Текст книги "Школа негодяев"

– Ну, да… Исключительно идеей и отвагой! – негромко сказал по-английски Левин за спиной Михаила. – Идеей, техническими знаниями, немаленькими деньгами… Неужели мы так похожи на дилетантов? Сам веришь в то, что мы согласимся с твоей логикой? Ты, конечно, прав, парень, прав в том, что сейчас два человека могут уничтожить город, но случится это вовсе не потому, что они бескорыстно сражаются за идею. Вернее – они, конечно, могут так думать, но за любым действием всегда стоят те, кто в нем заинтересован, те, кто за это платит. Идея здесь совершенно ни при чем. Средства изменились, а вот цели… Цели – нет! За всем и всегда стоит система. Та система, которая по твоему мнению ничего не стоит. Только здесь, у нас – системы нет. Мы ничьи и на ничьей земле.

– Неужели? – осведомился араб и даже попытался привстать, чтобы встретиться с Львом Андреевичем глазами, но без особого успеха. – Ничьи? Вот так вот сразу – совсем ничьи? А, может быть, вы общие? Может, так правильнее? Вы все еще думаете, что существуете, потому, что организовали здесь некое подобие нормальной жизни? А я думаю, что вы все еще живы потому, что удобны всем сторонам. Потому, что здесь, в вашей Зоне, только одно имеет значение – эти две трубы, – он ткнул рукой куда-то в сторону двери, на север, – а все остальное – просто полоса отчуждения, за которой зажравшаяся Европа прячется от новой Империи. Это пока вы были страной, вы были для всех неудобны, а как территории устраиваете соседей на сто процентов. Вы рассадник выгодного всем зла! Этакий оффшор беззакония: все, что нельзя делать у себя на земле, делают у вас. Вы и тюрьма, и фабрика по производству героина, и могильник для отходов. Выгребная яма для окружения! Чем вы гордитесь? Тем, что бегаете по зараженным лесам, дохнете от постоянно мутирующих вирусов, от холода, от солнечной радиации, друг от друга и при этом кричите, что вы свободны? И кому нужна эта ваша свобода? Такая вот свобода сдохнуть, как бродячая собака? Вы ничего никогда не построите, не потому, что не умеете, а потому, что здесь построить ничего нельзя. Это пепелище, и здесь не место живым людям! Ну, объясните, объясните мне, наконец-то, что вас двоих здесь держит!? Вы же не овцы оба, чтобы тихо пастись в загоне, вы пастухи! Что для вас колючка? Ничего! Шаг – и вы на свободе…

Сергеев молчал, глядя на Али-Бабу, и выражение лица Михаила сложно было назвать дружелюбным.

Араб запнулся об его взгляд и тоже замолчал, только дышал учащенно, откинувшись на подушки.

– Ну, чего же, ты, в принципе, правильно во всем разобрался, – сказал Левин, прерывая тяжелую, как свинцовая болванка, паузу. – Вполне резонный вопрос. Я и сам себе его иногда задаю…

Он привстал, открыл форточку, впустив в комнату холодный воздух, и тут же запах зимней свежести перебил оставшийся после перевязки лекарственный душок.

– Я закурю, – предупредил Левин и зажег сигарету. – И каждый раз, когда я задаю себе этот вопрос, я не нахожу на него ответа.

Он выдохнул дым наружу и снова повернулся к раненому.

– Ты прав, никто не должен жить на пепелище, но что поделать с теми, кто все-таки здесь живёт? Списать со счетов? Так нас давно списали, но что изменилось? Мы перестали быть? Нет, мы по-прежнему здесь. И чем хуже идут дела, тем сильнее мы становимся. Мы отказались покидать эту землю. Каждый по своим причинам, и эти причины иногда трудно сформулировать. Но назвать тебе свои я попробую. В России мне место было, а в Российской Империи не нашлось – ну, не складываются у меня отношения с новыми хозяевами. Я изгой и на Западе, потому что националисты-конфедераты ничем не лучше националистов с Востока – и у каждой стороны ко мне свой счет. Весь мир давно поделен, Али, и как бы вы не старались выгрызть для себя кусочек, вам вряд ли это позволят, потому что для того, чтобы дать вам, нужно у кого-то отобрать, а это с каждым годом все труднее и труднее. А нам наш мир отдали даром, за ненужностью. Швырнули в морду – нате, пользуйтесь! Пусть грязный, загаженный, опасный, но наш! Щедрый подарок, поверь, я говорю без иронии. Шанс построить что-то свое даже в таком кошмаре – бесценен, хоть ты и говоришь, что, это невозможно, я все-таки попробую. А если сдохну – значит, сдохну, но свободным, на своей земле, и так и не приучившись лизать ничью жопу…

