Текст книги "О Пифагоровой жизни"

Ямвлих. О Пифагоровой жизни

Глава I

(1) Приступая к изучению любой философии, все здравомыслящие люди обычно обращаются к богу, приступая же к философии Пифагора, справедливо считающегося божественным, это тем более следует делать. Если люди получили ее изначально от богов, то ее невозможно постичь без божественной помощи. Более того, ее красота и величие превосходят человеческие способности, так что постичь ее сразу невозможно, и только постепенно продвигаясь при благоволении какого-либо бога можно воспринять что-либо из нее. (2) Поэтому, с помощью богов, поручив им себя и это сочинение, последуем за ними, куда бы они нас ни повели, не смущаясь тем, что эта школа давно находится в небрежении, сокрыта чуждыми учениями и тайными символами, затемнена подложными сочинениями и связана со многими другими трудностями такого рода.¹ Заручившись благоволением богов, мы сможем преодолеть еще и большие трудности. Возьмем в руководители вслед за богами родоначальника и отца божественной философии, сказав несколько предварительных слов о его роде и отечестве.

Глава II

(3) Рассказывают, что Анкей², житель города Самы на острове Кефалении³, родился от Зевса. Распространилась ли эта молва из-за его добродетели или из-за величия его души, во всяком случае здравомыслием и славой он превосходил прочих кефаленийцев. Он получил оракул от Пифии вывести колонию из Кефалении, Аркадии и Фессалии, присоединить жителей Афин, Эпидавра и Халкиды и, возглавив их всех, заселить остров, называемый за полодородие почвы и благополучие этой страны Меламфиллом⁴ (Черные листья), и назвать город Самосом в память Самы на Кефалении. (4) Оракул был таков:

 
Повелеваю, Анкей, чтобы Самос, остров морской, ты
Вместо Самы теперь заселил, его имя – Филлида.
 

Подтверждением тому, что колония была выведена из вышеназванных мест, служат не только обряды почитания богов и ритуал жертвоприношений (эти обряды происходят из тех мест, откуда пришла большая часть мужей), но и родственные связи и группировки, возникшие у самосцев. Предание гласит, что Мнемарх⁵ и Пифаида, родители Пифагора, происходили из семьи и родственного союза, ведущего происхождение от Анкея, основателя колонии.⁶ (5) Хотя граждане Самоса признавали такое происхождение Пифагора, некий самосский поэт утверждал, что Пифагор был сыном Аполлона, в таких словах:

 
Фебу, Зевесову сыну, рожден Пифагор Пифаидой,
Той, что в самосской земле всех затмевала красой.⁷
 

Как возобладало это предание, следует рассказать подробнее. Когда самосец Мнемарх был по торговым делам в Дельфах вместе с женой, беременность которой еще не была заметна, и спросил оракул относительно предстоящей поездки в Сирию, Пифия предсказала, что это плавание будет очень приятным и прибыльным и что его жена, которая уже беременна, родит ребенка, который будет выделяться среди всех когда-либо живших красотой и мудростью и своим образом жизни принесет огромную пользу человеческому роду. (6) Мнемарх решил, что раз он не спрашивал о ребенке, то бог не стал бы ничего пророчить о нем, если бы не собирался сделать его избранным и божественно одаренным, и тотчас дал своей жене имя Пифаида вместо имени Партенида, в честь сына и предсказательницы. (7) Когда же она в Сидоне финикийском родила, он назвал сына Пифагором, потому что Пифия предсказала ему его рождение.⁸ Здесь следует отклонить мнение Эпименида, Эвдокса и Ксенократа, утверждавших, что Аполлон вступил в связь с Партенидой, сделал ее беременной и предсказал через Пифию рождение Пифагора.⁹ Эта точка зрения не заслуживает одобрения. (8) Но никто не сомневается в том, что душа Пифагора была ниспослана людям по воле Аполлона как его спутница¹⁰ или находясь в еще более близкой связи с этим богом, если принять во внимание обстоятельства его рождения и всеобъемлющую мудрость его жизни. Вот что можно сказать о рождении Пифагора.

