии – смотрели на инженерные затеи их императора и его иностранных «военспецов», как на очень опасную игру в «войнушку», способную в одночасье погубить целую армию! Остерман усмехаясь, делился с приятельствовавшем с ним Витгенштейном: «Мы вступили сюда, думая, что неприятель явится за нами, но он никогда не поступит так глупо. Он прямо идет по дороге в Смоленск, где нет ни души и нам придется бежать за ним стремглав, чтобы настичь его!» Все те, кто умел воевать на деле, а не воинственно теоретизировать на бумаге, с ним понимающе соглашались…

Командный состав 1-й Западной армии отнюдь не поддерживал Барклая в его отступательной тактике – такие генералы как Ермолов, Багговут, Витгенштейн, Дохтуров, Н. А. Тучков, Уваров и Остерман-Толстой – кто скрытно (Ермолов и Витгенштейн), а кто и открыто (Остерман и Дохтуров) высказывали «немцу» свое армейское несогласие.

11 июля, когда армия была еще в Витебске, но царь уже предусмотрительно покинул ее ряды, у Барклая состоялся «тяжелый» военный совет. На нем уже не «братья по оружию», а «сослуживцы по армии», в первую очередь, Остерман-Толстой, Ермолов и Дохтуров дали понять Михаилу Богдановичу, что для них — он всего лишь первый среди равных, да и то, до поры – до времени!

…Между прочим, на самом деле по принятому тогда в армии счету, Барклай был не «старее в чине» многих других. Но его «прыжок» в полные генералы настроил против него большинство генералитета, которое увидело в этом нарушение армейской традиции производства в чины по старшинству. А взлет Барклая на вершину власти – в военные министры – тем более раздражал армейскую касту…

13 (25) июля под Островно 4-м пехотному корпусу Остермана-Толстого, усиленному лейб-гвардейскими драгунами и гусарами (всего 8 тыс. пехоты и 2 тыс. кавалерии) выпала честь прикрывать отход армии к Витебску от наседавшей кавалерии Мюрата, в частности, авангарда генерала Нансути. Умело расположив свои войска поперек большой дороги так, чтобы фланги их упирались с обеих сторон в лесную чащу, он обезопасил себя от флангового обхода – кавалерии пришлось атаковать сугубо в лоб. Неся огромные потери, расстреляв весь боезапас (как ружейный, так и артиллерийский), он отдал категоричный приказ, прославивший его в веках: «Ничего не делать, стоять и умирать». Пришлось его обескровленным полкам, поливаемым неприятельской артиллерией, «стоять и умирать!»

…Между прочим, в этом нерациональном приказе «стоять и умирать!» лежали принципы ведения войны той поры, а именно особенности линейной тактики, т.е. развернутый строй, стоявших плечом к плечу солдат. Категорически запрещалось нарушать это построение, даже если полк не вышел на огневую позицию, но уже оказался под артиллерийским огнем врага. Когда ядро или картечь попадали в шеренгу и вырывали часть стоящих солдат, убитых отодвигали в сторону, раненных выносили и… батальон снова смыкал строй за счет бойцов последующей шеренги. Стоять полагалось бодро и весело для поддержания храбрости, твердости и порядка…

Его солдаты стояли на позициях до тех пор, пока их героические остатки не сменила 3-я дивизия генерала Петра Коновницына и 1-й кавкорпус Уварова. Последних сменили войска графа П. П. Палена, который долго сдерживал в узком дефиле среди густых лесов вражескую армию. Как ни старался Наполеон, но это арьергардное сражение так и не переросло в столь желанную для него генеральную битву.

У Царева-Займища его корпус вместе с корпусом ген. Ф. Ф. Багговута оказывается под началом генерала Милорадовича, совсем недавно прибывшего к армии с пополнением. При встрече со своим родственником, назначенным царем главнокомандующим, Остерман осторожно поинтересовался у «дядюшки» о состоянии дел и получил исчерпывающий ответ: «С потерею Москвы соединена потеря России», а затем тот вдруг неожиданно добавил: «Но с потерю Смоленска ключ от Москвы взят».

По диспозиции Кутузова на Бородинском поле 11-тысячный корпус Толстого встал на правом фланге русских под началом Барклая.