– Если я выберусь отсюда, – сказал араб уже спокойно, – то буду самым счастливым человеком на Земле. Я знал, за что рискую, но не знал – как… Вы ненормальные. Были бы вы фанатиками, я бы еще понял, но вы же трезво оцениваете свои шансы. Знаешь, Сергеев, мне доводилось выживать там, где выжить было трудно, почти невозможно. Но жить, так как вы, постоянно жить в таком ужасе, я бы никогда не смог. Если ты выполнишь договоренности…

– Вот об этом давай и поговорим, – перебил его Михаил. – О наших договоренностях. Расскажи-ка мне про Школу…

Али-Баба стрельнул в его сторону глазами, сморщил нос от боли, пытаясь изменить позу, все-таки привстал, превозмогая собственное бессилие, устроился поудобнее, и лишь потом кивнул:

– Спрашивай. Только учти, я могу многого не знать.

– Расскажи то, что знаешь. Когда ты впервые услышал о Школе?

– Первое предложение я получил около года назад. В Москве…

– Кто-то из людей Истомина? – спросил Сергеев.

Он не хотел слышать положительный ответ, но был к нему готов. К счастью, араб покачал головой:

– Нет. Тогда – нет. Так получилось, что со мной захотели поговорить посредники – прибалты. В прошлом мы неоднократно с ними работали. Хорошие сделки по стрелковому оружию. Несколько раз взрывчатка.

– Я их знаю? – спросил Сергеев.

– Сомнительно. Они появились лет пять-семь назад, во время войны в Марокко. Мы поставляли оружие для повстанцев, но, как понимаешь, тогда действовало не эмбарго, а банальная блокада. И мы поставляли туда железо не столько для прибыли, сколько во славу Аллаха…

– Перевожу, – пояснил Сергеев, обращаясь к Левину. – Из трех транспортов – два перехватывали войска альянса. Каждый караван, дошедший до точки назначения, оплачивался в двойном размере Аль-Каидой. Но все делалось исключительно во славу Аллаха! И так до тех пор, пока среди повстанцев оставались способные держать оружие… И платить.

– Там до сих пор есть, кому держать в руках оружие, – Али-Баба приподнял бровь и дернул верхней губой, как рыкнувший пес. – И всегда будет кому. До той поры, пока Марокко не станет настоящей мусульманской страной.

– Как по мне, так на здоровье… У нас здесь своих забот хватает, так что на судьбы мира и все эти ваши освободительные движения мне свысока насрать! – отрезал Сергеев. – Можете хоть утопиться всей компанией! Что предложили тебе прибалты?

– Они предложили мне боевую группу, на пробу… Десятку, как они называли. Подготовленных для ведения диверсионной работы бойцов…

– Для диверсионной работы где? – спросил Левин. – Не понял?

– В любом месте, – ответил араб. – Я тоже удивился. Язык, знание обстановки – все это за минуту не приобретешь, но посредники объяснили, что язык не проблема – надо всего пару недель, и в пределах офицерского разговорника группа будет общаться с окружающими безо всякого труда. Я ответил, что особого интереса нет, хотя заинтересовался, особенно, когда услышал, что группу готовят нейропрограммисты…

– Нейропрограммисты? – переспросил Левин и посмотрел на Сергеева. – Тогда ничего не понятно. Нейропрограммист – это не ассенизатор. Специальность редкая, не то слово! Это что такое ваша Школа? Военный проект? Мне говорили о Капище, рассказывали разную херню, но я полагал, что свои сказки и мифы есть у каждого сообщества, а там очередное гнездо фанатиков, не больше. Тут, на Севере, сект – как собак нерезаных! Вот недавно приходил к нам соседушка, его дружки себя «иоановцами» называют, все ждут коня бледного… Живут в скиту, собирают колоски по заброшенным полям, мрут как мухи и молятся о прощении… Но они безобидные! А есть и другие… Вот, Капище, например… Ты же слышал про идолов с вымазанными кровью губами, про жертвоприношения?

