Текст книги "Похищение банкира Фернандеза"

– Риск есть в любом деле, синьор Пачеко. Как говорят, «без риска нету иска», – умело продолжал «деловую» беседу московский сыщик.

Пачеко рассмеялся. Он протянул собеседнику спички. Конев запалил потухшую сигару. Курить он бросил давно, но при необходимости возвращался к запретному плоду, и даже получал от этого некоторое удовольствие.

– Меня удивляет, что Мигель не остановился на более опытном контакте.

Российский сыщик понимающе кивнул.

– В новом столетии новый стиль. Новичкам не обязательно доверять. Их легче и дешевле контролировать.

– И ликвидировать, – добавил Пачеко.

– И ликвидировать, – эхом отозвался Конев. – В конце концов, – добавил он, – успех предприятия зависит от уровня персонала, как, впрочем, и в любом бизнесе.

Собеседники обменялись долгим понимающим взглядом.

– С этим я, пожалуй, соглашусь. Почему гостю еще ничего не предложили? Что ты предпочитаешь? – подводя итог беседе, спросил Пачеко.

– В России водку, во Франции женщин, на Кубе ром, – быстренько сострил Конев в духе всей честной компании.

Пачеко, наконец, громко расхохотался, а за ним и все остальные.

В глубине дома мелькнула маленькая фигурка. Дверь открылась, и на пороге показалась хрупкая женщина с копной блестящих черных волос, доходивших до талии. Ее мускулистые ноги балерины ступали быстро и уверенно. Она умело несла поднос, заставленный напитками. Конев внутренне напрягся, но лицо его оставалось спокойным. Он попытался вычислить, кто была эта женщина и что она здесь делала. Известно ли об этом в Москве, и какого хрена его не предупредили?

– Моя помощница Иоланда, – представил «балерину» Пачеко.

«Мигель упоминал ее в своих записях: Иоланда Санто Доминго», – припомнил Конев и взял с подноса рюмку рома, откровенно заглядывая в ее декольте.

– Надеюсь, ром так же хорош, как и твои… глаза?

Их взгляды встретились.

– Попробуй, тогда узнаешь, – парировала она.

– Осторожно, у этой женщины острый язык, – предупредил Пачеко.

– И, судя по всему, умелый, – подлил масла в огонь Конев.

Пачеко на секунду задумался, а потом вновь расхохотался.

– Мне нравится этот парень, у него отличное чувство юмора. Прогуляемся по саду, – поднял он всех жестом.

Начинало смеркаться, и Коневу нужно было принять решение: завершить визит при помощи зажигалки – взрывного отравляющего устройства, или продолжать игру, в которую, как он подозревал, не верил никто из присутствующих. Русского сыщика окружили плотным кольцом. Мочилы подтянули рычащих псов с оскаленными клыками, и вся процессия направилась к высоким пальмам в глубине сада.

Конев пощупал языком накладное нёбо, за которым хранилась плоская капсула смертельного яда. Солнце, наконец, провалилось за горизонт, и на вмиг потемневшее небо со сверкающими, как алмазы, звездами выкатилась огромная желтая луна. Совсем рядом шумел океан, от воды тянуло острой свежестью.

Из двух зол он выбрал меньшее.

Глава 5

– Я же говорил этим придуркам! Почему меня никто не слушает? – орал на кого-то Вулканов с покрасневшим лицом.

Он швырнул трубку телефона и, открыв нижний ящик, вытащил «малютку» водки. Хлебнув зелья, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Голубая жилка на его лбу вздулась и пульсировала, как сумасшедшая. Он потер виски и тяжело вздохнул. Прошла неделя, как Конева запустили на Кубу, и от него не было ни слуху, ни духу: на контакт не выходил, данные в сети висели без изменения, телефон омертвел.

Вулканов надеялся на интеллект и профессионализм своего напарника, однако неделя без связи заставляла задуматься. У Вулканова выступила холодная испарина при мысли о том, что может произойти с Коневым, если он будет раскрыт. Жора был его человеком: гениальным сыщиком, талантливым лингвистом, ужасным бабником и разгильдяем. Вулканов любил его, как брата, которого у него никогда не было, и терять Конева ему страшно не хотелось.

