Текст книги "Холодное детство. Как начать жить, если ты нелюбимый ребенок"

Яна Колотова
Холодное детство. Как начать жить, если ты нелюбимый ребенок

© Колотова Я.В., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Введение

Как я дошла до жизни такой? Стала вдруг писать на табуированную и крайне болезненную тему материнской нелюбви.

Держать в секрете все, что происходит в семье, меня приучила мама. «Только никому об этом не говори!» – зловеще изрекала она, особым тоном подчеркивая важность своего сообщения. А что я? Я старалась оправдать доверие. Потому что так говорила мама, главный человек в моей жизни. И я молчала. Долгие-долгие годы. Чтобы мама во мне не разочаровалась. Да и стыдно было. Ведь того, что случается в нашей семье, разумеется, не случалось в других.

В 18 лет я случайно попала к психотерапевту. Настоящему профессионалу. Очень стеснялась и не хотела ничего рассказывать. Но рассказать было необходимо, потому что дальше так продолжаться не могло. Пласт психологических проблем стал таким непомерным грузом, что меня под его тяжестью согнуло в три погибели. Я существовала, а не жила.

С тех пор прошло много лет. Двадцать шесть – на момент написания этой книги. Я давно знаю истинный расклад вещей в нашей семье вплоть до прадедов. Что, почему и откуда взялось.

В финале терапии мне захотелось записать то, что я вспомнила. Сохранить в деталях важные мгновения моего детства и моей взрослой жизни. Ведь то, что когда-то болезненные эпизоды один за другим начали приобретать форму коротких рассказов, означало только одно – они становились нейтральными фактами моей биографии.

На которые я теперь смотрю со стороны. И отправляю их к тем, кому они нужны.

Часть I
Детство

Глава 1
Не жилец

Ребенок не закричал. «Не жилец», – сухо констатировал врач.

Новорожденного обтерли и положили на подоконник. Умирать.

Мальчик был первенцем моих родителей. Без зрачков, с волчьей пастью и заячьей губой, шестипалым и с пороком сердца, несовместимым с жизнью. Он пробыл на этом свете всего 20 минут.

Томск. Жаркий июль 1970-го. Отец стоит под окнами роддома и смотрит, как за стеклами третьего этажа плачет его юная жена. Она в шоке. Она не смогла родить нормального ребенка. Слезы сами собой текут по щекам. Она не перестанет плакать, даже когда родится ее второй сын, мой брат, и я – запасная дочь на случай, если что-то случится с сыном.

Историю рождения первого брата я буду знать наизусть, но так и не осмелюсь спросить: «Почему ты не взяла его на руки?» Хотя давно знаю ответ. Мальчик был «дефективным». Моя мать сразу же отреклась от него. Как отреклась бы и от меня, и от второго сына, если бы мы родились инвалидами.

Глава 2
АЭС

Выпускник Томского политеха, физик-ядерщик Валерий Колотов приехал работать на завод атомных подводных лодок в город Северодвинск в 1973 году. Отработал положенные три года по распределению. Оставаться не захотел.

В сыром ветреном климате жена и маленький сын часто болели, да и перспектива получить собственное жилье в ближайшем будущем была так же туманна, как северодвинское утро. Выбор мест работы по специальности в более теплых регионах был не слишком велик – Чернобыльская и Курская АЭС.

На Чернобыльской были сложности с жильем, на Курской пообещали квартиру в течение года. И действительно дали. Однушку, а после моего рождения – трехкомнатную.

Переехали мои родители в город атомщиков, Курчатов, в 1976 году, в 1977-м на свет появилась я. Последний ребенок в семье.

Курчатов, построенный при Курской АЭС и названный в честь академика Игоря Курчатова, в тот период представлял собой поселок городского типа. Статус города он получил в 1983 году. В моногородах градообразующее предприятие играет роль и матери, и отца, и могущественного покровителя.

Атомная станция была центром жизни города, ее сердцем. Ее любили, ей были благодарны. Значительная часть жителей работали там, остальные – в школах, поликлинике, домах быта и магазинах. АЭС не подводила: современный спортивный центр, огромный кинотеатр, Дом культуры, поликлиника – все ведомственное и довольно хорошее. Сам город Курчатов был ухоженным и уютным. Профессиональный праздник – День энергетика – отмечали с размахом. Отец работал в первом реакторном цехе, мама, когда вышла из отпуска по уходу за мной, – в отделе ядерной безопасности и надежности.

