Текст книги "Астроном"

С каждым прошедшим сном я все острее чувствую, насколько мне вас не хватает. В моей комнатке царят покой и тишина, я избавлен от рабства ежедневной работы, забота о пропитании не висит над моей головой. Тело не беспокоит, и можно полностью погрузиться в прекрасный мир идей и размышлений. Зависимость от книг пропала: удивительным образом я помню все, что когда-либо прочитал. Моя голова словно превратилась в гигантскую библиотеку: стоит лишь подумать о книге, как она выдвигается из ящичка памяти. Всего несколько лет назад я бы назвал мое нынешнее состояние блаженством, а место, в котором пребываю – раем. Но в этом раю мне особенно остро не хватает вас, ваших голосов, прикосновений, советов. Без них мой рай больше похож на ад, ведь неразделенное ни с кем блаженство подобно пытке.

Мои письма – словно разговор, но не только с вами, но и с самим собой. Иногда в поскрипывании грифеля по бумаге мне чудится голос матери, а когда я выравниваю стопку исписанных листов, постукивая ею о стол, эти легчайшие хлопки напоминают покашливание отца. Мне трудно, дорогие мои, очень тяжело без вас. Случится ли наша встреча? Что ждет меня дальше? Кто знает?!

В последнем сне я родился в очень уважаемой семье, хранящей главную тайну святилища. Тайна передавалась из рода в род не один десяток поколений. Кроме членов семьи и патриарха, о ней никто не знал. Даже само существование тайны являлось тайной. Впрочем, я все расскажу по порядку.

Наше святилище существует около пятнадцати столетий. Точного срока начала постройки никто не знает, много завоевателей прокатилось через нашу страну, много раз сбивали со стен одни надписи и вытесывали другие, горели книги и гибли свидетели. Небольшой храм из двух залов, возведенный над могилой Основателя нашей религии, постоянно достраивался и за века превратился в огромное сооружение. Сегодня, помимо гигантского зала, накрывающего, словно колпак, первоначальный храм, в нем насчитывается тридцать шесть святилищ разного размера и формы, и принадлежащих разным народам.

По храмам можно бродить несколько дней, любуясь фресками, мозаиками, старинными гобеленами, картинами знаменитых художников, скульптурами, барельефами. Всю роскошь мира: драгоценные камни, золото, парчу, бархат, мрамор, слоновую кость и бивни моржей можно отыскать, не выходя за пределы святилища.

Мальчиком я сбегал из школы и целыми днями бродил по храмам, засыпая от усталости на скамейке, обитой алым плюшем, или утонув в глубоком кресле главы конфессии. Свечи так сладко потрескивали, освещая колеблющимся светом почерневшие от времени лики святых на старых иконах, пряный запах благовоний, исходящий от бронзовых курильниц, обволакивал меня до самой макушки. Я пытался читать святые книги, но глаза почти моментально смыкались, окуная меня в сон. Моя мать поначалу сердилась и даже отвела меня к патриарху, но тот, узнав, как я провожу время, ласково провел рукой по моим волосам и велел матери не браниться.

Нашей семьей занимается лично патриарх. Чтобы иметь к нему постоянный доступ и не вызывать подозрений у окружающих, мы вот уже которое столетие работаем при святилище. Дел хватает, в огромном храме постоянно требуется вмешательство мужских рук. Женщины нашего рода готовят еду для патриарха и его советников, святых отцов, стирают белье, чинят одежду. Мужчины красят стены, меняют плиты пола, штукатурят, топят печи, убирают дворы, приводят в порядок туалеты. Мы никогда не покидаем стен святилища, вся наша жизнь принадлежит высшей благодати, явившейся миру через Основателя.

О главном, тайном предназначении семьи не знает никто, кроме патриарха. Умирая, он передает тайну преемнику, и это последние слова, которые он произносит в своей жизни. Мне об этом рассказывала мать, ведь наши женщины всегда дежурят у постели умирающих патриархов и слышат их последние беседы.