В дверь постучали, на пороге возникла Люба. Ее беременность уже ни для кого не была секретом. До Любы постепенно доходило, чем было вызвано Валино хладнокровие: просто он был ошарашен ее беременностью и никак, ну никак не мог представить себя отцом. Началась война нервов. Кто первый сдастся? Любу трудно было сломить, а его невозможно.

Она села напротив, как обычно, красиво причесанная, в неброской темной юбке и голубом свободном свитере. Она достала сигарету. Вулканов протянул зажигалку, но вдруг передумал и убрал в карман. Она вопросительно подняла брови.

– Не курим больше, – угрюмо сообщил хозяин, быстро оглядывая ее фигуру.

– Это с каких пор?

– Любовь Ивановна, переходите к делу.

– Я тут подумала, – пряча неожиданную радость, продолжала Логинова, – Конев у нас, вроде, «женатым» запустился. Кто там у него в женах-то?

– А что? – нахмурился Вулканов.

– А чего бы нам «жену» не отправить, поехала бы к мужу… в романтический отпуск…

– А за ней команду… Идея неплохая, я уже об этом думал, кстати, есть кандидатка.

– У нас готовили?

– Сотрудничала с нами в прошлом и довольно успешно. Подготовим, если нужно.

– В таком случае пусть завтра приходит знакомиться.

– Куда торопиться? Я еще подумать хочу.

– Думайте. Одно другому не мешает. Кроме этого, Валентин Александрыч, завтра мой последний день.

– Это по какому поводу?

– В декрет ухожу, – ответила Люба, не меняя тона голоса.

Она встала. Вулканов, вдруг почувствовавший себя полностью выбитым из колеи, тоже поднялся. Она направилась к двери.

– Удачи, – неловко брякнул он вслед.

На следующее утро перед Логиновой предстала брюнетка ослепительной красоты, с огромными зелеными глазами, оттененными густыми ресницами. Ее безукоризненную фигуру обтягивало бежевое платье, блестящие темно-каштановые волосы доходили до талии, длинные стройные ноги танцовщицы вызывали зависть. На ее маленькой, элегантной руке сверкало бриллиантовое кольцо, на тонком запястье небрежно поблескивали мужские золотые часы. Она сняла коричневый кожаный пиджак и повесила на спинку стула.

Из небольшой сумки от Луи Виттона Стелла достала ноутбук и приготовилась слушать.

У Любы остановилось дыхание. В жизни Стелла оказалась просто неотразимой.

– Ничего не надо записывать. По-испански говорите? – спросила она, прерывая молчание.

– Говорю, но итальянский у меня сильней.

– У отца научились?

– Нет, он мать бросил еще до моего рождения. Курсы посещала, потом говорить начала, читать. В Италии была неоднократно.

– Образование?

– Полусреднее незаконченное.

– Я даже не знала, такое бывает, – улыбнулась Люба. – И по какой же причине незаконченное?

– Деньги зарабатывать стала хорошие, не до учебы было, а потом лень, времени не было, сил не было.

– Ну, а планы на будущее есть?

– Планы простые: выглядеть на все сто и чувствовать на все сто.

– Ну, и как, получается?

– Не всегда, – ответила Стелла, глядя ей в глаза.

Любе понравилась ее самоуверенная откровенность. Совсем неплохое качество для спецагента, если, когда надо, язык за зубами держать умеет. Похоже, что умеет. Отвечает только на вопрос, смотрит прямо в глаза, руки и ноги спокойные, лицо расслабленное, сидит удобно, – отметила про себя «боди лэнгвич» гостьи профессиональный следователь Любовь Ивановна Логинова.

– Оружием владеем?

– Чего нет, того нет. Научусь с удовольствием. Меня оружие всегда интересовало.

– Про Голливуд не думали? Внешность у вас подходящая.

– Думала, только страшно. Что я там одна буду делать, там таких, как я, много.

– Надо будет вас в порядок привести, хотя и выглядите вы на все сто, – добавила Люба с улыбкой.

Стелла вопросительно подняла брови.

– А вам Валентин Александрович разве не объяснил?

