Текст книги "Школа негодяев"

Сергеев вздохнул и принялся выкладывать все обратно на стол.

– Что ты молчишь, Миша? – спросил Матвей. – Ты его вязать будешь? Или пойдешь ночью? Как тать? А меня свяжешь? В одиночку у тебя нет ни одного шанса!

– Шансов нет в любом случае, – сказал Сергеев глухо. – Но это не повод, чтобы волочь в пекло вас.

Он посмотрел на разложенную амуницию, сел и медленно закурил, просчитывая ситуацию.

По всему выходило, что Матвей от него не отцепится. Мотл был совсем плох, когда они добрались до кибуца, инъекции наркотиков и кофеина вздернули его нервную систему, и сейчас Подольский был не так страшен, как во время их совместного путешествия, но Михаил видел, что Матвей может уйти в любой момент. Даже сейчас – в паузе между затяжками. Вадик тоже был полон решимости продолжать путь. Возможно, из чувства долга, возможно, из чувства личной признательности к Сергееву, а, может быть, и из обычного мальчишеского упрямства, от которого бывший десантник так и не избавился за все эти годы. Мотивация в подобной ситуации решающей роли не играла, Умка и сам понимал, что взывать к логике и спорить бессмысленно. Во-первых, потому, что логики в его собственных действиях и словах не было, а во-вторых, потому, что Матвеем и Вадимом руководили совершенно другие побудительные мотивы, никакого отношения к рациональным не имеющие.

– Мы достаточно взрослые, чтобы решать сами, – Вадим смотрел на Сергеева серьезно и упрямо. – Миша, мы идем с тобой. Более того, настоятельно тебе рекомендую взять у Лёвы небольшую группу. Пусть проводят нас через минные поля до Тракта…

– Глупости, – сказал Сергеев. – Проходы есть на GPS. Никто нам не нужен. И если вы – два дурака! – решили сунуть голову в мышеловку вместе со мной, то это вовсе не значит, что надо тащить за собой молодняк.

– Я сказал до Тракта! – возразил Вадик. – До Тракта ничего страшного ожидается. А оттуда, если наша Шехрезада ничего не напутала и мы правильно сориентировались по спутниковым фото, нам еще 25 верст по Пограничью и десять строго на Север, через лес. Я, кстати, высмотрел там просеку, если не заросла или не заминировали на всякий пожарный, так просека просто загляденье. По ней к стройке лес подвозили от вот этой вот лесопилки.

Он ткнул пальцем в грубо слепленную из отдельных спутниковых фото карту.

– Видишь, вот тут… Все вокруг они вырубили – это же строился стратегический объект, чтобы скрыто никто не подошел, а возили отсюда. Тут лесхозы были – вот и вот развалины. Этот, очевидно, горел… Воронки есть вокруг, кого-то выкуривали…

– Банду Семихатько, – вмешался в разговор вошедший Лев Андреевич, – лет этак шесть назад. Мы тогда еще сидели тише воды и ниже травы, а Гриша куражился. Решил, что с Трубы может дань брать. Он склад нашел, а на нем армейские минометы, и в один прекрасный день возомнил, что он Котовский. Поставил «трубы» на кузова, подкатился к охраняемой зоне, и лупанул из 100-миллиметровых по повысительной[9]9
  Повысительная станция – специальное сооружение на газопроводе, с помощью которого происходит увеличение давления в трубе для перекачки газа на расстояния.


[Закрыть] станции, для вящей убедительности требований…

Левин сел, стащил с ног самодельные унты и пошевелил пальцами ног.

– Жарко в доме, – пояснил он. – Ноги я мыл, так что все нормально, мужики!

– Я Гришу помню, – сказал Сергеев, раскуривая сигарету.

