Текст книги "Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего?"

Заключение

Мы увидели, как некоторые ключевые черты, которые мы связываем с периодом Средневековья и которых практически не существовало в 1001 г., – верховная власть папы, организация церковных приходов, монашеские ордена, замки, огромные соборы – почти полностью сформировались к 1100 г. Но старый мир закончился и в других отношениях. В XI в. произошли глубокие изменения в природе и масштабах войны и насилия, и начался период отказа от рабства. Впрочем, самое невероятное, пожалуй, – то, какую огромную роль во всем этом играла церковь. Даже окончание викингских набегов в конечном итоге можно связать с влиянием церкви: христианство добралось и до Скандинавии.

Что все это значило для моих предков в Мортоне? В течение этого века священники стали регулярнее наведываться в деревню и около 1100 г. построили там первую церковь. То было маленькое здание, темное внутри, с грубо выточенным гранитным фризом снаружи, на котором были изображены древо жизни, абстрактные спирали и мифические чудовища. Гостю из Византии, которого каким-то чудом занесло бы туда, все это показалось бы ужасно примитивным, но церковь навсегда связала Мортон с христианским миром. Как и в остальной христианской Европе, прихожане слушали проповеди о морали и набожности как важной части образа жизни. После того как в 1050 г. епископ переехал в Эксетер, и там построили новый собор, в регионе с беспрецедентной скоростью стал расти уровень образования. С самого основания собора в его библиотеке содержалось не менее 55 книг, подаренных епископом Леофриком. Строительство королевского замка не только установило норманнский контроль над городом, который осуществлял королевский шериф: оно еще и поставило на городе печать королевской власти. У всех крупных норманнских феодалов с землями в Девоне были дома в Эксетере, а в 1087 г. там построили новый бенедиктинский монастырь. Городской рынок тоже увеличился в размерах, чтобы обслуживать выросшее население, а это, в свою очередь, привело к вырубке лесов и осушению болот под новые пахотные земли. Если вы шли из Мортона в Эксетер, вам уже не нужно было бояться викингов, да и город стал настолько богат, что путешествие на 20 километров до него выглядело куда привлекательнее. Добравшись туда с новенькими серебряными пенни в кошельке, вы поняли бы, что уже не просто пытаетесь выжить на самых дальних границах христианского мира: вы теперь часть огромного целого.

Главный агент изменений

Кардинальные перемены в обществе редко бывают порождены одним человеком и никогда не реализуются кем-то единственным. Большинство великих перемен прошлого произошли благодаря не одинокому гению, а множеству людей, которые мыслили примерно одинаково и видели схожие возможности. Соответственно, увязать изменения в обществе с каким-либо единственным принятым решением почти невозможно. Как и природа самих перемен, которым легко дать определение в небольшом масштабе, но почти невозможно, когда приходится учитывать множество факторов, влияние одного человека на целый континент в течение целого века поддается оценке с очень большим трудом. Тем не менее будет весьма интересно обдумать вклад отдельных личностей в эти перемены – хотя бы для того, чтобы убедиться, насколько он на деле мал, и насколько перемены на самом деле зависят от решений, принятых одновременно тысячами людей.

В 1978 г. популярный американский писатель Майкл Харт выбрал сто человек, которые, по его мнению, были самыми влиятельными личностями всех времен. Список был довольно произвольным, да и особой проработанностью не отличался (например, во втором издании Харт утверждал, что пьесы Шекспира были на самом деле написаны графом Оксфордом).[11]11
  Michael Hart, The 100 (1^st edn, 1978, 2^nd edn, 1992).