– Нет, этого он мне не объяснил, – ответила Стелла, с ударением на «этого».

– Не страшно.

Люба старалась быть хладнокровной, хотя ее и не покидала мысль, что по сравнению с этой роскошной красавицей она выглядит замухрышкой с бледным, усталым лицом. И все ее заслуги, ученые степени и знание языков, в принципе, ни на кого не произведут впечатления в присутствии такой красоты. Не говоря уже о похоти, которую Стелла наверняка вызывала у каждого мужчины. Тягаться с ней было невозможно. Любе как умной женщине это сразу стало понятно, и с этим пониманием пришла зависть, которой до этого она ни к кому не испытывала, потому что всегда собой гордилась и считала себя одной из лучших представительниц женского пола.

Кроме этого, Люба не была уверена в том, знала ли Стелла об их отношениях с Вулкановым. Знала ли она о том, что Люба носит его ребенка, и что боль от его измены не утихает, а становится все острее с каждым часом.

Стелла достала сигареты и вежливо попросила разрешения закурить. Люба кивнула.

– Я сама бросила недавно, – поделилась она.

– Ну, это ж не навсегда, – заметила Стелла.

– Посмотрим.

– Мальчик или девочка? – спросила Стелла, выдыхая в сторону дым.

– Думаю, мальчик.

– Это хорошо, мальчикам легче.

– Как сказать, – задумчиво сказала Люба.

– Зависит от двух пунктов.

– Каких?

– Отец и образование.

– А если отца нет, тогда как?

– Непременно отразится.

Логинову удивила проницательность женщины, которая по всем статьям должна была быть пустоголовой стриптизершей. Следователь сняла трубку. Через несколько минут в комнату вошла симпатичная блондинка.

– Наташа, наш костюмер, – представила девушку Люба, – поможет подобрать гардероб.

Она встала. Стелла тоже поднялась и последовала за Наташей. За ними закрылась дверь. Люба подошла к окну. Ее глаза наполнились слезами. Все кончено. Все это время Люба на что-то надеялась, но все надежды испарились после встречи со Стеллой. Зазвонил телефон. Это был Дмитрий Назаров. Ее собственный нелюбимый рыцарь.

– Я тут тебе компотик сварил, Любовь моя, – сообщил он радостно.

– Спасибо, я как раз стою у окна и мечтаю о вишневом компоте.

– Я тебе и сделал вишневый, с секретом.

– Чего за секрет? – спросила Люба с поддельным интересом.

– Сказал, что секрет.

– Не хочешь признаваться? Я тебе это припомню, Митька вредный.

– Буду у ворот к пяти, – он повесил трубку.

Стеллу удивили высокие каблуки и тоненькая цепочка вокруг щиколотки девушки-костюмера. Они спустились этажом ниже и оказались в просторном зале, разделенным красивой китайской ширмой.

– У нас тут есть абсолютно все, и для женщин, и для мужчин, включая туалетные принадлежности, есть даже сумки багажные. Я не знаю, чего у нас только нет, – приветливо щебетала Ната-ша, – вот здесь все для девочек.

Она подошла к длинной планке, на которой висела женская одежда.

– Особенно наряжать тебя не будем, – продолжала она, переходя на «ты», – Любовь Ивановна велела, чтобы скромно, по-деловому, «но сохранить естественную привлекательность», а ей еще кто-то приказал, а тому еще кто-то, и так оно у нас в Отделе и идет, прямо как в армии. А ты-то сама в армии служила?

– Морально не доросла, – ответила Стелла скучным голосом.

Наташа засмеялась и указала на парикмахерское кресло перед большим зеркалом.

– А это зачем?

– Стричься будем, – Наташа шутливо защелкала ножницами.

– Нет, стричься мы не будем, а все остальное – пожалуйста.

Стелла сняла платье.

– Давайте, чего там примерять?

Наташа отложила ножницы, и, не сводя глаз с великолепной фигуры Стеллы, протянула ей черную юбку. Та с отвращением взглянула на вещицу.

– Подходит?

– Конечно, нет, – Стелла без сожаления швырнула юбку на пол.

– Все равно, давай померяем, капризная моя, – выдохнула Наташа, переходя на шепот.