– Гад был редкостный. Я с ним два раза в Киеве сшибался, но его самого не достал. Людишки у него были дрянь, таких и поискать – хрен найдешь, а сам он, говорили, то ли учитель музыки, то ли аккордеонист из дома культуры…

– Ага… – радостно поддержал Левин. – Баянист он был. Как выпьет – с баяном в кузове вокруг базы катается и поет. Сам не видел, но перебежчик у меня был, рассказывал. Кстати, нормальный мужик, из уголовных, правда, но такой – правильный… Его в прошлом году убило, до сих пор жалею! Так вот, он говорил, что ровно через полчаса после того, как Семихатько ударил по повысительной и принялся с баяном кататься на грузовике вокруг лесхоза и петь, от возбуждения, наверное, со стороны границы зашли две «Сушки», и через тридцать секунд семихатькино воинство перестало существовать. Этот мой перебежчик – Митрич, один остался в живых и приполз с двумя стальными шарикам в ноге, контуженый и без половины скальпа, так что едва выходили. Благо антибиотиков было вдосталь – это когда ты с Равви базу откопал, – обратился он к Сергееву, и тот кивнул. – Так что, ребята, лесхоз не штурмовали. Лесхоз просто стерли с лица земли, а потом распахали из пулеметов. Там не спрячешься, так что как на укрытие на развалины не рассчитывайте. Хотя, с другой стороны, место там меченое, а дважды в одну воронку, вроде, не попадает…

– А второй лесхоз? Тот, где лесопилка была? – спросил Вадим. – Тут железнодорожная ветка подходит с севера. И дорога, а сзади – та самая просека. Я на нее глаз положил…

– Вот со вторым лесхозом полегче, – Левин провел по карте могучим пальцем с коротко остриженным ногтем. – С одной стороны. Вот только бывает, что ветку эту пользует ИУИН,[10]10
  ИУИН – Имперское Управление Исполнения Наказаний.


[Закрыть] не часто, но последние полгода раза три-четыре. Подвозили вертухаи вагончика по два, по три интернированных и вываливали в загородку. Потом ставили пулеметы на заднюю площадку «Столыпина» и дули обратно, к границе. Тех, кто пытался бежать за ними по путям, расстреливали, а остальные оставались там, в бараках, но, сам понимаешь, особо в тех полусгоревших сараях не усидишь – ни еды, ни питья. Источник есть, но вода в нем гнилая, пить нельзя – проверяли. Кровавый понос обеспечен. Около источника даже надпись есть, но когда лето и припекает – народ на надписи не особо смотрит. И дня через три у здешних собачек полно еды. Так что у интернированных там задерживаться – условий нет. Дорога на север одна, железная, и за появление на ней расстреливают, три болота рядом, собаки ходят к баракам за трупами, как к кормушке: тела не закопаешь – торфяник, так что псам там раздолье, а людям – верная смерть. Вот и выходят они на Тракт…

Левин поднял глаза на Сергеева.

– А на Тракте… На Тракте, сам понимаешь… Кто-то ловит рабов, кто-то вербует бойцов, а кое-кто приходит за филейчиками, не к ночи будь сказано. Я, например, думал, что подростков отлавливают для жертвоприношений. Или для воспитания в культе Капища. У нас такое рассказывали…

– Да у нас тоже… – произнес Умка, разглядывая карту. – Я пока не столкнулся сам – не поверил бы. Знаешь, мы, конечно, тут привыкли ко всему – когда людям некуда деваться, они хватаются за религию, как за соломинку! Уж тебе и Равви это известно, как никому… И выглядит внешне весь этот кошмар как какой-то религиозный выворот, но, Лев Андреевич, поверь, рядом с религией – любой религией – это и рядом не лежало. Чисто технологический проект, только вместо механизмов живые люди.

– А что показал Али-Баба? – спросил Левин. – Он, как я понимаю, тоже там не бывал. Приглашали только…

– Понимаешь, – Сергеев порылся в куче отложенных в сторону вещей и извлек из нее свой любимый курвиметр, даренный Бондаревым много лет назад. – На самом-то деле, никто точно ничего не знает. Мы базируемся на предположениях. Смотри…

Минут десять все они, склонившись над картой, что-то измеряли, сопоставляли генштабовскую километровку нужного района со склеенными скотчем спутниковыми фотографиями на второй карте, похожей больше не на карту на лоскутное одеяло…

– Нет тут другого места, – сказал Сергеев твердо. – Идеально подходит. Почти вплотную к «нейтрали», ниже и левее – брошенная станция, та, на которую УИНовцы отправляют поезда. Обрати внимание – ветка проходит почти вплотную. Можно не машинами, а вагонами получать и продовольствие, и оружие, и оборудование. Расстояние – всего ничего. И никаких подозрений. Так что 99 шансов из 100, что все это хозяйство расположили на недостроенной станции.