– Слышал, конечно, – подтвердил Сергеев, – но я с этими детками сталкивался несколько раз за последний год и могу сказать, что слухи – это только слухи. Жертвоприношения, наверное, есть, только это не секта. Кто-то усиленно пытается задвинуть нам это махровое вранье. Бредятину. Ты уж поверь, Лева, там верования ни при чем, а все языческие фокусы с жертвоприношениями, идолами и плясками на Ивана Купалу, не более чем пыль в глаза. Речь идет о вещах более банальных, к мистике никакого отношения не имеющих: о новых методиках воздействия на психику, перепрограммировании сознания, замещении личности – о чем угодно речь идет, но только не о языческой религии… Погоди чуток, я расскажу позже.

Он повернулся к Али-Бабе.

– Продолжай.

– Цена за группу была высокая, но она и в сравнение не шла с той суммой, которую просили за методу в целом.

– Тебе предложили саму технологию? – спросил Сергеев с недоверием.

Али-Баба кивнул.

– Что именно входило в пакет?

– Медикаменты, медик, инструктор…

– Они брались подготовить ваших спецов?

– Да. И передать технологию. Всю технологию – кроме состава медикаментов. Медикаменты они хотели продавать постоянно.

– А как передать спецов по нейропрограммированию?

– Видеозаписи. Любой язык. Любая программа. После серии уколов уже без разницы, что с тобой работает не живой человек, а записанное видео. Во всяком случае, мне так сказали…

Али-Баба невесело усмехнулся.

– Я всегда считал это сказками, Сергеев, – сказал он негромко. – Я не поверил.

– Напрасно, – произнес Михаил задумчиво и, поднявшись, стал у окна с сигаретой в руках. – Но, как я понимаю, тебя убедили?

Араб неловко попытался пожать плечами.

– Эти ребята явно искали рынок сбыта и были готовы на многое, чтобы его заполучить.

– Они предложили тебе съездить в Школу?

– Нет, этого они мне не предлагали. Это предложил мне Истомин.

Сергеев стоял к нему спиной, и поэтому Али-Баба не видел, как Михаил медленно, словно закаменев лицом, закрыл глаза и так же медленно, как в полусне, их открыл. Потом щелкнул зажигалкой и окутался облаком табачного дыма, который тут же потянуло в приоткрытую форточку. Дым не был ароматным. Он пах лежалым табаком и горечью.

– Они отвели тебя к Истомину?

Вопрос был задан для проформы. Сергеев прекрасно понимал, что после того, как прибалты вышли за рамки своей компетенции, за дело принялся Костя Истомин. Даже работая столько лет с Али-Бабой, Костя не мог позволить себе сразу засветиться с таким проектом. Одно дело «работать» террориста и совершенно другое – обозначить себя перед ним, как продавца живых роботов, созданных для диверсий и убийства.

– Ну, что ты? – удивился араб. – Конечно, нет. Не думаю, чтобы они были знакомы с Константином. Он сам заговорил со мной об этом во время одной из встреч. Кстати, это было за полгода до того, как я познакомился с тобой.

– В жизни не чувствовал себя таким идиотом, – сказал в сердцах Левин. – Миша, ты хоть объясни о чем речь идет? А то не усну ведь…

– Один из моих бывших коллег предлагал нашему гостю купить производство смертников, – произнес Сергеев не оборачиваясь. – Очень интересная штука, Лева. Берешь человека, пичкаешь его коктейлем из спецпрепаратов, подвергаешь процедуре усложненного нейролингвистического программирования и получаешь орудие убийства с интеллектом. Особенно хорошо получается работать с детьми. С детьми и подростками…

Он выбросил окурок в форточку и повернулся к Левину лицом. Льву Андреевичу показалось, что Сергеев старше его не на пятнадцать лет, а на все тридцать, так отяжелело и осунулось его лицо за последние несколько минут.