[Закрыть] Тем не менее мне в детстве этот список показался весьма воодушевляющим, и, скорее всего, именно это и было замыслом автора. XI в. в книге представлен двумя знаменитыми личностями: Вильгельмом Завоевателем и папой Урбаном II. Решение Вильгельма вторгнуться в Англию в 1066 г., конечно же, делает его главным агентом изменений для всех жителей этой страны, но вот для остальной Европы его действия имели куда меньшие последствия. Кроме того, не стоит забывать, что он оставил большинство англосаксонских институтов власти без преобразований: жизнь изменилась совсем не так радикально, как многие считают. Что же касается папы Урбана II, он, конечно, запустил механизм крестовых походов и поддержал Реконкисту, но в Европе крестовые походы были важны скорее своим символизмом, чем реальными достижениями. Опять же, королям Наварры и Леона вовсе не требовалась какая-либо дополнительная поддержка, чтобы сражаться с разваливающимся Кордовским халифатом. И Вильгельм I, и Урбан II, бесспорно, были выдающимися личностями, но если говорить обо всей Европе XI в. целиком, они не идут ни в какое сравнение с еще одной исторической фигурой, которую Майкл Харт проигнорировал, – Гильдебрандом, известным как папа Григорий VII.

Еще до принятия папского сана, будучи архидьяконом Римской церкви, Гильдебранд сыграл важнейшую роль в установлении верховенства папы римского над императором Священной Римской империи. Он был инициатором Григорианских реформ, которые стали определяющими для католического духовенства. Его представление о священнослужителях как об отдельной от светского мира организации и стремление установить папскую власть над правителями стран и простыми жителями навсегда изменили христианский мир. Вы можете представить себе средневековую Европу, в которой папа – простой назначенец императора, а церковь не имеет политического влияния? То, что Урбан II добился такой восторженной реакции, проповедуя в Клермоне в 1095 г., скорее всего, связано с его выдающимися ораторскими способностями и религиозным рвением, а также привлекательными возможностями для новых завоеваний, которые он описал, но он должен благодарить Григория VII за то, что тот дал ему такую прочную платформу для выступлений. Именно Григорий в 1074 г. впервые обсуждал идею вооруженной экспедиции для помощи восточным христианам. Соответственно, Урбан II должен занять второе место вслед за Григорием VII. Под конец жизни император изгнал Григория из Рима, и через год, в 1085-м, тот умер, но это нисколько не умаляет его достижений. Не все великие жизни заканчиваются хорошо, а уж то, как именно человек умер, вообще не должно сказываться на оценке его деятельности при жизни. Григорий превратил папство в самый важный институт христианского мира и поднял статус духовенства над теми, кто сражается, и теми, кто работает, придав веса учености и умению вести дебаты, а без них европейское общество вообще не стало бы таким, какое есть.

1101–1200
Двенадцатый век

В сочельник 1144 г. государство крестоносцев Эдесса пало под натиском мусульманского военачальника Занги. Все захваченные в плен христианские рыцари были перебиты, а их жен и детей продали в рабство. Это событие нанесло тяжелую травму христианскому миру. Пораженный папа Евгений III попросил своего старого друга и наставника Бернарда Клервоского произнести проповедь в поддержку нового крестового похода, чтобы отвоевать Божью вотчину. Бернард начал свою жизнь монахом-цистерцианцем, но позже выяснилось, что он еще и первоклассный дипломат. 31 марта 1146 г. он зачитал папскую буллу Евгения в церкви Везеле и обратился к собравшейся толпе в своей неподражаемой манере. Вскоре люди стали кричать: «Кресты! Дайте нам кресты!» и поклялись сражаться за Христа. Даже французский король, бывший среди собравшихся, сам отправился в Святую землю. Вдохновленные его примером и риторикой Бернарда, многие аристократы последовали за ним. В последующие недели, когда Бернард поехал в Германию, чтобы прочитать проповедь императору Священной Римской империи, люди стали сообщать о чудесах, случавшихся везде, где он бывал. Религиозный пыл только рос. Бернард написал папе: «Вы приказали; я послушался… Я заговорил, и крестоносцев сразу появилось несчетное множество. Целые деревни и города стоят заброшенными. Вы не найдете одного мужчины даже на семь женщин. Везде можно встретить вдов, чьи мужья еще живы». Наконец добравшись до Шпейера, Бернард воспользовался всеми своими навыками, чтобы убедить и императора присоединиться к крестовому походу. После двух дней уговоров он раскинул руки, изображая Христа на кресте, и возопил: «Человече, что я должен сделать для тебя, чего я не сделал?» Пораженный император поклонился и поклялся вступить в бой, чтобы отвоевать Иерусалим.