Бетонное сооружение, полоса отчуждения сделана еще при строительстве, автономное энергоснабжение тоже предусмотрено – думаю, кабель тянули вот отсюда…

Он показал, откуда именно тянули силовую нитку, и Левин задумчиво поскреб затылок.

Подольский пожал плечами.

– Неужели думали, что никто не найдет? – спросил он с недоумением. – Ведь практически все открыто?

– А что там искать? – возразил Левин. – Чего нормальному человеку туда соваться? В этом-то и смысл! Любой недоумок на третий день пребывания в Зоне Совместного влияния знает, что на севере возле Трубы делать нечего. Вернее, делать, может быть, и есть чего, только голову в здешних местах отшибают сразу и без церемоний. Патрули ООНовцев южнее, конфедераты – западнее, Восточная республика за Днепр голову не сунет, да и до Днепра в этих широтах им пылить добрых полсотни верст по Зоне влияния «белых касок». Оно им надо? Выходит, что станция целиком и полностью под контролем имперцев, что и требовалось доказать. Территория ничья, а контроль – ясно чей. Плюс – удобная транспортная развязка. Так что, Мотл, скажу тебе, как практик, ежели б я вдруг, в паче чаяния, решил сорганизовать что-нибудь тайное и незаконное под прикрытием одной из сил влияния, я бы и сам выбрал это место, и хер меня б оттуда кто выцарапал. Даже превосходящими силами.

– Вот почему, – добавил Сергеев, – я не исключаю, что вместо нужной нам Школы Негодяев, мы можем обнаружить банальную героиновую фабрику, сляпанную наспех двумя генералами и ушлым прапорщиком. Потому, что прибыль от «герыча» не меньше, а головной боли не больше… Тракт-то рядом…

– Не думаю, – произнес Подольский, и покачал головой. – Я, конечно, много лет из Зоны носа не высовываю, но и двадцать лет назад существовал и контроль за клонированием, и разные комитеты, которые следили за всеми генными технологиями, и вся эта психохимия с нейропрограммированием была, как бы это сказать помягче – не совсем в рамках закона. Так, что, Миша, имею право предположить, что спрос на подобные исследования и эксперименты над…

Он запнулся на миг.

– … над живым материалом должен был только вырасти. Тут, у нас, твори, что хочешь – нет проблем.

Сергеев кивнул.

– Я с Матвеем согласен, – поддержал Подольского Левин. – Героиновых фабрик лично громил три, а сколько их поставили на Ничьей Земле в расчете на турецкий коридор – я и посчитать не могу. А вот такую, как ты описал, фабрику по изготовлению универсальных солдат еще не видел. Это не дурью торговать, мужики! Если правильно отработать вопрос, то с такой вот летучей группой из запрограммированных пацанов можно за раз срубить столько, что медельинцы[11]11
  Медельинцы – Левин имеет виду членов знаменитого наркокартеля из города Медельин в Колумбии.


[Закрыть] соплями умоются…

– Мд-а… – неожиданно веско сказал Вадим. – Государственные перевороты сегодня в цене…

– А они всегда в цене, – отозвался Сергеев. – Можешь мне на слово поверить. Как специалисту в этом вопросе. Ладно, ребята, как я понимаю, проверять все равно будем экспериментальным порядком, так что теории можем оставить на случай нашей неудачи… Предлагаю сделать следующим образом…

