Текст книги "Сердце, живущее в согласии"

– Медитировала?

Я кивнула.

– Со старым монахом?

Я снова кивнула, не переставая удивляться, как хорошо Эми меня знает.

– Жаль, что он уже стар, – сказала она, подмигнув мне.

На следующее утро я проснулась до восхода солнца. Мне хотелось немедленно отправиться к старому монаху, но я дождалась, пока все уйдут в зал медитаций. Лишь тогда встала, оделась и отправилась по знакомой тропке.

– Проходи, садись, – сказал он, ничуть не удивившись. – А если хочешь, ложись.

Я разулась, растянулась на полу и только тогда заметила, что вся дрожу от холода. Монах накрыл меня одеялом, а сам уселся на корточках рядом. Его руки коснулись моих висков, после чего улеглись мне под голову. Эта тонкая «подушка» была удивительно теплой. Я закрыла глаза, дыхание замедлилось, дрожь прекратилась. Стало необыкновенно спокойно. В последний раз я испытывала подобное рядом с У Ба. Я чувствовала, что целиком могу довериться старому монаху и что он выдержит всю тяжесть моего мира.

– Что тебя тревожит?

Иногда достаточно одного вопроса.

Я начала рассказывать. Говорила о громадной любви, которой у меня не было и по которой я тосковала. О непрожитых жизнях. О том, как можно различать бабочек по шелесту крыльев. О многочисленных главах «Книги одиночества». О сильных крыльях Обмана, уничтожавшего синеву небес, пока они целиком не почернели. О множестве оттенков горя. Об ужасе, охватившем меня, когда я впервые услышала внутри голос. Я рассказала ему о ее и своих вопросах, о своем страхе и о себе.

По щекам текли слезы. Они вымывали из меня то, что казалось погребенным навсегда.

Старый монах молчал.

Я знала: он понял каждое мое слово. Когда я закончила говорить, он откинул волосы с моего лица и нежно погладил лоб. Его пальцы были нежными, как у ребенка.

– То, что с тобой случилось, бывает чрезвычайно редко. До сих пор я всего один раз сталкивался с похожей ситуацией. – Он говорил медленно и спокойно, но по его интонациям я почувствовала, что мое положение очень тяжелое. – Как ты знаешь, буддисты верят в реинкарнацию. Тело умирает, но душа продолжает жить. Она покидает прежнего хозяина и вселяется в новорожденного младенца. Этот процесс мы и называем реинкарнацией. Карма нынешней жизни определяет будущую. Если человек творил по преимуществу добро, он может рассчитывать, что в следующей жизни ему воздастся. Но если вел недостойную жизнь, причиняя страдания окружающим, ему придется пожинать последствия. Ничего не исчезает бесследно. Многие буддисты считают, что человек с плохой кармой в следующей жизни может родиться обезьяной или даже вошью. Я этого мнения не разделяю.

Старик замолчал. Я понимала все его слова, однако их общий смысл оставался загадкой. Какое отношение сказанное имеет ко мне?

– Твой случай – особый… Как бы тебе получше объяснить. Боюсь, чтобы ты не сочла мои слова шарлатанством. – И опять умолк. – В твоем случае… во время одного из процессов перехода что-то нарушилось. Попытаюсь растолковать.

Монах встал, подбросил дров в плиту, служившую ему еще и печью, и снова сел рядом:

– Ты говорила, что слышишь женский голос.

– Да.

– Эта женщина помнит белые пагоды и красные пятна на земле? Она боится черных сапог?

– Да.

– Еще ты говорила, что вчера она произнесла фразу на непонятном языке. «Тхай бсон тху мья, а хти кьян тху мья я тхет шин най тху мья сан сар яр кьюн го тхва май». Такие слова?

– Для меня они звучали так.

– Это бирманский язык. Они означают: «Остров мертвых. Остров любящих. Остров одиноких». Судя по тому, что ты мне рассказала, предполагаю, что женщина жила в Бирме. Должно быть, она из неприкаянных душ. После смерти не обрела покоя. Хуже того, спряталась в тебя. Таким образом, сейчас в твоем теле обитают две души.

Я рывком отбросила одеяло и села. Монах смотрел на меня с недоумением. Я на него – с недоверием.

– Две души?

– Да.

– Я в это не верю.