Уже в преддверии сражения, Александр Николаевич, наслушавшись доводов других генералов по поводу явного сосредоточения Наполеоном своих сил напротив левого фланга русских, снова решился уточнить у «дядюшки», а не делаем ли мы ошибки, оставляя свои силы преимущественно справа. И тут «старая лисица севера» так остро зыркнула своим единственным зрячим глазом на вопрошающего «племянничка», что тот тут же почувствовал себя юным безусым 14-летним прапорщиком: «Вот и Буонапартия, вероятно, полагает, не делаем ли мы тут ошибки?» Уже ночью Милорадович показал Остерману последний приказ Кутузова: «Если неприятель главными силами будет иметь движение на левый наш фланг, где армия князя Багратиона, и атакует, то 2-й и 4-й корпуса идут к левому флангу, составив резерв оной».

Когда после смертельного ранения Багратиона возник кризис в русской позиции на левом фланге, Остерман, будучи поблизости от Кутузова, слышал, как тот после неудачного рапорта принца Александра Вюртембергского (вояки, более чем посредственного, но… дяди царя!) о ситуации на Семеновских флешах, быстро набросал несколько строчек на листе бумаги. Увозившему приказ адъютанту, Михаил Илларионович коротко бросил: «Дохтурова туда скорее, голубчик».

…Кстати, не считая случая с принцем Вюртембергским, в ходе всего сражения грузный старик Кутузов оставался исключительно спокоен. Сидя то на своей маленькой лошадке, то на раскладном стульчике, он сугубо по-хозяйски осматривал поле битвы, беспрестанно рассылая с приказами множество офицеров окружавших его. Иногда он весело потирал руки, но в основном молча наблюдал за ходом грандиозной сечи, разгоревшейся на подступах к Москве. Можно по-разному относиться к поведению Кутузова во время битвы. Но нельзя исключать, что в силу возраста, характера, жизненного кредо («не спешить, поспешая»), он мог предпочесть «остаться над схваткой». Как никак, он был «старой лисицей севера» со всеми ее «плюсами и минусами» или, если хотите, во всем ее природном естестве! Так или иначе, но главное он успел сделать: отдать сурово-категоричный приказ – «Всем Стоять и Умирать!» Его приказу подчинились все, в том числе (?) и его многочисленные генералы-недруги…

В Бородинском сражении войска Остермана заменили на позициях в центре обескровленный корпус генерала Раевского. Александр Николаевич лично водил солдат в штыковые контр-атаки на Курганной батарее, пока его сильно контуженного, не вынесли с поля боя. В лазарете уже было немало раненных генералов: контуженный картечью в шею Ермолов, А. Н. Бахметьев с оторванной ногой, его раненный брат. Видя это, Остерман вернулся в строй. До наступления ночи его корпус, уже потерявший более трети своего состава (в основном от перекрестного артиллерийского огня) «стоял насмерть!» на вверенной ему позиции.

За Бородино графа Остерман-Толстого наградили орденом Св. Александра Невского.

На печально знаменитом военном совете в Филях 1 (13) сентября Александр Николаевич стал свидетелем и участником горячей перебранки между генералами о необходимости нового сражения под стенами Москвы. Кутузов сидел молча – мало кто догадывался, что на самом деле он уже принял решение и собрал всех оставшихся в живых генералов лишь для проформы, дабы запротоколировать их мнение. Дохтуров и Коновницын тихо переговаривались о невозможности оставить столицу без последнего боя. Барклай, сидел отстраненно. Беннигсен, заставивший всех ждать себя, петушился и философствовал о превратностях войны. Именно Остерман, презиравший ганноверско-брауншвейгского кондотьера, вопросом, поставленным в лоб – «А есть ли у Вас уверенность в том, что предстоящее сражение будет выиграно!?» – вызвал его на откровенное хамство и уже грозил разгореться нешуточный скандал. Лишь Кутузов своей волей главнокомандующего поставил точку над «i», однозначно приказав отступить.

Части Остермана-Толстого прикрывали в Немчине отступление армии к р. Нара.

Прежде чем в декабре 1812 г. он по болезни был вынужден оставить армию, ему довелось сражаться при Тарутине и Красном, и преследовать бегущие остатки Великой Армии вплоть до Вильно.

В 1813 г., уже после смерти «дядюшки» Кутузова, он вновь в строю и принимает активное участие в Заграничном походе русской армии, в частности, в неудачном для союзников сражении при Баутцене. Генерал «… стоять и умирать!» остался верен себе: вместе с гренадерами Павловского полка он стоял на позиции пока его тяжелораненого в плечо не увезли с поля боя замертво.