Михаил предполагал, что по самому Тракту им предстояло пройти всего ничего – полтора десятка километров. Остальную дорогу он проложил по проселкам и лесным тропам – благо в районе когда-то велась лесозаготовка, и просеки, если верить снимкам, все еще не затянуло молодой порослью. Итого кружным путем предстояло преодолеть шестьдесят пять верст. На этот пробег хватало бензина, который они привезли с собой, а вот на обратный путь (Сергееву сжимало сердце нехорошим предчувствием, но строить планы без уверенности в возможности благополучного возвращения он не умел и не хотел) нужно было залить литров 20 из резерва кибуца. Прокладывать более короткий маршрут Умка не рискнул – здесь север, и патрульный самолет потратит до минуты, чтобы отклониться от курса и расстрелять неопознанный объект, попавшийся на глаза службам мониторинга зоны трубопроводов. Вот, две «нитки» на карте и та самая повысительная станция, которую обстрелял самонадеянный Семихатько, совсем рядом, можно сказать – рукой подать! Хувер надо будет замаскировать на территории второго лесхоза, и оттуда уже двигаться скрытно, пешим порядком. Растительности вплоть до стен несостоявшейся атомной, практически нет, но складки местности есть, а, значит, маячить перед часовыми не придется, придется много ползать на брюхе, но к этому не привыкать! Конечно, не исключен вариант установки датчиков, но если сведения Льва Андреевича не устарели, живности в округе столько, что сенсоры просто бесполезны.

Станция на снимках выглядела совершенно заброшенной, и те, кто, возможно, на этой территории окопался, очень хотели, что бы все так и выглядело, но было очевидно, что ближние подступы напичканы видеокамерами, и пройтись от полосы дальнего леса до ворот как по бульвару не получится. Несколько километров по неглубоким овражкам…

От основной железнодорожной ветки к кое-как навешенным на петли воротам станции, вело метров 400 пути. Этакий отросток, проклюнувшийся из примитивного разъезда – с ним хозяева Школы явно прокололись. За время бездействия путь должен был банально проржаветь, а тут, на снимке, рельсы поблескивали. Использовали «железку» таинственные обитатели заброшенной станции, не смогли удержаться от соблазна! Очень уж удобно было загонять вагоны прямо во внутренний двор. Куда удобнее, чем возить оборудование и продовольствие грузовиками, и как только Сергеев увидел на фото, датированных прошлой осенью, поблескивающие полоски рельсовой стали, как сразу стали понятны УИНовские вагончики и то, почему репатриационный пункт устроили настолько близко к границе. Правы ребята – не героиновый заводик в этих бетонных коробках и не склад контрабандный товаров. И его, надо сказать, интуиция редко подводит, просто поверить в свою удачу, имея в наличии только догадки да смутные ориентиры Али-Бабы, он не мог, как профессионал.

– Ну, все вроде бы складно выходит, – одобрил Лев Андреевич. – Не скажу, что совершенно гладко, но и без чапаевщины…

Умка улыбнулся.

Рядом с Левиным и его страстью к кавалеристским наскокам тактика, которую исповедовал Сергеев, была более чем консервативна. Но на Леве лежала ответственность за сотни жизней обитателей кибуца. Он уже не был сам по себе, а, значит, обязан был стать осмотрительней, осторожней, рассудительней…

И стал.

Сергеев же оставался одиночкой.

Вернее, теперь, как и всегда до того, их было трое. Тройка. Как в старые добрые времена. Тройка – излюбленная боевая единица Конторы. Кулек, Умка и Бэмби. Умка, Вязаный и Копун. Умка, Мотл и Вадик. Не хватало только Молчуна. Он выпадал из наигранной схемы. Вообще, то, что чувствовал Умка по отношению к этому парнишке, не вписывалось в обыденную схему. До этого в схему не вписывалась Плотникова с Маринкой. Кручинин не вписывался. Их всегда учили тому, что главное это не люди, не твои партнеры по тройке, не ребята, бок о бок с которыми ты шел все годы, и даже не богоподобные кураторы, а некий высший смысл, ради которого кадеты, ежели будет сказано «надо», должны немедленно сложить головы.