– Понимаешь, Лёва, у детей и подростков нестабилизированный гормональный фон, – пояснил Михаил ровным, почти безжизненным тоном. – Его очень просто сдвинуть в нужную сторону. И внушаемость у них повышенная. Меньше затраты, меньше времени нужно для получения результата. На очищенную матрицу нанести задание может гипнотизер средней руки, потом в сознание имплантируют легенду, язык, нужные для исполнения задания знания и новой серией «химии» закрепляют все это на длительное время. Сделать подобное с человеком можно только один раз. И сработать такая система может один раз – при повторном использовании в 90 % случаев – инфаркт мозга. Остальные 10 % после перепрограммирования могут засбоить в любой момент. Так что они одноразовые, как гондоны. Использовали, и даже выбрасывать не приходится – исполнивший задание объект превращается в растение и умирает. Он никому не нужен и никаких сведений от него не получить. Кора мозга пуста, воспоминания стерты. Но до того его выявить очень трудно. Почти невозможно. Поставленный на боевой взвод объект идет на все четыре стороны, сам не подозревая, куда и зачем идет, живет себе, как и где хочет, пока не услышит «пусковое» словосочетание. И тогда он сделает то, что прописано в подсознании: обвяжется взрывчаткой и подорвет себя в толпе, направит самолет на небоскреб, разрядит револьвер в соседа за ресторанным столиком, задушит собственную жену, с которой прожил десяток лет. Допрашивать его до того, как не сработает «пусковик», совершенно бессмысленно, он ничего не знает и выдержит любые пытки или детектор лжи. А вот при попытке вторжения в сознание с помощью любой из продвинутых технологий произойдет «самоподрыв». Объект либо самоуничтожится физически, либо сбрендит «в ноль», до полного стирания сознания. И все.

– Ты откуда об этом знал? – спросил Левин, глядя на Сергеева исподлобья.

– От верблюда! – огрызнулся тот зло. – Этими фокусами занимались давным-давно! И не только моя контора, других людоедов тоже хватало. Но одно дело – заниматься такими экспериментами в чуточку цивилизованной стране, где с материалом – беда, и совсем другое, когда для опытов ты можешь использовать сотни человек – детей, женщин, мужчин! А ведь тут, Лева, у нас – живого материала – хоть завались!

– Ага! Разогнался! – возразил Левин. – Чего у нас хоть завались? Детей? Да у нас их раз-два и обчелся! С рождаемостью проблемы, ты сам знаешь. Смертность среди подростков процентов пятьдесят!

– Сколько «столыпинских»[3]3
  «Столыпинский вагон» – спецвагон, использовавшийся в царской России, СССР и постсоветских государствах для перевозки заключенных на большие расстояния по ЖД.


[Закрыть] с «асоциальным элементом» заходят на Перевалку? – спросил Сергеев. – Пять? Шесть в неделю? Больше? Сколько беспризорных в Пограничье? А в России? Таких, с которыми никакой Макаренко возиться не станет? Оторванных, потерянных? Много?

– Не знаю… – протянул Левин, уловивший мысль собеседника.

– Ну, сотни три-четыре наскрести можно?

– Ты хочешь сказать, – вмешался Али-Баба, внимательно следивший за разговором, несмотря на то, что Левин с Сергеевым говорили на русском. – Ты хочешь сказать, что живой материал завозят извне?

– Именно. Их завозят оттуда, отлавливают здесь … Речь идет о конвейере. Пока что он низкопроизводительный, но при наличии заказа… Такие вот боевые десятки из заранее обработанных химией человеческих «заготовок» можно выпускать по нескольку в день. Их постоянно испытывают для усовершенствования технологий. Если раньше от них за версту несло гормонами, то сейчас посторонних запахов нет. Убрали идентификационные татуировки. Научили инициировать тех, с кем они вступают в контакт, и неплохо научили. Гипноз, феромоновая атака, примитивное, но действенное НЛП[4]4
  НЛП – нейролингвистическое программирование.


[Закрыть] – каждый из них еще и детонатор, способный «раскачать» любую из наших колоний. Еще годик – и никаких внешних признаков не будет вообще! Пусть такая школа будет выпускать триста-четыреста человек в год – обученных, натренированных и практически неотличимых на общем фоне. Нынешний разгул терроризма покажется нам детской игрой. А ведь они еще собираются продавать методику…

– Если бы все это не было так похоже на правду, то я бы назвал твои слова бредом. Все бывшие спецслужбисты с возрастом становятся параноиками.

– Я не параноик…

– Я заметил, – сказал Левин невесело. – И ты думаешь, что Молчуна увезли туда?

