Текст книги "Белый рояль, чёрный туман"

– Да как-то не возникало необходимости, – стушевалась Вета: нелепость – по микроволновке судить о ней как об отставшей от жизни. Ну а если и впрямь ей эта микроволновка ни к чему?! Она предпочитала варить овсянку по утрам в эмалированной кастрюльке. Еда из микроволновки казалась ей безвкусной. И что-то не верилось в абсолютную безопасность этих самых микроволн. – Думаю, Владислав Александрович, она нам не понадобится.

Кречетов пожал плечами:

– Дело ваше.

– Во сколько вас завтра ждать? – спросила Вета. Беспокойство звучало в её голосе.

– Как рак на горе свистнет! – не упустил возможность вставить слово Лёнечка. Он уже стоял на выходе и, размахивая руками, жонглировал сигаретой.

– Лёнь, хватит людей пугать. Думаю, к двенадцати дня приеду. Идёт? – ответил Кречетов вопросом на вопрос Веты.

– Хорошо. Тогда Аля позанимается?

– Я же сказал, пусть занимается, – и заглянул в спальню, где девочка в наушниках слушала музыку, закачанную на телефон, пока все суетились. – Аля, слышишь? Занимайся! Приеду – проверю, – уже из прихожей.

Он набросил светлый плащ, вытащил из замка связку ключей. Отцепил один, протянул Вете:

– Закрывайтесь. Да, совсем забыл! Мой телефон вы знаете? – он скинул туфли, вернулся в гостиную, отыскал на рояле листок бумаги и карандаш, которым обычно прописывал, какими пальцами играть ноты. – Телефон милиции, – Кречетов вывел номер.

Пальцы у пианиста дрожали, и цифры вышли ломаные.

– На всякий случай мобильный моей тёщи, если вдруг до меня не дозвонитесь, – Кречетов взглянул на Вету и поймал её настороженный взгляд. Он сконфузился:

– Да ладно, не пугайтесь! Всё будет хорошо. Это я так, на всякий случай. Нас проводите и закройте ворота.

Было понятно всё, кроме одного: куда уехал хозяин. Оставалось выполнять миссию сторожей. Пока Вета разбирала постельные принадлежности, Аля обнаружила на цветастом покрывале томик с приключениями Гарри Поттера и с удовольствием растянулась на кровати.

– Как здорово! Мы одни в огромном доме! Когда у нас такой будет? Сейчас я немножко отдохну, а потом ещё позанимаюсь, – Аля придвинулась к Вете, присевшей на кровать, и обняла её за шею. – Ма-мо-чка!

– Слушай, – поцеловала дочку Вета, – это как же надо играть, чтобы на такой дом заработать! Сколько сил! Как в себя верить!

– Ничего, мамочка, надо просто делать своё дело, и всё получится! Папа так говорит.

– Конечно получится, Алечка! – прижала дочку к себе Вета. – Если долго мучиться… – сказала она уже себе. – Пошли хоть чай попьём, – заставила себя подняться. – Пока бутерброды не засохли. Интересно, кто здесь читает «Гарри Поттера»? – донеслось до Али уже из импровизированной кухни.

– Кто-кто! Владислав Александрович, кто ж ещё! Он, между прочим, похож на Поттера, особенно когда в очках, и причёской тоже, только он Гарри Поттер – блондин. Это мне ещё Ласточкина говорила. И такой же умный. Вот ты знаешь, что такое золотое сечение? – Аля приплелась на кухню и села за стол, подперев кулаками щёки.

– Слышу звон, да не помню, где он, – может быть, в школе что-то такое изучали.

– А Кречетов говорит, что все гениальные произведения построены по принципу золотого сечения. Это такое соотношение частей по длине. У Бетховена, например, и у Шопена все произведения так написаны.

– Кстати, когда ты родилась, – погладила Вета дочку по шелковистым волосам, – и тебя впервые увидел твой дедушка, он сказал, что ты золотой ребёнок. Так и сказал. Потому что, говорит, всё как надо, ни прибавить, ни убавить. А дедушка в пропорциях толк знал. Во время войны он был подростком и работал модельщиком орудийных снарядов на военном заводе. Там нужен глаз-алмаз…

Рассказ прервал телефонный звонок. Вета растерянно озиралась в поисках трубки: как-то за весь долгий вечер домашний телефон на глаза не попался.

