Текст книги "New Arbat Avenue"

Дед

Сегодня приснился дедушка. Он молодо выглядел – не седой, с бородой, худой, в берете, с немного озабоченным лицом, красивыми чертами. Нельзя было сказать, что он был рад видеть меня – скорее, принимал это как неизбежную формальность, которую лучше соблюсти.

Я зашел к нему в его просторную старую квартиру на последнем этаже монументальной сталинки с аркой в семь этажей, высоколобыми балконами с колоннами, гулкими парадными с театральными перилами, открытой лифтовой шахтой и двустворчатыми окнами в пол под пять метров. Из его окон открывался вид на океан, на горизонте маячили маленькие, но узнаваемые силуэты военных кораблей с радиолокаторами и вертолетными площадками. Дом стоял у самого берега, на обрыве, под которым лежал узенький пляж из жесткого песка, смешанного с тиной, галькой и океанским мусором – на таком не позагораешь, можно только ходить в резиновых сапогах и сидеть на принесенном с собой складном стульчике. Пляжа из окна не было видно – его закрывал обрыв – но я знал, что он там. Дедушка сделал все по своему вкусу.

На стене висели часы с маятником – это была точная копия часов из нашей квартиры на проспекте Металлистов в Питере, где они с бабушкой прожили почти 40 лет. Кроме часов, из той квартиры здесь ничего не было. Тусклая атмосфера пасмурного приморского дня сочилась сквозь шторы, отражалась в огромном книжном шкафу со стеклянными дверцами за дедушкиной спиной. Полное собрание сочинений В. И. Ленина начиналось за его левым плечом и продолжалось за правым, из-за головы выглядывало фото – его собственное черно-белое фото в пальто и шляпе, сделанное мастером в каком-то старом салоне. Оно было отретушировано – раскрашенно поверх масляной краской, как дедушка любил делать. Других фото в комнате не было.

– Ну что, Вань, как у вас дела? – спросил он довольно сухо, глядя в окно.

Он никогда не называл меня так при жизни. «Иван», «Ванчо», «Ванька», но – «Вань» – это было совсем на него не похоже. Впрочем, и я не знал его таким – почти моим ровесником, тоже художником, тоже занятым, тоже раздраженным всякими мелочами, отнимающими время.

– Да все нормально, дед, – ответил я.

Я тоже никогда бы не назвал бы его так – «дед». «Деда», «дедушка», но – «дед».

– Как мама?

– Отлично, – улыбнулся я.

Штора отлетела, и я заметил, что погода поменялась – вышло солнце, проступили куски неба, облака выстроились уходящими к горизонту рядами булок, океан застыл и заблестел, как свежая краска. Мне в лицо подул насыщенный миллионами запахов бриз, вместе с ними пришел миллион вопросов, которые я внезапно захотел задать деду – но они тут же улетучились, едва штора опала.

– Вот, поехала в Испанию, – закончил я, показав рукой за окно, где, вполне возможно, не было ни Испании, ни мамы, ни вообще чего бы то ни было человеческого.

– Хорошо, – кивнул дедушка. – Ты как сам, работаешь?

– Да, дедуль! – оживился я, и опять, поддавшись мгновенному порыву, собрался было рассказывать ему о своих проектах, о готовящемся альбоме, о вышедшей книжке, но резкий хлопок форточки (дед поморщился) заставил меня осечься на полуслове.

За окном раздался гул. Над домом пролетел военный самолет с маркировкой U. S. AIR FORCE.

– Ну, славно, – сказал дедушка. Обычно про такой тон говорят «подытожил», про себя отметил я.