В XII в. полно подобных драматичных моментов и невероятных персонажей. То был век влюбленных Пьера Абеляра и Элоизы, аббатисы-композитора Хильдегарды Бингенской и величайшего рыцаря Средневековья Уильяма Маршала. Он видел таких колоритных личностей, как Фридрих Барбаросса, Генрих II и Томас Бекет. В этом веке на передний план вышли королевы: императрица Матильда, Алиенора Аквитанская, грузинская царица Тамара. В этом столетии было немало правителей с «львиными» прозвищами: Вильгельм Лев, Генрих Лев, Ричард Львиное Сердце, а еще короли с весьма неожиданными эпитетами: Давид Строитель, Гумберт Блаженный, Людовик Толстый. Названия военных орденов, особенно тамплиеров и госпитальеров, помнят и по сей день. То была первая великая эпоха рыцарства, столетие, в котором изобрели геральдику и турниры. В то же время оно подарило нам крепкую, приземленную культуру – например, писавших на латыни поэтов Архипииту Кельнского и Гугона Примаса Орлеанского, а также трубадуров, которые сочиняли свои трогательные поэмы, чтобы порадовать и соблазнить своих дам (или, что случалось чаще, чужих).

Поразительно, сколь многие истории и фразы этого периода до сих пор сохранились в нашей культуре. Самая знаменитая фраза – это, скорее всего, вопрос Генриха II: «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?» Тот уже был сыт по горло своим канцлером Томасом Бекетом, архиепископом Кентерберийским. Не менее крылатой стала фраза, обращенная магистром тамплиеров к магистру госпитальеров у родников Крессона в 1187 г., когда последний сказал, что вести в атаку 600 рыцарей против 14-тысячного войска Саладина – глупость: «Вы слишком любите свою белокурую голову, которую так хотели бы сохранить». И кто может забыть браваду Вильгельма Льва, короля Шотландии, который бросился в совершенно безнадежную атаку на англичан в битве при Алнике, крича: «Теперь посмотрим, кто из нас хорошие рыцари». Учитывая все это кровопролитие, вы сразу поймете, почему летописец XII в. Роджер Ховеденский писал, что «не готов к битве тот мужчина, который никогда не видел, как льется его кровь, не слышал, как хрустят его зубы от удара врага, не чувствовал на себе полного веса противника»[12]12
  Maurice Keen, Chivalry (1984), p. 88.


[Закрыть].

Эти персонажи и истории дают нам представление об эпохе: кровопролитная, смелая, самоуверенная, своенравная, страстная. Тем не менее все они очень мало связаны с самыми значительными переменами, случившимися в тот период. Самое большое влияние на XII в. оказали скромные крестьяне, юристы и ученые. Вы, конечно, можете сказать, что крестовые походы привели к контакту Запада и Востока и культурному обогащению Запада. В определенной степени это верно, но отношения Запада и Востока были куда более продуктивны в городах, где ученые-христиане могли более-менее мирно работать над арабскими и греческими манускриптами. И, хотя государства крестоносцев Антиохии, Эдессы, Триполи и Иерусалима были лидерами в строительстве замков и оказали немалое влияние на Европу, они мало изменили базовую функцию замка как таковую – помогать гарнизону выдерживать осаду. Более глубокие изменения в обществе нужно искать в других местах.

Рост населения

Примерно с 1050 г. в Европе начался значительный экономический рост. Огромные леса и пустоши расчищались, болота осушались, так что пахотной земли стало заметно больше. Если бы мы могли посмотреть на континент с высоты птичьего полета, то увидели бы, что в Европе, ранее преимущественно покрытой лесами, стали преобладать поля. Расчистки стали результатом значительного роста населения, причины которого до сих пор обсуждают историки. Одна из возможных – изобретение сбруи, что позволило пахать на лошадях. В отличие от волов, которые могут тянуть огромный вес даже в обычном ярме, лошади в таких условиях работают значительно хуже: крепления колют им шею и перекрывают артериальное кровообращение. Так что требовалась куда более сложная упряжь, чтобы использовать для пахоты лошадей. Эта технология, известная в Древнем мире, но потом утерянная, была заново открыта в XII в. Впрочем, распространялась она довольно медленно: даже в XV в. в Англии волы все еще составляли около двух третей всех тягловых животных[13]13
  John Langdon, Horse, Oxen and Technological Innovation (Cambridge, 1986), p. 98.