– Мама, – заёрзала на стуле Аля, – давай не будем отвечать? Вдруг это родственники, а мы тут?

– А если это Владислав Александрович? Может, он мой номер забыл? Только где же трубка? – металась по комнатам Вета.

В конце концов Аля отыскала трубку радиотелефона всё там же, в спальне на комоде, за бесчисленными флаконами. Телефон разрывался настырными звонками – кому-то очень надо было, чтобы в этом доме ответили.

– Ну что делать? – мялась Вета. – Ладно, отвечу, – нажала она кнопку. – Да!

На том конце низкий грудной женский голос удивлённо поинтересовался:

– Кто это?

Вета тут же отключила телефон, мгновенно вспомнив, где она слышала этот примечательный голос.

– Мама, ты что?! – непонимающе спросила Аля.

– И зачем я трубку подняла! – с досадой воскликнула Вета. – Это его жена! А что мы ей скажем? Пусть думает, что не туда попала. Она же может найти его по мобильному – ну, вышел человек, нет его! Нам сказали дом сторожить, за рабочими последить! – вконец потерялась гостья. – Вдруг Владислав Александрович не сказал Юлии, куда уехал, раз она сюда звонит? А мы что скажем? Мы сами не знаем, куда они с этим Лёнечкой на ночь глядя укатили!

Телефон зазвонил снова. Вета поморщилась.

– Ну вот, его жена думает невесть что! Я бы тоже думала! – стала она разливать чай по чашкам. – Дурацкая ситуация: кто-то сидит в твоём доме, тётка какая-то, бросает трубку наглым образом, а ты ничего не можешь поделать и ломаешь голову, где и с кем твой муж. Аля, давай попьём чай и ляжем спать. День сегодня какой-то бесконечный и сумасшедший. Надеюсь, завтра всё будет ясно и понятно. Или ты ещё заниматься будешь? Время первый час!

– Давай, мамочка, спать ляжем, – отозвалась Аля, аппетитно зевнув над чашкой с чаем. – Утро вечера мудренее, а то у меня уже голова кругом идёт. Лучше завтра позанимаюсь пораньше. Хорошо, что воскресенье, уроков нет.

У неожиданных дачных постояльцев не осталось сил даже на то, чтобы вымыть чашки, – вот она, заполошная московская жизнь! Сложили посуду в раковину до утра – всё равно рано встречать рабочих. И, наскоро умывшись и отзвонившись главе семейства, они с Алей выключили свет и утонули в успокаивающей тишине загородного дома.

– Тащи быстрей, тебе говорят, етить твою налево! Ну и тяжесть! – услышала Вета сквозь сон мужской голос и окончательно проснулась уже от скрежета и скребущего звука, как если бы волокли по асфальту кусок металла. – Дрель не забудь, ты, недоносок! И аппарат, которым плитку нарезаем! Понял? Мы тебя за воротами ждём!

– Ешкин кот! Ворота заперты…

Вета отодвинула занавеску и посмотрела во двор. Взгляд упёрся в кирпичный забор и неразработанный участок, засыпанный опавшими листьями, особенно жёлтыми в свете хмурого седого утра, только скинувшего туманные покрывала.

– Ну что ты там застрял?! Быстрее! Уже петухи откукарекались! – тот же сдавленный голос кого-то подгонял, наверно, «недоноска». – Вот свяжись с таким недотёпой! Может, нам его здесь оставить? Пусть он с этой бабой цемент намешивает, плитку кладёт, а то пианисту некогда ей подсобить. Ха-ха!.. – далее последовала цветистая скабрёзность. – Ей бы только носом всех тыкать: то не так, это не эдак. Прорабша, блин! Наконец-то! – переметнулся голос опять на невидимого «недоноска».

И тут возникла фигура того, кого так называли: длинная, тощая, на тонких полусогнутых ногах, с вытянутым бледным лицом и огромными ушами, торчащими из зарослей рыжих волос. Парень был смешной, но ситуация совсем не забавная: рабочие, перебрасывая хозяйские инструменты через забор, вслед за ними в спешке перелезали сами.

Вета кинулась было к дверям, чтобы выскочить во двор и остановить неожиданный исход рабочих. Однако двери были заперты, а ключа в замке не было. Поиски ключа оказались безуспешны, его точно домовой заиграл.