Я понял, что официальная часть визита подошла к концу, и теперь все, что мне осталось – это свободные «плюс-минус десять минут», которые я могу использовать по своему усмотрению, не выходя за границы этикета ничего не должных друг другу деловых людей. Я еще раз окинул комнату взглядом, встал из-за стола, подошел к окну, всмотрелся в горизонт – корабли были подернуты маревом, они дрожали и искажались, медленно перемещаясь и вращая своими орудиями, в них не было никаких признаков иллюзии. Снова раздался гул – намного громче, чем в предыдущий раз. Стекла задрожали, завибрировали под моими ладонями, затрясли пыль, частички паутины и высохших мух, скопившихся между рамами. Окно заколотилось – сильнее, чем просто странно, грубее, чем просто реалистично, от чего у меня где-то в животе железно задребезжала и стала натягиваться тонкая струна паники, постепенно набирая свой высокий нестерпимый тон. Сверкающий на солнце, играющий стеклами кабины, лопатками двигателей, пулеметными башнями, различимый в мельчайших деталях, над домом заходил на новый круг американский стратегический бомбардировщик B-52 образца начала 60-х. Дедушка сидел неподвижно в кресле и поглаживал бороду. Я наконец решился и спросил:

– Дедуль, скажи, мы на острове, да?

– Да, – просто ответил он. Не эпично, не монументально, просто – «да».

– А год какой? – сразу же спросил я. Диалог начал раскручиваться, как спираль, через один обычный шаг, через два, через тысячу – шестьдесят второй – а место? – остров Рождества – минуя несущественные мелкие подводящие вопросы, одновременно с тем, как воздушная крепость поднималась на высоту бомбометания – небо, безбрежность, нежность, мерсибит, пушап и безбожие, – все это вытягивалось в одну звенящую нить не-из-беж-нос-ти, вокруг которой сходились финальные моменты нашей встречи.

– Nine, eight, seven, – отсчитывал офицер в насквозь пропотевшей рубашке с короткими рукавами – частично от тропической жары, частично от нервов. – Six, five-er…

Камера фиксировала его effort, чтобы позже быть смонтированным в пропагандистском movie by Department of Defense.

– Дед, – продолжал я, превозмогая перегрузки, потери гласных в словах и слов в запасе. – А что если убежать отсюда? Что если доплыть до материка? Они ведь все там, да? Джон, Джеки, Мэрилин, королева Елизавета, Джон, Пол – их можно встретить?

– Попробуй, – невпопад ответил он, пожав плечами.

– Zero! – прорезался в трещине, ползущей по высокому сводчатому потолку, голос командующего операцией «Доминик».

– Cut! – в шутку выкрикнул режиссер, предвкушая невероятные монтажные склейки.

Коричневые волны вспыхнули теплым желтым, по дверцам шкафа и корешкам Ленина пробежали отблески термоядерной вспышки, мешаясь с лучами закатного солнца, окна напряглись и выбросили из себя стекла, пыль, пауков, запахи тихоокеанской флоры ворвались в благородную сырость советского ампира, смешались с ней на субатомном уровне и аннигилировали, стирая проекцию дедушки на одну из одноразовых Земель, на одну из несуществующих сырых парадных, одним из не значащихся в календаре августовских дней.

Я проснулся, сел на кровати и выглянул в окно. Рабочий и колхозница несли свои серп и молот в голубую глубь стратосферы. Пока я собирался с силами, чтобы встать и пойти в душ, природа спешно вычищала артефакты сшивки пространства-времени. И к тому моменту, когда я наконец спустил ноги на теплый паркет, она почти закончила, но в тот момент, когда вместо ванной я зачем-то направился к балконной двери, встал рядом и прижал ладони к стеклу, я настиг ее.

Четыре рубля

В воскресенье вечером, возвращаясь с прогулки, зашел в круглосуточный магазин, чтобы сделать спонтанную бессмысленную закупку мусорной еды: две сосиски в тесте, шоколадка, пакетик сока, жвачка. Продавщица забыла дать мне сдачу – 4 рубля (перепутала двух– и пятирублевые монеты в той пригоршне мятых бумажек и меди, которую я вывалил на ее пластиковое блюдечко).

– А четырех рублей у вас не будет? – осторожно спросил я после нескольких секунд ожидания, попытавшись придать вопросу как можно более небрежную, необязательную, невзыскательную интонацию – господи, да нет так нет, пфф, о чем вы, милочка, на чай себе оставьте, ну чесслово, все, все, все – но получилось все равно довольно мрачно и быковато.