[Закрыть]. Тем не менее использование и лошадей, и волов хотя бы в некоторых местностях, несомненно, расширило возможности для расчистки и возделывания земли.

Более важная причина роста населения – так называемый Средневековый климатический оптимум. Средняя температура в X и XI вв. росла очень медленно и к началу XII была всего на градус выше, чем до 900 г. Разница кажется не очень большой – изменение температуры на один градус мы едва замечаем. Но вот рост ежегодной средней температуры на один градус – это очень значительное изменение. Как указал историк Джеффри Паркер, в областях с умеренным климатом «падение средней весенней температуры на 0,5 °C продлевает риск последних заморозков на десять дней, а падение средней осенней на те же полградуса – продлевает риск первых заморозков на десять дней. И того и другого достаточно, чтобы убить весь урожай»[14]14
  Geoffrey Parker, The Global Crisis: War, Climate Change and Catastrophe in the Seventeenth Century (2013), p. 17.


[Закрыть]. Из этого следует, что повышение температуры всего на 0,5 °C приводит к обратному эффекту. Более того, опасность меняется в зависимости от высоты над уровнем моря. По словам Паркера, падение температуры на 0,5 °C вдвое повышает риск гибели урожая в низинах и вшестеро – риск гибели двух последовательных урожаев, а вот риск гибели нескольких последовательных урожаев на высоте 300 м над уровнем моря увеличивается в тысячу раз. Соответственно, разница температур на 0,5 °C для многих людей является разницей между жизнью и смертью. Меньше суровых зимних дней – меньше урожая погибнет от холода. Больше теплых летних дней – меньше вероятность, что урожай погибнет, а со временем урожайность даже вырастет. Соответственно, в среднем у людей стало больше еды, и умирало меньше детей.

Небольшое снижение детской смертности на первый взгляд не кажется событием настолько значительным, чтобы считать его одной из величайших перемен, когда-либо случившихся в истории Запада. Но если это явление экстраполировать на всю Европу и на целых два с половиной века Средневекового климатического оптимума, то его важность сразу становится очевидной. Выжившие дети заводили семьи, многие их дети тоже выживали; они, в свою очередь, расчищали больше земли и собирали достаточно богатые урожаи, чтобы прокормить еще большее население в следующем поколении. Без избытков зерна не было бы никакой культурной экспансии. Не было бы «лишних» работников, которых можно было отправить на постройку монастырей, замков и соборов, а ученым пришлось бы работать в полях, а не читать книги. Несколько исходных дополнительных жизней оказали экспоненциальный эффект – просто потому, что в Европе плодородных почв было в изобилии. Они нуждались лишь в людях, которые будут их возделывать.

Расчистка земель начиналась одним из двух способов: либо индивидуально, по инициативе отдельного крестьянина, либо коллективно, по приказу поместного бейлифа. В индивидуальных случаях мужчина, имевший надел в пять-шесть акров (2–2,5 га), понимал, что не сможет прокормить растущую семью, имея так мало земли. Даже в урожайный год у него не будет излишка, который можно продать на рынке или отложить на случай будущих неурожаев. Обозначив один-два акра заросшей или лесной земли неподалеку, он просил поместного бейлифа вырубить деревья и кусты и засадить землю культурными растениями, после чего получал ее в собственность в обмен на увеличение барщины. Подобное развитие событий устраивало всех: крестьянин получал больше земли для обработки и мог лучше обеспечивать семью, а поместный бейлиф и феодал-помещик радовались дополнительной барщине. Когда вырастали сыновья крестьянина, они помогали расчистить еще четыре-пять акров. И так далее.