Мобильник Кречетова был вне зоны доступа. А во дворе тем временем воцарилась тишина. Будто голоса, скрежет и лопоухий парень ей приснились. К сожалению, дурные предчувствия хозяина дома сбылись.

«Смирись с тем, чего не можешь изменить». Бросив поиски ключа, с тяжёлым чувством Вета забралась под одеяло и долго ворочалась.

Будильник прозвонил в девять. Вета вскипятила чайник, залила овсянку из пакетика – вот они, советы бывалых мам пианистов: таскать в сумочке запас продуктов на всякий случай, – заварила чай. Завтрак готов. Пора было будить Алю.

– Аля, вставай, рояль ждёт, – заглянула она в спальню, – а то скоро Владислав Александрович…

Её прервал резкий звонок телефона.

– Вам осталось подождать часа два, – съязвила Вета невидимому абоненту, взглянув на часы.

– Что-то мне всё это не нравится! – заспанная Аля шмякнулась на стул возле тарелки с кашей. – Смотри, что я нашла! Под подушкой! – в её руке был ключ от входной двери.

– Ой! Я его всё утро искала! Тут такое было!.. – Вета начала в подробностях описывать дочери утреннее приключение. – А Кречетов недоступен, – закончила она свой рассказ.

– Везёт нам! – только и сказала Аля.

Через час они были готовы к выходу. Ученица наконец выровняла этюды, выстроила музыкальные фразы в ноктюрне и занялась разбором новой сонаты, чтобы не терять время до возвращения учителя.

Было почти двенадцать, когда в дверях раздался щелчок: кто-то открыл входную дверь снаружи.

Глава 6. «Хайды» и «Джекилы»

Кречетов лежал на диване в старой московской Лёнечкиной квартире. Квартира досталась Лёнечке от бабушки, по наследству. Та в своё время была известной пианисткой и мечтала видеть внука на сцене за роялем. Мальчик был слаб здоровьем, и с бабушкой согласились: увы, дедушкину карьеру генерала внучку не повторить. Лёнечку отдали в главную музыкальную школу страны. Там они с Владом и познакомились. Бабушка Влада тоже была не чужда искусству. В школу его привела бабушкина приятельница, артистка музыкального театра, обнаружив у мальчика неординарные способности пианиста. Сам Кречетов думал, что лучше бы в футбол играл: стал бы российским Марадоной, валялся бы сейчас не на скрипучем диване, а на песочном пляже Лазурного Берега.

Кречетов маялся в ожидании «доктора Айболита» и грыз ногти. Сколько он себя помнил, столько с ним была эта привычка. Когда-то в детстве он грыз ногти, чтобы перебороть волнение перед выходом на сцену. Ещё – когда отец порол его ремнём за невыученные уроки. Ещё – когда злился, что их команда пропустила очередной мяч в ворота. Когда мучился, что одноклассница Танька на перемене о чём-то оживлённо болтает с его другом, молчуном Тимошей. Он обгрызал ногти, когда не в силах был удержаться на плаву в водоворотах собственной жизни.

Ему было плохо со вчерашнего дня. Его тошнило, трещала, как сдавленный арбуз, голова, сердце колотилось о рёбра, как рыба об лёд, и он вызвал Михаила. За прошедшие сутки жизнь Владислава в очередной раз кардинально изменилась. Провал на «чайнике» сбросил его с Олимпа, а теперь ему дали под дых – он брошенный, никчёмный муж. И пнули под зад – он по уши в долгах. Бывший «везунчик» лежал на диване, глядел в потолок, грыз ногти и осмысливал ситуацию. Мешала ему головная боль и остатки молекул неразложившегося коньяка, туманящие сознание.

…Он вырубил мобильник, как только они с Лёнькой сели в жигуль и выехали за ворота дачного дома. Будто расцепил чьи-то клешни – сбежал от всего того, что душило его последние месяцы: работа, ученики, начальство, раздражённая Юлия, недовольная тёща, безденежье.

Да, именно здесь зарыта собака! В безденежье!

И Юлия, и её родственники смотрят на него уничтожающе: зять – что с него взять – нищий неудачник. Когда он поддался-таки на уговоры Леонида отдохнуть и сел в машину, чтобы ехать, куда дорога вывезет, вместе с врывающейся в окно ночной свежестью ощутил забытый запах свободы.