Стелла не заметила, как они очутились за ширмой.

– Юбочка действительно неудачная, а это тебе нравится?

Наташа медленно расстегнула пуговицы на своей кружевной блузке и обняла удивленную Стеллу. Их полуобнаженные тела соединились. Почувствовав прикосновение теплых губ, Стелла с неожиданной горячностью ответила на поцелуй.

Перед уходом с работы Вулканов все-таки отважился набрать заветный номер.

– Ну, как собеседование прошло?

– Нормально. Следователь довольно приятная дама, – заметила Стелла, – у нас с ней много общего.

Вулканов закатил глаза.

– А дальше?

– Повели вниз, в примерочную или что-то типа, дали обноски какие-то примерять, волосы стричь собрались.

– Тебя стричь! Чистый криминал! Не позволю, даже, если Родина прикажет. Кто тебя одевал?

– Какая-то Наташа ваша блондинистая.

– А эта… она у нас славится определенными талантами, – процедил Вулканов.

– Я лично у нее никаких талантов не заметила, – парировала Стелла.

– Точно?

– Что ты от меня хочешь? Вечно какие-то претензии!

Она с яростью швырнула трубку. Вулканов устало опустил голову на грудь и просидел так несколько секунд с закрытыми глазами.

«Вот, пожалуйста: одна на сносях, а другая вообще маньячка сексуальная. Может на войну какую записаться?» – с тоской думал он.

Стелла начала собираться в поездку. «Куба – не Ницца, но тоже приятно! А что надевать, не понятно!» Она перебрала легкие летние платья, купальники и открытые туфли на высоких каблуках, которых у нее было видимо-невидимо. Стелла летела со всеми необходимыми документами, доказывающими ее семейную связь с «профессором Журавским», с которым они должны были провести «в отпуске» оставшуюся неделю.

В ее портмоне также лежали фотографии Конева и фотографии с детскими лицами. Точно такие же фото детских мордашек хранились в портмоне Георгия. Фотки в Оон стряпали легко, это доставляло всем удовольствие.

– Что, опять детей будем делать? – в шутку спрашивал специалист, усаживаясь за компьютер.

Стелла должна была выйти хоть на какие-то следы Конева. Ей дали два контактных имени. Оставалось договориться в клубе. Ее с удовольствием заменит Урсула – шведская стриптизерша, переехавшая в Москву на подработки. «Какое количество бездарной иностранщины питается в этом городе и создает ненужную конкуренцию! Ни в сказке сказать, ни пером описать!» – воскликнула она в сердцах. Но это были высокие материи, а высоко забираться Стелла не любила. Хотя Урсула действительно вела себя нагло: наезжала на «регулярных папиков», ходивших в «Птичку» любоваться Стеллой, и только Стеллой. «Папики» ее просто обожали: задаривали подарками, деньгами, и особенно под Новый год, в надежде сорвать настоящую награду – ночь с их любимицей.

Урсула, зараза такая, прошлой зимой распустила слух, что у Стеллы какое-то неприятное заболевание, но даже такая мерзость не смогла убить Стеллину популярность. И все-таки это было свинство. Единственным светлым лучом в жизни Стеллы был Вулканов. Ее «чекист», которого она все-таки любила и даже пыталась хранить ему верность. Боялась «наградить» его каким-нибудь дерьмом неизлечимым, да и за себя боялась, а особенно в последние два года.

«Пусть они Урсулу долбят на здоровье. Урсулушку-коровушку.» Так новую стриптизершу окрестили московские танцовщицы.

Урсула действительно имела тяжеловатый зад, что, видимо, и явилось причиной заката ее карьеры в Стокгольме. «А поплыли бы они все на быстром катере к ядреной матери», – пропела про себя Стелла, извлекая на свет походный чемодан от Луи Виттона, за который она, не глядя, отслюнила три тысячи долларов в замечательном парижском магазине.

Вулканов никак не мог понять этой ее страсти к дорогим чемоданам и вообще дорогим вещам. «Ты настоящая звезда. Тебе тряпье дорогое совсем не нужно», – говаривал он.