Я слушала их разговоры по вечерам и проникалась важностью и статусом предприятия. Так «большая энергетика» стала частью моей жизни. В 17 лет я уехала учиться в Москву. Казалось, что все – филолог, живу в Москве, энергетика в прошлом. Ага, не тут-то было!

После пятого курса я отправилась работать переводчиком – куда бы вы думали? В Бангладеш, на строительство ТЭЦ. Там познакомилась с мужем, который строил Южно-Украинскую АЭС и продолжает работать в энергетическом строительстве и сейчас.

Глава 3
Яна. Имя выбрала мама

Уже месяц стояла невыносимая и непривычная для средних широт России жара. Начался август, но надежды на похолодание не принес.

На рассвете забывшихся тяжелым сном жителей деревень между Курчатовом и Курском разбудил вой сирены скорой помощи. Сложный случай. Роженицу везут в курский роддом. Схватки ослабли, а в родзале прекратились совсем.

– Слезайте с кресла, идите в палату!

– Не пойду, – удивилась собственной наглости мама.

– Тогда будем стимулировать, – вздохнула врач.

После укола ребенок «вылетел» мгновенно.

– Девочка, – буднично произнесла акушерка.

К чувству облегчения примешалась какая-то брезгливость. Мама знала, что у нее будет дочь, но не ожидала, что та окажется настолько некрасивой и пробудит в ней столько неприятных чувств.

Ребенка взвесили, запеленали и унесли. Роженицам с отрицательным резус-фактором крови после родов запрещали кормить.

Мать мучилась неизвестностью. Хотела получше рассмотреть младенца.

Принесли лишь через трое суток. Веки склеены. А по щеке расползся огромный синяк – последствие длительного безводного периода.

Мать промыла глаза грудным молоком и начала скрупулезно рассматривать малышку.

Девочка почувствовала запах молока и начала крутить головой – искать сосок. Мать дала грудь и продолжила изучать ребенка. Узнавала черты мужа и все больше расстраивалась. Старший сын родился красавцем, а дочка страшнее атомной войны.

Приезжал и стоял под окнами муж. Всегда пьяный. То ли от радости, то ли от свалившейся новой ответственности. Воды в роддоме не было. Кормили отвратительно. Не разрешали надевать нижнее белье. Для послеродовых выделений давали застиранную тряпку. Из одежды – драную ночную рубашку. Из-за отрицательного резус-фактора в роддоме держали не семь, а десять дней.

Жара и не думала уходить. А вот из роддома уйти хотели все. Даже те, кто еще не родил.

Наконец выписывают! Муж приехал забрать жену и дочь. Снова пьяный. Храпел в такси с ребенком в светло-розовом костюмчике на руках.

На кухне так и стояли банки с компотами. Мать готовила запасы на зиму и назакручивала их столько, что спровоцировала схватки на две недели раньше срока. И вместо 15 августа родила первого, в пять утра.

Дочку решила назвать Яной.

Глава 4
Затмение

Воздух еще не прогрет солнцем. Свежо. Летнее сибирское утро. Пахнет влажной травой. Где-то поскрипывает водоколонка. Я иду в деревенскую уборную в дальнем углу двора. На пути – гараж с пятнами смолы на воротах, напоминающих железнодорожную шпалу. Эти ворота для меня высотой до неба. Я вижу только их шершавую поверхность и огромную черную щеколду.

До уборной остается с десяток шагов. Но я застываю напротив ворот, потому что солнечный свет внезапно меркнет. День превращается в ночь. Как в сказке.

Я знаю, что так быть не может.

Солнце заходит медленно. А сейчас вообще утро.

Что случилось?!

Сердце уходит в пятки. Внутри все каменеет от ужаса. Я разворачиваюсь и бегу обратно, в дом. За эти секунды успеваю перебрать в голове все доступные мне варианты: «Я в сказке? Мне снится сон? Солнце украли?»

Подбегаю к крыльцу и вижу, что бабушка и дедушка вглядываются в закрытое черным кругом солнце, окаймленное тонким светящимся ободком. В изумлении обнаруживаю, что они совершенно спокойны. И не понимают, что со мной произошло.

Я ничего не говорю: мне трудно выразить словами то, что я чувствую. Одновременно понимаю, что и незачем. Если надо объяснять, то не надо объяснять. Я привыкла так жить. Я могу держать в себе свои чувства. И уже даже это понимаю.

Ночь превращается обратно в день.

А я снова не верю, что день может сменять ночь с такой скоростью. Как?!