Город, в котором находится святилище, очень древний. Много раз в нем менялись хозяева, веры, народы. Сегодня здесь правят люди, исповедующие совсем другую религию. Но к нам они относятся терпимо, даже милостиво, ни в чем не ущемляют наших прав и не вмешиваются в порядок жизни священников. Куда хуже обстоят дела с единоверцами, соседями по святилищу.

Около тысячи лет назад святые отцы обратили в истинную веру тимхов. Тимхи – небольшой народ из далекой горной страны, предавались самому отвратительному идолопоклонству. Рассказывали, будто они, в засуху или, наоборот, в проливные дожди, приносили человеческие жертвы, дабы задобрить своих божков. Прошло всего несколько столетий, и неблагодарные неофиты вообразили себя единственными представителями подлинной веры. Всех прочих они обвинили во всевозможных ересях и злокозненных искажениях святого учения. К несчастью, их горы в изобилии содержали золото, и тимхи, играя на слабостях человеческой натуры, прибрали к рукам около половины святилища. Начались распри. Мы, яваним, принесли свет учения в темные жилища тимхов, вернули к истиной жизни народ, погрязший в самом отвратительном идолопоклонстве и, вместо благодарности и уважения получили черные монеты зависти.

Тимхский митрополит потребовал предоставить ему право вести службу в главном зале. Если раньше такое нахальство могло вызвать только смех, то после того, как половина святилища перешла под управление тимхов, оно пробудило слезы и горечь. Патриарх, разумеется, отклонил требование тимхов, и тогда толпа разъяренных монахов-фанатиков преградила ему путь в главный зал, лишив возможности совершать служение.

Среди яваним тоже хватает горячих голов, поначалу в ход пошли плевки, а потом кулаки и камни. Слух о распре быстро облетел город, и к монахам присоединились бездельники, ищущие забав и зрелищ. В конце второго дня беспорядков с обеих сторон были убиты около десяти монахов. О горожанах я не говорю, их никто не считал. Святые отцы пытались утихомирить разбушевавшиеся страсти, но запах крови и вид растерзанных тел действовал на толпу куда сильнее увещеваний.

Яваним в городе проживало куда больше, чем тимхов, и отдельные стычки переросли в организованный погром. Кварталы, где проживали тимхи, были подожжены, женщины изнасилованы, мужчины покалечены и убиты. Святилище быстро наполнилось отчаявшимися людьми, ищущими спасения под сенью святых стен, и оно стало больше походить на лазарет или морг, чем на храм. Дошло до того, что патриарху пришлось собственным телом преградить хулиганам доступ в главный зал, чтобы спасти остатки тимских монахов.

Страсти улеглись только через неделю, и сразу после этого митрополит и патриарх составили многостраничное соглашение. В нем подробно описывались права каждой из сторон и до мельчайших подробностей оговаривались все мелочи совместного проживания.

С тех пор прошло около девятисот лет, и соглашение, за редчайшими исключениями, строго выполняется обеими сторонами. В качестве примера одного из таких нарушений, я расскажу историю про лестницу.

Когда чинили крышу одного из куполов, принадлежащего тимхам, строители случайно занесли лестницу за белую полосу, разделяющую святилище. Полоса эта нанесена как внутри храма, так и снаружи. Она применяется только во время ритуальных церемоний и ремонтных работ, и сделана для того, чтобы ни одна из сторон не могла под видом исправлений или перестроек вторгнуться на чужую территорию. Частное лицо может свободно разгуливать по всему святилищу, без каких бы то ни было ограничений.

Так вот, тимхи – случайно или намеренно, поставили лестницу за белой чертой. Конечно же, им было немедленно указано на недопустимость нарушения древнего договора. Тимхский митрополит принес извинения, и вопрос был исчерпан. Однако, в качестве предупреждения, патриарх не позволил вернуть тимхам лестницу. Воспользоваться ею для своих нужд он также не разрешил. Так она и простояла на крыше около сотни лет, пока не сгнила. Ее остатки до сих пор можно увидеть из окна храма святого Рака, стоит только подняться на хоры и открыть третье слева окно.