Ему было хорошо! Где-то далеко ученики – пусть поскучают, больше ценить будут его уроки. Рабочие, которых на него скинула тёща: хотят заработать – пусть вкалывают. Тёща с нравоучениями, которая последнее время только и знает, что встревает в их с Юлией жизнь, – пусть отвянет. Рояль вряд ли кому из деревенских нужен, разве что на дрова. А в доме пока и воровать-то нечего. Если кто сунется, – там люди. Главное, с женой договорился, что встретит её завтра в аэропорту Шереметьево.

Да, он клюнул на приманку Беленького: расслабиться и заглянуть в казино. Чем чёрт не шутит, авось повезёт? Доходов у него особенных теперь нет, если выиграет – лишними не будут.

Теперь он валялся на диване и вспоминал, как совершил не одну, а целых три ошибки. Повёлся и увеличил ставку во время игры, хотя знал, что этого делать нельзя! Чёрт его дёрнул!

Ставка в десять, потом двадцать, потом пятьдесят долларов! И раскрученный маховик выигрыша предательски развернулся в обратную сторону – деньги неудержимо потекли назад в казино: ловушка для дураков начала действовать.

А повёлся потому, что жаба душила: чего мелочиться!

Выпендрился, кретин! А то не знал, что такое казино! Всё ещё мерещится, что это золотоносная жила для тебя? А то ты не догадывался, для чего изобрели это заведение!

А ещё хитрый Лёнька подсунул свой бокал с коньяком: «Старик, расслабься! Что ты такой напряжённый?»

А ему и впрямь не по себе: не любит он эти игры. И зачем согласился?!

После второго бокала голова пошла кругом: ставка за ставкой, вот-вот ухватит фортуну за хвост!.. Как бы не так! Проигрыш следовал за проигрышем!

Он и сигарету докурить не успел, как карманы опустели.

Лёнька – тут как тут, подсуетился: возьми, мол, мои, глупо останавливаться на полдороге, мол, совсем чуть-чуть, и чёрная полоса закончится!

И что? Сколько он теперь должен драгоценному дружку? Чёрт его дёрнул! И ведь не простит никогда…

Сидел бы дома, занимался. Через два месяца концерт с Катей в Японии, а это очень хорошие деньги. Это ещё Кате спасибо сказать надо, что забыла обиды, другом тебе осталась. А ты клюнул на лёгкую наживу! Теперь в полной… короче, лаже.

Но этого мало! Юлия! Вот почему сегодня так не хотелось просыпаться! Как же это всё… по-дурацки! Теперь он потерял её окончательно. Хотя почему – теперь? Давно потерял. Как раз тогда, когда ночевал на Тверском на лавочке. И вовсе она его не выставила, как ходят слухи. Он сам ушёл! Посмотреть бы на вас, когда ваша жена вам такое устроила!

Кречетов мысленно собрал тот вечер в маленькую картинку и швырнул прямиком за окошко, – как советовал избавляться от ненавистных эпизодов жизни знакомый психотерапевт.

А дальше – агония того, что называлось их семейной жизнью.

Тут Владислав вспомнил, как в какой-то момент – не в тот ли злосчастный вечер перед последним туром? – он почувствовал, что Юлии с ним скучно, она его слушает и не слышит, не тянется к нему, как раньше, играя глазами, что раздражает её каждая мелочь: «Убери чашки с рояля! Опять свои тапки раскидал!» Уроки с учениками выводили Юлию из себя. А дверь квартиры и правда не закрывалась: кому-то поступать, кому-то концерт играть, кому-то экзамен сдавать.

А ей хотелось блеска, увлекательных поездок, фешенебельных гостиниц, экзотических ресторанов. Так, как это было там, в Америке, когда ему несказанно везло и он мог выполнить любой её каприз.

И вот это всё закончилось. И серые будни стали реальностью. И то, что он не встретил её в аэропорту, было досадной случайностью, поводом, а не причиной разрыва. Кто мог подумать, что она зачем-то поменяет билет и прилетит раньше?!

