Текст книги "Sadcore"

ГЭС №1

Если ты чувствуешь себя одиноким, покинутым чмом, подумай о лунном затмении. Эта тень на Луне – ее отбрасываешь ты и еще 7 миллиардов человек с их новейшей, новой и древней историей, их традициями, кладбищами и дымящими котельными. Китай с зелеными горами и прозрачными водопадами, КНДР с бритыми затылками и заснеженными блокпостами у оборонных НИИ, Россия с ее покинутыми стройками и темными дырами размером с Европу, замки Европы и небоскребы Лос-Анджелеса, скайлайн которых на этой тени неразличим, но он есть там – как есть и ты, и твоя съемная сталинка в центре, и твой тонкий сутулый силуэт, вышедший покурить меланхоличной московской весной над оттаявшей рекой.

Когда ты вернешься в свою комнату и ляжешь обратно в мятую постель со скомканным одеялом, Луна будет висеть в углу высокого пыльного окна – деревянного старого окна, за которым Якиманка и Большой Каменный мост, и, – если высунуться по пояс, – то краешек Кремля. Она будет светить так ярко, что ты сможешь разглядеть тумбочку у кровати, початую бутылку воды, телефон и два сообщения на экране. Congratulations! You have a new match! Кто-то написал тебе, какому-то другому живому существу ты интересен. Кто-то такой же прямоходящий, разумный и сделанный из той же органики, что и ты, хочет познакомиться с тобой, хочет поговорить с тобой, хочет приехать к тебе, сесть рядом с тобой, обнять тебя за плечи и спросить: «О чем ты думаешь?»

Ты сядешь на краешке постели, напялив майку на одно плечо, и будешь смотреть на Луну. Ты подумаешь о том, что вся эта фантастика с перелетом на другие планеты на самом деле вполне реальна и существует не только в кино. Этот шар – большое небесное тело, на котором можно высадиться, поставить ногу в герметичном ботинке на серый песок и передать по радиосвязи на Землю что-нибудь эпичное. И, пока идет секунда, за которую сигнал преодолеет 380 000 километров, расправить плечи, глубоко вдохнуть и поднести руку к шлему, как бы поправляя недоступные за его стеклом хипстерские усы, которые как бы немного спутались как бы от ветра, гуляющего по как бы безлюдной как бы весенней как бы Болотной площади, куда ты как бы вышел погулять, пока Москва еще спит, и единственная живая душа, кроме тебя – это дежурный техник с перетянутым аптечной резинкой хвостиком, читающий «Старик и море» в оригинале, сидя в просторном машинном зале ГЭС №1.

Парашют

Раннее утро, полная маршрутка, натянутая тишина, лучи взглядов. Все едут на работу, мама везет дочку в садик. Ребенок что-то очень увлеченно ей рассказывает, мамаша не очень охотно слушает, стреляя глазами по наглым сидящим студентам.

– Мам, а потом этот дядя заплакал! – говорит дочка.

– Зайка, ну это же тебе снилось, – отвечает мать и нелепо изгибается, вцепившись в спинку кресла, чтобы посмотреть в окно и по вывескам универсамов понять, какой именно квартал Южного Бутова маршрутка проезжает, и не пора ли пробиваться к выходу.

– Просто… – начинает девочка и обрывает фразу на этом слове, совершенно не по-детски оставляя в воздухе драматическое многоточие.

И в этот момент я, один из смотрящих в пол молодых людей, явственно ощущаю ту стену непонимания, которой окружен этот ребенок. Ее миру всего несколько лет, и она, как советский космонавт, падающий в атмосферу внутри тесной посадочной капсулы, отчаянно пытается разобраться в своих ощущениях, прислушиваясь к нарастающему гулу пламени за обшивкой и глядя на неотвратимо приближающуюся Землю со смесью ужаса и восторга.