Стелла чувствовала себя на седьмом небе. Ей хотелось заняться чем-то совершенно новым и, в конце концов, бросить стриптиз. Вулканову это понравится: может быть, он взглянет на нее другими глазами. В совершенно радужном настроении она уложила вещи в чемодан. Потом быстро натянула спортивные брючки, куртку с капюшоном и позвонила в «Птичку».

Ей удалось договориться, что за ней заедет клубный шофер. Она не хотела выводить «BMW» из гаража и тащиться на работу. «Пусть везут, а я пока накрашусь», – подумала Стелла, еще не зная, что это невинное решение в корне изменит ее судьбу.

По дороге домой Вулканов окончательно отбросил «добровольческую идею». Никуда уезжать он не будет и ни на какие войны записываться не станет. Слишком большая ответственность лежала на его плечах. На светофорах он еще повздыхал, поматерился и пообещал как следует «нажраться» у себя дома – по-тихому, с рыбкой, салатами и «пошли они все куда подальше, вот только бы Жора появился, и все бы стало на свои места».

В прихожей он сбросил ботинки, швырнул на вешалку плащ. На кухне из холодильника достал бутылку водки, клюквенный морс и засунул в микроволновку заранее приготовленную снедь.

Ему готовила новая домохозяйка Юлия Григорьевна – неудавшаяся актриса и даже бывшая любовница знаменитого поэта. Юлия Григорьевна трепетно хранила фотографию, на которой они с поэтом стояли в обнимку в каком-то закутке. Она неоднократно показывала ее Вулканову как доказательство «интересной юности» и «наилучших воспоминаний».

– Это мы с Василием в Коктебеле. У меня там выкидыш случился, и после этого Василий вернулся к жене, но Полину он не любил так, как меня. Полина его не понимала, у них абсолютно не было ничего общего, – доверчиво рассказывала она Вулканову, которого принимала за военного инженера, не имея понятия, что обслуживала ведущего сыщика России, главу «Восточно-Европейского стола» – российского Международного разведывательного отделения – и главу Отдела особого назначения – самой засекреченной и мощной континентальной розыскной организации.

Потом Юлия Григорьевна, по ее рассказам, переехала в Крым, а потом в Грузию, и именно там она и научилась божественно готовить.

– Бежан, мой законный муж, меня обожал, – рассказывала она кокетливо, – но ревновал страшно. Зато я у него научилась кулинарному искусству. Он был необыкновенно талантлив в этой области. Все записал на меня, но когда умер, я на сына переписала, он у него наркоман, женился недавно. Им нужнее. Вот, а сама сюда, назад в Москву, на зимние каникулы, – улыбчиво верещала она.

Как ни странно, Вулканову нравилось слушать ее истории. Они его успокаивали и отвлекали. Такие бессмысленные, мимолетные перерывы ему были совершенно необходимы. Юлия Григорьевна к Вулканову перешла по наследству от друзей-дипломатов, отбывших в неизвестном направлении, на неизвестное время. Вулканов с радостью ее принял.

После того, как его покинула Люба, он долго страдал, приходя в пустую неубранную квартиру. С появлением Юлии Григорьевны его «уровень жизни» значительно поднялся, так же, как и настроение. Он давал ей ежемесячную сумму на продукты, туалетные принадлежности и всякое разное. Квартира «цвела и пахла», туалет блестел, а холодильник был забит замечательными вкусностями.

«Ээй ухнем, ээх жахнем», – пробасил Вулканов, наполняя полстакана мутной ледяной водкой. Он опрокинул стакан и отломил кусок жареной рыбы, приготовленной Юлией Григорьевной и оставленной на столе в миске, накрытой тарелкой гжельского производства. Рядом лежала записка: «Валентин Александрович! Кушайте на здоровье, НО ЭТО НЕ ОБЕД, а закуска. ОБЕД в холодильнике!»

«Если не обед, а на хрена тогда? Ну ладно, съедим и то, и другое», – обратился он в пустое пространство, с энтузиазмом набрасываясь на пищу.

* * *

Бежевая «Мазда» стояла внизу. Стелла села рядом с водителем. На нее смотрел довольно симпатичный брюнет.

– Добрый вечер, – поздоровался он приятным баритоном.

– Вы новый водитель? Я вас не знаю.