Вопрос упал тяжелой двухлитровой баклашкой на прилавок, опрокинулся, покатился, рассыпал по ленте розовые жвачки. Качок в черной кожанке за мной давил мобилу толстым пальцем.

– Ой, ой, простите! – запричитала продавщица.

– Да ничего, – попытался я остановить лавину.

– Простите, пожалуйста, – искренне улыбалась, разводила руками, трясла головой и пожимала плечами одновременно простая раскосая маленькая женщина в пуховике поверх форменной рубашки. – Вы мне пять дали, да? А я не узнала! Простите!

– Да, да, ничего страшного, – сам улыбался я и протягивал руку под ее руку, неуклюже и спеша выгребающую мелочь из кассы.

– Господи, не додала вам! – цокала она языком. – Если бы не вы! Вот спасибо. Спасибо вам огромное!

– Да не за что, – стыдливо запихивал я в сумку свои жалкие сосиски в тесте, уворачиваясь от ее ракет благодушия, которые летели в меня одна за другой. – До свидания!

– Хорошего вечера! Ждем вас снова! – кричала она, привстав, насколько позволял дурацкий полуофисный, полудомашний стул и жесткий прилавок. – До завтра! Ас-саляму алейкум! Аллаху акбар! Бох простит! Счастья вам! Любви! Денег!

Я шел к дому по тропинке, бомбардируемой потоками честности, любви и милосердия из самых недр видимой вселенной. На мокрых трамвайных рельсах вытягивались тонкими струнами отражения многомерного вечернего города. Мутные черные воды Яузы стали прозрачными и чистыми, зелеными океанскими, пенными мальдивскими, теплыми и спокойными. Кирпичные девятиэтажки, разбросанные у Ростокинского акведука вальяжной брежневской рукой, освещала Луна и лужковские подслеповатые фонари. Хипстер возвращал арендованный велосипед на собянинскую экологичную парковку у трамвайного моста. Лучи прожекторов били в античных рабочего и колхозницу, заодно выхватывая из тьмы фигуры поздних туристов и монорельсовую эстакаду. С территории ВДНХ в небо стреляли лазерные установки – там заканчивалась воскресная дискотека. Навстречу мне шли люди, мамы, дети, дяди, тети, внуки, бабы, деды, стремилась из центра и в центр Ярославка, превращаясь в пр. Мира. Метеоспутник делал новый виток вокруг Земли, предсказывая само собой разумеющееся похолодание и дожди. Надвигалась поздняя осень. Солнце, как обычно, пересекало небесный экватор, уходя в южное полушарие. Вселенная продолжала расширяться. Маленькая продавщица стояла на крыльце магазина «Продукты», затягиваясь дешевой тонкой сигаретой, смотрела на тропинку вдоль дублера проспекта Мира и качала головой:

– Четыре рубля…

Как дела?

Ребят, пожалуйста, будьте оригинальными! Придумайте что-нибудь поинтереснее, чем «Привет» и «Как дела?» Неужели это так сложно?

Ответы на популярные вопросы. Дела хорошо. Красивая, я знаю, спасибо. Нет, не замужем. Да, занимаюсь. Нет, не веган. Нет, не встречались. Не думаю. Даже если и встречались, я не помню тебя. Как можно запомнить всех, с кем встречаешься? Человек не способен удержать в памяти имена и лица коллег, с которыми сидит в одной комнате изо дня в день, что говорить о мимолетных встречах. Нет, конечно, где-то на задворках сознания у меня может храниться твое лицо, но я не знаю, как извлечь его оттуда. Да и зачем? Возможно, мы были знакомы в прошлой жизни – может быть, даже встречались, даже – допускаю – трахались, даже – чем черт не шутит – жили вместе. Может быть, у нас даже были дети, и мы пытались воспитать их идеальными, пытались сделать так, чтобы они, в отличие от нас, не повторяли ошибок своих родителей. Они родили других детей, воспитали их, привезли нам понянчиться на выходные, потом еще раз, потом это вошло в систему, потом эти дети тоже выросли, помогли нас похоронить, через какое-то время у них тоже родились дети, все это повторилось много-много раз, и где-то в цепочке перерождений, на одном из бесчисленных ее витков, наши души вдруг опять дернули со скамейки запасных далеко за пределами материального мира, дернули и отправили нас в очередную командировку в этот материальный мир, в наши новые юные, здоровые и привлекательные тела, рост 180, вес 60, русская, английский свободно, немножко французский.