Она вдыхает кислород, она видит сны, она открывает для себя вещи, у которых еще нет названий, называет плачущего мужчину «дядей», потому что ей неизвестно, что такое «плачущий мужчина», «разбитое сердце» и «сильная женщина». С ней разговаривают камни, ее посещают инопланетяне, ее имя шепчет висящее за окном невидимое существо, которое нельзя разглядеть сквозь изморозь, но можно почувствовать всей кожей, можно изобразить его на листке бумаги и принести воспитательнице в садике, и она улыбнется, и спросит: «Кто же это, зайка?» И эти слова опять ударятся о стену непонимания и превратятся в пепел, как глупые птицы, угодившие под несущийся в огне космический аппарат.

Однажды ночью она проснется в полной тишине – в такой глубокой, что будет слышно, как на улице Якиманке крутится турбина в машинном зале ГЭС №1, и как трещит табак в сигарете дяди, вышедшего покурить на балкон серого дома на набережной, где жили близкие к Сталину люди. «Парашют! Парашют!» – «Расчетный район приземления – квадрат четыре» – «Вас понял» – «Внимание всем, отправляем спасательную команду в район приземления» – будут переговариваться голоса где-то на границе слышимости. «Приземление прошло успешно, повторяю, она приземлилась» – далекий исчезающий шум аплодисментов. Она спустит ноги с кровати, подойдет к окну – растрепанная семилетняя девочка – встанет у стекла и расплющит об него нос, глядя вслед невидимому прозрачному существу, медленно уплывающему от нее за горизонт.

– Пока, – передаст она ему по одной ей известному каналу, одной ей известным языком.

– Прощай, – ответит существо.

– Зайка, ты чего? – заглянет в комнату мама. – Ты с кем разговариваешь?

– Ни с кем, – ответит она.

– Еще ночь, ложись обратно, – сонным голосом скажет мама и закроет дверь.

Девочка дождется, пока проскрипят половицы в коридоре, громыхнет дверца шкафа на кухне, булькнет вода в фильтре и щелкнет дверь маминой спальни, бросит еще один взгляд на светлеющий горизонт, развернется и поплетется к кровати, на ходу отцепляя от майки стропы парашюта.

На Трубе

– Ты где?!! – орет захолустного вида мужик в расстегнутой кожанке в свою мобилу, стоя посреди Трубной площади.

Он неуклюже изгибает руку, приподнимает кепку, вытирает вспотевший лоб и быстро возвращает телефон к уху.

– Але?!! – продолжает орать он. – Что? Я где?! Я… э-э-э… – заминается на секунду, ошалело смотрит по сторонам: на голые деревья на Цветном бульваре, на вентиляционные шахты метро, на одноэтажные дома, где два века назад жила прислуга, а теперь живут мажоры и висят объявления о продаже и аренде, по одному качеству печати которых ясна стоимость, на стекляшки возле метро, в которых на нижних этажах – офисы, а на верхних – апартаменты, то есть, сидит, значит, такой офисный планктон в кресле на колесиках, заполняет свои таблицы в экселе, а над потолком, в пяти метрах от него, мускулистый негр жарит состоятельную женщину бальзаковского возраста на ее зеркальном сексодроме оттенков крови и золота; мужик в кожанке вертит головой, нервничает, раздувает ноздри, снова поправляет кепку и уже собирается заорать в телефон, что он – да хуй знает где! – как вдруг видит прямо перед собой стену Богородице-Рождественского женского монастыря. С его покрасневшего лица сходит напряженная гримаса, и оно принимает простое крестьянское древнерусское неизменное выражение радостного узнавания.

– Я-а-а-а-а у этой! У стены! На Трубе, бля! – ликующе произносит он. – А ТЫ ГДЕ?!

Метро извергает на площадь негустой воскресный поток москвичей, они рассеиваются на маленькие группы и отдельных персон, из апартаментов на 25-м этаже выглядящих как одинаковые черные муравьи: хипстер, художник, решала вопросов, бабка, чикуля, гопник, задрот. Каждый углубляется в свой переулок и ползет по своему маршруту, неся свою тростинку. Один из муравьев хаотично бегает вокруг выхода из метро, затем, вызывая шквал раздраженных гудков, бросается через проезжую часть с криком:

– Я ЗДЕСЯ!