До туалета я так и не дошла. Перехотела. А потом боялась идти через двор. Прикидывала, как быстро смогу добежать назад.

Страх не успеть вернуться в дом и исчезнуть во тьме преследовал меня много лет. Я каждый раз замирала у гаража и ждала, стемнеет или нет. Боролась с паникой и заставляла себя идти дальше.

Представляла Элли из «Волшебника Изумрудного города», которую унес ураган. И очень не хотела повторить ее судьбу. Меня-то точно никто не будет искать.

В то лето мне было четыре.

Солнечное затмение 31 июля 1981 года «прошлось» практически по всей территории СССР. В районе Барнаула продолжалось 2 минуты и 2 секунды.

Глава 5
«Коконя сылая»

Мне 4 года. Вечер. Не спится. Наверное, надо поесть.

Выхожу из детской и заявляю, что мне надо «коконю сылую» («коконю сырую», то есть сырые яйца, взбитые с солью и заправленные кусочками черного хлеба).

Знаю, что мама не захочет возиться со мной. Делегирует отца. Он покорно косолапит на кухню, взбивает яйца, крошит в них хлеб. Ставит передо мной тарелку. Молчит. Я ем. Вкусно! Хотелось бы поговорить, но отец не умеет разговаривать с детьми.

Вдруг я понимаю, что не смогу доесть «коконю». Слезы наворачиваются на глаза, в горле комок. Отец приготовил, а я не могу съесть! Он же расстроится!

Мне до боли жаль его. Жалость переполняет мое маленькое тело, не умещается внутри. Я начинаю тяжело дышать, слезы ручейками текут из глаз. Благодаря им внутреннее напряжение слегка ослабевает.

Одновременно я вижу, что отцу, в общем-то, все равно. Он ничего от меня не ждет. И вряд ли заметит, сколько я съела. Но жалость цепко держит мое детское сердечко.

Бедный папочка!

Глава 6
Выверташки

Небольшая советская кухня залита солнцем. Аромат свежей выпечки приятно щекочет нос. Суббота! Значит, мама дома и что-то печет! Радостно несусь на кухню, открываю дверь… Да! Сегодня на завтрак выверташки!

Это узкие и длинные полоски теста, вывернутые изнутри наружу. В середине раскатанного прямоугольника мама делает разрез и втягивает в него углы. Расправляет, и – оп! – готова выверташка. Она жарит их на почти сухой чугунной сковородке. Кладет в большую миску. Можно есть.

Я не люблю молоко, но с выверташками готова выпить целый стакан. Только холодного. Сочетание горячего теста и молока из холодильника божественно!

Мама смотрит, как я ем, и напоминает, как нам с братом повезло, что у нас такая мать. Каждые выходные что-нибудь печет для нас. Я радостно киваю. Моя мама – самая лучшая мама на свете! Я хочу посмотреть ей в глаза, чтобы порадоваться вместе, но никак не могу встретиться с ней взглядом.

Хм. Ладно. Я поела и могу идти.

Мама же вполне счастлива. Идиллическая картина семейной жизни, которую она изобразила, ей по-настоящему нравится. Она на какой-то короткий миг довольна собой. Достигла того, о чем мечтала. Состоялась как мать и жена.

Таких суббот у нас было много. Мама казалась заботливой, поддерживала безупречный порядок в доме, покупала нам игрушки и книги, шила одежду, но всегда избегала сближения. Особенно со мной.

Я понимала почему. Она и сама прямо говорила: я неуклюжая, некрасивая, неловкая, нетерпеливая. Пропорции у меня странные: голова большая. За меня часто стыдно. Я сосу палец по ночам, и меня невозможно от этого отучить. Я много бегаю, у меня всегда ободраны коленки. Веду себя как пацан, а я же де-е-евочка.

В общем, не повезло мне.

А мама у меня само совершенство! И красивая, и умная, и умелая. Шьет, печет, модно одевается. Утонченная, изящная. На работе ее все любят. Знакомые восхищаются.

От восторга меня распирает во все стороны. Гордость и радость за маму просто не помещаются внутри. «Я такая счастливая! Не каждому везет иметь такую маму!» – думаю я перед сном в этот прекрасный субботний вечер.

Кладу большой палец в рот, успокаиваюсь и засыпаю.

Глава 7
У бабушки

Я с двоюродным братом Денисом сижу на проселочной грунтовой дороге, изрытой колеями. Недавно прошел дождь, в колеях стоит вода.