Коллективные расчистки обычно были связаны с крупномасштабными проектами по осушению болот и ирригации. Бейлиф в определенные дни отправлял арендаторов поместной земли рыть канавы и строить плотины. По завершении работы новую землю распределяли либо среди старых, либо среди новых арендаторов. В некоторых поместьях, принадлежавших монашеским орденам, землю расчищали даже сами монахи, трудясь в настоящем духе Устава святого Бенедикта. Тысячи акров европейских лесов и болот были срублены и осушены одними только цистерцианцами в течение XII в.

Масштабы этих расчисток очень трудно измерить. Грамотных людей все еще было настолько мало, что феодалы и их писари не занимались даже регулярной записью границ поместья, не говоря уже о том, чтобы обозначать конкретные границы территории отдельных арендаторов. Несколько поместных хартий, в которых разрешается расчистка земли под обработку («assarting»), сохранились, но эти индивидуальные разрешения вряд ли дадут нам представление о подлинных масштабах процесса. Так что лучшей меркой для нас останется рост населения как таковой. Но даже его рассчитать довольно сложно. Самые полные имеющиеся у нас цифры относятся к Англии, благодаря уникальной сохранившейся «Книге Судного дня» (1086), единственной полной переписи населения и богатств государства в XI в. По оценкам, основанным на данных «Книги Судного дня», население Англии составляло около 1,7 миллиона человек. Отчеты о сборе подушного налога в 1377 г. показывают, что население к тому времени выросло до 2,5 миллиона, а до голода 1315–1322 гг. и «Черной смерти» 1348–1349 гг., скорее всего, было намного выше. Из этих и других обрывочных данных можно предположить, что население Англии выросло с 1,8 миллиона человек в 1100 г. почти до 3,4 миллиона в 1200. Из этого можно сделать вывод, что английские пахотные земли в 1200 г. были почти вдвое продуктивнее, чем в начале века. Единственное возможное объяснение подобного роста населения – огромные территории королевства впервые пустили под плуг. Больше земли – больше пищи, соответственно, больше людей чувствуют себя достаточно уверенно, чтобы вступить в брак, а их дети лучше питаются. Каждое поколение, в свою очередь, возделывало все больше земли, и население росло дальше.

Как шли дела у остальной Европы в XII в., историки приводили весьма контрастные цифры. По недавним оценкам Паоло Маланимы, в XII в. население Европы в целом выросло на 38 процентов. Однако если взять три страны с наиболее хорошо сохранившимися документами – Англию, Францию и Италию – и составить модель для всей Европы, опираясь на их данные по населению, то, зная, что в 1500 г. население Европы составляло около 84 миллионов человек (эта цифра никем не оспаривается), то путем обратной проекции мы получим совсем другую картину для XII и XIII вв.: у нас получится, что население Европы выросло, соответственно, на 49 и 48 процентов и к 1300 г. превысило 100 миллионов. Впрочем, каковы бы ни были точные цифры, не стоит сомневаться, что в период с 1050 по 1250 г. была расчищена бо́льшая часть земли, обеспечившей подобный рост. Обычно двенадцатое столетие представляется веком одетых в кольчуги крестоносцев, разбивающих вражеские шлемы могучими ударами палиц, но настоящим двигателем социальных изменений в XII в. стали поместья этих крестоносцев с безымянными трудолюбивыми крестьянами, от которых остались только расчищенные, вспаханные и возделанные поля.