А он что, должен сидеть неотлучно в доме, как прикованный к скале Прометей? Так и сидел почти месяц на этой даче! Все работы на нём, рабочие, расчёты…

И вот результат. Юлия запустила в него босоножкой со стразами: «Убирайся к своей бабе!» До сих пор от шпильки синяк на плече.

Он вначале не понял – о ком это она?! Потом его свело судорогой от смеха: «Ты с ума сошла! Это же мама ученицы! Я их попросил остаться до утра, за домом последить, пока вернусь, а тут ты! Напугала женщину с ребёнком до смерти, мне их даже жалко!»

Этим он только масла в огонь подлил.

«Ах, ты ещё и жалеешь их! – взвилась Юлия. – Ну так вали к этой интеллигенточке! То-то она тебя защищала!»

Далее последовало красочное описание встречи в загородном доме.

Ну и что с того, что Вета культурно себя вела, защищаясь от ревнивой хозяйки? Из-за этого он должен сваливать?

Он и свалил. Прямиком к Лёнечке, где сейчас лежит на диване и пялится в белённый извёсткой потолок. Ему противно и тошно от всей этой мышиной возни. Только вот перед ученицей и её мамой стыдоба.

На самом деле Кречетову было, конечно, далеко не всё равно, что его выставили. Но известно – коли «тебя не хотят», то – крутись хоть как уж на сковородке, – ни черта не выйдет: ты обречён. Он был обречён сразу, как не стал лауреатом «чайника». И вот всё наконец закончилось.

Мрачные думы спугнул резкий звонок в дверь.

– Кто там? – Лёнечка выкатился из своей комнаты, круглый, как футбольный мяч, и покатился к дверям. Послышались путаные объяснения Михаила, что он, мол, должен помочь…

Кречетов крикнул, не вставая с дивана, – лень сегодня была сильнее условностей:

– Лёнь, это ко мне! Впусти доктора! Если хочешь, чтоб… я тебе долг… отдал!

– Ты бы предупреждал, что ли, а то я на человека набросился: не туда попали, мол, – хлопотал Леонид вокруг смущённого визитёра. – Вот тапочки, проходите, проходите, вот он, наш потерпевший, – последние слова Лёня произнёс явно с подтекстом.

Кречетова передёрнуло: «Друг называется! Вогнал в долги и доволен! Вот гад! Нельзя идти у него на поводу».

– Привет, шеф! – в комнату вошёл Михаил, остудив уютной уравновешенностью закипевшую было в груди пианиста обиду на дружка.

– Привет, док! – ослабевшая рука «потерпевшего» с трудом оторвалась от поверхности дивана и зависла в воздухе навстречу «Айболиту». Следом тянулся исполненный мольбы взгляд страдальца – спасай меня, док, совсем мне плохо!

– Артист! У тебя сегодня драма или комедия? – Михаил снисходительно улыбался, глядя, как «мнимый больной» закатывает глаза и прощупывает себе пульс.

Он притянул стул от пианино и сел, откинувшись на спинку, с громким выдохом – «уф-ф!» – сегодня он не спал с пяти утра, и музыкант развернул его с полдороги к дому. Но пациент, как учили, всегда прав, Михаил не мог отказать в помощи, сославшись на усталость. – Слушаю твои жалобы, шеф.

– Лё-ёнь! Иди сюда! – позвал капризным голосом Кречетов и повернулся к доктору: – Сейчас, подожди, вы же не знакомы?

– Ну, скорее нет, чем да, – Ольшанский не стал рассказывать, что был наслышан от Веты и Али о загадочном персонаже на даче.

Лёня возник неслышно и уже сиял радушной улыбкой, как начищенный накануне старый бабушкин чайник.

– Вот он я!

– Лёнь, это Михаил. Ми-и-ша. Мой личный… доктор. Прошу… любить… то есть… не обижать. Док! Это мой давнишний друг Лёнька. Мы с ним вместе под рояль… под стол ходили. Он умеет всё: хочешь, Третий концерт Рахманинова, твой любимый, прям щас сыграет, да, Лёнь? А хочешь – сбацает импровизации на импровизации Армстронга. Ещё он почти миллионер! Не то что я. Хоть мы учились у одного профессора. Вот так. Он, понимаешь, как это? А! вот: пе-ре-шаг… нул, ага, через… себя, а я не могу. У меня такой… способности нет. Поэтому я… в общем, знакомьтесь.