Сергеев всегда недоумевал (правда, внутренне, про себя, наружу такие крамольные мысли допускать было нельзя!), почему ради высшего смысла надо умереть? Не выжить и приносить пользу далее, а именно умереть! Почему каждого из них приучали к мысли о жертвенности, о неизбежной смерти, ожидающей их в конце каждого задания? Нет, их, конечно, учили выживать, но не для того, чтобы сохранить для общества! Они должны были выжить для того, чтобы в нужный момент суметь принести себя в жертву Высшему Смыслу – сначала Партии и Империи, потом только Империи, ставшей Мифом, но остававшейся силой в реальности, а, нынче – возродившейся, словно птица Феникс из призрачного небытия. Вся их идеология представляла некую вычурную смесь Кодекса Бусидо и спартанского воспитания, сдобренной изрядно имперским высокомерием, невниманием к человеческим потребностям и имперским же презрением к чужой жизни.

То, что Сергеев сохранил способность привязываться, было несомненным браком конторского воспитания. Любовь к Империи, преданность своей касте, абсолютная беспощадность к врагам – вот те всходы, зерна которых закладывались в него с детства. Но никогда и ни при каких обстоятельствах кадет не должен был и не мог предпочесть чужих – своим. Никогда.

Прав, тысячу раз прав был Мангуст, сумевший к концу карьеры (и к концу собственной жизни!) определить в Умке качественный системный брак! В прошлые годы такого вывода было бы достаточно для смертного приговора, и его бы привели бы в исполнение при первом удобном случае. Свои бы и привели. И сами бы оплакали, накрыв гроб флагом, потому что вполне прогнозируемый покойник значительно удобнее непрогнозируемого оперативника. Система тщательно оберегала себя от дефектов. Меч не должен думать, он должен быть остр, хорошо сбалансирован, и не скользить в мокрой от крови врагов руке.

Сидя за старым столом в жарко натопленной рубленой по-русски избе, в поселении, названным чужим еврейским словом «кибуц» на самом Севере бывшей Украины, приткнувшемся к пограничным Полесским лесам, Сергеев вдруг неожиданно остро ощутил себя наследником той самой Империи, осколком прошлого. Времён, в которые ничего подобного просто не могло произойти.

Но произошло.

– Мы уйдем сегодня, – сказал Сергеев негромко, обведя взглядом собравшихся за столом соратников. – Выходим за два часа до заката. Втроем. Просьба, Лева – проход через ТВОЁ минное поле.

– Не вопрос, Сергеев, – Левин задумчиво почесал щеку. – Сделаем. Оружие?

– Вадим, займись…

– Сделаем, командир!

– Сколько человек может быть в вашем тазике?

– Четверо. Пятеро уже напряг.

– Еще одного возьмете?

– У тебя, что? Лишние люди? – спросил Умка.

– Лишних нет, но как ты на счет снайпера? Хороший снайпер, Миша! Можешь мне поверить…

– Снайпер – это хорошо, – согласился Сергеев. – Я подумаю.

– Подумай. Время есть.

В начале Умка думал, что ему показалось, но потом понял, что не ошибся. На несколько мгновений стекла в рамах завибрировали (на такое можно было бы не обратить внимание, если не прислушиваться), потом гудение пропало. Сергеев шагнул к окну, но ткнулся взглядом в маскировочную сетку, за которой мелькнула серая тень. Из низких, и тяжелых, как грязная пена, облаков вывалился выкрашенный в зимние маскировочные цвета биплан, обутый в широкие посадочные лыжи. Он планировал к земле с выключенным мотором, раскачивая коротким фюзеляжем, неуклюже, как садящийся на воду гусь растопыривший крылья и перепончатые лапы.

Сергеев вспомнил, что именно в такой манере садился, светлой памяти, Перышко – пьянчуга-контрабандист, разбившийся много лет назад, с которым Умка выбирался из затопленной Москвы (раненый, с кустарно зашитой раной на плече и совершенно обезумевший от тревоги за близких), и с которым потом возил грузы на Ничью Землю. И даже самолет у него был похожий – древний, дрожащий всем телом «кукурузник», только непонятного серо-зеленого цвета.

«Ну, вот, подумал Михаил, кто-то из ребят Саманты доставил „карету“ для Али-Бабы. Значит, уже сегодня одной проблемой станет меньше. Но ничего не закончится. Ничего».