– Думаю – да. Он для них немного староват, но вполне еще пригоден. Они… – Сергеев запнулся. – В противном случае… Им просто незачем было оставлять его в живых. Кому нужны пленные? Зачем? Но та группа забрала его с собой. Думаю, что если бы мы с Вадимом смогли осмотреть тела в кинозале Бутылочного горла… Похоже, что они брали в плен молодых. Остальных просто убивали.

– Почему ты считаешь, что это была та же банда?

Михаил пожал плечами.

– Если бы это был кто-то из обычных бандитов, то их цель – прежде всего – ресурсы. Оружие, предметы быта, еда. Ты сам знаешь, как выглядят разграбленные ими колонии – спичек не сыщешь. А те, кто куражился в Горле, были шикарно вооружены. Гранатометы, «шмель», да и патронов они не считали. И они не грабили. Не было видно следов грабежа, был штурм, но они не грабили.

– Истомин не говорил мне, где расположена Школа, – произнес Али-Баба негромко. На его лице, обычно спокойном и мало выражающем, отображалась явственно внутренняя борьба. Потом он посмотрел на Сергеева и добавил, словно решившись на что-то очень важное. – Но он, слава Аллаху, был не единственным моим источником…

* * *

Двигатели молчали, а громадный С-130 продолжал полет. Только вместо оглушительного рева моторов «Эллисон» фюзеляж наполнился свистом ветра, и стало слышно, как набегающий поток треплет брезентовые стропы крепежных сеток. Потом самолет качнуло, он слегка клюнул носом, словно серфер, соскальзывающий с гребня волны, и плавно двинулся вниз.

Сергеев вскочил, еще не понимая, что будет делать дальше. Тело начало действовать еще до того, как в голове сложился хоть какой-нибудь завалященький план – сидеть и ждать неминуемой смерти он не собирался в любом случае. Влетев в кабину, он упал в кресло и, щелкая тумблерами, попытался перезапустить двигатели, но бросив взгляд на индикаторы топлива, понял, что впустую тратит время.

Баки были продырявлены и теперь уже пусты окончательно. Даже то, что это летающее решето поднялось в воздух и продержалось в полете почти полчаса, было подарком судьбы. Теперь надо было мечтать о том, что рука провидения посадит многотонный «джамбо», но у Михаила было не настолько сильное воображение. Он даже закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы мысли прекратили бешеный бег, и он мог найти хоть маленькую лазейку к спасению. Базилевич и Аль-Фахри дышали в затылок, свистел ветер, врываясь в кабину. Было холодно, и Сергеев на мгновение будто бы замерз, уткнувшись носом в приборную доску и просчитывая варианты.

Вариантов не было.

С-130 уже начал терять высоту, приобретая дифферент на нос, и Михаил невольно шумно сглотнул слюну, представив как через несколько минут огромная туша транспортника свалится в пике.

Внизу пролетала красная земля, покрытая, словно лишаем, пятнами редкого кустарника. Ее рассекали сухие, как кожа мумии, овраги, зажатые в теснинах осыпающихся алой трухой стен, и похожие сверху на низкие барханы возвышенности. Вдалеке по курсу полета – нет, теперь уже по траектории падения! – Сергеев разглядел похожее на ножевой порез пересохшее русло одного их притоков реки – по растрескавшейся земле пылили антилопы. За ними вилось пылевое облако. С-130 мог садиться на короткие, неподготовленные полосы – в этом была одна из сильных сторон транспортника, но сесть на такой пересеченной местности мог только вертолет. «Впрочем, – Сергеев невесело усмехнулся про себя, – сесть можно где угодно, но только один раз».

Самолет продолжал неуклонное снижение, делая это плавно и величаво, не сваливаясь в штопор: он терял высоту, словно раненый обессилевший гусь, скользящий к горизонту, вдаль от стрелков, растопырив пробитые дробью крылья. Сколько у нас еще есть – пара минут? Пять минут?

Взгляд Сергеева упал на планшет с летной картой, валяющийся в луже крови под сидением штурмана. Предупредив жест Михаила, Хасан выхватил его из-под кресла. Сама карта была густо перемазана бурым. Сергеев попытался смахнуть налет с ламинированной поверхности, выпачкал руки, но таки рассмотрел под красными мазками обозначенную фломастером ВПП,[5]5
  ВПП – взлетно-посадочная полоса.