Хмель ещё не окончательно покинул голову Кречетова. Слова застревали у него между зубами. Или где-то на выходе из мозговых извилин.

Пухлая кисть Леонида незамедлительно рассекла пространство, разделяющее их с Михаилом, и тому осталось только привстать, чтобы подтвердить крепким рукопожатием дружеские намерения.

Лёня показался ему очаровательным, если это слово применимо к оценке одного настоящего мужчины другим настоящим мужчиной. «Но жук ещё тот!» – отметил про себя Михаил. Тонкие малиновые губы Лёнечки растягивались, как резиновые, в безразмерной улыбке, глаза колко прощупывали: «Знаем вас, докторов, щас начнёшь лекцию читать…»

Когда церемония знакомства с другом детства закончилась, и тот, мурлыкая, продефилировал куда-то в глубины апартаментов, врач уже серьёзно обратился к несчастному пианисту:

– Ну, рассказывай, Влад. А то я тоже устал сегодня. Набегался, как солёный заяц. А народ – как пил, так и пьёт. Ты хоть меня не огорчай. Короче, валяй. Постой, руки вымою! Где? Понял! – через несколько минут «док» вернулся с закатанными рукавами рубашки. – Ну что, начнём?

Кречетов рассказывал о разорительном походе в казино и об устройстве хитроумной ловушки для «лопухов». Тем временем доктор извлекал из сумки диковинные предметы и раскладывал на пианино. Лежащий под хмельком периодически сбивался с рассказа и настороженно спрашивал: «Что это?» Коротко и буднично звучал ответ: «бабочка»… система… физраствор… Нет другого средства быстро привести перебравшего в подобающий вид, как хорошая капельница.

– Так, Влад, ты, главное, не дёргайся, чтоб я из вены не вышел. Потом полежишь спокойно и через пару-тройку часов будешь как огурчик.

– Значит, я опять смогу пить коньяк? Ведь мой организм… того… очистится? Вот молодцы доктора! Хорошо придумали! Почистился – и пей себе на здоровье! – хохмил Влад, пока Михаил привычными движениями прикреплял банку с физраствором в держателе из половинки пластиковой бутылки к запылённой бронзовой люстре.

Через несколько минут «процесс пошёл», как говаривал один известный политический деятель.

Кречетов долго не засыпал, несмотря на слоновьи дозы снотворного. Он то лежал в некой прострации, то вдруг вспоминал какой-нибудь анекдот и в возбуждении рассказывал его Михаилу. Постепенно землистость лица его сменилась лёгкой бледностью, потом щёки порозовели. Спадала пастозность, взгляд прояснялся, высвобождаясь из алкогольной дымки, исчезала спутанность мыслей и спотыкание слов, выравнивалось настроение.

Михаил невольно проводил аналогии между своим подопечным и героем «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Стивенсона. Чудовищные перевоплощения двойственной человеческой натуры наблюдал он, выводя своих пациентов из лабиринтов опьянения к протрезвлению. Вся печаль состояла в том, что ничем, кроме временного облегчения, помочь было невозможно. Ни Кречетову, ни всем остальным «джекилам», с неудержимой силой губительного пристрастия перевоплощающимся в «хайдов». Он знал одно: спасти этих несчастных, попавших на крючок злодея в облачении добродетели, а попросту яда, каким является алкоголь, может только край пропасти, куда неумолимо тащит их этот самый крючок. Там, на краю пропасти, на границе, разделяющей «быть» и «не быть», обманутый алкоголем обречённый внезапно содрогнётся, очнувшись, и замутнённое сознание его прострелит мысль: «Это конец!»

Для очень немногих этот край становился началом новой жизни.

Остальные… Их просто нет.

Глядя на неискушённого благодушного пианиста, Михаил понимал, что тот в самом начале пути к пропасти, но уже на крючке. Для музыканта выпивка – забава от безделья. Без концертов он вроде Ильи Муромца, посаженного на печку во всех доспехах и дородности. И тесно, и разморило, и ленно, и драконов – пруд пруди, только – что мне за это? А не повалять ли дурака?!

– Док, как мне уснуть? Я не сплю ночами! Мне снится один и тот же сон: я играю Концерт Чайковского, и вдруг сцена подо мной проваливается, и я лечу в чёрную дыру вместе с роялем. Публика хохочет, и жутко мне, будто не люди это, а сборище чертей, и воздуха не хватает…

– Поэтому ты пьёшь коньяк, – подытожил Михаил.