– Эге-е-ей! – машет мужик. Та, кому он машет, уже в его поле зрения, но он продолжает орать в телефон, как будто это мистический ритуал, и связь нельзя прерывать, пока твой собеседник не окажется рядом, не обдаст тебя чесночным запахом и не чмокнет в пухлую щеку.

– Куда ты через дорогу прешь, дура!

– Я ЗДЕСЯ! – радостно кричит веснушчатая русоволосая девушка, размахивая косынкой в чистом воздухе, не содержащем ни угарного газа, ни аэрозолей, разрушающих озоновый слой, ни аромата «Эссе лайт», ни шлейфа «Мисс Диор». Она вкладывает пальцы в рот и свистит, чтобы привлечь внимание парня, который стоит, озираясь, возле стены, отделяющей дворянский Белый город от ремесленного Земляного.

– Эге-е-ей! – радостно кричит он в ответ и бежит ей навстречу через зеленое поле, на котором то тут, то там валяются бревна и доски, стоят незаконченные срубы и толкаются мужики, пришедшие в воскресный день на лубяной рынок на Трубе. Он бежит по влажной весенней земле, под которой глина, под которой камень, под которым пустота и подземная вода, которая течет так, как хочет, а не так, как ей сказали строители метро – потому что метро еще нет, и утренней давки тоже нет, потому что людей тут как в одном микрорайоне Южного Бутова, и стоимость квартир не зависит от близости к центру, потому что центра еще нет, и квартир нет, есть только пара сотен домов, белокаменный Кремль и несколько тысяч семей, которые не знают, как и зачем нужно накручивать лайки и покупать фолловеров, которые питаются своим картофелем с огорода и ходят под серым небом, проваливаясь в средневековую грязь и стараясь держаться своей стороны улицы.

Парень бежит навстречу своей подружке, она бежит навстречу ему, их пути пересекаются в точке X, которая лежит ровно там, где дрифтит ленд крузер прадо, не успевающий затормозить в силу ослабленных воскресных рефлексов, рассеянного послесубботнего внимания, плохой реакции мягких загорелых рук, нетвердо держащих руль в меховой оплетке, замутненных миндалевидных глаз и косых азиатских ноздрей, втягивающих приятный запах кожаного салона и помнящих вчерашний отборный кокос – в этой самой точке, где замирают в красочной васнецовской сцене пухлый мужик в кепке, медленно опускающий мобилу от уха, стремительно трезвеющий водитель джипа, выскочивший из салона на асфальт, несколько случайных прохожих, высокая состоятельная женщина в халате у окна апартаментов и маленькая женщина в розовом пуховике, лежащая в луже алой артериальной крови на Рождественском бульваре.

Street Map

Сегодня решил пройтись по старой Москве. Включил на повторе песню Athlete – Street Map и пошел. По Чистопрудному бульвару, заглядывая в арки и высокие окна, за которыми трехметровые потолки и пять поколений москвичей, через трамвайное кольцо, дальше, на уже ничем не напоминающий о недавних протестах проспект Сахарова.

Свернул на Мясницкую. Проходя мимо почтамта, представил, как в октябре 1917-го в него врывались решительные, мощные, недезодорированные бойцы, как они орали и махали флагами, и как в одноэтажных домах по соседству беспокойно подходили к окнам, не понимая, что происходит, красивые дорогие женщины.

Навстречу мне проплывали симпатичные студентки в платьях выше колен, с ухоженными лицами и блестящими ногами. Они становились прозрачными, и сквозь них бежали черно-белые большевики с оружием наперевес.

«One day… It’s gonna happen…» – пел Джоэл Потт в наушниках, и в прекрасную мелодию вплетались звуки улицы – гудки машин, шум из кафе, чей-то громкий разговор – они не мешали ей, не заглушали ее, наоборот – дополняли ее и делали лучше. Словно эту прогулку кто-то задумал, как будто у нее было какое-то особое, пророческое назначение.