Ты помнишь, как это случилось – помнишь этот момент? Нет? Я вот помню. Ну, вернее, не совсем помню – потому что это сложно назвать воспоминанием – и не совсем момент – потому что это сложно назвать моментом – но как-то так вышло, что у меня частично сохранились ощущения из той странной бесцветной пустоты, где все происходило. Я была там одна – хотя, наверно, здесь вряд ли применимо понятие одиночества – но при этом отчетливо ощущала повсеместное – если бы это было местом – и одновременное – если бы в нем текло время – присутствие тебя. Тебя и еще кого-то третьего, который был – если бы был – намного старше и мудрее нас обоих. Мы как будто составляли с ним одно целое, но при этом каждый из нас сохранял свою индивидуальность. Мы трое были одинаково близки друг к другу – не в смысле какого-то типа а ля секса втроем – это меня тоже не интересует, если что! – нет, это был другой, не поддающийся описанию союз: мы переливались друг из друга, обогащались друг другом и превращались друг в друга – наша замкнутая система находилась в состоянии полной гармонии и нулевой энтропии, пока однажды ты – да, это точно был ты! – не сделал что-то, что страшно расстроило этого третьего, нашего отца и брата, нашу среду и наш субстрат. Я не знаю точно, что это было, но мне, зай, если честно, насрать. Скорее всего, что-то из тех мерзостей, которые ты обычно делаешь. Не закрыл вход в пещеру, и ночью погиб огонь. Не присмотрел за рабами, и они попередохли от своей чумки. Не поднял руку на стадионе вместе со всеми, и нас поперли с работы. Не следил за составом атмосферы, и всей нашей космической оранжерее пришел конец. Как бы то ни было, зайчик, гармония нарушилась, все полетело к чертям. Лафа закончилась.

Нет, никто не посылал нас, никто не обзывал нас мудаками и ошибками природы, как некоторые любят рассказывать, никто не говорил, что мы обломали ему кайф – нет, просто этот третий внезапно стал отдельным. Он вдруг перестал сообщаться с нами, перестал делиться своим раствором, перестал мешать свою кровь с нашей, он поменял пароли, закрыл нам доступ и пережал воздух. Он откололся и отчалил, оставив во мне зияющую дыру, оставив в тебе торчащий осколок, оставив нас в открытом пустом черном нелепом невыносимом вакууме – если какое-то понятие тут и уместно, то это именно оно. Мне было холодно, одиноко и паршиво. Ты вроде бы сначала был рядом, но потом я тебя потеряла. Потом я взяла в ипотеку вот эту квартирку, в которой я на второй фотке, и купила в кредит вот эту машинку, в которой я на третьей. И вот я здесь. Привет, как дела? Мне кажется, у меня подходит к концу кислород, так что, пожалуйста, не трать мое и свое время. Мне не важно, на чем ты ездишь и где ты живешь. Мне не нужны твои пошлые комплименты и твои идиотские шутки. Я хочу услышать только две вещи: «Я был неправ» и «Я все исправлю». После этого можем продолжить общение.

Private Pictures

Посмотрите ваши новые рекомендации для подмигиваний.

Ваше сообщение «Привет» не удается доставить адресату. Попробовать еще раз?

Ваше сообщение «ахахаха ЛОЛ ЛОЛ ЛОЛ блять я ржал сука ахахах))))))» не удается доставить адресату. Попробовать еще раз?

«Зая ты такая милая и нежная, мне хочеться сейчас прижатся к твоему носику и терется об него своим……» не удается отправить. Повторить отправку?