Не всё, что поддается объяснению, является истинным.

Не все истины поддаются объяснению.

– Я ничуть не сержусь на тебя, – улыбнулся старик. – Кому понравится, когда в его теле поселяется еще кто-то? Но ты, сама того не желая, вдруг получила невидимую спутницу.

– И долго она собирается «гостить» во мне?

– Пока не умрешь.

– Получается… долгие годы? И что, нет способа избавиться от нее?

Старый монах снова взял меня за руки. Сам он слегка покачивался из стороны в сторону.

– Есть одна возможность… – Он долго смотрел на меня. Наверное, опять подбирал слова. – Тебе придется узнать, кем была эта женщина и почему умерла. Только так и не иначе ты даруешь ей покой. Лишь тогда она покинет твое тело. Но тебе предстоит долгое путешествие, которое неизвестно где и чем закончится. Готова ли ты к нему?

Глава 8

Теплый ветер играл моими волосами. Ослепительное солнце стояло почти в зените. Я пряталась в спасительной тени у хвоста самолета. Прикрывая глаза ладонью, разглядывала окрестности. Аэропорт Хехо мог похвастаться единственной взлетно-посадочной полосой, маленьким терминалом и башней, высотой с деревья. Наш самолет одиноко стоял на полосе, словно незваный гость из чужого и очень далекого мира.

Пилот заглушил двигатели, и теперь в ушах шумел только ветер. Вместе со мной прилетела группа итальянских туристов, несколько бирманцев, а также двое монахов. Все они уже исчезали за дверями единственной зоны прибытия. Позади них трое рабочих аэропорта катили тележку, доверху нагруженную чемоданами, рюкзаками и просто узлами. Новый порыв ветра поднял над взлетной полосой светло-коричневый песчаный вихрь. Я подхватила рюкзак и с некоторой опаской потопала за остальными пассажирами. Шла, поминутно оглядываясь, будто не веря, что я в сердце Бирмы.

После разговора со старым монахом я была словно в трансе. Казалось, я действительно раздвоилась и наблюдаю за собой со стороны. Вот я приняла решение последовать его совету и отправиться в Бирму. Вот слушаю одобрительные речи Эми. (Кажется, она боялась, что передумаю.) Спешные сборы. Длительный полет в Рангун, опоздание (местный аэропорт долго не мог принять наш самолет). Многочасовое ожидание рейса на Хехо. Полная заторможенность, причем без всяких таблеток.

Только здесь, в бирманском захолустье, напряжение начало спадать. Усталость и страхи отваливались от меня по кускам. Мне не терпелось увидеть У Ба. Давно я так не радовалась, как сейчас, предвкушая встречу с ним. Если быть честной, мною двигало не одно лишь желание увидеться. Я рассчитывала на помощь, почему-то веря, что вместе мы узнаем о судьбе женщины, душа которой поселилась во мне.

Перед зданием аэропорта машин не было. Вообще никакого транспорта. Только поодаль, возле лачуги, стояла старая, потрепанная «тойота» с открытыми окнами. Водитель дремал, положив голову на руль. К счастью, кто-то догадался вывести черной краской слово «Такси» на двери лачуги. Я подошла и деликатно постучала по капоту. Водитель не шевельнулся. Я постучала сильнее. Водитель поднял голову и сонными глазами уставился на меня.

– Вы можете довезти меня до Кало?

Мужчина радостно улыбнулся, потянулся и зевнул. Вылез из салона, поправил лоунджи, затем отверткой открыл багажник и запихнул туда мой рюкзак. Невзирая на сломанный замок, попытался снова запереть багажник. Тот закрываться не желал. Тогда водитель достал проволоку, обмотал ею крышку багажника, один конец пропустил через дыру, проеденную ржавчиной, и скрепил оба конца. Забравшись в салон, открыл мне заднюю дверцу. Под изношенной обивкой угрожающе выпирали бугорки пружин. Но я сразу же забыла о сиденье, увидев приборную доску. Точнее, место, где она должна бы находиться. Ее там не было! Как и самих приборов. На их месте громоздились джунгли черных, желтых и красных проводов разной толщины.