Я шел, приближаясь к Лубянской площади, и передо мной мелькали в неестественно ярких телевизионных цветах люди, собиравшиеся на митинг у здания КГБ 22 августа 1991 года. На них были дурацкие шмотки – какие-то полуджинсы-полуштаны, ветровки на резинке и с полоской, нелепые кроссовки c брюками… Они держались группами, курили, ныряли в переулки, перебегали дорогу. В окрестных домах беспокойно включали и выключали видик красивые дорогие женщины, не понимая, что происходит.

Из-за поворота мне открылась Лубянская площадь – как раз в тот момент, когда зернистый, телевизионный Феликс оторвался от постамента и стал падать, вступила ритм-секция. Меня обдало бензиновым воздухом от промчавшихся по улице наперегонки двух тонированных джипов.

Я перешел дорогу и зашагал к метро, пытаясь представить, как по перегороженной ежами пустой Мясницкой перебежками двигаются два бойца сопротивления, жестами показывая что-то друг другу, как танковый снаряд внезапно врезается в витрину «Библио-глобуса» с огромной растяжкой «НАВАЛЬНЫЙ – НАШЕ СПАСЕНИЕ», как контуженный боец зажимает уши, и как в замедленной съемке разбрызгиваются затемненные зеркальные окна нового здания Вышки на другой стороне улицы…

«One day… It’s gonna happen, I don’t know when, I’ll be on your street…» – в полную силу поет Потт, струнные развивают мелодию припева, я окидываю взглядом почерневшее здание ФСБ и возбужденную толпу, сгрудившуюся вокруг БТР, на котором выступает Алексей, и спускаюсь в метро.

Из перехода доносится какой-то звук, который вносит диссонанс в финальные аккорды песни. И чем ниже я спускаюсь по лестнице, тем он сильнее, тем настойчивее и вульгарнее навязывает свою чуждую тему. Уже почти оказавшись под землей, я понимаю, что это одна из тех отвратительных безвкусных песен, под которые в ночном переходе иногда пляшет разошедшийся снабженец после рабочего дня. И вот я вижу этого мужичка, простого животастого дурачка, самозабвенно приплясывающего под незамысловатую мелодию, – этого добродушного Шрека, химеру, результат 70-летней советской селекции, уничтожившей все прекрасное, все изысканное – все то, что способны были произвести красивые дорогие женщины на протяжении пяти поколений. Ветер уносит черно-белых и цветных призраков, остается только прозрачный сухой воздух душного столичного лета 2014 над пустым постаментом памятника Дзержинскому, над завешенным строительной сеткой и лесами зданием ФСБ и остатками старой Москвы.

Джоэл Потт отходит от микрофона в глубь сцены, я толкаю стеклянную дверь.

Боинг

«Боинг»? Какой «Боинг»? Метро? Какое метро? Зай, не грузи меня про политику, я тебя оч прошу!.. Что? Знаешь что! Если ты такой УМНЫЙ, то почему мы до сих пор квартиру не купили? Ипотека дорогая, да что ты? Ой, все. Знаешь, вот честно. Если бы ты был уверен, как ты говоришь, если бы вел себя как взрослый МУЖЧИНА, а не ребенок со своими «Боингами», Украиной, ты бы давно взял и просто без лишних слов принес нам ключ и сказал: «Зая, теперь у нас будет своя квартира, я сделал первый взнос». И я бы тогда сказала, то что вот это вот действительно МУЖСКОЙ поступок… И помогла бы тоже выплачивать. Ты… Дай мне сказать, я тебя не перебивала! Так вот я бы сказала то что… Да, поступок мужика с яйцами, как вы говорите – а не увальня, который только и может, что валяться на диване и рассуждать про то кто там самолет сбил и кто виноват! Все что ты умеешь… Только до слез довести можешь, дебил… Сколько лет живем вместе, и все одна вот эта вот кровать, вид во двор, до метро 20 минут транспортом, давка по утрам… Мне уже ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ, ты в курсе? Мне рожать надо! Ты о своих детях вообще подумал? Или только о тех, которые в самолете твоем летели? Что?! Да мне плевать! Я не была никогда в твоей Голландии! Путин, Путин, Путин… Господи, как же меня твой Путин достал. Зай, давай все. Все, я ни-че-го слышать не хочу на эту тему сегодня. И завтра. И вообще никогда. Каждый день Путин, Путин, Путин. Он у тебя всегда во всем виноват, он центр вселенной. А жена – она просто рубашки гладить. Зай. Давай так: либо Путин, либо я. Ок? Давай остынь немножко, подумай, может, умное что надумаешь. Ты же у меня умный, на Новую Газету подписан. Все, не говори мне ничего, в поехала с Сережей в клуб. Нет, это просто друг. У тебя – Путин, у меня – Сережа. Еду разогреешь себе, чао.