С 14 августа того года он командовал уже гвардейским корпусом, прославившимся под его началом в судьбоносном для Бонапарта сражении при Кульме.

Пока Наполеон с главными силами преследовал победителя Макдональда при Кацбахе Блюхера, в тыл отступавшей после поражения под Дрезденом деморализованной армии Шварценберга был брошен 37-тысячный корпус генерала Вандама. От нового разгрома Шварценберга спас 14/19-тысячный корпус русской гвардии (Преображенский, Семеновский, Измайловский, Егерский полки и Морской экипаж) генерала Остермана-Толстого. Целый день он геройски сдерживал яростные атаки превосходящих сил противника при Кульме. Все вокруг – строения, рвы, кустарники, кучи камней, сады и рощи – стало внезапно местом жаркого боя, разбивавшегося на отдельные скоротечные стычки. Пули и ядра выкашивали солдат и офицеров рядами. Русские и французские стрелки, ведя частый огонь, не раз под барабанный бой сходились в штыки. Офицеры бились в первых рядах, увлекая своим примером солдат. Битва все более превращалась в рукопашную. Гвардейские музыканты, писаря, барабанщики требовали оружия, шли в огонь и не возвращались. Все гвардейские полки покрыли себя славою. Русские потеряли 6 тысяч человек, но не отступили. Именно это поражение закрыло наполеоновским войскам путь в Богемию и решительно изменило стратегическую остановку на театре военных действий в Саксонской кампании 1813 г.

Весьма интересен один символичный факт этого легендарного события из истории русского оружия, не столь, кстати, известный и по ряду причин умышленно «положенный под сукно»!

Дело в том, что в анналы русской гвардии 17 (29) августа вошло как дата подвига сугубо гвардейских полков – «спасших всю армию!» Как только историки и публицисты не называли это памятное событие – вплоть до «Фермопил гвардейцев российского императора Александра I»!

При этом старательно «забывают» о весомом вкладе в победу других военных частей, сражавшихся под Кульмом. Причина в том, что 10-тысячным 2-м пехотным корпусом, также участвовавшим в сражении, командовал генерал принц Евгений Вюртембергский (первоклассный пехотный генерал, в отличии от Александра Вюртембергского!), к которому российский император, несмотря на родственность (принц являлся племянником императрицы Марии Федоровны), не очень—то благоволил. И как раз родственные связи являлись причиной холодных отношений. Ходили упорные слухи, что в свое время гневливо-непредсказуемый император Павел I именно его мог планировать назначить… наследником престола!? Если все так, то этот очень щекотливый нюанс, очевидно, не был забыт исключительно памятливым на опасные «моменты» для своего «бытия» сыном, убиенного не без его ведома, императора. Хотя принц Евгений, повторимся – по мнению знавших толк в военном деле его современников-«коллег по смертельному ремеслу», являлся одним из лучших русских пехотных генералов дивизионного, а потом и корпусного уровня, большого хода его карьере Александр I не давал. В сражении при Кульме его роль (именно он настоял на отступлении к Теплицу) была не меньше, чем Остермана или Ермолова, но обычно вспоминали их, а не иноземного («немецкого») принца. Его войска сначала вынесли на своих плечах все трудности арьергардных боев (они во все времена считаются самыми трудными!), а затем при Кульме в первый день занимали 1-ю линию в центре позиции у с. Пристен, испытали на себе основную тяжесть этого кровопролитного боя, выдержав натиск тройных сил Вандама. Сражались они и во второй день сражения, участвуя в общей атаке в отличие от потрепанной гвардии, поставленной в резерв. Особо отличать принца, согласно царской «диспозиции», не захотели, поэтому постарались забыть и про 2-й пехотный корпус при Кульме, всячески выпячивая вперед русскую гвардию.

Впрочем, так бывает – и на войне, в том числе.