– Не только. Например, не хочу думать о том, что жена подала на развод. Я даже знаю, к кому она ушла. У него толстый-претолстый… кошелёк! Мне противно. Будто я для неё ничего не сделал! Сколько денег я на её задницу спустил, ты бы знал. Всё по салонам… ик… всё массажи… ик, – икал пациент. – А коньяк на ночь… Лёнька, туды его растудыть. Говорит, при бессоннице помогает. Помогает, – кивал он непослушной головой, – выпьешь граммов сто пятьдесят и потихоньку проваливаешься. А если устал до чёртиков, то… не в пропасть на сцене, а в какие-нибудь облака летишь. Как в детстве. Да так хорошо! – дёрнул он руку с прикреплённой «бабочкой», пытаясь нарисовать облака.

– Тише! – шикнул на него Михаил, как на маленького, и проверил, не вышла ли игла из вены.

– Только наутро голова тяжёлая, как чугунок, и наизнанку выворачивает, – жалобно закончил Владислав.

– Я уже говорил: вам противопоказано, – вздохнул доктор и заменил опустевшую банку из-под физраствора флаконом с глюкозой, затем заправил шприц очередным лекарством. – Дедушкина гипертония – ваше наследство. И потом, – Михаил, прищурившись, посмотрел на Влада, – я уверен, что у тебя что-то не то с алкогольдегидрогеназой.

– С чем с чем? – не понял Кречетов.

– С алкогольдегидрогеназой… Это такой фермент, который расщепляет алкоголь. Так вот, у тебя его недостаточно, а может, и вовсе нет, как у сахалинских гиляков и охотских эвенов.

– И что? – заинтересовался больной возможными последствиями своего пристрастия к коньячку, которые на самом деле он уже хорошо на себе чувствует.

– А то, что ты голая мишень для алкоголя. Коньяк и всё такое, даже пиво – для тебя абсолютный яд.

– И что??? – насторожился Кречетов.

– А то – печени твоей хана и тебе тоже. Короче, хочешь играть концерты – играй, не хочешь – пей! Твой выбор, как сегодня принято говорить.

Кречетов задумчиво уставился в потолок. Михаил стал собирать опустошённые флаконы и ампулы в пакет.

В глубине квартиры раздались звуки синтезатора.

– Что это такое? – оторвался от своего занятия Михаил.

– Да Лёньку на новое сочинение пробило, – лениво ответил Кречетов, отгрызая очередной ноготь.

– А-а… – протянул Михаил.

– Лёня – затейник! Музыка у него улётная, но что-то в ней есть такое… А ты не знал?

– Ну здрассьте! Откуда? А звучит необычно, ни на что не похоже, – оживился доктор Ольшанский. – Я много музыки слушаю, есть с чем сравнить.

– Кто бы спорил… – вяло откликнулся полусонный Влад, закрыв глаза. Он думал о том, что Михаил уже опоздал со своим предупреждением. Руки у него дрожат, как у больного паркинсоновой болезнью, перед учениками неудобно. С разучиванием партий проблема – ничего не запоминается. Партию сонаты Бетховена для скрипки и фортепиано он мучает уже месяц, а финал на репетициях так и не получается, потому что быструю музыку играть по нотам труднее, чем без нот. И ему бывает хорошо, сказочно хорошо, когда он выпивает свою вечернюю дозу коньячка, – кажется, ничего ему больше в жизни не надо.

Сонные глаза медленно приоткрылись и уставились на Михаила. Тот заканчивал укладывать докторскую сумку.

– Ладно, док, пиши свой рецепт. Чёрт с тобой, буду пить таблетки.

– Правильный выбор, – усмехнулся «Айболит» и написал на визитке название препарата. – Всё в ваших руках, – расправил он рукава рубашки.

А уходя, бросил:

– Не шути с этим, Влад.

…В борьбе с самим собой прошли у Кречетова осень и зима. Он долго находился под впечатлением капельницы. Его мучила мысль, что он уже несётся в пропасть, раз пришлось лечь под устрашающую процедуру, иногда вдохновлялся, чувствуя обновление и желание действовать. Но концертов не было, и это обстоятельство давило на него, как могильная плита.