Со святым Раком меня связывают особые воспоминания. История возникновения храма очень древняя, она связана еще с Основателем нашей веры. Когда-то Основатель вместе с учениками сидел на берегу озера. Есть было нечего, жители того края презирали Основателя и гнушались подать его ученикам даже краюху хлеба. Тогда Основатель приказал наловить и сварить раков. Приказание было выполнено, горка красных раков оказалась на чистой тряпице пред учениками, но ни один из них не решился отломить даже кусочек, ведь по обычаям того времени раки считались презренной, нечистой пищей. Основатель посмотрел на них и горестно покачал головой.

– Не хлебом, а верой живет человек, – сказал он ученикам. Те промолчали, прислушиваясь к бормотанию пустых желудков.

Тогда Основатель вытащил одного рака, положил его на траву задом к озеру и произнес:

– Иди, радуйся и радуй других.

На глазах изумленных учеников вареный рак медленно приподнял усы, пошевелил выпученными, почерневшими от кипятка глазами и пополз к озеру. Добравшись до кромки воды, он, словно прощаясь, приподнял вверх обе клешни и скрылся. Пристыженные ученики немедленно принялись за еду.

С тех поры в озере завелись раки красного цвета. Благословение Основателя наделило их волшебной силой: рана, нанесенная клешней такого рака, оказывала благотворное влияние на человека: парализованные конечности вновь начинали двигаться, старые девы находили суженого, бесплодные женщины беременели. К озеру потянулись паломники, возле мест, где водились раки, выстроили специальные купальни, и сотни людей целыми днями мокли в воде, ожидая целительного прикосновения клешней. В купальни, привязав камни потяжелее, сбрасывали десятки килограммов чуть подгнившего мяса, которые должны были приманивать чудотворцев.

Но чудеса происходили все реже и реже, хотя количество ущипленных не уменьшалось. Объясняли это тем, что помимо волшебных раков в озере водились обыкновенные, которые также любили подгнившее мясо и целыми ордами сбредались в купальни. Иногда дно было настолько покрыто раками, что каждый шаг вызывал десятки щипков. Паломников вытаскивали из озера с рассеченными, окровавленными ногами, но улыбка счастья не покидала их лиц, ведь каждый верил, что среди множества щипков хотя бы один окажется волшебным.

Примерно шесть столетий назад к озеру доставили короля Бодуэна Четвертого. Одна из наложниц наградила короля проказой, и несчастный владыка гнил заживо. Болезнь зашла довольно далеко, Бодуэн передал правление наследному принцу, а сам отправился в паломничество к святым местам.

Войдя по колено в воды озера, несчастный владыка испустил ужасающий вопль и рухнул навзничь. Когда слуги вытащили полузахлебнувшегося короля на берег, они с радостью и ужасом обнаружили, что в гниющую королевскую плоть вцепились сразу шесть красных раков.

Их попытались отцепить, но раки, словно сговорившись, не желали раскрывать клешни. Тогда их оторвали вместе с кусками мяса и отпустили обратно в озеро.

Король приходил в себя несколько дней. Раны, оставленные клешнями, затянулись очень быстро, и Бодуэн почувствовал себя гораздо бодрее. К его величайшему изумлению, вскоре обнаружилось, что гниющие язвы, покрывающие тело, тоже начали зарубцовываться. Спустя два месяца король был полностью здоров. Об ужасной болезни напоминали лишь многочисленные шрамы, оставшиеся на месте заживших ран.

Весть о его чудесном исцелении облетала весь мир, и поток паломников к озеру хлынул с новой силой. Бодуэн правил еще много лет и в знак благодарности пристроил к святилищу храм святого Рака. Легенды гласили, что святой Рак открывается достойным в клубах благовоний, постоянно воскуряемых перед алтарем.