Глядя на мое замешательство, водитель ободряюще закивал. Выбора у меня не было, и я села. Машина тронулась, но вскоре остановилась возле уличного лотка, где таксист купил пакетик бетельного ореха и гирлянду из белых цветов жасмина. Гирлянду он повесил на зеркало заднего обзора, цветы были совсем свежими, и салон быстро наполнился их ароматом.

Сухой ветер, поначалу такой приятный, вскоре сделался прохладным, а потом и холодным. Я хотела закрыть окна, но привычные рукоятки здесь тоже не в почете.

– Мисс, вам холодно? – спросил водитель.

– Немножко.

Он понимающе кивнул и сбавил скорость, но за ближайшим поворотом снова надавил на газ. Видимо, любил быструю езду.

– Куда вам надо в городе?

– Отель «Кало» еще существует?

– Конечно.

– Тогда туда.

Наши глаза встретились в зеркале. Таксист слегка покачал головой и улыбнулся. От бетеля его зубы сделались кроваво-красными.

– Если мисс не возражает, я могу порекомендовать другие отели.

– А чем плох «Кало»?

– Ничем, – помолчав, ответил водитель. – Но мы, бирманцы, не любим в нем останавливаться.

– Почему?

– Говорят, там водятся призраки.

Могла бы и догадаться. Отвыкла от местных суеверий.

– И что за призраки?

– Это грустная история. В войну отель заняли под госпиталь. Несколько англичан, лежавших там, умерли. Говорят, их души и сейчас бродят по отелю.

– Я не верю в привидения. Вы-то их видели?

– Нет, конечно.

– Так, может, это выдумки?

– Я никогда не ночевал в отеле «Кало». – Он снова покачал головой и улыбнулся.

– А вам встречался хоть один человек, видевший их?

– Нет, мисс. Мои пассажиры там не ночуют.

– В прошлый раз я прожила в этом отеле две недели и не встретила ни одного призрака.

Скорее всего, владельцы других отелей в Кало доплачивали водителю, чтобы он вез постояльцев к ним. Сообразив это, я решила не углубляться в тему.

Мы ехали по сильно пересеченной местности. Земледелие на крутых склонах холмов – занятие не из легких. Невдалеке от дороги крестьянин пахал землю на водяном буйволе. Чувствовалось, что недавно прошел дождь. Человек и буйвол были густо заляпаны грязью. Тощий, жилистый бык хлюпал по скользкой земле, крестьянин в насквозь промокшей лоунджи изо всех сил налегал на плуг. Вид у обоих был такой, словно они вот-вот свалятся от истощения.

А в двухстах ярдах от поля на солнце сверкала золотистая ступа. Среди холмов и полей, за деревьями и бамбуковыми рощами, прятались пагоды, храмы и монастыри.

В одном месте дорогу перегородила воловья упряжка. Пришлось остановиться и ждать, пока хозяин не заставит двух рогатых упрямцев сместиться на обочину.

Через час с небольшим экзотическая «тойота» затормозила перед отелем «Кало». Водитель неторопливо размотал проволоку, извлек мой рюкзак и подал мне вместе с визитной карточкой, на которой значились его имя и адрес. Пожелав приятного отдыха в Кало, он уехал. Меня удивило, что из отеля никто не вышел. Не слышали шум мотора?

Мне не оставалось иного, как подхватить рюкзак, подняться на крыльцо и войти в настежь распахнутые двери. Забилось сердце, воспоминания хлынули потоком… Здесь ничего не изменилось, только состарилось. Часы на стене все так же неверно показывали время в Рангуне, Бангкоке, Париже, Токио и Нью-Йорке. Штукатурка во многих местах обвалилась, и теперь стены напоминали обгоревшее на солнце тело, с которого пластами сходит кожа. Все так же пустовал шкафчик для ключей: ни в прошлый приезд, ни сейчас я не увидела за его стеклом ни одного ключа. Вестибюль был залит холодным неоновым светом. Блестели начищенные полы, сонно колыхались на ветру желтые портьеры.

У меня было ощущение, что я вернулась домой, что жила в этом отеле не две недели, а многие годы.

– Привет! – крикнула я.

Ответа не было.

В соседней комнате работал телевизор. Перед ним на скамейке спал молодой человек.

– Привет! – громко повторила я и постучала по дверному косяку.

Спящий проснулся и недоуменно на меня уставился. Казалось, он меньше всего ожидал постояльцев.

Мой номер 101 совсем не изменился.