Встаешь в эту глубокую лужу и топаешь ногой, теплая мутная вода заливается в сапоги. Потом нужно сесть, снять сапоги один за другим и вылить воду.

За сим прекрасным занятием нас застает случайная прохожая – кричит и грозит тем, что нам «прилетит» от родителей.

Тетенька не знает, что за нами смотрит бабушка. Одна на двоих. И она на нас не кричит. Бабушка Аня, мать моего отца, самый адекватный человек моего детства. Она понимает и меня, и Дениса. Всегда веселая и жизнерадостная. Никогда не разваливается на части от наших выходок. Не стыдит и не унижает, не наказывает. Пришли грязные – ну, идите помойтесь. Садитесь ужинать. Я всегда чувствовала, что она очень крепкая. Как большое высокое дерево с прочными корнями, которому не страшны ни ветер, ни буря. И в его широких ветвях мы всегда можем укрыться.

Как-то мы с Денисом притащили в дом рыжего щенка. Назвали его Саликом. И бабушка разрешила нам его оставить, хотя до этого не держала собак. Салик бегал с нами по деревне. Играл со всей нашей детской компанией. И со временем превратился в огромного львоподобного красавца. Ему построили будку, где он прожил долгую счастливую жизнь дворовой собаки.

В течение десяти лет своей жизни – с двух до двенадцати – каждое лето я проводила в деревне, родном селе моих родителей. Я там никогда не болела и чувствовала себя легко. На все лето превращалась в обычного, ничем не обремененного ребенка.

Во многом то была заслуга бабушки Ани, которая была по-настоящему взрослым зрелым человеком. С ней было спокойно. Она позволяла детям быть детьми и всегда оставалась на нашей стороне.

Глава 8
Ирга и пирожки со щавелем

Пирожки со щавелем. Жареные. Хрустящая корочка горячего теста и кисло-сладкая начинка… М-м-м… Что может быть вкуснее?

Их пекла моя бабушка, мама моей мамы. Она не любила готовить, но пирожки пекла. Это был ее способ показать нам свою любовь – дикую, необузданную, безумную, для выражения которой она не находила слов, но вкладывала ее в выпечку.

В детстве я думала, что пирожки со щавелем – самая обычная еда. Только спустя годы поняла, что больше нигде и никогда не ела таких пирожков. Они принадлежат ей – грубой женщине с щемяще-прекрасным именем Лидия.

Мои родители выросли в одном селе и потом вместе уехали оттуда: сначала учиться, потом работать. Далеко-далеко, за тысячи километров.

…Мы приезжаем сюда на лето. Живем на два дома: то у папиных родителей, то у маминых.

У бабушки Ани во дворе растет ирга – огромное дерево с темными сине-бордовыми ягодами. Они некрупные, с нежным приятным вкусом, умеренно-сладкие. Часть покрытых ягодами веток лежит на крыше летней веранды.

Я лезу туда босиком по старой деревянной лестнице. Горячий шифер обжигает ноги, ветки задевают лицо. Я быстро собираю иргу в ведерко, с трудом удерживая равновесие на волнистой крыше. Меня охватывает дикая радость.

Я чувствую себя свободной от всех печалей и забот, которые остались внизу. Словно напитавшись энергией от яркого солнца, я готова оторваться и полететь рядом с мягкими ватными облаками.

Сегодня ночую здесь. Передо мной стакан еще теплого парного молока, банка малинового варенья и кусок домашнего белого хлеба – пышного, слегка влажного, дырчатого, похожего на прогрызенный мышами сыр из мультфильма.

Я поддеваю ложкой тягучую ярко-розовую массу и мажу хлеб. Запиваю молоком. Это самая вкусная еда, которую я когда-либо ела.

Бабушка Аня никуда не спешит, не гонит меня спать. Наверное, мы о чем-то говорим. Память моя тот разговор не сохранила. Как не сохранила множество других моментов из нашей летней жизни. Зато в ней остались пирожки со щавелем, ирга и хлеб с малиновым вареньем.

Глава 9
Горох

Лето, деревня, велосипед. Поле. Далеко от дома. Страшно. Полосатая жесткая авоська с пластиковыми ручками, битком набитая горохом.

Едим, едем, смеемся. Бабушкин дом, кухня, горы гороха. Все едят горох, даже наш общий с двоюродным братом щенок.