Превышен интервал ожидания для сообщения «Я начинаю циеловать твои соски немного покусывая…». Нажмите, чтобы повторить попытку.

Превышен интервал ожидания для сообщения «Я начинаю целовать твои сосочки, немного покусывая их))». Нажмите, чтобы повторить попытку.

«Ты где?» не удается отправить.

«Ты где блин?!» не удается отправить.

Вы не можете отправить сообщение «Милая прости меня пожалуйста», потому что пользователь заблокировал вас.

Вы не можете общаться с этим пользователем.

Переписка недоступна.

Переместить «Мы/Поездка в Париж 2012» в корзину?

Переместить «Мы/Свадьба Светки» в корзину?

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

Вы не можете переместить объект «Мы» в корзину, потому что владелец объекта сделал его недоступным для вас.

Вы не можете изменить объект «Мы», потому что владелец объекта не делится им с вами.

Вы не можете скопировать объект «Мы», потому что владелец объекта ограничил доступ к нему.

Вы не можете оставлять сообщения в хронике этого пользователя.

Ты даже не представляешь, как клубок я тебя

как глубоко я тебя молоко кофе

я тебя люблю

и гавнище

и как мне щас

сейчас одиноко. Прости меня божественная

пожалуйста милая. На 10

Надеюсь ты это прочитаешь.

Ваше сообщение «Ты даже не представляешь как глубоко…» появится в папке «Другое», потому что у вас нет общих друзей с этим пользователем.

Ваша открытка «ДЛЯ МОЕЙ ЛЮБИМОЙ И ЕДИНСТ…» отправлена. Проверьте статус заказа.

Ваш букет «Не такой как вс…» сейчас собирается. Хотите ли вы добавить нежные слова?

OPLATA-FLOWERS-NETAKOYKAKVSE & NEZHNYE-SLOVA " YA LYUBLYU TEBYA" SPISANIE 9990 RUR

Поздравляем! Ваш букет «Не такой как вс…» доставлен лично в руки.

Сообщение просмотрено.

Вы не можете общаться с этим пользователем.

Переписка недоступна.

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

Посмотрите ваши новые рекомендации для подмигиваний.

Вы и Анна понравились друг другу. Отправить сообщение?

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

У вас нет доступа к папке «Мы/Private Pictures».

Копирование «Мы/Private Pictures».

1 новое сообщение.

Входящий вызов от «Солнышко». Принять?

Вы действительно хотите удалить «Анна» из пар навсегда?

1 новый запрос на добавление в друзья.

Люблино

Москва, люблинcкий воздух, поздний вечер, пасмурно, туманно. Среди пакетов, пластиковых стаканчиков и прочего мусора, вынесенного за день волнами людского моря к подножию гипермаркета «Билла», возвышается одинокой белой скалой здание недавно открывшейся частной клиники «МедСемья». На его фасаде – красочные рекламные растяжки со счастливыми белозубыми парами, которые только что прошли УЗИ, только что сделали МРТ головного мозга, сдали анализы крови и мочи, проверились у андролога и аллерголога и убедились, что у них все в порядке, и можно спокойно брать потребительский кредит на 20 лет в таком же аккуратном белом здании банка напротив.

На улице пусто, накрапывает дождь, торговцы разбирают свои палатки и запихивают в машины непроданный товар. Из метро, прикрывшись пожухлым номером «MINI», семенит, насколько позволяют тонкие неустойчивые шпильки, девушка в маленьком салатовом платье. Ее пухлые губы и мокрые пряди на лбу выигрышно блестят в свете рекламного табло на фасаде клиники, по которому движется бегущая строка: «ОМОЛОЖЕНИЕ – ГОЛЛИВУДСКАЯ ВОЛНА – БОТОКС». Ярко-красные буквы, мерцая, переворачиваясь и разлетаясь на частички в дешевой анимации из 90-х, неостановимо бегут сквозь дождь, туман, ветви, провода, обострившиеся запахи несвежих овощей, мочи, табачного дыма и перегара: «ОБОРАЧИВАНИЕ ПЛЕНКОЙ – КРИОТЕРАПИЯ – ЛАЗЕРНОЕ ОТБЕЛИВАНИЕ КОЖИ».