75 рублей за евро

75 рублей за евро. Давно не следил за новостями, и тут вдруг услышал эту цифру.

Нет, ну если вот так задуматься: 75 гребаных рублей за гребаный евро. И все так же, рассекая полуметровое месиво из грязи и снега, идут на работу красивые русские женщины в перетянутых поясом пуховиках-спальниках и колготках-училках, крепкие русские мужчины в шапках-пидорках и ботинках-говнодавах, неумолимо набиваются в маршрутку, неотвратимо прут на электричку, неминуемо мнут друг друга в легком метро.

Идут в офисы, чтобы сидеть на стуле, поднимать продажи, писать код, ставить новости на сайт, консультировать клиентов, скрипеть креслом, пить чай, есть печенье, общаться с коллегами, ждать пятницы, чтобы пойти в бар, или пойти на концерт, подать пуховик своей даме, опустить глаза, видя, как другие руки подают другой даме шубу, которая издалека почти как пуховик, только меховая, но стоит полтора, а то и два лимона, а то и как квартира, за которую нужно платить, но это пока, а как пройдет 25 лет, так можно будет вздохнуть, ослабить пояс, как говорится, снять шапку-пидорку с облысевшей головы, посадить ребенка на шею, – в буквальном смысле, конечно, не в переносном, – широко улыбнуться отбеленными зубами летнему солнцу, поднять глаза к чистому голубому небу, обнять жену, чуть постаревшую, но все еще привлекательную, все еще способную поднимать продажи, и замереть в такой позе на рекламном плакате Сбербанка «ПОКУПАЙ СЕЙЧАС – ПЛАТИ ПОТОМ!» на грязной обветренной стене панельного дома в микрорайоне Костино подмосковного Королева, пасмурным вечером в понедельник, глубокой зимой, в глубокой луже, в глубоком кризисе, рядом с безразличным к переменам погоды и политических настроений электронным табло с яркими красными цифрами: «74,32».

HDMI Error

По ночному подземному переходу под железнодорожными путями в наукограде Королеве неуверенно движется Счастливая Молодая Пара и их Понурый Одинокий Друг. Муж решает похвастаться перед непутевым приятелем маленькими радостями семейного быта.

– А у нас, короче, телек через эйч ди мэ ай подключается к… – начинает он.

– ЧТО?! – вдруг взвизгивает жена, заставляя Одинокого рефлекторно втянуть в плечи и без того по-зимнему втянутую маленькую голову.

– Я говорю, у нас телек по эйч ди мэ ай…

– ЧТО, БЛЯТЬ?!! – почти истошно вопит жена, вероятно, окончательно убеждая Одинокого в том, что семейная жизнь – это плохая идея. Несколько идущих рядом поздних задротов синхронно ускоряют шаг.

– Эйч ди мэ ай, – добродушно берется объяснять муж недавно усвоенное слово, как бы исходя из принципов толерантности и равных возможностей.