Просторная комната с высокими потолками и белеными стенами. Две кровати, разделенные ночным столиком. У окна – два кресла. Корейский мини-холодильник стоял на старом месте и по-прежнему не работал.

Молодая женщина за стойкой администратора встретила меня очень дружелюбно. Она знала несколько английских фраз, но ничего не слышала про У Ба.

Оставив рюкзак в номере, я отправилась в чайный домик, где впервые увидела сводного брата. Уж там-то наверняка кто-нибудь знает, где его искать. Улицу, по которой я шла, окаймляли молочаи, олеандры и разросшиеся кусты, вела она от отеля к центру города и выглядела гораздо лучше, чем в мой первый приезд. Навстречу неспешно брели прохожие. Многие шли за руку или под руку. Почти все приветливо улыбались. Ко мне подъехал мальчишка на взрослом велосипеде. Его ноги едва доставали до педалей.

– Как поживаешь? – спросил он.

Прежде чем я успела ответить, юный велосипедист скрылся за углом.

Дойдя до развилки, я остановилась и огляделась. Справа – парк, стихийно возникший на месте прежнего английского гольф-клуба. Поле заросло деревьями. У входа, в тени сосны, стояла повозка, запряженная парой лошадей. Слева начиналась главная улица. Только по ней я и могла попасть в центр Кало. Я свернула туда и продолжила путь. Прошла мимо школы, из раскрытых окон слышались звонкие ребячьи голоса.

А потом я… увидела У Ба. Узнала брата издали, по походке, по его легкому, слегка пружинистому шагу. Только У Ба мог вот так придерживать правой рукой лоунджи, чтобы одежда не мешала идти быстрее. Он шел мне навстречу. У меня снова заколотилось сердце, нахлынули воспоминания.

На глаза наворачивались слезы. Я сглотнула и плотно сжала губы. Почему я так долго сюда собиралась? Почему не поддалась тоске по У Ба, по Кало? До чего же, оказывается, тяжело следовать голосу собственного сердца. Я вдруг поняла, что все эти десять лет жила не своей жизнью.

У Ба поднял голову, заметил меня. Мы оба пошли медленнее. Оба замерли, прежде чем оказаться лицом к лицу.

Сестра и брат. Высокая, еще не старая женщина и низкорослый, пожилой мужчина.

Мне захотелось крепко обнять его, прижать к себе, однако тело не слушалось. Напряжение разрядил сам У Ба. Шагнул ко мне, протянул руки и осторожно обнял ладонями мое лицо. Его уставшие глаза оглядели меня и вдруг стали влажными. Он не стеснялся слез. У него дрожали губы.

– Я очень долго собиралась сюда, – прошептала я.

– Да. Прости, что не встретил в аэропорту.

– О чем ты, У Ба? Ты ведь даже не знал, что я приеду.

– Думаешь? – улыбнулся он, но тут же стал серьезным.

Я обняла его. У Ба встал на цыпочки и все равно достал мне только до плеча.

Есть большие мечты. Есть маленькие.

– Где твои вещи?

– В отеле.

– Мы их обязательно заберем. Ты ведь поселишься у меня?

Я вспомнила его хижину на сваях. Пчелиный рой, обитающий в гостиной, продавленную кушетку, свиней, разгуливающих внизу.

– Даже не знаю. Я бы не хотела быть обузой.

– Обузой? Наоборот. Джулия, ты окажешь мне великую честь, если поселишься у меня. – Он озорно подмигнул. – И потом, жители нашего городишки отвернутся от меня, если узнают, что я позволил сестре жить в отеле. Сестре, прилетевшей с другого конца света. Это решено окончательно. – У Ба взял меня за руку и повел туда, откуда пришел. – Для начала предлагаю выпить чаю и чего-нибудь съесть. Ты, должно быть, проголодалась после дальней дороги. В самолетах вас хоть чем-то кормят?

Мы пересекли улицу. У Ба привел меня в ресторанчик: часть низких, почти детских столиков и стульев стояла во дворе под тентами. Мы расположились за единственным свободным столом. Сев, я сразу же уперлась коленями в его днище.

Рядом оживленно беседовали две женщины. По другую сторону расположились двое солдат в зеленой униформе. У Ба легким кивком приветствовал всех.