Он достал плоский портсигар и с улыбкой поднес Стелле.

– Угощайтесь.

Серебряная крышка приподнялась, и Стелла вытянула тонкую коричневую сигару. Он поднес зажигалку. Она неглубоко затянулась. Приятно закружилась голова. Машина сорвалась с места, и они вскоре вырулили на Тверскую.

В салоне зазвучала ненавязчивая джазовая музыка. Водитель достал сигареты и тоже закурил.

– А вы что ж сигары не курите? – спросила Стелла, с удовольствием затягиваясь.

– Курю, конечно, но эти у меня специальные, только для девушек.

– Женские?

– Женские. По-моему нет ничего сексуальней, чем красивая женщина, курящая тонкую сигару.

– У вас интересный вкус, – заметила Стелла. – Женаты?

– Женат на итальянке.

– Какое совпадение, мой отец был итальянцем, но я его не знала. И не знаю, – добавила Стелла.

Она приоткрыла окно. В машину потянуло свежестью.

– «Птичка» в другом направлении! – воскликнула она, вглядываясь в сгустившуюся тьму.

Водитель нажал кнопку, и окно закрылось.

– Куда мы едем?

Это были последние слова Стеллы, после которых она потеряла сознание.

* * *

Вулканов с аппетитом доедал ужин, почитывая газетку, которую в дом занесла Юлия. Статья посвящалась терроризму и, как всегда, не имела никакого отношения к настоящей проблеме: «Нормативная правовая основа, позволяющая производить дознания…» Журналист, писавший статью, делал упор на «правду» и «настоящие факты».

«Ой, блин, как же они меня достали! Правда! Да, что вам про правду-то известно? Правда о правде простая: до всей правды не докопаться. По той простой причине, что с правдой обращаются или как с проституткой, или как с невестой. Ежели «правда» помогает чего-то там разведать или кого-то «на чистую воду вывести», или чего-то где-то закрутить и раскрутить, так ее, эту «правду», так размалюют, так упакуют, так продадут, что от нее ничего не останется. Или наоборот – будут носиться, как с писаной торбой, с корректностью политической, не дай Бог обидеть, не дай Бог лишнее сказать. А на самом деле всей правды не дознаться, потому что люди, знающие правду, никогда ее не скажут или не смогут сказать. Не человеческое это дело – рассказывать настоящую правду! В мире, где ложь ежедневно и сознательно принимается за правду, настоящей, кристальной, честной правды практически не осталось. И ни одному журналисту всей правды не дознаться – жизни не хватит!»

Знакомые телефонные позывные прервали его размышления, и он помчался в прихожую, где на тумбочке оставил ключи и мобильник. Это был Азгат – вулкановский шофер и один из верных боевых товарищей, которых у хозяина почти не осталось. Жизнь их всех раскидала по странам и континентам, а некоторые просто исчезли при исполнении служебных обязанностей. Например, кроме их двоих, правду об Азгате и Вулканове не знала ни одна живая душа: Азгат по ошибочному приказу расстрелял несколько невиновных солдат во время военного конфликта в одной из дружественных стран. Вулканов дело это замял и Азгата начальству не выдал, а свалил все на уже погибшего к тому времени офицера.

А правда была в том, что начальство не донесло всей правды Азгату, и в результате Азгат произвел ошибочную экзекуцию, а была у него тогда жена молодая, двое ребят малых и престарелые родители, которых потом в отместку уничтожили родственники погибших. И это тоже пришлось замять. «Потому как никакой выгоды от правды к тому времени уже не было, и те, кому она могла бы согреть душу, ушли из жизни. Вот такая правда, например, и что с ней делать и куда ее девать? Жить с ней и хранить ее, или руки на себя наложить? Выбираешь жизнь – тогда правда переходит в новую форму и становится тайной. Люди, несущие в себе такого рода тайны, и есть настоящие хранители правды, а таких – раз, два и обчелся», – думалось Вулканову, пока он переодевался в спальне. Рубаха полетела на пол, галстук туда же. Он остался в белой майке и быстро оглядел себя в зеркале.