(9) Возвратившись из Сирии на Самос с огромной прибылью и многим богатством, Мнемарх воздвиг святилище Аполлону, назвав святилище Пифийским, а сына учил разнообразным и достойным предметам, отдавая его в обучение то к Креофилу, то к Ферекиду с Сироса¹¹, то почти ко всем сведущим в божественных делах, чтобы он, в меру своих сил, достаточно обучился и божественным предметам. Он рос красивейшим из всех известных в истории людей и подобным богу (10), после смерти отца он стал самым почтенным и благоразумным, и, будучи еще юным, он удостаивался всяческого почтения и уважения со стороны старших. При встрече и беседе он располагал к себе всех. Кто бы ни взглянул на него, он всем казался удивительным, так что многие естественно утвердились во мнении, что он – сын бога. Он же, ободряемый такой репутацией, начатым с младенчества воспитанием и богоподобной внешностью, все больше стремился проявлять себя достойным этих преимуществ и держал себя в дисциплине религиозными обрядами, учеными занятиями и особым образом жизни. Благодаря спокойствию души и сдержанности в поведении все, что он говорил и делал, было полно спокойствия и неподражаемой безмятежности. Не поддаваясь ни гневу, ни смеху, ни зависти, ни соперничеству, ни какому-либо другому волнению или торопливости, он жил на Самосе как добрый демон¹². (11) Поэтому еще в бытность его эфебом великая слава о нем достигла мудрецов Фалеса в Милете и Бианта в Приене¹³, распространилась по окрестным с ними городам, и многие, повсюду передавая рассказы о длинноволосом самосском юноше, ставшем притчей во языцех¹⁴, обоготворяли и прославляли его. Когда стала утверждаться тирания Поликрата¹⁵, Пифагор, которому тогда было около восемнадцати лет, предвидя, к чему она приведет и насколько она будет препятствовать его цели и стремлению к знаниям, которое он ставил превыше всего, ночью тайно от всех бежал. Вместе с Гермодамантом, прозвище которого было Креофилей, потому что он, как говорили, был потомком Креофила, гостеприимца поэта Гомера (Пифагор стал, как представляется, другом и учителем Гермодаманта во всех вещах), он переправился к Ферекиду, физику Анаксимандру¹⁶ и Фалесу в Милет. (12) Он пробыл у каждого из них некоторое время, и в результате общения все они его полюбили, удивлялись его одаренности и сделали соучастником своих бесед. И более того, Фалес радушно его принял и, удивившись его отличию от других юношей, которое оказалось больше и превосходило молву о нем, передал ему все знания, какие смог, и, ссылаясь на свою старость и слабость, побудил его плыть в Египет и самое главное – общаться в Мемфисе и Диосполе¹⁷ со жрецами, ибо у них он сам получил то, за что большинство людей считало его мудрым. Фалес сказал, что он не получил ни от природы, ни в результате выучки стольких достоинств, сколькими обладает Пифагор, так что он предвещает ему только хорошее: если Пифагор сблизится со жрецами, он станет самым близким к богу и мудрейшим из людей.