– Да какой, ептублять, эйч ди МЭ ай, блять?! – прерывает его жена. И неожиданно для всех, кто в этот момент еще находится в переходе, продолжает:

– Эйч ди ЭМ ай, дебил ты!

И, уже сама принимая образ всепрощающего мудреца, заканчивает:

– Как ЭМ-ДЭ-ЭМ-А, епта!

Все трое громко хохочут. Они быстро взбегают по облипшей коричневым снегом лестнице, оставляют банки из-под ягуара возле закрытого и расписанного граффити домика с вывеской «Центр духовной помощи – лечение наркомании и алкоголизма», еще несколько раз издают дружный гогот, и удаляются по спящему проспекту Космонавтов, постепенно исчезая из вида. Молодые, красивые и счастливые.

После их ухода сам собой включается рекламный экран на высоком столбе, и на нем возникает странно улыбающийся парень с запавшими глазами на фоне безоблачного неба и радуги. «Город без наркотиков!» – гласит слоган на экране. Свет от рекламы падает на банки из-под яги, глубокий снег, спящие палатки и спящих в них гастарбайтеров. Улицу быстро перебегает ободранная кошка, на проспекте Космонавтов гаснут последние окна.

На экране появляются помехи, парень искривляется и исчезает, на его месте загорается маленькая надпись «HDMI Error». Город спит.

Посмотри на Луну

Когда ты идешь утром по серой дорожке на работу, подними глаза и посмотри на Луну – если небо чистое, ее будет видно, этим ранним прохладным утром она еще высоко, неполная осенняя Луна. Изучи внимательно темные пятна на ней, вспомни школьный атлас Луны – помнишь, как они назывались? Mare Imbrium, Mare Serenitatis, Mare Tranquillitatis – Море Дождей, Море Ясности, Море Спокойствия… Безводные моря на безвоздушных равнинах, где годами не меняется ничего – даже частички лунной пыли там лежат в том же самом положении, в котором их оставил экипаж последней миссии «Аполло».

Когда эти парни прилетели на Луну, твоим родителям было как тебе сейчас, или чуть меньше. В СССР не было нормального мяса, шмоток и была карательная психиатрия, но чуть западнее – на пару миллиметров, если смотреть с лунной поверхности – на Земле происходил расцвет рок-музыки и психодела, Пол посрался с Джоном, Сид ушел из Pink Floyd, джентльмены в самолетах, некоторые со смелыми прическами и в больших очках, глядели в иллюминаторы на облака и, мечтательно затягиваясь, размышляли о том, что ждет планету, каким будет новый мировой порядок, и какой все-таки классной первой леди была Джеки Кеннеди.

С тех пор на Луне ничего не менялось. И только когда метеорит, самоходный японский робот или неуклюжий китайский зонд падают в одно из лунных морей, мелкая серая пыль взметается и тут же ложится обратно, не болтаясь в воздухе, а просто оседая под действием слабой гравитации.

Опусти взгляд с Луны обратно на дорогу – посмотри вот на этого мужика с сигаретой, злобно харкающего на землю. Он пытается перейти улицу по зебре, но машины не хотят его пропускать. Сквозь зубы он материт людей в этих машинах и сплевывает, показывая им, как он зол и как много у него выделилось слюны, чтобы сожрать и переварить их всех – это бессознательное поведение, которое ему диктует инстинкт. Его тело клонится вперед, повинуясь земному притяжению, но он выставляет нетвердую ногу, отталкивает землю, выпрямляется и снова начинает клониться – он идет. Он идет к автобусной остановке, туда же, куда и ты.

На дороге затор – одна машина задела другую, они остановились, из них вышли хмурые люди и начали выяснять отношения. Они пока не касаются друг друга, но вся их жестикуляция сводится к тому, чтобы объяснить оппоненту, как ему будет плохо, если дело до этого все-таки дойдет.