– Это заведение принадлежит той же семье, что владела чайным домиком. Ты его помнишь?

Конечно, я не забыла ветхое, покосившееся строение с пыльным полом и засаленными стеклами витрин, где по пирожным и рисовым колобкам лениво ползали мухи.

– Вижу, владельцы достигли больших успехов.

– Ты принесла им удачу, – сказал У Ба, улыбаясь во весь рот.

Брат молча разглядывал меня. Нам принесли чай в чашках, в каких обычно подают эспрессо. В моей плавала дохлая муха.

– Пожалуйста, простите, – засмущалась официантка, когда я показала ей утопшую.

Взяв ложечку, она ловко извлекла насекомое и выбросила во двор. Я опешила, а официантка, посчитав миссию выполненной, удалилась шаркающей походкой.

– Хочешь другую? – спросил У Ба.

Я кивнула.

Он проворно поменялся со мной чашками.

– Я имела в виду не это, – пробормотала я.

У чая был своеобразный вкус. Нигде, кроме Бирмы, я не встречала такого чая: крепкого, с горчинкой, приглушенной сладким сгущенным молоком.

У Ба потягивал чай, не сводя с меня глаз. В этом взгляде не было провокации или оценки. Он не занимался ментальным анализом. Просто смотрел, однако мне все равно было слегка неуютно. Мы не виделись десять лет. Почему же слова не льются безостановочным потоком? Мы даже не задаем стандартных вопросов: «Как поживаешь? Как дела?» Неужели после десяти лет разлуки нам нечего сказать друг другу?

Я собралась заговорить первой, но в его глазах прочла, что время бесед наступит позже. К столику снова подошла официантка, принесла две миски горячего супа с лапшой.

– «Не поддавайтесь тому, что мимолетно. Не позволяйте мыслям уносить вас в будущее и не застревайте в прошлом. В этом искусство своевременного прибытия. Искусство, позволяющее в момент времени находиться только в одном, определенном месте. Воспримите этот момент всеми своим чувствами, ощутите его красоту и уродство, но не порознь, а вместе. Позвольте себе без страха погрузиться в него»… Эти слова я вычитал в книге, которую я реставрировал. Кажется, она называлась «О путешествии». Тебе понравилась цитата?

Я кивнула, хотя не понимала, какое отношения она имеет к нашей встрече.

У Ба склонил голову набок и улыбнулся:

– А ты красивая. Даже красивее, чем сохранилась в моей памяти о тебе.

Я засмеялась неожиданному комплименту.

– Сегодня – пятнадцатое число. Просто совпадение… – проговорила я.

– Знаю. Разве я могу об этом забыть?

По его лицу пробежала тень.

– Горожане и сейчас устраивают процессии в память Ми Ми и нашего отца?

У Ба печально покачал головой и почему-то оглянулся по сторонам. Наклонившись ко мне, прошептал:

– Военные запретили шествия.

– Что? – удивилась я, спросив излишне громко. – Почему?

У Ба поморщился. В это время солдаты встали из-за столика. Услышав мои вопросы, они с любопытством посмотрели на меня, но не остановились, вышли на улицу, сели в армейский джип и уехали. Поднявшееся облако пыли поплыло в сторону дворика, оседая на столиках и полу. Я даже закашлялась.

Брат, наоборот, вздохнул с облегчением:

– Армия не любит демонстраций.

– Даже когда люди идут почтить память двух великих сердец? Память удивительной любви? – удивилась я.

– В особенности это. – У Ба отхлебнул остывший чай. – Чего сильнее всего боятся вооруженные люди? Других вооруженных людей? Нет! Чего наиболее страшатся жестокие? Жестокости? Снова нет! Что опаснее всего для охваченных ненавистью и эгоизмом? Больше всего они боятся любви.

– Неужели военные видели угрозу в цветах, что безоружные люди несли к дому Ми Ми? Что в них опасного?

– Те, кто любят, уже опасны. Они не знают страха. Они подчиняются иным законам.

Мы встали. У Ба хотел расплатиться, однако официантка сказала что-то по-бирмански. Мой брат ей ответил, после чего оба засмеялись.

– С нас не берут денег. Это было угощение от хозяев.

– Спасибо, – сказала я.

– Эта женщина хочет тебя поблагодарить.

– За что?

– За возможность проявить доброту к тебе.