Однажды я забрел в этот храм и, по своему обыкновению, удобно расположился в кресле настоятеля. Мне никто не мешал, во-первых, потому, что я бродил по святилищу не первый год, а во-вторых, в храме попросту никого не было. Храм Рака, по тогда еще неизвестной мне причине, был непопулярен среди паломников. Монахи и священники приходили в него только на время службы, оставшуюся часть суток он пустовал, охраняемый лишь храмовой гвардией. С солдатами этой гвардии я был хорошо знаком, наверное, они видели во мне одного из оставшихся далеко собственных братьев или детей и поэтому всегда баловали, затевали смешные разговоры и угощали сластями.

Я уже почти погрузился в дрему, когда перед моими глазами предстало приводящее в трепет зрелище. Из клубов благовоний выросло чудовище, похожее на огромную блоху. Его многочисленные ножки омерзительно шевелились, вытягиваясь в мою сторону, торчащий из головы заостренный хоботок плотоядно извивался, тоже нацеливаясь на меня. Я весь задрожал, не было никаких сомнений, что чудовище хочет высосать мою кровь. От ужаса я закричал, голос прокатился по храму, поднялся под купол и вернулся, повторенный многократным эхом.

На шум прибежал гвардеец, и от ветерка, поднятого его появлением, чудовище растворилось. Я не стал никому рассказывать об увиденном, но с тех пор обходил Храм святого Рака седьмой дорогой.

Ну, вот, теперь, когда вы получили представление о месте моего рождения и образе жизни, я перейду к рассказу о нашей семейной тайне. Главным праздником святилища было нисхождение святого огня. Каждый год, в день смерти Основателя, посреди малого зала внутреннего храма, построенного прямо над Его могилой, на алтаре для воскурения благовоний, сам собой возгорался священный огонь. В первый раз это произошло на тридцатые сутки после смерти Основателя и с тех пор, вот уже полтора десятка столетий, повторяется в один и тот же день, точно в одно и тоже время. Чтобы ни происходило за стенами святилища, какие бы власти ни свирепствовали снаружи, какие бы ураганы и вихри ни сотрясали его стены, каждый год, в одно и тоже время Основатель удостаивал нас чуда. Эта преемственность, это незыблемое постоянство, давали возможность миллионам верующих плыть в океане житейских бурь, и с уверенностью смотреть на горизонт, закрытый грозовыми тучами.

Ритуал принятия святого огня один из самых торжественных и волнующих ритуалов из всех, что только существуют в мире. Уже за неделю до срока наш город переполнялся паломниками. Они занимали все гостиницы, бились за любой угол, за каждую кровать. В дело шли сараи и хозяйственные пристройки, но мест все равно не хватало. Оставшихся без крова размещали в огромных палатках, которые мэрия разбивала на базарной площади. Палаточный городок рос год от года, но, тем не менее, все равно оставались семьи, спавшие прямо на улицах.

К полудню святилище переполнялось до предела. Огромная площадь вокруг храма была забита битком, люди стояли, плотно прижавшись друг к другу. Каждый держал в руках тридцать пять свечей, по числу лет, прожитых Основателем, чтобы принять святой огонь, который возгорится на алтаре. Оберегая его, словно зеницу ока, они понесут огоньки в свои города и страны, повезут на кораблях, войдут в салоны авиалайнеров и тысячи, сотни тысяч домов во всем мире целый год будут озарять лампады, зажженные от чудесного огня.

Теснота вокруг святилища постоянно приводила ко всевозможным травмам, ожогам и даже к смертям. Но полученные раны паломники считали меткой Основателя и приписывали ей чудодейственные свойства, а погибших во время церемонии немедленно причисляли к лику святых.