[Закрыть] с которой они взлетели около получаса назад.

Их курс лежал на северо-восток, значит – вот в этом направлении…

Сергеев заскользил пальцами по шершавой бурой корке.

Вот она – река, а вот похожий на след сабельного удара приток, который он видел несколько секунд назад…

С-130 как раз несся над ним со скоростью в 300 километров в час и на высоте в 1000 метров или что-то около того: альтиметр был вырван из приборной доски крупнокалиберной пулей, и определиться точнее Михаил бы не смог при всем желании. Одно было бесспорно – транспортник терял высоту каждое мгновение, при этом приближаясь к границе Эритреи и неровной береговой линии, которую нежно лизали воды океана. Но до берега было еще далеко. Слишком далеко. И если даже предположить, что «Джамбо»[6]6
  «Джамбо» – сленговое название транспортника С-130.


[Закрыть] рухнет на землю пролетев еще 3–4 километра, то до побережья будет как минимум километров 50–70 по прямой. А в Африке прямых дорог не бывает – это Сергеев знал со времен своей первой командировки на Черный континент. Конечно, с Сибирью или амазонскими джунглями сомалийские пустоши не сравнить, но и без таежных болот и буреломов здесь, на востоке Африки, провести по карте прямую между двумя точками гораздо проще, чем доехать до цели.

Сергеев поднял глаза и оценил, насколько снизился самолет за те секунды, что он всматривался в карту, и с трудом усмирил холодный шар, вдруг задвигавшийся внизу живота.

Можно сколько угодно смотреть в лицо смерти, но безбожно врут те, кто рассказывает, что к этому можно привыкнуть. Каждый раз ощущение близкой кончины заставляло сжаться все клетки тела, превращала кишки, мочевой пузырь и екавшую от страха селезенку в смерзшийся, бесформенный комок. Разница между видевшим смерть десятки раз Сергеевым и рядовым обывателем, никогда не державшим в руках ничего опаснее кухонного ножа, состояла в том, что профессионал не впадал в ступор, покорно ожидая, пока костлявая возьмет свое. Его мозг давал команду, и дальше все происходило неосознанно, на уровне рефлекса – кровь вскипала от адреналинового потока, стягивало пересохший рот, частил пульс и зрачки превращались в булавочные уколы на роговице. Теоретически можно было представить себе опасность, которая заставила бы окаменеть и профессионала, но в 90 случаях из 100 опытный человек продолжает сражаться за свою жизнь до последней секунды.

И, что интересно, иногда выживает в совершенно безнадежных обстоятельствах. Сейчас обстоятельства полно и окончательно характеризовались двумя словами: полная жопа. Сергеев прекрасно понимал, что если даже ему удастся каким-то чудом посадить самолет, не превратив их троих в мешки с переломанными костями, то до побережья им еще ехать и ехать…

Ехать!

Сергеев резко развернулся в кресле, мазнув взглядом по перекошенному лицу Базилевича, и уткнулся в черные, как нефть, глаза Аль-Фахри.

– Джип, – прохрипел Сергеев высохшим горлом. – Отцепи джип и заводи! Ничего больше! Сядь за руль и жди… Мне надо удержать самолет до самого последнего момента…

Антон Тарасович метнулся из кабины с мышиным писком.

Хасан кивнул, но Сергеев уже отвернулся прочь – были дела поважнее.

С-130 потерял минимум половину из набранной высоты и продолжал снижение. Сергеев не был профессиональным пилотом, но то, что машина практически не рыскала и не меняла угол тангажа,[7]7
  Тангаж (фр. tangage – килевая качка), поворот или раскачивание летательного аппаратавокруг поперечной горизонтальной оси (когда нос опускается вниз, или поднимается вверх). Угол этого вращения называется углом тангажа. Это один из трёх углов (крен, тангаж и рыскание), соответствующих трём углам Эйлера, которые задают наклон летательного средства относительно его центра. По отношению к морским судам используется термин «дифферент» с таким же значением. В авиации различают тангаж с увеличением угла (когда нос поднимается вверх) – кабрирование и тангаж с уменьшением угла (когда нос опускается вниз) – пикирование.