На горизонте, за рядами типовых свежеотшпаклеванных многоэтажек, светится недремлющее лого рынка «Москва», над которым возвышаются полосатые бело-красные трубы Люблинского литейно-механического завода, перемигивающегося с нефтяным факелом Капотни в десяти километрах к юго-востоку, как королевства Гондор и Рохан в преддверии величайшей битвы народов Средиземья со злом.

Девушка бежит по зебре, не дождавшись зеленого, с одного берега широкой волнующейся Краснодарской улицы на другой, от клиники «МедСемья» к клинике «МедСи», с фасада которой на нее смотрят другие белозубые пары, тоже счастливые и влюбленно трущиеся щеками и носами, скачанные жадным дизайнером из фотобанков и беспощадно растянутые вместе с защитным водяным знаком. Возможно, этих пар уже нет, возможно, они давно развелись из-за домашнего насилия или умерли от СПИДа и последствий алкоголизма, не успев выплатить ипотеку – а, может быть, все еще живут вместе: муж в растянутой майке, жена с обвисшей грудью, она входит в квартиру с промозглой улицы, таща сетки с продуктами из супермаркета, он сидит за компьютером, окруженный пустыми банками из-под энергетика и пакетами из-под семечек, она бросает:

– Зай, ну че, есть там че-нить из банка, купил кто-нить наши фотки?

– Не, нихера, – отвечает он, не поворачиваясь. Все его внимание сосредоточено на экране, где нарисованный трехмерный крупье нарисованной трехмерной лопаточкой сгребает фишки, и нарисованные трехмерные люди в как бы коктейльных платьях и пиджаках как бы напряженно смотрят на как бы вращающуюся рулетку.

– Если хочешь есть, я принесла замороженные чебуреки, можешь разогреть, – говорит жена, наклоняясь к нему и прижимаясь щекой к его щеке.

Он вздрагивает и отстраняется, выскальзывая из ее незавершенных объятий.

– Не могу, я занят, щас турнир.

– Ну, как закончишь, – отвечает она по дороге в свою комнату, где ее ждет старенький ноут и двести баннеров, которые осталось прокликать за сегодня, чтобы заработать ежедневные 0,000001 биткоина.

– «Аппаратная коррекция фигуры в клинике „МедСемья“», – читает она очередную рекламу, узнавая себя на фото. – Твою-то мать, зай…

«Блефаропластика под общим наркозом», – читает на бегу промокшая девушка в салатовом платье. За ее спиной – белое здание клиники, красное мерцающее табло, под ногами – недавно нарисованная зебра, белые полоски, красный фон, как на Кипре, где надо смотреть сначала направо, а потом налево, где, вообще-то, можно и не бежать и не прикрываться журнальчиком, а можно просто опустить крышу кабрио, опустить веки и расслабленно отпустить тормоз.

Рядом с рынком «Москва» отпускает тормоз и втапливает газ в пол водитель заниженной девятки, уверенный в себе и в том, что он один на дороге, и мчится навстречу девушке и зебре, навстречу Кипру и Голливуду, уместившимся в одной маленькой мокрой голове, навстречу красному, белому и салатовому, зеленому и черному, смешанным в отражении на поверхности одной густой трехмерной дождевой капли, замедленно смахиваемой дворником, – и, вроде бы, по всем законам физики, он успевает проскочить, и, по всем законам жанра, она бежит не останавливаясь, но тут на коленях замедленно жужжит и мигает телефон, который говорит, что, кажется, у вас есть новое сов-па-дение, и, кажется, какое совпадение, эта милая губастая девушка всего в одном километре от вас, интересно, где, замедленно растягиваются губы в улыбке, возвращаются к дороге и расширяются зрачки, – отправить сообщение, спрашивает телефон, или продолжить поиск? От-пра-вить со-обще-ние илипродолжитьпоискудалитьизпарнетпричинывсмятку—