Ровно в три часа пополудни патриарх вместе с митрополитом и мусульманином из семьи Абу-Рейдж входили во внутренний зал святилища. Попасть туда очень непростая задача, и гвардейцам приходилось прилагать значительные усилия, дабы растолкать толпу. После того, как патриарх и митрополит тщательнейшим образом проверяли помещение, проверку повторял мусульманин. Искали огонь или средства, необходимые для зажжения огня. Также проверяли, не спрятался ли кто между колоннами или среди кресел, не вырыли за прошедший год укрытие в стенах святилища. Проверка продолжалась около часа, и особенно усердствовал мусульманин. Еще бы, он получал за свою работу сумму, равную годовому содержанию гвардейского офицера. Помимо денег, его миссия считалась весьма почетной, и семейство Абу-Рейдж, получив право на проверку около шестисот лет тому назад, не пропустило с той поры ни одного года.

Мусульманин выстукивал стены и плиты пола специальным молоточком, заглядывал во все шкафы, переворачивал все коврики и покрывала, освещал ярчайшим фонарем все уголки и щелочки. Убедившись, что в зале нет ни малейшей возможности возникновения огня, кроме как чудесного нисхождения, высочайшая комиссия запирала двери святилища на огромный замок, заливала его расплавленным воском и запечатывала тремя печатями на трех языках: яванском, тимхи и арабском. Воску не жалели, ведь после окончания церемонии паломники разбирали его до последней крошки.

К полуночи возбуждение в святилище достигало высшей точки. Воздух загустевал настолько, что его, казалось, можно было резать ножом. То тут, то там раздавались дикие выкрики, кто-то из паломников не выдерживал напряжения и заходился в припадке. Конвульсии, точно волна от брошенного в воду камня, расходились по толпе, постепенно затихая. Паломника поили водой, успокаивали.

С первым ударом колокола всех стоящих на территории святилища начинала бить дрожь. Она усиливалась с каждым ударом, сливаясь с торжественным гудением колокольной бронзы, и к двенадцатому удару толпа содрогалась, словно умирающее животное. Трудно даже представить, что бы могло произойти, если бы сразу после завершающего удара в окошках малого зала не возникали отблески света: святой огонь нисходил на алтарь!

Дрожь ожидания моментально сменялась бурным проявлением радости. Люди смеялись, плакали, целовали друг друга. Ухитрялись непонятным образом преклонить в этой тесноте колена и возблагодарить Основателя за очередную милость, за еще один подаренный человечеству год.

Старинное предание, существующее столько же, сколько стоит святилище, предостерегало: в тот год, когда святой огонь не спустится на алтарь, начнется конец света. Каждый, присутствующий в святилище в ночь гибели Основателя словно ожидал вынесения приговора, себе, своим близким и любимым, всему человечеству и у каждого возникало ощущение, будто в его силах склонить чашу весов в ту или иную сторону. Именно этим объяснялось необычайное напряжение, страстные молитвы, дрожь, а затем и экстаз радости при первых отблесках огня.

Гвардейцы с трудом раздвигали толпу, патриарх и митрополит снимали воск с замка, передавая его святым отцам, а те немедленно крошили его на кусочки и раздавали присутствующим. Тяжелые двери малого святилища медленно растворялись, и перед глазами паломников представало чудесное зрелище огня, полыхавшего на алтаре.

Патриарх и митрополит возжигали свечи и передавали их святым отцам, те – паломникам и спустя несколько минут весь храм заливало море света. Конечно, было немало ожогов, но то, что за минувшие столетия ни разу не возник даже малейший пожар, говорило о святом происхождении огня.

Ну, вот, а теперь, собственно, и начинается мой рассказ. Все, что я писал вам до этих строк, было только введением, прелюдией к основному действию. Я приступаю к нему дрожа, ведь сон, который еще совсем недавно был моей жизнью, не полностью отпустил тело. Его холодные коготки крепко зацепились за ажурную сетку кровеносных сосудов, оплели мозг, притаились под языком. Моя рука, водящая карандашом по листкам бумаги, еще чувствует ледяную тяжесть камней подземелья, мне порой кажется, будто я различаю на пальцах пятна копоти, прилипшей от прикосновений к стенам лаза.