Я слишком устала, чтобы понимать здешнюю логику, а потому приветливо улыбнулась официантке, и мы ушли.

– Может, наймем повозку и съездим за твоими вещами? – предложил У Ба. – Представляю, до чего ты устала.

– Ничего, дойду пешком. Здесь недалеко, и рюкзак у меня совсем не тяжелый.

У Ба снова закашлял. Первый раз я услышала его кашель за столом: сухой, пронзительный.

– Ты простудился?

Он покачал головой и взял меня за руку. Мы пошли к отелю. Всякий раз, когда я ускоряла шаг, У Ба деликатно меня сдерживал.

Солнце отбрасывало длинные тени и вскоре скрылось за горами. Стало прохладнее.

У Ба остался в вестибюле, а я поднялась на второй этаж за рюкзаком. Не желая обижать владельца отеля, заплатила за две ночи.

Я собиралась нести рюкзак сама, однако У Ба, глухой к возражениям, взвалил его себе на спину и торопливо вышел из отеля.

Глава 9

Я умирала от желания увидеть преображенный дом брата. Посланных денег должно было хватить на капитальный ремонт жилища У Ба.

Узкая тропка, петляющая между банановых деревьев и деревьев папайи, вывела нас к реке. У Ба часто останавливался, чтобы успокоить дыхание, но наотрез отказывался отдать рюкзак. Я узнала деревянный мост. Миновав его, мы поднялись по крутому склону, прошли мимо ветхих хижин. Казалось, первый же сильный ветер подхватит их и унесет неведомо куда. Покосившиеся стены и крыши были сплетены из сухих пальмовых листьев, бамбуковых стеблей и трав. Во многих дворах топились земляные очаги, и в темнеющее вечернее небо поднимались столбы белого дыма. Завидев нас, галдящие ребятишки бросали игры и вовсю глазели на двоих взрослых.

Дом брата скрывался за живой изгородью из цветущих бугенвиллей, стебли которых дотягивались до самой калитки. В наступающих сумерках цветки казались красными огоньками. Мы не без труда преодолели заросли, которые У Ба гордо называл садом. Его дом стоял на пятифутовых сваях. Я увидела знакомые стены из черного тикового дерева, прохудившуюся жестяную крышу и маленькое крыльцо. Внизу безмятежно похрюкивала свинья. Все как в моей памяти.

Мы поднялись на крыльцо. На первый взгляд дом и внутри почти не изменился. То же коричневое кожаное кресло. Та же пара кушеток с истертой обивкой. Маленький кофейный столик, темный шкаф. Картина маслом, изображающая лондонский Тауэр. Новым был красный алтарь… На стене висели фотографии Ми Ми и нашего отца – Тина Вина. Кусочек его нью-йоркской жизни. Вернувшись домой, я послала У Ба этот снимок. Перед фотографиями лежали красные цветы гибискуса и горстка риса. Если я не ошибалась, раньше это место занимала статуя Будды. Я вспомнила нью-йоркскую квартиру. В какой из нераспакованных коробок лежала такая же фотография отца?

По периметру гостиной были расставлены пластмассовые ведра. Вряд ли они часть какого-то ритуала… Вспомнив о пчелах, я взглянула на шкаф, где они жили. Пусто.

– А где пчелы?

– Увы, они покинули мой дом и нашли себе новое пристанище. Где – не знаю, – ответил У Ба, снимая с плеч рюкзак. – (Я облегченно вздохнула.) – Их место заняли две змеи.

– Кто? – пролепетала я, застыв на месте.

– Две кобры.

– У Ба, нельзя так шутить.

– Мы неплохо уживались, – сказал он, удивленно глядя на меня.

– У Ба, тебе ли не знать, насколько опасны кобры. Они ядовиты! Один укус – и человек умирает.

– Кобры не причинили мне вреда, – спокойно возразил брат.

Он не понял моего испуга.

– Где они сейчас? – спросила я, борясь с желанием вскочить на кофейный столик.

– Не знаю.

– Что?! – Я была на грани истерики.

– Однажды они просто исчезли.

– Что значит «исчезли»? Когда ты видел их в последний раз? На прошлой неделе? Месяц назад? Когда?

У Ба вдруг расхохотался и несколько минут не мог успокоиться.