– Ты куда смотрел, обезьяна, блять?! – кричит один, плотный мужчина лет сорока в хорошей дубленке, но не в лучшей физической форме. Ему доставляют достаточно страданий его лысина и его живот, и эта неприятность на дороге – уже чересчур. Именно это он пытается сформулировать, краснея и размахивая руками.

– Я кому, блять, мигал, блять?!

– А я что обязан тебе, да?! – невпопад кричит второй, худощавый кавказец с железными зубами и в свитере с катышками. Куртка осталась у него в машине на сиденье. Его голос звучит не так убедительно, хоть и на том же уровне надрыва.

В машине вместе с курткой его ждут 30 пассажиров, которые вот-вот начнут опаздывать на электричку. Но они не могут выйти, потому что а). высадка строго на остановках, а до остановки еще 10 метров, б). пассажиров 30, а мест в маршрутке всего 15, многие придавлены к стеклам, и, чтобы начать бегство, нужна чья-то решимость открыть дверь, но решимости пока ни у кого нет.

– Вали отсюда к себе в горы, баран, блять! – кричит мужчина с животом. – У тебя разрешение есть?

– Разрешение на работу есть, ты?! – бессмысленно повторяет он ключевое слово, зачем-то грозно поднимая палец вверх, как будто прямо сейчас там кто-то записывает эту сцену на видео, и потом в суде кавказцу будет не отвертеться.

Высоко над ними, за пределами земной атмосферы, и в самом деле проплывает маленький орбитальный аппарат. Но он не смотрит на них, он смотрит на далекую звезду в созвездии Пегас. Она нужна ему для того, чтобы выполнить самое точное в истории человечества измерение, которое подтвердит одно из предсказаний Эйнштейна об искривлении пространства-времени. Если миссия аппарата завершится успешно, и выяснится, что теория относительности не врет, то многие вещи в мире изменятся.

Например, сразу перестанут расти цены на крупу. Подешевеют фрукты. Бананы снова будут стоить по 30 рублей за килограмм, причем это будут не вчерашние с пятнами и лопнутые, а как в «Азбуке вкуса» – большие и крепкие бананы. Вернут французские сыры. Появится хорошее отечественное кино. Уйдет Путин. Крым снова станет украинским. Закончится война на Донбассе. Сергей Лавров приедет в Киев, встанет на колени перед мемориалом «Свеча памяти» и скажет: «Простите нас, мы не ведали, что творили». В центре Лубянской площади в Москве на месте железного Феликса будет воздвигнут памятник жертвам сталинских репрессий. Регионы получат широкую автономию, Россия станет свободной. Все это произойдет в одной из параллельных вселенных, существование которых окончательно докажут ученые после того, как будут улажены все нестыковки в теории относительности, теории суперструн и в квантовой физике.

А в той вселенной, где вылезает из-за горизонта мутно-розовое от смога Солнце, где беззвучно вращаются Сатурн, Юпитер, Марс, Земля, вокруг которых тусклыми точками ползут спутники, где пальмы бросают тень на гладкую кожу Ланы дель Рей на одной стороне планеты, и смешанная со снегом грязь летит из-под колес кредитной машины в лицо побитому кавказцу – на другой, в этой вселенной, где ты стоишь на автобусной остановке, и тебе в лицо выдыхает дым злой на тебя, на твои узкие джинсы и чистые кроссовки неприятный чоповец со спортивной сумкой, в этой молодой, расширяющейся вселенной, где, так или иначе, главный вопрос, которым занята большая часть человечества – это разрешение на работу, в этой крохотной, сжатой до размеров салона маршрутки вселенной, где живые существа активно используют лишь одно свойство гравитации – «валить», и не пять, не три, а, как правило, всего одно измерение – «отсюда» – в этой вселенной все, конечно, будет по-прежнему. Но, ты знаешь, у тебя все же есть возможность сделать маленький шажок вверх по эволюционной лестнице. Один маленький шаг для тебя, гигантский шаг для 29 пассажиров маршрутки.

Дождись следующей.

А пока ждешь – подними глаза и посмотри на Луну.