Глава III

(13) Итак, он получил от Фалеса и другие советы, в том числе совет дорожить временем, и ради этого он стал воздерживаться от питья вина, употребления в пищу мяса и в особенности избегал переедания. Он ограничил себя легкой и хорошо усваиваемой пищей, обрел в результате этого малую потребность в сне, бодрость, душевное здоровье и устойчивое и прочное телесное здоровье и отплыл в Сидон, узнав, что этот город – его родина по рождению,¹⁸ и справедливо полагая, что оттуда легче будет путь в Египет. (14) В Сидоне он встретился с потомками натурфилософа и прорицателя Моха¹⁹ и другими финикийскими жрецами и был посвящен во все мистерии, совершаемые главным образом в Библе и Тире и во многих местах Сирии²⁰, подвергая себя этому не из-за суеверия, как может показаться неосведомленному человеку, но в большей степени из страсти и стремления к умозрительному знанию и из опасения упустить что-либо достойное изучения в божественных таинствах и обрядах. Он узнал также, что сирийские мистерии в некотором роде происходили от священных обрядов Египта, и поэтому обрел надежду стать участником более благородных, более божественных и чистых мистерий в Египте. Восхищенный ими, как и говорил ему Фалес, Пифагор без промедления переправился туда с помощью каких-то египетских моряков, кстати причаливших к берегу близ финикийской горы Кармел²¹, где он подолгу уединялся для религиозных целей. Они охотно взяли его, надеясь продать юношу в рабство за большую цену. (15) Но в пути, видя его сдержанность и достоинство, как это было обычно ему свойственно, они стали относиться к нему лучше и увидели в его совершенных манерах нечто большее человеческой природы. Они вспомнили, как, когда они причалили, он появился перед ними, сойдя с вершины горы Кармел (а они знали, что эта гора считается самой священной и недоступной для обычных людей), и он шествовал спокойно и безмятежно, и никакой обрыв и никакая скала не преграждали ему путь. Подойдя к кораблю, он спросил только: «Вы плывете в Египет?» Когда они ответили утвердительно, он взошел на корабль и молча сел там, где не мог мешать морякам, (16) и в продолжение всего плавания оставался в одной и той же позе две ночи и три дня, без пищи, питья и сна (по крайней мере, никто не заметил, чтобы он, сидя в этом безмятежном бездействии, заснул хоть на короткое время), и при этом плавание было беспрепятственным и быстрым, корабль двигался, вопреки ожиданию, прямым курсом, словно на нем был некий бог. Сопоставив все эти обстоятельства и сделав выводы, они пришли к убеждению, что с ними из Сирии в Египет действительно плывет божественный демон, и проделали оставшуюся часть пути в величайшем благоговении, причем их слова и поступки как в отношении друг друга, так и в отношении Пифагора стали более почтительными, чем обычно, вплоть до исключительно благополучного окончания плавания и успешного прибытия судна на египетский берег. (17) Там при сходе на берег все с благоговением поддерживали его, поочередно помогали ему и усадили его на чистейший песок. Соорудив на скорую руку перед ним алтарь, моряки собрали все плоды, какие у них были, положили их перед ним как некое подношение и затем отплыли и направились по своему назначению. Он же, ослабев телом от такого длительного отсутствия пищи, не противился ни тогда, когда моряки сводили его с корабля, ни тогда, когда они, поддерживая, вели его под руки, и, когда они отплыли, не стал долго отказываться от разложенных перед ним плодов. Отведав их и подкрепив силы, он благополучно пришел в ближайшее поселение, оставаясь в том же расположении духа – спокойным и благоразумным.

Глава IV

(18) Оттуда он обошел все святилища с большим усердием и желанием все тщательно осмотреть, вызывая удивление и симпатию у жрецов и прорицателей, с которыми он общался, и ревностно всему учился, не пропуская ни наставлений, рекомендуемых для обучения в это время, ни мужей, известных своим знанием, ни обрядов, где-либо и когда-либо почитаемых. Он не оставил без внимания ни одно место, где, по его мнению, он мог узнать что-нибудь новое. Поэтому он посетил всех жрецов и пообщался с ними с пользой соответственно мудрости каждого из них.²² (19) Двадцать два года он провел в святынях Египта, изучая астрономию и геометрию и приняв посвящение во все мистерии, занимаясь этим глубоко и вдумчиво, пока, попав в плен к Камбису²³, не был уведен в Вавилон. Там он общался с магами²⁴, и их общение было взаимовыгодным, и, изучив детально их священные обряды, он узнал от них совершенное почитание богов и овладел в совершенстве наукой о числах, музыкой и другими предметами и, проведя таким образом еще двенадцать лет, вернулся на Самос в возрасте приблизительно пятидесяти шести лет.