Самолет исчез из виду – он уже скользил по полю разворачиваясь в сторону ворот, и встречающие во главе с Сэм, бежали навстречу, растягивая на ходу маскировочную сеть. Сергеев покрутил в руках небольшой пенал с закрученной крышкой, и снова положил его среди своих разобранных вещей.

Слово надо было держать, но Сергееву совсем не хотелось это делать. Только вот времени на то, чтобы мучиться сомнениями не оставалось. Он посмотрел на склонившихся над столом соратников, взял пенал, на секунду прикрыл глаза и пошел к дверям.

Али-Баба дремал в своей комнате и посадки самолета не слышал. Медики Левина напичкали его антибиотиками и обезболивающими, как собственного бойца – Лев Андреевич распорядился, значит, так надо. Глаза у араба были мутноваты со сна, но соображал он всегда хорошо – Сергеев в этом не сомневался.

Вот и сейчас: для того, чтобы навести резкость, Али-Бабе понадобилось всего несколько секунд. Сергеев сел на табурет у изголовья раненого и поставил пенал на колено.

– За тобой прислали транспорт, – сказал Сергеев. – Сегодня ты улетишь. Я сдержу слово.

Араб смолчал, только быстро, по-змеиному облизал языком сухие губы. Сергеев не отрываясь смотрел на осунувшееся лицо одного из самых разыскиваемых людей планеты.

Ну! Пора решаться…

И он решился. В конце концов, все что требуется – это всего лишь оставаться в рамках московских договоренностей, не так ли, господа – бывшие коллеги? Ты этого хотел, Жорж Данден!

– В этом контейнере – GPS – модуль. Сейчас он изолирован от внешнего мира. Его клон установлен в тайнике с нужным тебе материалом. Сам понимаешь, все, что там было я перенести бы не смог и за год, что успел – то успел, но судя по маркировке там больше 200 килограмм. Хватит с головой. Основное хранилище не ищи, не надо. И времени у тебя не будет, да и предохранился я от такого любопытства весьма основательно. В общем – не рекомендую. Пока все понятно?

Али-Баба кивнул.

– Значит, продолжаем… Вертолет там особо посадить негде. Развалины. Очень много завалов. Есть только одна точка в радиусе до полукилометра. Запомнишь?

Когда Али-Баба опять кивнул, Сергеев назвал координаты.

– Модуль вскроешь только тогда, когда высадитесь. Только тогда, не ранее, не на подлете, а только когда посадите вертушку. Его включение активизирует клон и они между собой договорятся, а сразу после этого заработает маяк. Заведется он через минуты три-четыре и даст вам направление. Это север – северо-восток, но без модуля, по одному азимуту, вы на тайник не выйдете – у них в мозгах заложен постоянный обмен «свой-чужой». Чужого оно к себе не подпустит, это плюс, но есть и минусы… Клоны устанавливают связь через спутники, а, значит, как только устройство сработает, у вас от силы 30 минут, чтобы убраться подальше. Включить спутниковый маяк в районе, который находится под наблюдением – все равно, что вставить себе в задницу зажженный новогодний фейерверк и попытаться спрятаться в темной комнате. А в том, что район мониторится, можешь не сомневаться: вас искали, и будут искать, пока не вычислят. Контору не кидают, а ты попытался и теперь у тебя проблемы. Но не у меня. Я делаю то, что обещал. И если у твоих парней что-то пойдет не так, я за это ответственности не несу.

Сергеев замолчал, опустив голову, а потом взглянул в глаза арабу.

– Теперь я хочу кое-что услышать от тебя.

– Я сделаю все, как обещал…

– Когда и как?

– Начну, как только доберусь до места.

– Как?

– Контейнерный заброс, со стороны Турции. Ты же знаешь, что у меня там свои возможности. Через Россию теперь ничего не пойдет, почему – объяснять не надо. Точки выгрузки мы оговорили. Оборудование и лекарства куплены. Сбросим все в течение недели, с низких высот. Это район ответственности ООН, а с ними мои друзья умеют договариваться. Слово я сдержу… Все будет, как обещал.