Зеленый молодой горох – самый вкусный овощ на свете. Как я могла забыть? Нет, не забыла. Я скорее считала, что определенная еда водится только у бабушки в Сибири. И даже не пыталась искать.

Ирга, жареные пирожки со щавелем, огромная садовая малина, зеленый горох, парное молоко, домашний ноздреватый хлеб, орешки со сгущенкой. Вчера зеленый молодой горох, случайно купленный в московском магазине, вернул мне кусочек детства.

Глава 10
Мама в турпоездке

Мама уехала в турпоездку от работы. Это значит десять дней жить в поезде и каждый день приезжать в новый город. Первая половина дня – экскурсии, вторая половина – пробежаться по магазинам, купить одежды-обуви.

Меня, четырехлетнюю, она оставила дома с отцом. Из этих дней моя память сохранила только изумление: вдруг открывается дверь и появляется мама. А я уже перестала ее ждать. И даже не пошла к ней. И не радовалась. Мой мир давно рухнул.

Все десять дней, что мамы не было, я носила одно и то же платье, в котором она меня оставила. Наверное, и спала в нем. Оно буквально колом стояло от грязи. Как описывала это мама.

Думаю, я постоянно ходила за отцом, как собачонка. Сидела рядом с ним, если он сидел. Ела, когда он ел и давал что-то поесть и мне. Сам он со мной не заговаривал, а я начинать разговор не умела. Отец читал, смотрел телевизор – я просто была рядом.

Я пишу этот текст несколько дней и никак не могу дописать. Душат тоска и печаль. Хочется плакать. Глубоко, в подсознании, таятся обрывки воспоминаний, но психика не дает им всплыть на поверхность.

Так хотелось бы спросить отца, что происходило в те дни. Но его нет с нами уже ровно 14 лет. И мои вопросы остаются без ответа. Хотя почему без ответа? Тоска и печаль дают ответ: мне было очень плохо, но ни один из родителей этого не заметил.

Глава 11
Буква «рэ»

– Буква «а»! Буква «бэ»! Буква «рэ»! – громко пою я, сидя на стуле в кухне. Передо мной букварь, я зачитываю оттуда буквы нараспев.

Мама моет посуду и вдруг бросается ко мне со вскриком удивления:

– Ну-ка, повтори, что ты сейчас сказала!

– Буква «а»! Буква «бэ»! Буква «рэ»! – еще веселее декламирую я, окрыленная маминой радостью.

Кухня залита солнцем. Солнце теперь и внутри меня. Я чувствую себя счастливой.

– Ты выговариваешь «р»! Наконец-то!

Вот чему радуется мама. Мне уже почти пять, а «р» все нет. А тут она р-р-раз – и появилась!

Данный эпизод моей жизни мог бы быть самым обычным, если бы не одно «но». Это был единственный раз, когда мама радовалась мне. Единственный, который я помню.

Все остальные разы она избегала моего взгляда или попросту не замечала меня, вздыхала, грустила, надевала озабоченность на лицо, смотрела с презрением и оценкой, с кривоватой ухмылкой, с усталостью, с ненавистью, с возмущением, с раздражением, со слезами, с яростью, но только не с улыбкой.

Даже когда я поступила в институт мечты, когда закончила его с красным дипломом, когда выходила замуж, когда родила сына, когда мы переехали в собственную квартиру.

А тот единственный раз, с букварем, когда я, дуреха, приняла ее радость на свой счет, был для нее скорее счастливым облегчением от гнетущих мыслей. Ведь теперь можно не стесняться соседей и знакомых из-за того, что ее дочь не выговаривает «р».

Глава 12
Первый раз в кино

Плачу навзрыд. Неужели закончилось?

Оборачиваюсь к маме, она говорит: «Нет, сейчас еще будет».

Я глотаю соленые слезы и жду. Время словно споткнулось и не может идти. До начала следующей серии проходит вечность.

Мне пять, и мама первый раз повела меня в кино на индийский фильм.

Скорее всего, на «Месть и закон», а может, на «Зиту и Гиту». Не столь важно, ведь все они были яркие, музыкальные, с гипертрофированной эмоциональностью, которую только в таком виде я могла тогда распознать. И рыдать от глубины нахлынувших чувств.

Индийские фильмы я люблю до сих пор, хотя смотрю их гораздо реже. И музыку. И особенно слова. Которые сами как музыка.

С того киносеанса началась моя любовь к Индии. К культуре, музыке и языкам. Любовь, которая привела меня в ИСАА при МГУ, где я выучила хинди, бенгали, урду и английский.