Так вот, несмотря на поиски и проверки, производимые семейством Абу-Рейдж на протяжении многих столетий, главного обнаружить им не удалось. К алтарю ведет подземный ход, даже не ход, а скорее лаз, узкая щель между камнями фундамента. Пробраться по нему может только ребенок, ход начинается за пределами святилища, в каморке, где хранятся лопаты, грабли, ножницы для подстригания травы и прочий инвентарь. Величайшее чудо нисхождения огня, чудо, на котором держится вера миллионов людей, и есть тайна нашей семьи.

Из века в век один из мальчиков пробирается по лазу к алтарю, отодвигает изнутри камень и с началом двенадцатого удара зажигает огонь. Затем возвращает камень, запирает его массивной щеколдой и быстро уползает в подсобку.

Обнаружить, что камень двигается, невозможно при внешнем осмотре, ведь щеколда прочно удерживает его на своем месте. Заметить сдвиг камня из окон также невозможно: края алтаря прикрывает решетка старинного золота, изукрашенная так плотно, что взгляд не в состоянии проникнуть через сплетения гранатов, корон, факелов, сердец, саламандр, единорогов и драконов. В самом же малом зале в эти минуты никого нет, и поэтому наша тайна остается нераскрытой уже пятнадцать столетий.

Не все мальчики семьи удостаивались нести на своих плечах бремя тайны. Ведь помимо исключительных духовных качеств, позволяющих доверить ее подростку, он должен был обладать необходимыми физическими данными: маленьким ростом, худобой, узкой, вытянутой головой. Правда, последние восемьсот лет головы всех рождающихся мальчиков вытягивали при рождении, но на худобу и маленький рост повлиять было куда сложнее.

Несколько сот метров, преодолеваемые в кромешной тьме и абсолютном безмолвии, могут вывести из душевного равновесия не только ребенка, но и взрослого мужчину. А для того, чтобы отодвинуть тяжелый камень алтаря, а потом быстро водворить его на место, требуются немалые физическая сила и упорство.

Главная проблема состояла в том, что возможности для тренировки практически не существовало, ведь святилище круглый год было открыто для посетителей. Впрочем, когда мальчика в первый раз учили этой работе, патриарх всегда затевал какой-нибудь ремонт, позволявший закрыть малый зал на несколько часов.

О, я хорошо помню мое первое посещение лаза! Стоял яркий солнечный день середины лета, все вокруг словно обволакивала липкая пленка жары. Накануне со мной беседовал патриарх, долго рассуждал о чуде, его необходимости и значении, о том, что тайна, сохраняемая нашей семьей на протяжении стольких лет, уже само по себе чудо, повторил историю, о том, как перед смертью Основатель вызвал родоначальника нашей семьи и поручил ему зажечь поминальную свечу на его могиле.

– Огонь, который ты зажжешь, – сказал патриарх, и его глаза за круглыми стеклами очков заблестели, – средоточие духовности, материальное воплощение единства душ миллионов верующих, слитых воедино актом самоотречения во имя любви к Основателю. Только подчинив свое «я» высшей воле, неотрывно слившись с абсолютным началом, можно обрести истинную духовность и подлинную свободу. Основатель, разговаривая с вашим родоначальником, видел на много столетий вперед. Он, конечно же, имел в виду не только ту, одинокую свечку на могильной плите. Основатель пророчески узрел великанов духа, которые понесут на своих плечах стройное здание основанной им традиции, сохранят и передадут будущим поколениям священный огонь, ежегодно возжигаемый на алтаре рядом с его могилой. И в число этих великанов сегодня вливаешься ты, маленький безусый подросток. Ведь истинное величие не в размере мышц и не в мощи оружия, но в силе духа, в понимании, в преданности наследию отцов.