– Я же неверный… – ухмыльнулся Умка.

– Да. Неверный, но я тебе обязан.

– Это точно. И не забывай…

– Не волнуйся. Не забуду.

Михаил положил контейнер на постель рядом с перевязанной рукой собеседника. В последний момент кисть его замерла над металлическим цилиндром, но он, сдержавшись, оставил все как есть. Если Али-Баба и заметил момент колебания, но сделал вид, что ничего не произошло.

– Ну, вот… – проговорил Сергеев с некоторым трудом. – Договорились. Предупреждать тебя не буду, сам все знаешь. Если что не так будет – найду под землей, а я искать умею. И вот еще что… Хасану передай – я рад, что он выжил. Но иначе тогда поступить не мог и сейчас бы по-другому не поступил. Мы играли за разные команды, но он мужчина и настоящий боец … Я умею ценить мужество врага.

– Как ни странно – он тоже…

Али-Баба улыбнулся одной стороной рта.

– Именно он сказал и мне, что из всех твоих коллег он доверился бы только тебе.

– Ну, и отлично… Значит – это взаимность! Готовься. Если все без изменений, то вылетите в течение часа. Сейчас попрошу связистов, чтобы дали тебе трубу – позвонишь. Успеют твои подтянуться к месту встречи?

– Если живы – то да. Если нет, то остальное уже значения не имеет. Пусть пилот меня высадит – и все. Что будет дальше – мои заботы.

– Удачи, – сказал Сергеев. – Когда ты будешь готов, я зайду попрощаться.

Умка вышел, как всегда ровно держа спину, но прикрыв за собой двери, сгорбился, будто бы на плечи ему положили бетонный блок. Если бы он знал, у кого попросить прощения, то, наверное, попросил бы. Но он не знал. А вот то, что без помощи извне его стране придется плохо – знал совершенно точно. И все остальное действительно не имело значения. Прав Вадим. Прав Мотл. Нельзя защитить весь мир, да и не нужно, если честно говорить. Мир не любит собственных защитников, они для него эволюционная отбраковка – выживают не добряки, а циники и прохвосты, они лучше приспособлены к жизни. Мир жесток и на том стоит. Так что помогать надо вполне конкретным людям и по вполне конкретному поводу. В огороженном от беспечного мира колючкой и минными полями гетто со стыдливым названием Зона Совместного Влияния, таких вот нуждающихся было в избытке. И Сергеев знал, что делает выбор в их пользу, пусть этот выбор и тяжел для него.

Из приоткрытой двери в гостиную слышался шум – гудел на басах Левин, можно было разобрать голос подошедшей Саманты, покашливания Матвея. Умка приостановился в коридоре, посчитал про себя до десяти, провел руками по лицу, словно смахивая с него что-то, и только потом шагнул в комнату. На пороге его качнуло: не так, чтобы сильно, но вполне ощутимо. На секунду он даже потерял равновесие, коснулся плечом притолоки, попытался вздохнуть полной грудью, но ничего не получилось. Мучительно закололо в подреберье, и, чем больше Михаил пытался втянуть в себя воздух, тем сильнее и резче болело в боку, и он невольно кренился на сторону, как подбитый корабль. Последний раз так плотно его скрутило почти год назад, в поезде, по дороге на Львов.

В Тернополе тогда только грохнули генерал-губернатора, причем убили шумно, с особым цинизмом. Сергеев и не подозревал о происшествии – сарафанное радио не успело сработать, да и не могло никак – наместника Речи Посполитой «обнулили» практически в тот момент, как Умка инфильтровался на территорию находящуюся в ведении Ромы Шалая – бывшего сергеевского однокашника, ныне начальника Службы Безпэки при гетмане Конфедерации Мыколе Стецкиве. Рома при всех странностях и «забобонах» был мастером своего дела и на политическую акцию во вверенном ему хозяйстве отреагировал, как учили – то есть поставил всех на уши. Границы с Молдавией и вотчиной пожизненного Бацьки, конечно, были дырявыми, но они к ведомству Шалая не относились, пусть там погранцы изощряются, Приднестровскую демаркационную линию давно охранял Российский иностранный легион, а польская была укреплена словно Линия Мажино. Так что помешать перступникам перебежать границу Шалай не мог, но внутри страны всех своих филеров и контрразведчиков поднял в ружье, как озверевший сержант – салаг-новобранцев.