Долг Беленькому, хотя и отложенный до лета, связывал по рукам и ногам. Он не мог себе позволить ни пообедать в приличном заведении, ни даже купить новый портфель: старый, добротный кожаный, приобретённый по скидочным ценам ещё в Америке, не выдерживал тяжести нотных сборников. А он таскал их пачками, аккомпанируя ученикам концерты для фортепиано с оркестром. Ручка портфеля, один раз удачно прилаженная, отлетела вторично. Так что теперь он носил портфель под мышкой, как толстую папку. Замок же регулярно расстёгивался, и ноты выползали наружу. Сначала он переживал, а потом плюнул – привык.

Настроение улучшилось к весне, после гастролей с Катей в Японии. Концерты прошли с аншлагом. Приглашающая сторона тут же продлила контракт ещё на три года. Кречетов забавлялся, рассказывая, как на одном из выступлений чудаковатая публика, завернувшись в пледы, возлежала на диванах, потягивала сакэ и закусывала сонатой для скрипки и фортепиано Стравинского. «И хоть бы кто поперхнулся», – удивлялся Кречетов. Он и не знал, что у японцев на концертах это не в диковинку.

Потом приподнятое настроение спало, как купол парашюта после приземления, вместе с испаряющимися гонорарами и мыслью о том, что «сольников» нет как нет, а с Катей он всё-таки на втором плане в роли концертмейстера.

После разрыва с Юлией Кречетов сменил несколько квартир и перешёл на домашнюю кухню: раз в неделю приезжала сухая бесцветная помощница по хозяйству Клава и готовила набор из первого и второго, или даже из двух вторых, например, плов и котлеты. Кречетов запихивал кастрюли в морозилку, и до следующего прихода Клавы голова его насчёт еды не болела. Обедал он поздно вечером после возвращения с уроков. Тогда он мог расслабиться и посидеть с тарелкой у телевизора. Например, посмотреть прямую трансляцию какого-нибудь футбольного матча. Частенько приходил Лёнька, и тогда они потягивали пиво, засиживаясь до ночи, – коньяк пить Кречетов избегал, помня слова Михаила, но пивом баловался – что он, не мужик, что ли!

Потом Леонид вызывал такси и укатывал к себе, а Владислав растягивался на диване в надежде быстро уснуть. И вот тут надвигалась лавина неотвязных мыслей о бесцельности жизни. Потому что музыкант смысл её видел в концертах, а их не было. Он ворочался, переворачиваясь с боку на бок, как советуют специалисты по бессоннице, двадцать раз, считал баранов, прыгающих через ручей, стоял перед открытым окном, чтобы замёрзнуть, а потом уютно завернуться в тёплое одеяло, но и это не помогало. Тогда он принимался пережёвывать жизнь в Америке, когда у него была одна забота – победить на очередном конкурсе. Он и своим ученикам не уставал повторять: «На конкурс надо ехать за победой! Иначе предприятие не имеет смысла».

Он в сотый, тысячный раз совершал виртуальное путешествие по местам своей недавней славы странствующего пианиста. Вот старушка-Европа рукоплещет ему в лучших своих залах. Вот он с первого же концерта становится любимчиком на родине несравненной Марты Аргерич. Это когда порвалась струна на «Стенвейне», – тогда он играл «Тарантеллу» Листа на бис. Ему пятнадцать минут аплодировали стоя. Кстати, через год у него там концерт по ангажементу. В ЮАР он неожиданно стал кумиром – кто бы мог подумать? – как «несравненный исполнитель сочинений Баха». Где-то газета валяется. Слова там мудрёные, типа «в свете чистых контрапунктических линий и всеобъемлющей простоты структуры…» – язык сломаешь. Но играл он точно хорошо.

Такое полоскание его мозгов продолжалось, пока бессмысленность этого занятия не становилась в очередной раз очевидной. Тогда он включал телевизор, досматривал «хвост» какого-нибудь тупого боевика или «порнухи» – что было гораздо веселее – и засыпал часа в четыре утра тяжёлым сном, напичканным сновидениями. То он блуждал по узким тёмным коридорам, то прятался от преследователей в пустых заброшенных домах, то прыгал в пропасть, дна которой не было видно из-за густых смрадных испарений…