– Уже и не помню. Ты же знаешь: в моей жизни время не играет особой роли. Должно быть, уползли год назад. Или два.

– То есть сейчас их нет ни в доме, ни во дворе?

– Да. Я же сказал, что они исчезли. Куда – тоже не знаю.

Мне стало чуточку легче.

– И ты не боялся?

– Чего?

Брат вовсе не поддразнивал меня. Он действительно не понимал моего беспокойства. Я это видела по его глазам. По маленьким карим глазам, говорившим: «Не понимаю, чтó так взволновало сестренку».

– Чего? – переспросила я. – Они могли тебя укусить. Ты бы мог умереть.

Он долго молча смотрел на меня и добросовестно пытался понять.

– Нет, – сказал наконец У Ба. – Этого я не страшился.

Думаю, я ему завидовала.

– Спать ты, конечно же, будешь на моей кровати.

У Ба отодвинул выцветшую зеленую занавеску, открыв комнатку с деревянной полкой, ночным столиком и стулом. С потолка свешивалась лампочка без абажура. У Ба не преувеличивал: скачки напряжения давали о себе знать.

– Даже матрас есть, – с гордостью сообщил У Ба. – Моя величайшая роскошь. – Он задвинул занавеску. – Сделаю-ка я нам чая.

У Ба прошел на кухню, я – за ним. У кухонного шкафа не было дверок, на одной полке стояла пара эмалированных мисок и три тарелки. Нижние полки занимали нехитрые припасы: несколько яиц, заплесневевшие помидоры, чеснок, имбирь и картошка. В открытом очаге тлели угли. Над ними висел закопченный чайник. У Ба склонился над очагом, подбросил несколько лучинок и дождался, когда вспыхнет огонь. Никакой вытяжки, естественно, не было. Дым уходил в дыру, проделанную в крыше.

Куда я попала? Неужели я смогу жить в этой хижине на сваях? Выгребной туалет во дворе. Вместо водопровода – колодец. Никакого душа, даже холодного. Я лихорадочно изобретала причину, которая бы не обидела брата и позволила вернуться в отель «Кало».

Чай У Ба заварил просто в термосе, поставил его на поднос с парой кружек и тарелкой жареных подсолнечных семечек, и мы вернулись в гостиную.

Вечером в его доме было не теплее, чем на улице. Пришлось доставать из рюкзака теплый свитер. Нагнувшись, я случайно задела пластмассовое ведерко и нашла повод спросить:

– Зачем тебе они?

У Ба оглянулся, словно впервые заметил их.

– Ах ведерки… Видишь ли, дом старый, крыша в нескольких местах протекает. Но ты не волнуйся: в спальне не бывает протечек.

– А почему ты не сделал себе новую крышу?

– Это очень дорого. Знала бы ты, как взлетели цены на дерево…

У Ба собирался еще что-то сказать, но я его опередила:

– На те деньги, что я тебе посылала, ты бы мог построить новый дом.

Он склонил голову и задумчиво поглядел на меня:

– Ты права.

– И почему ты этого не сделал? На что пустил деньги?

Какое право я имела задавать подобные вопросы, да еще таким тоном? Мне стало невыразимо стыдно. Разве У Ба обязан отчитываться за каждый потраченный доллар? Высылая деньги, я о таком даже не думала. А теперь, получается, требовала отчета за подарок.

Надо же, какие залежи дерьма скрываются во мне!

– У Ба, прости мне эту бестактность. Мне нет дела, как и на что ты потратил деньги. Просто мне казалось…

Брат задумчиво наморщил лоб:

– Ты совершенно права, сестренка, задала здравый вопрос. Сейчас вспомню, на что я их потратил… Какую-то сумму дал владельцу чайного домика, чтобы он смог построить новое заведение. Потом у соседа тяжело заболела жена. Требовалась операция, а их делают только в Рангуне. Сын друга поехал учиться в Таунджи. Часть денег пошла на учебу юноше.

Я надеялась, что этим список расходов исчерпывается. Я и так сгорала со стыда.

– Да, вот еще. Несколько лет назад у нас выдался на редкость засушливый год, урожай был очень скудным. Соседские семьи голодали… Кажется, ничего не забыл. – У Ба молчал, вспоминая, потом хлопнул себя по лбу и радостно воскликнул: – Я и о себе позаботился! Сейчас покажу, что купил. Просто замечательная вещица.