Расширение сети монастырей

Сам факт того, что папа Евгений III обратился к Бернарду Клервоскому, чтобы тот прочитал проповедь о Втором крестовом походе, намекает нам на еще одно важное изменение, произошедшее в XII в. Бернард был монахом и, соответственно, должен был отрешиться от мира и посвятить жизнь созерцанию. Однако здесь мы видим, что он активно путешествует, встречается с королями и проповедует перед огромными толпами. Более того, куда бы он ни ехал, репутация опережала его. Когда на выборах папы в 1130 г. возникли разногласия, Бернарда спросили, какого кандидата поддерживает он. Он выбрал Иннокентия II, а потом несколько лет разъезжал по Европе, пытаясь убедить правителей, поддерживавших другого кандидата, изменить свое решение. В 1145 г. Евгению III удалось стать папой в основном потому, что он дружил с Бернардом. Кроме всего прочего, влияние и популярность Бернарда очень помогли его религиозному ордену. Люди тысячами вступали в орден цистерцианцев, основанный в 1098 г., и монахи которого поклялись вести аскетичную жизнь, строго подчиняясь Уставу святого Бенедикта. К 1152 г. у ордена было более 330 монастырей, рассеянных по Европе, а во второй половине века он добрался до Восточной Европы, Шотландии и Ирландии. К концу столетия у ордена было еще и несколько десятков женских монастырей.

Цистерцианцы были не единственным орденом, набиравшим популярность. Картезианцы избрали для себя еще более аскетичное существование – они жили в тесных кельях. Появились и ордена религиозных клириков, например, орден регулярных каноников (августинцев), чей образ жизни весьма напоминал монашеский. Гильом из Шампо организовал орден каноников св. Виктора (викторинцев) в 1108 г.; друг Бернарда Клервоского Норберт Ксантенский основал орден премонстрантов в 1120 г.; наконец, Гильберт Семпрингхемский в 1148 г. основал орден гильбертинцев. Вкупе с крестоносным пылом монашеский дух привел к образованию военных орденов, обязанности которых включали в себя молитвы и защиту паломников. Орден госпитальеров возник благодаря успеху Первого крестового похода. Орден тамплиеров, основанный в 1118 г., пользовался горячей поддержкой Бернарда Клервоского. В 1150-х гг. в Кастилии цистерцианцы основали собственное военное «крыло», орден Калатравы, а ближе к концу века появился Тевтонский орден. Это лишь самые известные из орденов; для защиты паломников, идущих в Святую землю, основали и много других.

Масштаб монастырской экспансии становится понятен, если мы посмотрим на доступные цифры по Англии и Уэльсу. В 1100 г. в стране было меньше 148 религиозных построек, включая около 15 женских монастырей. Всего за два десятилетия, с 1135 по 1154 г., их количество увеличилось с 193 до 307: строили в среднем по 6 монастырей в год. В 1216 г. религиозных зданий было уже около 700, не считая еще 60–70, принадлежавших госпитальерам и тамплиерам[15]15
  David Knowles and R. Neville Hadcock, Medieval Religious Houses: England and Wales (2^nd edn, 1971), p. 494; John T. Appleby, The Troubled Reign of King Stephen (1969), p. 191.


[Закрыть]. Количество монахов, каноников и монахинь увеличилось еще больше – с 2000 до почти 12 000. Если из этих данных экстраполировать общие цифры для всей Европы, то к концу XII в. в западном христианском мире было от 8 до 10 тысяч религиозных зданий и около 200 000 монахов, монахинь и каноников. Однако если учесть, что Англия и Уэльс в те времена были довольно малонаселенными окраинами христианского мира, станет ясно, что на самом деле служителей церкви и самих церквей в 1200 г. было намного больше.

Почему это случилось? Почему люди отдавали огромные богатства на постройку новых религиозных зданий? Чтобы понять их мотивацию, нужно рассмотреть доктрину о чистилище – католическую теорию о том, что души мертвых не отправляются прямиком в рай или ад, а попадают в своеобразный «отстойник», в котором проводят некоторое время, прежде чем отправиться дальше в одном из направлений. До того как появилась эта доктрина, аристократы и аристократки, основывавшие монастыри, делали это в надежде, что за благие дела их души после смерти отправятся прямо в рай. А если они не будут творить добрых дел, то проведут всю вечность в аду. Однако примерно в середине XII в. вопрос о том, попадет ваша душа в рай или в ад, приобрел новые нюансы. В какой именно момент душу приговаривают к адским мукам? Случается ли это в момент смерти, или же, если помолиться за умершего, можно все-таки помочь его душе попасть в рай? Богословы разрабатывали древнюю идею искупления через молитву и приняли весьма удобное решение: молитвы после смерти действительно могут помочь усопшим. В 1150-х гг. Петр Ломбардский объявил, что молитвы помогают как умеренным грешникам, облегчая их страдания, так и достаточно добродетельным, облегчая им дорогу в рай[16]16
  Jacques LeGoff, trans. Arthur Goldhammer, The Birth of Purgatory (1986), pp. 222–223.