«Эх, Стелла ты моя, Стелла, что же мы с тобой будем делать, красавица моя дорогая!» – пропел Вулканов, натягивая черный кашемировый свитер. Он проверил кобуру. Перетянул ремень на черных брюках, которые он решил не менять на джинсы, лень было стягивать классные итальянские сапоги, и пошел в прихожую за плащом. Стелла так и не ответила на его звонки. Он надеялся на то, что Азгат домчит его к «любимой» до того, как она уедет на работу, и ему удастся провести с ней хоть какое-то время под предлогом «надо поговорить».

Не дожидаясь лифта, Вулканов помчался вниз. Он уже подбегал к двери, как вдруг от стены отделилась фигура, и на его голову обрушился сокрушительный удар. У Вулканова померкло в глазах, но он успел отпрянуть к перилам лестницы и, почувствовав сзади «поддержку» металла, молниеносно выбросил левый кулак вперед. Одновременно его правая рука скользнула под полу плаща. Выхватив «Макарова», он нажал курок, пытаясь целиться в расплывающееся пятно перед глазами. Последовал выстрел и треск отлетевшей штукатурки. Прогремел ответный выстрел. Он успел броситься на мраморный пол и перекатиться к противоположной стене.

Наверху приоткрылась дверь. Кто-то страшным голосом стал звать полицию. Незнакомец рванулся к выходу и, сбив с ног влетевшего в подъезд Азгата, выскочил на улицу. Вслед ему прогремели выстрелы, однако и они не заглушили скрежета колес и шум стремительно отъезжающего автомобиля. Азгату удалось увидеть буфер «Вольво», скрывшейся за поворотом. Вулканов в это время приходил в себя. Из рассеченной головы шла кровь, неприятно липкой струйкой стекая за воротник.

Азгат уже кому-то названивал. Через несколько минут к подъезду подлетел пикап непонятного происхождения. За рулем сидел пожилой мужчина в кожаной кепчонке, надвинутой на глаза. Азгат усадил хозяина на заднее сиденье, а сам плюхнулся рядом с водителем. По дороге никто из них не произнес ни слова.

Вулканов был доставлен в закрытую клинику. Осмотрев рану, доктор сделал укол против столбняка и поздравил его с «на редкость крепкой черепной коробкой».

– Стены лбом прошибаем в прямом смысле, – промямлил Вулканов слабеющим голосом.

– Молодец, результат налицо, – пошутил врач.

– На голову, доктор, – добавил Вулканов, почувствовавший тошноту.

Ему быстро подали ванночку и вкололи еще какое-то зелье. Сквозь наступавшую дрему Вулканов услышал приказ ехать домой и отлеживаться. Вскоре, с перевязанной головой и какими-то иностранными таблетками в кармане, он был доставлен к себе на квартиру. Азгат уложил его на кровать, не снимая с него одежды.

– Чтоб ни одна сука ничего не знала, – попросил Вулканов слабым голосом.

– Валентин Александрович, вас что, мешком по башке хлопнули? Обижаете.

– Хлопнули, да не мешком. Давай, шутник, вали отсюда, дознавайся.

– Валю, валю.

За Азгатом закрылась дверь. Вулканов провалился в полудрему.

В спальне на спинке стула так и висел забытый Любой байковый халатик. Хотя она и уехала давно, он его не трогал, иногда с сожалением рассматривая незатейливые узоры на ткани. До него постепенно дошло, почему она уехала: хотела, чтобы он принял решение, что дальше делать с их жизнями. А решения такого он принять не мог, потому что не было у него сил нести страшную ответственность в Отделе и взваливать на свои плечи дополнительную – семейную.

Кроме этого, в нем никогда не исчезало беспокойство. Внутри он всегда был готов к самому худшему: «внезапному, ужасному и невеселому концу», как говаривали в международном розыске. Но подвергать опасности семью, делать ее мишенью для мстительных покушений, которым он сам подвергался всю жизнь, казалось ему недостойным. Его до сих пор разыскивала пара серьезных людей с Востока. Вендетта в тех краях не умирала, а передавалась из поколения в поколение. Что уж говорить о колумбийцах или о своих доморощенных отморозках, каждый из которых мог в прямом смысле выскочить из-за угла и выпустить в него пулю в любой момент?