Институт генерал-губернаторов поляки ввели не во всей Конфедерации, а только на землях, которые Иосиф Виссарионович с соратниками аннексировали в сентябре 1939–го. Сергеев полагал, что сделано это было не зря – соседи из Варшавы явно спали и видели очень даже реальную возможность репарации. Опыт возврата давно потерянной собственности, откатанный в прибалтийских странах, уже был, документы какие-никакие сохранились, «де юре» присоединенные территории все еще находились на военном положении и за порядком там следили польские войска – хотя и под НАТОвской эгидой. Генерал-губернатор, представлявший интересы оккупационной власти, формально был свадебным генералом при власти местной, а вот неформально решал множество вопросов на вверенной ему земле и ни с кем не советовался.

Тернопольский генерал-губернатор был мужик решительный, даром, что «голубой» до синевы, и по мозолям местных элит топтался так, что кости хрустели. Элиты выли, писали доносы в Варшаву, слали компрометирующие наместника фото и видео, позабыв о европейской свободе нравов, но все – безрезультатно. Исчерпав аргументы, представители бизнес-знати вспомнили о том, что наместник близко, а Варшава далеко, и наняли специалистов. Спецы оказались грамотные, с нетривиальным подходом к решаемой проблеме, и совсем скоро генерал-губернатор возлег в джакузи рядом с молодым белокурым любовником, который любил деньги больше, чем плотские утехи с немолодым сановником. Именно он пустил в квартиру, снятую для тайных встреч, двух сравнительно молодых людей, которые должны были установить скрытые видеокамеры.

Парни провозились в доме совсем недолго, только вот устанавливали они вовсе не видеокамеры, и десять тысяч евро, полученные неразумным любовником за такую незначительную услугу, впрок ему не пошли. Во время следующего визита расслабленный нежными ласками губернатор обнял милого друга за накачанные плечи, отхлебнул из бокала ледяного шампанского и включил гидромассажер. Незначительное изменение в схеме проводки привело к тому, что одновременно с этим любвеобильный чиновник подал в воду ток под напряжением в 380 вольт. Поставленные мастеровитыми молодыми людьми мощные предохранители выдержали ровно три с половиной минуты. За это время два «голубка» успели наполовину приготовиться.

Первыми в любовное гнездышко – и надо же было такому случиться?! – попали не сотрудники СБ, не полицейские тернопольской «крипо»,[12]12
  Крипо– старое название криминальной полиции в Германии и Австро-Венгрии.


[Закрыть] а неизвестно кем предупрежденные прожженные «журналюги», которых и журналистами назвать язык не поворачивался. Фото круто сваренного губернатора и его молодого друга выпорхнуло в Интернет через 15 минут после смерти оных. Если до того у особо тупых граждан можно было зачать мысль о несчастном случае, то после демарша прессы сомнений в насильственной смерти уже не было ни у кого!

Понятно, что «зачищать» свидетелей и «рисовать картинку» при таких обстоятельствах Шалай не мог. Все грязное белье вывалилось наружу, и СБ, вместо того, чтобы привычно замести мусор под ковер, было вынуждено выступать открыто и обещать показательно разорвать преступников на части. Каждый мало-мальски грамотный человек понимал, что речь шла только об исполнителях убийства. Заказчики теоретически были известны, а вот практически наказать их возможным не представлялось: ни одной ниточки к тем, кто внес некоторые изменения в конструкцию джакузи, не вело. Роман Иванович прекрасно осознавал бесполезность своих действий с точки зрения профессионала, а вот с точки зрения обывателя должен был исполнить танец с саблями: иначе, что это получается? Получается, что на глазах у гетманской безпеки можно «завалить» кого угодно, и ничего за это не будет? Такого непорядка Шалай допустить никак не мог, и розыскные мероприятия практически превратились в мероприятия по устрашению.