[Закрыть]. Люди стали верить, что такие души не попадают прямо в рай или ад. К 1200 г. разработали сложную доктрину чистилища, и все больше и больше людей стали жертвовать деньги монастырям и часовням, надеясь, что молитвы, прочитанные за них после смерти, ускорят путь к вечному блаженству.

Вы можете подумать, что, поскольку все эти новые монахи и монахини были отрезаны от общества и жили в закрытых коммунах, они практически не оказывали влияния на внешний мир – как же тогда их можно назвать важным явлением в развитии западного мира? Но давайте посмотрим на XII в. с точки зрения связности. Мы считаем, что в нашем чудесном мире интернет-общения методы поиска и передачи информации радикально отличаются от тех, что были в распоряжении наших предков. Сейчас существуют такие способы хранения и передачи информации, каких предыдущие поколения не могли себе даже представить. Монастыри, однако, обеспечивали похожую связность. Это была прослойка, обеспечивающая взаимосвязь в христианском мире, монашеская «сеть», тесно переплетенная со светским миром приходских священников, придворных писцов и епископов-политиков. От Исландии до Португалии, от Польши до Иерусалима монахи, каноники и священники пересекали границы королевств, распространяя знания и участвуя в дебатах. Благодаря латинской ортодоксии, введенной в предыдущем веке папой Григорием VII, они вели все эти дебаты на одном языке, который приобрел международное значение – примерно такое же, какое имеют стандартные языки разметки страниц для Интернета.

Раскинутая по всему христианскому миру монашеская сеть не просто распространяла знания: она еще и создавала их. Представьте, сколько различных ролей мог играть монастырь. Строительство требовало работы мастеров-каменщиков, камнерезов и плотников, так что монашеские ордена были покровителями дизайна и архитектуры, строительства и искусства XII в. В монастырях нужны были монахи и каноники, умеющие читать, так что они распространяли грамотность; некоторые монастыри открывали школы для обучения мальчиков (а иногда и девочек) – либо в рамках благих деяний, либо для того, чтобы заработать денег. В монастырских библиотеках сохраняли работы прежних писателей, там же писали и новые книги: информацию и хранили, и распространяли. В нормандском монастыре Ле-Бек, например, в начале XII в. хранилось 164 книги, а в 1164 г. по завещанию он получил еще 113 книг; кроме того, там открылась платная школа. Описывая ее, летописец Ордерик писал, что «почти каждый монах Ле-Бека казался философом, и даже наименее ученый из них мог многому научить любого глупого детского учителя»[17]17
  C. H. Haskins, The Renaissance of the Twelfth Century (2^nd edn, 1955, 5^th imp., 1971), pp. 38–39.


[Закрыть]. Если монастырь входил в состав собора, что было обычным делом, монахи занимались перепиской с королевской администрацией, что способствовало созданию архивов и написанию летописей. Сами монахи тоже путешествовали, разнося новости между монастырями по всей Европе. В садах они выращивали лекарственные растения, а в монастырях с собственными лазаретами довольно неплохо лечили. Некоторые монашеские ордена распространяли свои технологии по всему континенту – в частности, именно так по Европе разошлись водяные мельницы, тяжелые плуги и передовые методы виноградарства; таким образом, монастыри еще и способствовали освоению недавно расчищенных земель.

Конечно, не во всех монастырях Европы были библиотеки, полные потрясающих книг, не во всех монастырях были и школы. Но во многих было и то и другое. В то время даже бытовала пословица: «Монастырь без библиотеки – что замок без арсенала»[18]18
  Ibid., p. 71.


[Закрыть]. Монастыри открывали глаза, обучали разум и вдохновляли молодежь, посещавшую школы, стремиться к новым знаниям не только в монастырских библиотеках, но и на практике.