Прятаться или пластику делать он не хотел: уши притягивать, нос растягивать… Не желал он прогибаться. Не так воспитан был государством российским. Навязчивое ощущение опасности сидело в нем постоянно и давило тяжелым камнем на сердце, делая его в своих же собственных глазах каким-то неполноценным инвалидом, несмотря на то, что физическая сила в нем била через край.

Хотя Вулканов и постарел, но по-прежнему оставался красавцем. Высокий, широкоплечий, с красивым открытым лицом и каштановыми, с проседью, волосами, мужчина не таких уж и средних лет. Голубизной глаз он славился с юности, и женщины от него таяли во всех странах и на всех континентах. По жизни женщин у него было не счесть, а на самом деле только две: Стелла и Люба. Без Стеллы он не мог дышать и особенно в последнее время, но в ее присутствии у него не включался такой сильный инстинкт защитника, как в присутствии Любы. Люба виделась ему женой – хранительницей домашнего очага, матерью их будущих детей, которых он вообще не хотел иметь.

Боялся он до смерти иметь детей, а без детей какая же семья? Но кому он об этом будет рассказывать? Сопли только распускать… А со Стеллкой у него была просто кошмарная, отвратная любовь, болезненная патологическая привязанность, бесконечный, неутолимый сексуальный дурдом. Ну, и не без юмора девка, конечно. Он ни с кем так не смеялся, как со Стеллой, до слез, до ломоты в ребрах. И никто никогда не поднимал его на такие высоты взрывного наслаждения, как она. Да и баба хорошая, хоть и заносчивая.

Любовь Ивановна тоже воображала славная, палец в рот не клади. Шибко умная. И, честно говоря (и это было настоящей и единственной правдой), если бы началась атомная война, к примеру, или еще какая катастрофа, то он бы сначала помчался спасать Любу, а не Стеллу. А почему так, он не знал. И от этого внутреннего тайного предательства Стеллы его страшно ломало. Это мысленное предательство красавицы-любовницы вгоняло его в депрессию, которая длилась днями и в конечном итоге приводила к бутылке.

Но он держался, не запивал, контролировал тягу, как учили в разведке психиатры, пытался концентрироваться на позитивных аспектах и совладать с нервами, заостряя внимание на реальных ситуациях и насущных проблемах, а не на воображаемых, несуществующих. Вот к шаманке даже пошел. Велела силу сохранять. С камешком не расстается, всегда при себе носит.

«А Люба, хоть и умная и сильная, не простила бы слабости такой, как и не простила безбрачного сожительства. Гордая баба, поднялась и ушла, только ушла-то к Назарову, а не куда-то в неведомые края страдать в одиночестве. Слышали мы про Назарова. Достойный мужик. И детей, наверное, любит. Он себе может позволить хоть своих, хоть чужих, а мне куда ребенка заводить, его ж в школу водить надо, воспитывать», – продолжал размышлять Вулканов, тоскливо пуская толстые кольца дыма в потолок, где они мягко разбивались о низко висящую незатейливую люстру.

«Какие дети, свою бы башку сохранить!» Он криво усмехнулся. Сегодняшнее событие, как никогда, подтверждало его сомнения.

«А Люба все-таки глупая, хоть она и очень сильная женщина. Вот возьмет и родит без меня. Это ж надо: просто мыльная опера какая-то! Я – отец ребенка, а она собирается идти и спокойно без меня рожать, как будто меня в природе не существует», – мучился Вулканов.

Через некоторое время, благодаря волшебным лекарствам, боль стала утихать, и к нему пришло приятное чувство успокоения. Закончились размышления о Любе, о Стелле, ушла даже злость на бандита, который чуть не оборвал его жизнь. Он достал из ящика ночной тумбочки плоский белый камешек, который получил в дар от шаманки, и уставился на рисунок. Вдруг ворон, выгравированный на белом камне, превратился в круглое лицо улыбающегося младенца. Вулканов привстал и, поднеся камень к свету, приблизил его к глазам, но личико уже исчезло, и перед ним опять была простая галька. «Мерещится всякое, а может быть, предупреждает об опасности», – подумалось ему.