Открыв книжный шкаф, У Ба вынул кассетный магнитофон:

– Вот, посмотри. Когда кто-то ездит в Рангун, я прошу привезти мне новых кассет.

У Ба включил магнитофон в сеть, поставил кассету и нажал на «Пуск». Его лицо застыло в ожидании чуда.

Послышались звуки духовых и струнных инструментов, рождавших классические мелодии.

– Иногда ко мне приходят соседи. Приводят родных и друзей, – торжественно сообщил У Ба. – Временами нас собирается так много, что мы едва помещаемся в этой комнате. Сидим и наслаждаемся музыкой – бывает, что и целый вечер.

Я вслушивалась в звуки, пытаясь понять, что же исполняет оркестр. В мелодии улавливалось что-то знакомое, но вот манера исполнения… Казалось, подвыпившие музыканты пытались играть Бетховена или Брамса, причем не на традиционных инструментах, а на китайской флейте, резкой и пронзительной. К этому добавлялся неописуемо рваный ритм.

– По-моему, у магнитофона что-то со скоростью.

– Неужели? – озадаченно спросил У Ба.

Я осторожно кивнула. Слушать подобное было настоящей пыткой.

– Ты действительно так думаешь?

Я снова кивнула.

У Ба немного подумал, потом сказал:

– Скорость не так уж важна. Мне эта музыка все равно кажется прекрасной. – Брат закрыл глаза, покачивая головой в такт скрипичному пассажу. – И потом, мне не с чем сравнивать, – не открывая глаз, добавил он. – В этом и состоит секрет счастливой жизни.

Он восхищался мелодией искренне и очень эмоционально. Приоткрыв глаза, он послал мне благодарный взгляд и снова погрузился в музыку. Постепенно и я перестала замечать дефекты скорости… Где-то на середине проникновенного скрипичного соло музыка вдруг оборвалась и вдобавок погас свет. В кромешной тьме я не различала даже силуэта брата. Зато стали доноситься звуки извне: жужжание насекомых, голоса соседей.

– Такое вот у нас электричество, – послышался из темноты голос У Ба. – В последние недели отключается постоянно.

Он встал. Вспыхнул огонек спички – У Ба зажег несколько свечей, расставил их по комнате. Помещение наполнилось мягким неярким светом.

– Иногда отключают на несколько минут, а бывает – до самого утра, – пояснил брат, подливая мне горячего чая.

Я взяла кружку, отхлебнула и вдруг почувствовала всю усталость от долгого пути из Нью-Йорка в Кало.

– Ну как, сестренка, звезды были к тебе благосклонны? – спросил У Ба, садясь рядом.

Да, конечно. Спасибо. У меня все прекрасно. Лучше не бывает. Не жалуюсь. Могло быть и хуже… Я перебрала варианты привычных ответов. Привычных для Нью-Йорка, но не для бирманского брата. Он спрашивал не из вежливости, и я не хотела обижать его отговорками.

– Хороший вопрос, – сказала я уклончиво.

– Глупый вопрос, – возразил У Ба. – Прости, что спросил не подумав. Зачастую мы лишь через много лет можем оценить, насколько звезды были или не были к нам благосклонны. Жизнь способна делать самые удивительные повороты. То, что поначалу нам видится неудачей, впоследствии оказывается редким везением, и наоборот. Согласна? Мне всего лишь хотелось узнать, как ты жила эти годы. Счастлива ли? Любима? Остальное – пустяки.

Я едва сдерживала слезы. Мне хотелось бы широко улыбнуться и ответить громким «да!». Но я не могла. Наверное, поэтому и стало грустно. А может, простые вопросы брата затронули слишком глубокие душевные пласты.

Любима ли я? Меня любит мать, хотя и по-своему. Любит ли меня мой американский брат, я не знала. Вряд ли.

Меня любит Эми.

Два человека, чья любовь ко мне так сильно разнится. Еще кто-то? У Ба спрашивал про Америку. Пожалуй, все.

Было ли этого достаточно? И для чего именно? Сколько человек должны нас любить, чтобы мы чувствовали себя счастливыми? Двое? Пятеро? Десять? Или всего один? Тот, кто дарует зрение и разгоняет страх. Кто наполняет смыслом наше существование.