Огонь от той поминальной свечи пятнадцать столетий горел в покоях патриарха. Несколько вместительных колб из голубого венецианского стекла были доверху заполнены желтым искрящимся маслом и по его поверхности плавали фитили. В день нисхождения огня патриарх зажигал от одного из фитилей крохотную свечку, запирал ее в специально сделанный футляр, через который не пробивался ни один лучик света, и передавал мальчику из нашей семьи. Пробраться через узкий лаз, держа в вытянутой руке горячий, пахнущий расплавленным воском футляр, была совсем непростая задача.

Да, я начал рассказывать о своем первом посещении лаза. В первые минуты контраст между влажным жаром, окутавшим здание святилища, и ледяным мраком подземелья приятно поразил меня. Уставшие от многодневной духоты легкие вздохнули с облегчением. Я мысленно представил себе план лаза, который отец столько раз рисовал, и резво пустился в путь. Однако уже через несколько минут мной начал овладевать непонятный ужас. Он усилился, когда пятно света из открытого входа в лаз скрылось за поворотом. Мне начали чудиться ужасные рожи, детские страхи из давно забытых сказок вдруг вернулись и сжали мое сердце каменными пальцами жути. В какой-то момент я даже остановился и решил вернуться, но, припомнив лицо патриарха и его слова о великанах духа, все-таки продолжил путь.

Мой старший брат не мог сопровождать меня, он слишком вырос и больше не вписывался в извилины и повороты лаза. В некоторых местах даже мне, куда более щуплому по телосложению, приходилось выдыхать воздух, чтобы протиснуться сквозь створки каменной щели. Каждое сужение имело имя, и каждое нужно было преодолевать своим, особым манером. Брат подробно описал мне эти приемы, и мы даже отработали самые сложные из них, глубоко зарываясь в плотные скирды соломы на хозяйственном дворе святилища.

По семейной традиции спускаться в лаз мог только один человек. Почему, как, из-за чего: подробности остались за темным занавесом времен. Докатились только смутные отголоски: об отце, якобы умершем в одной из теснин и закупорившему выход сыну, о безуспешных попытках вытащить труп, о расчленении тела на глазах у дрожащего от ужаса ребенка, о седых волосах извлеченного, наконец, мальчика.

Заблудиться в лазу было невозможно, ведь он не имел ответвлений и не соединялся с другими подземельями. Сужения я преодолел без всякого труда, шепотом произнося имя каждого из них, словно прося не гневаться и пропустить. В какой-то момент стало не хватать воздуха, ледяной озноб проник, казалось, до самых костей. Но и это мне описывал старший брат, и по его совету я на несколько минут перестал двигаться и вытянулся в лазу, собирая силы.

Мороз еще сильнее набросился на мое тело и точно окутал его тяжелой одеждой, похожей на шитую золотом массивную сутану патриарха, захотелось спать, руки отказались повиноваться. Я находился в подземном ходу каких-нибудь десять минут, но абсолютная темнота, глухая тишина и холод словно вырвали меня из реальности привычного мира.

Вдруг сверху донеслась чуть слышная музыка. Я без труда узнал орган большого зала. Это значило, что до малого святилища осталось совсем немного. Звуки вернули меня к привычной действительности. Я оторвался от пола и двинулся вперед.

Малый зал был закрыт для посещений. Мой отец и старший брат чистили пол, тщательно выскребая черные полоски грязи, собравшиеся между мраморными плитами. Без опаски я нащупал щеколду, с трудом отодвинул ее. Футляр со свечой полагалось поставить в небольшую нишу, вырубленную с правой стороны на уровне колена. Но в тот раз вместо футляра я принес с собой деревянную чурку таких же размеров. Запрятав ее в нишу, я вложил пальцы обеих рук в специальные выемки с обеих сторон камня и потянул его на себя. Он даже не шелохнулся. Я попробовал еще раз. Тот же результат. Всякого рода мысли закружились в моей голове. Если бы не предупреждение отца, что камень очень тяжел, и его совсем не просто сдвинуть с места, я бы решил, что забыл какую-нибудь из процедур.