[Закрыть] не казалось ему чудом. Хорошо сконструированный планер мог быть очень устойчивым и при неработающих моторах, особенно если не было бокового ветра. Такими превосходными летными качествами отличались старенькие АН, сотни которых летали над Африкой вот уже тридцать с лишним лет. Но массивный, как перекормленный голубь, «Джамбо»… В полете громадной изрешеченной машины однозначно было что-то мистическое – многотонная туша скользила вниз на воздушном потоке, словно корабль, влекомый приливной волной. Вертикальная скорость была очень большой, куда больше предельно допустимой, но транспортник все-таки не падал камнем, а снижался, правда, по крутой глиссаде.[8]8
  Глиссада – окончательная прямолинейная траектория, высчитываемая пилотом, обеспечивающая оптимальный заход на посадку и приземление в заданном месте.


[Закрыть]

Михаил еще раз посмотрел на карту и напряг слезящиеся от ветра глаза, силясь рассмотреть впереди хоть какой-то ориентир. На планшете не было обозначено никаких возвышенностей, но найти внизу хоть один ровный участок, который можно было бы посчитать подобием «взлетки», Сергеев не мог. Рытвины, покатые горбы, растущий полосами кустарник, провалы, снова длинные склоны… Выбрать место для посадки было невозможно и практически, и технически – Сергеев просто пытался оценить то, на что ему придется падать.

Очень важно было сейчас не нарушить равновесие самолета. Порыв бокового ветра, резкое смещение достаточно большой массы внутри планера могло привести к заваливанию «Джамбо», а выровнять С-130 без гидравлики и манипуляций с тягой двигателей не смог бы никто, даже самый крутой на свете воздушный ас.

Сергеев скользнул в грузовой отсек.

Из-под «лендровера» с двух сторон торчали ноги: Хасан с Базилевичем снимали с креплений принайтовленный джип. Михаил одним взглядом оценил обстановку. Разбитый джип Вонючки торчал поперек пандуса, как кривой зуб, перекрывая треть просвета. Сбросить его сейчас возможным не представлялось. Скорее всего, именно его масса, сосредоточенная в крайней задней точке планера, не давала опуститься носу С-130-го. Значит, проблему с проемом на аппарели надо будет решать походу дела, а не сейчас.

Сергеев проверил, стоит ли джип на скорости и ручнике, быстро опустился на колени и, нащупав замки, принялся споро работать ручкой, ослабляя натяжение троса.

В уме он считал секунды, стараясь держать в уме скорость снижения «Джамбо» – по всему выходило, что времени у них – буквально пара минут.

Крюк крепления грянулся о пол. Михаил ударом каблука выбил один из «башмаков» из-под колеса и снова метнулся в кабину, успев заметить, что со вторым передним колесом уже возится Хасан. Картина, открывшаяся ему из пилотской кабины, могла бросить в дрожь любого, но Сергеев был готов увидеть нечто подобное и поэтому только лишь отметил, что самолет уже несется в полусотне метров над землей, чудом сохраняя устойчивость. Самым страшным было то, что единственным слышимым звуком был вой набегающего потока, врывающегося в самолет через пулевые пробоины и разбитые стекла. Громадная туша транспортника стремительно рассекала горячий, дрожащий, словно мираж, воздух. В транспортном отсеке взревел двигатель «лендровера». Сергеев в три прыжка оказался рядом с машиной и упал в кресло водителя.

Ремней безопасности в машине не было, а это был как раз тот случай, когда Михаилу очень бы хотелось пристегнуться. Он включил заднюю передачу и развернулся вполоборота, чтобы видеть аппарель – за ней было видно землю, слившуюся в красную ковровую дорожку от бешеной скорости. Высота над поверхностью земли не превышала тридцати метров. Это была не посадка, не снижение, это был настоящий бреющий полет на скорости более 200-т километров в час!