Глава V

(20) Узнанный некоторыми людьми старшего поколения, он вызвал не меньшее, чем прежде, удивление, ибо он показался им еще более прекрасным, мудрым и еще более подобным богу. Когда отечество всенародно призвало его приносить пользу всем согражданам и поделиться своими знаниями, он не отказался и постарался представить свой способ обучения с помощью символов, подобный тому способу, которым обучали в Египте его самого, хотя самосцам была не по душе такая манера обучения и они не усвоили ее с пониманием и так, как должно.²⁵ (21) Поскольку никто не пришел к нему и не проявил стремления к наукам, которые он всячески пытался насадить среди эллинов, и поскольку он не испытывал презрения или пренебрежения к Самосу – ведь это была его родина – и всей душой желал, чтобы соотечественники почувствовали вкус к его учению если не по доброй воле, то хотя бы хитростью, он придумал план: он стал наблюдать в гимнасии за одним юношей, который ловко и умело играл в мяч. Юноша был из числа тех, кто любит физические упражнения и тренировки, но, с другой стороны, был бедным и нуждающимся. Пифагор решил, что его легко удастся привлечь к учению, если предоставить ему в изобилии содержание и избавить от заботы о заработке. После того как юноша совершил омовение, Пифагор подозвал его и пообещал ему достаточное содержание и постоянную поддержку, если тот воспримет от него постепенно, без напряжения и не торопясь, чтобы сразу не перенапрячься, некоторые знания, приобретенные им у варваров еще в молодости, а теперь утрачиваемые из-за старости и забывчивости. (22) Когда юноша согласился в надежде на содержание, он попытался обучить его числам и геометрии, все рисуя на доске, и после объяснения каждой геометрической фигуры, то есть после каждого чертежа, он выплачивал юноше каждый раз вознаграждение по три обола. (23) Он продолжал делать это длительное время, ревностно и наилучшим методом вводя в науку усердного ученика, и давал ему три обола за изучение каждой геометрической фигуры. Когда же юноша, ведомый мудрым путем, уже начал ощущать и пользу, и удовольствие от этих занятий, мудрец, понимая происходящее и то, что ученик его теперь самовольно не уйдет и в любом случае не прекратит учение, стал притворно ссылаться на свою бедность и недостаток денег. (24) Когда же тот сказал: «Я могу и без этого учиться и усваивать уроки», Пифагор добавил: «Но я даже для себя самого не имею необходимых средств. Поскольку нужно сделать перерыв, чтобы обеспечить нас ежедневным пропитанием, то нехорошо отвлекаться на задачи за счетной доской и на бесполезные занятия». Юноша, не желая прерывать занятия, сказал: «Я тебе в будущем все это доставлю и отплачу заботой: за каждую геометрическую фигуру теперь я тебе буду платить по три обола». (25) И с той поры он так увлекся занятиями, что единственный из всех самосцев уехал с Пифагором. Он назывался тем же именем, но был сыном Эратокла. Ему приписывают сочинения по умащению и предписания атлетам того времени есть мясо вместо сушеных смокв. Эти предписания неверно относят к Пифагору, сыну Мнемарха.

Говорят, что в это время Пифагор побывал на Делосе у так называемого бескровного алтаря²⁶ Аполлона-Родителя и совершил там обряды, став предметом удивления. Оттуда он отправился ко всем оракулам. Он также побывал на Крите и в Спарте для изучения их законов²⁷. Изучив их все, он вернулся домой и вновь обратился к прерванным исследованиям. (26) Сначала он оборудовал в городе помещение для бесед, называемое еще и поныне «Пифагоровым полукругом», в котором самосцы до сих пор обсуждают общественные дела, ибо они полагают, что о прекрасном, справедливом и полезном следует совещаться именно в этом месте, которое обустроил человек, проявивший себя в этих отношениях. (27) За городом Пифагор устроил себе жилище для философствования в пещере и проводил в нем большую часть дня и ночи. Он исследовал то, что было полезным в науках, будучи одного мнения в этом с Миносом, сыном Зевса. И он значительно превосходил тех, кто позже занимался его учением: они гордились незначительными исследованиями, Пифагор же постиг целиком все небесные явления и усвоил это посредством совокупности арифметических и геометрических доказательств.