Собравшись с силами, я рванул со всей мочи. Камень дрогнул. Еще и еще, и, наконец, в кромешной темноте вспыхнула узкая полоска – в ход проник свет из храма. Обдирая в кровь пальцы, я оттащил камень и передвинул его налево, в специальное углубление. Заглянув в образовавшуюся дыру, я увидел плоскую поверхность алтаря, дымящиеся благовония, желто-красные язычки святого огня, переплетения фигур на решетке, а над ними лицо патриарха. Он одобряюще улыбнулся, и я понял, что справился с заданием.

Вставить камень обратно оказалось куда проще, чем вытащить. Успех придал мне сил, и задвинув на место щеколду, я почувствовал себя совершено бодрым. Когда глаза привыкли к темноте, и сияющий квадрат проема перестал светиться перед мысленным взором, я начал свой путь домой. Сужения показались теперь чуть ли не друзьями; пробираясь сквозь них, я ласково прикасался кончиками саднящих пальцев к стенам и прощался, до следующего раза. Сколько моих предков проползло, подобно мне, через эти каменные загустья, сколько света и добра подарили людям эти мрак и холод.

В день смерти Основателя, первый мой день нисхождения святого огня, все прошло гладко и быстро. Даже камень я сумел отодвинуть, не ободрав пальцы. Правда, мышцы рук болели после этого несколько дней. Все мужчины нашего рода не отличаются физической силой, мы низкорослые, сухие и очень стройные. На протяжении веков нам подбирали жен миниатюрного телосложения, чтобы рожденные ими дети могли без труда пробираться сквозь каменные теснины. Кроме того, начиная с года, мальчиков поят специальным отваром: молоко, крепко заваренное на особом сборе. Состав трав, их пропорция и количество – также тайна нашего рода. Юноша перестает его пить только после того, как служение переходит к его младшему брату.

Несколько последующих лет тянулись очень медленно, в юности все кажется нескончаемо длинным, я рос, набирался знаний, узнавал мир. Конечно, главным днем года был для меня день смерти Основателя. Пробираясь через толпы паломников, наводняющих в предпраздничную неделю наш город, я совсем по-другому смотрел на стариков, убеленных сединами мудрости, взрослых, самоуверенных мужчин, на прочно держащихся за жизнь женщин, на их детей, празднично наряженных и с нескрываемым презрением взирающих на мою скромную одежду. Лицевая сторона мира представлялась теперь не то, чтобы обманом, но скорее напоминала театральный занавес, с нарисованными на нем озером, плакучей ивой, белоснежными лебедями, пухлыми овечками и прекрасной девушкой, играющей на свирели. Только наивный чудак мог принять этот лубок за подлинную картину.

Мысли, что будет после того, как мое тело перестанет протискиваться через извилины лаза, я гнал от себя подальше. К чему тревожиться о грядущих неприятностях? Будущее, такое, каким оно представало в судьбе моего отца и старших братьев, не радовало. Их самый высокий час остался далеко за плечами, впереди ждала работа при святилище, стрижка газонов, покраска стен, заготовка дров. Не спорю, любая работа в храме свята, но меня такое будущее совсем не привлекало. Может быть, именно поэтому я и старался думать о нем поменьше.

И вот, этот день настал. Проделывая, – в который раз! – путь от каморки с инструментами до алтаря, проверяя, все ли готово, и главное, готово ли мое тело к главному дню, я с ужасом ощутил, что сквозь два сужения протискиваюсь на пределе возможностей. В одном из них мне даже пришлось снять рубашку и, царапая кожу об острые кромки камня, буквально продираться, выдохнув воздух до последней капли. Если бы я замешкался еще на несколько секунд, то просто бы задохнулся: камень облегал меня плотнее хорошо сшитого платья, не оставляя возможности вздохнуть. Я никому не рассказал о случившемся, но стал искать выход из создавшегося положения.