– Держитесь! – крикнул Сергеев и бросил Лендровер назад, метя правым углом кузова в искореженный джип Сержанта Че. Антон Тарасович профессионально сжался в точку и канул в промежутке между передними и задними сидениями. От удара у Михаила лязгнули зубы. Их машина пошла боком, едва не развернувшись поперек фюзеляжа, но джип Вонючки из самолета не вылетел. Зато центр тяжести «130-го» резко сместился к хвостовому оперению и «Джамбо» начал задирать нос, словно садящийся на воду гусь. От встречного потока, упершегося в нижние плоскости крыльев, скорость резко упала, и С-130 просел на хвост, потеряв более полутора десятков метров высоты. Сергеев, выкручивая руль, дал газу, и «Лендровер» метнулся вперед, на стенку пилотской кабины, но не успел в нее врезаться: «Джамбо» зацепил землю краем аппарели, и гидравлические опоры механизма открывания скрутило, словно прутики. Машину Вонючки сорвало с места и швырнуло вовнутрь, прямо на «лендровер» Сергеева, таки впечатав его в стену.

Сергеева приложило о руль, Хасана о поручень, торчащий из приборной доски, Базилевич жалобно заскулил из-за спинки водителя. С трудом соображающий, оглушенный Сергеев ударил по педали газа и снова со скрежетом врезался задним бампером в искореженный капот разбитой машины. С-130 просел на нос, задирая хвост – разбитый «фонарь» несся в нескольких метрах над красноватой пылью, но задеть поверхность все же не успел – джип Михаила уже толкал второй «лендровер» к разбитой аппарели. Хвостовое оперение «Джамбо» пошло вниз, помогая Сергееву инерцией и силой земного тяготения. Джип Сержанта Че ударился колесами о задранный, словно край крышки открытой консервной банки, металл, сделал кульбит и, на мгновения повиснув над землей, завалился назад, словно черепаха на спину, показывая изуродованные ударом рычаги подвески. Сергеев видел все это, как в рапиде – вот машина показала замасленное брюхо с огромным фаллосом кардана, неловко вывернутые ступни колес – потом край кузова коснулся пролетающей под ними со скоростью скоростного экспресса земли, и двухтонный джип сдуло, как пушинку! Сергеев видел, как летит, кружась, нечто отдаленно напоминающее африканского «проходимца», и во все стороны разлетаются куски металла, вырванные из корпуса чудовищной силой удара. Деваться было некуда – стараясь держать «лендровер» в середине проема, Михаил бросил вездеход наружу, надеясь не на свое мастерство, а только на везение. Десантироваться на машине из катящегося по бетонной ВПП самолета, или выпрыгивать из того же самолета, летящего над пересеченной местностью на скорости под 200 километров в час, задачи совершенно разные. Просто другого шанса, пусть эфемерного, у них не было. И этого-то почти не было, но, по крайней мере, оставалась надежда.

С-130, потерявший одно из шасси при взлете, коснулся земли уцелевшими колесами как раз в тот миг, когда «лендровер» Сергеева покинул грузовой отсек задним ходом. Многотонная туша «Джамбо» завалилась на бок, и правое крыло ударило о грунт с такой силой, что бочки двигателей прыснули в разные стороны. Транспортник накренило на другой борт, и двигатели левого крыла тоже снесло, словно ударом палаша.

Джип еще не успел коснуться колесами земли, а С-130 уже начал разваливаться на части. Сергеев успел переключить коробку на «нейтраль», когда машина тяжело рухнула на землю и понеслась вперед, отплясывая всеми четырьмя колесами, как взбесившийся жеребец. Михаил вцепился в руль (управлять он пока даже не пробовал!) и застучал ногой по педали тормоза. Хасана первое касание едва не отправило за борт, но араб удержался, чуть не оторвав поручень, и тут же «лендровер» снова взмыл в воздух птицей, взлетев с высокого пригорка. Базилевич, раскорячившийся между рядами сидений, заорал так, что у Сергеева судорогой свело спину. Новый удар подвеской и передней балкой – джип едва не перевернулся, заплясал, в воздухе зависали то правые, то левые колеса. Они влетели в облако «кровавой» пыли, поднятой самолетом, и Сергеев окончательно перестал замечать хоть что-нибудь. Машину понесло боком, выбросило из облака на чистый воздух, и внезапно прозревший Михаил увидел, как прямо на них летит, подпрыгивая, огромный, немыслимо изогнутый винт от одного из двигателей. «Лендровер» пёр ему навстречу, как по рельсам, и Сергеев закрутил рулем, силясь изменить траекторию. Пропеллер все еще крутился и прыгал, как резиновый мячик, неотвратимо приближаясь: искореженные лопасти вспарывали воздух и вырывали куски почвы. Вот он взмыл вверх в нескольких метрах от капота джипа…