…Между прочим, только русским солдатам, офицерам и генералам за победу под Кульмом предназначался в награду Кульмский крест. Первоначально это должен был быть известный прусский ор. Железного креста. До этого им награждались лишь единицы среди прусских военных, но поскольку король решил наградить им ок. 12 тыс. русских гвардейцев, то ор. Железного креста был переименован в Кульмский крест. Разница во внешнем виде наград различалась в отсутствии на Кульмском кресте даты «1813» и вензеля прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Всего было выдано 11.563 креста: 443 офицерских и 11.120 солдатских. Любопытно, что от царя солдаты за Кульм получили по… два рубля! Такова воля монарха…

Правда, победа над одним из лучших наполеоновских генералов (недаром он реально претендовал на маршальский жезл!) Ван Даммом досталась Александру Николаевичу дорогой ценой – ему ядром раздробило левую руку! Теряя сознание во время ампутации ее остатков, он успел только прошептать: «Вот как я заплатил за честь командовать гвардией. Я доволен…» Генерал от инфантерии, граф Остерман-Толстой сполна выполнил свой воинский долг, геройски завершив свой боевой путь под Кульмом…

…Кстати, именно это страшное ранение еще больше прославило имя графа Остермана-Толстого. Русский художник Василий Кондратьевич Сазонов написал картину, изображающую бесстрашного генерала во время хирургической операции над ним прямо на поле битвы под Кульмом. А ведь ещё ранее, 9 мая 1813 года, в сражении под Бауценом он был ранен пулей в то самое плечо. Видно суждено ему было лишиться именно этой руки…

За эту победу народ Чехии преподнёс герою сражения подарок. В Государственном Историческом музее хранится кубок, поднесенный «храброму Остерману от чешских женщин в память о Кульме 17 августа 1813 года», и мундир, в котором был Остерман-Толстой в том бою.

…Между прочим, за отличие (и тяжелое увечье) в той важнейшей битве Остермана-Толстого награждают еще одним орденом Св. Георгия – теперь II-го кл. Cкажем сразу, что наградной список за без малого 30 лет (с 1788 по 1817 гг.) безупречной службы Отечеству российского генерала от инфантерии Александра Николаевича Остермана-Толстого впечатляет особо. Вспомним все его регалии: орден Св. Андрея Первозванного (17.09.1835), орден Св. Георгия IV-го кл. (25.03.1791, №827 (440)) – «За отличную храбрость, оказанную при штурме крепости Измаила, с истреблением бывшей там армии»; орден Св. Георгия III-го кл. (08.01.1807, №137) – «В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных в сражении 14 декабря при Пултуске против французских войск, где, командуя левым флангом корпуса, благоразумными распоряжениями подкрепил отряд генерал-майора Багговута, на который неприятель имел сильное нападение»; орден Св. Георгия II-го кл. (19.08.1813, №52) – «За поражение французов в сражении при Кульме 17 и 18 августа 1813 года»; орден Святого Владимира 1-й ст.; 2-й ст. (07.03.1807); орден Святого Александра Невского (26.08.1812 – за Бородино), с алмазами (1813); орден Святой Анны 1-й ст. (1807); золотая шпага «за храбрость» с алмазами (1807); Прусский орден Черного Орла (1807); орден Святого апостола Андрея Первозванного (1835); Прусский орден Красного Орла 1-й ст.; Австрийский Военный орден Марии Терезии 2-й ст. (1813, за Кульм) и Прусский Большой Железный крест (1813, за Кульм)…

Уже в начале 1814 года Остерман-Толстой вернулся в Петербург и сразу же 05.03.1814 был назначен генерал-адъютантом Александра I. В этом качестве находился до самой смерти императора.

С 16.12.1815 он – шеф лейб-гвардии Павловского гренадерского полка.

С 16.4.1816 – командир гренадерского корпуса.

17.08.1817 года Остерман-Толстой получает чин генерала от инфантерии, но его здоровье после тяжёлых ран было настолько подорвано, что он в этом же году освобождается от командования корпусом и увольняется в бессрочный отпуск, хотя продолжает числиться на военной службе.

В начале 1820-х годах Остерман-Толстой жил в Петербурге в своем доме на Английской набережной (сегодня это – дом 10).

…Между прочим, в 1822 году Остерман-Толстой поселил у себя на Английской набережной своего дальнего родственника, известного русского поэта Фёдора Тютчева, семья которого давно дружила с Остерманами. Не исключено, что именно Тютчев спустя годы познакомил за границей Остермана-Толстого с некой итальянкой из Пизы, от которой граф имел детей. Правда, по воспоминаниям адъютанта И. И. Лажечникова, произошло это уже после смерти его законной благоверной Елизаветы Алексеевны. Остерман выдал потом «свою итальянку» с богатым приданым за её соотечественника, детям дал хорошее воспитание и обеспечил их будущее…

Во время подавления восстания декабристов в 1825 году некоторые восставшие офицеры (Д. Завалишин, Н. Бестужев и В. Кюхельбекер) укрылись в доме Остермана-Толстого, расположенном на Английской набережной. В числе декабристов оказались родственники Остермана, за которых он безуспешно хлопотал.