Глава VI

(28) Однако деяния, совершенные Пифагором впоследствии, вызывают еще большее удивление. Его философия распространилась, вся Эллада стала восхищаться им, и лучшие и мудрейшие мужи приезжали к нему на Самос, желая слушать его учение. Сограждане, однако, принуждали его участвовать во всех посольствах и общественных делах. Пифагор чувствовал, как тяжело, подчиняясь законам отечества, одновременно заниматься философией, и видел, что все прежние философы прожили жизнь на чужбине. Обдумав все это, отойдя от общественных дел и, как говорят некоторые, считая недостаточной невысокую оценку самосцами его учения, он уехал в Италию, считая своим отечеством страну, где больше способных к обучению людей. (29) Поначалу он поселился в прославленном городе Кротоне, где нашел много последователей. (Рассказывают, что их было шестьсот человек, их привлекала не только философия, которую он излагал, но и предписываемый им совместный образ жизни, (30) они были философами, а прочие слушателями – их называют акусматиками²⁸.) На одной только самой первой беседе, которую, как говорят, он провел перед широкой аудиторией сразу после приезда в Италию, он настолько увлек своим учением более двух тысяч человек, что они уже не ушли домой, но вместе с женами и детьми построили огромный дом для совместного слушания и организовали общину в той земле, которую все называют Великой Грецией²⁹. Приняв от Пифагора законы и предписания, словно божественные установления, они неукоснительно им следовали и сохраняли этот образ мыслей вместе с множеством учеников. Все сообщество, прославляемое и считавшееся в глазах окружающих счастливым, имело, как уже было сказано, общую собственность и причисляло Пифагора к богам как благого и человеколюбивого демона. Одни считали его Пифийцем, другие – Аполлоном из страны гиперборейцев³⁰, третьи – Пеаном³¹, четвертые – одним из демонов, населяющих Луну³², пятые – одним из Олимпийских богов, говоря, что он явился людям в человеческом облике для пользы и исправления смертного рода, чтобы одарить смертную природу спасительной искрой счастья и философии. Никогда не было и не будет большего блага, чем то, которое было даровано богами через Пифагора. Поэтому до сих пор в поговорке с большим уважением говорится о длинноволосом самосце³³. (31) И Аристотель в своем сочинении о пифагорейской философии³⁴ сообщает, что в глубокой тайне его ученики соблюдали такое разделение разумных живых существ – бог, человек и такое существо, как Пифагор. И совершенно понятно, что они его воспринимали именно так, ибо он предложил верное, соответствующее существу и не противоречащее ни явлениям, ни умственным понятиям представление о богах, демонах и героях³⁵, о космосе и всевозможных видах движения небесных сфер и светил, о заграждениях одних небесных тел другими, о затмениях, об отклонениях от правильного движения, об эксцентриситетах и эпициклах³⁶, обо всем в космосе, о небе и земле и о находящихся между ними видимых и невидимых творениях. Он положил у эллинов начало математике, философскому умозрению и наукам, которые делают душу истинно зрячей и исцеляют ум от слепоты, являющейся следствием других занятий³⁷. И он дал эллинам возможность понять истинные начала и причины всего. (32) Наилучшее гражданское устройство общины, совместное проживание, принцип «у друзей все общее», служение богам и почитание умерших, законодательство и воспитание, обет молчания и непричинение вреда другим живым существам, сдержанность и благоразумие, проницательность, религиозность и другие добродетели, – одним словом, все это благодаря Пифагору стало желанным и достойным стремления для жаждущих учения. Поэтому справедливо за все то, о чем я сейчас говорил, они почитали Пифагора столь высоко.

Глава VII

(33) Теперь следует рассказать о том, как он приехал, у кого он сначала остановился, что за речи были им произнесены, на какие темы и к кому он с ними обращался. Так нам проще будет понять содержание его занятий и его образ жизни. Итак, говорят, что по прибытии в Италию он увидел, какие города подчиняются другим городам, в течение многих лет или недавно. Он привил им свободомыслие через своих учеников, уроженцев этих городов, избавил от зависимости и сделал свободными. Это Кротон, Сибарис, Катана, Регий, Гимера, Акрагант, Тавромений³⁸ и некоторые другие. Он дал им законы через Харонда из Катаны и Залевка-локрийца³⁹, благодаря чему эти города надолго обрели прекраснейшее законодательство и стали предметом зависти для соседей. (34) Как рассказывают, он совершенно устранил смуту, разногласия и даже просто различие мнений не только среди своих учеников и их потомков на много поколений, но и вообще во всех городах Италии и Сицилии, как внутри них самих, так и в их отношениях друг с другом. Он часто произносил повсюду одно изречение, обращался ли он ко многим или к немногим слушателям, подобное наставляющему оракулу бога, своего рода квинтэссенцию его мыслей: «Любым способом следует избегать и отсекать огнем, железом и всеми другими средствами от тела болезнь, от души – невежество, от желудка – излишество, от города – смуту, от дома – раздор, от всего в целом – неумеренность». Этим изречением он напоминал всем о самом ценном в своем учении. (35) Таковы были в то время общие черты его жизни в словах и в поступках.