В 1828 году граф Остерман ездил представиться новому императору Николаю I, чтобы предложить свои услуги на время Турецкой кампании; его предложение не было принято.

Остермана окончательно уволили от службы с разрешением ехать за границу.

В 1834 один из самых ярких русских генералов-героев Отечественной войны 1812 г. навсегда покинул Россию, поселившись в Женеве. Там, в своем кабинете, он повесил портрет Ермолова, служивший ему живым напоминанием славного прошлого. В частности, его «звездного часа» в кампании 1806—1807 гг., когда они оба прославили русское оружие в кровавых битвах с лучшими наполеоновскими маршалами и им самим.

…Кстати сказать, когда праздновался 20-летний юбилей славной Кульмской победы над Вандаммом и открывался памятник ее героям, царь Николай I вспомнил о ее творце и выслал личное приглашение Александру Ивановичу в Женеву вместе со знаками ордена Св. Андрея Первозванного. Граф, генерал от инфантерии Остерман-Толстой проигнорировал приглашение, а пакет от русского императора так остался нераспечатанным до самой его смерти. Александр Иванович уже давно жил в сугубо ему приятном мире воспоминаний о славном прошлом, очевидцем, участником и отчасти, вершителем которого ему посчастливилось быть…

30 января (11 февраля) 1857 года Остерман-Толстой умер в Женеве в очень преклонном для людей, прошедших через все ужасы наполеоновских войн, возрасте – в 86 лет! Позже ушел лишь его близкий «собрат по оружию» из первой шеренги героев Отечественной войны 1812 г. – Алексей Петрович Ермолов. В мае того же года его прах был отправлен в родовое село Красное в Рязанской губернии.

…Кстати, со смертью А. И. Остермана-Толстого в отсутствии его законных детей вновь мог прерваться род Остерманов. Знаменитую фамилию должен был принять племянник графа, осуждённый декабрист Валериан Михайлович Голицын, но он и его дети были восстановлены в правах только в 1856 году. И только в 1863 году право наследования фамилии, титула и майората Остерманов «по высочайшему утверждению» получил сын В. М. Голицына – Мстислав, который стал именоваться «князь Голицын граф Остерман»…

P.S. Почти все, кто знали Остермана-Толстого считали его… Баловнем Судьбы! Возможно, такая оценка Александра Ивановича происходила из-за того, что он был чертовски красив, невероятно богат (служил Родине не за деньги, а по призванию), а древностью происхождения с ним мало кто из современников-соратников мог потягаться. Спору нет – все так! Будучи от природы человеком впечатлительным, он порой проявлял в быту (но не на поле боя!) нервозность: мог быть надменен и презрителен с одними (теми, кто в нем в первую очередь видел богатейшего графа Остермана) и доступным и доброжелательным с другими (кому он был просто «братом по оружию»). Свое огромное состояние он тратил на нужды своих нижних чинов, в частности, его любимого Павловского гренадерского полка. Так, ставший со временем известным писателем И. И. Лажечников («Последний Новик», «Ледяной дом» и др.), несколько лет был его адъютантом и многим был обязан своему командиру. Именно литературный дар Лажечникова оставил потомкам очень емкую и доходчивую характеристику Александра Ивановича: «Этот мужественный человек сочетал в себе рыцарство военного с оттенком рыцарства средневекового, что придавало его облику особую утонченность и благородство». Граф Остерман-Толстой – один из немногих подлинных героев войн России с Наполеоном, кто ушел из жизни много позже своей героической эпохи, причем, за рубежом. Рассказывали, что в последние годы генерал «… Стоять и Умирать!» или как его весьма точно окрестил, познакомившийся с ним уже на склоне лет, А. И. Герцен «непреклонный старец» очень часто, будучи философски настроенным, повторял одну и ту же риторическую фразу: «Да… как человек и как солдат, видел я… красные дни»…

Так сложилось, что этот исторический персонаж с его бурной на события биографией никакого отображения в отечественном кинематографе не получил, даже в кино-эпопее «Война и мир» Сергея Бондарчука 1965—67.