Текст книги "Холодное детство. Как начать жить, если ты нелюбимый ребенок"

Глава 13
Пушистый снег

Зима. Рыхлый снег пушится под ногами. Даже в темноте под тусклыми фонарями он весело искрится. Хорошо!

Мы с мамой и братом возвращаемся из гостей. Было весело! Мама, правда, считает иначе. Всю дорогу домой она перечисляет, что было не так в моем поведении. И сокрушается, как ей было стыдно за меня. Говорит она тихо, трагично и безнадежно.

Мое веселое настроение улетучивается. Я понимаю, что совершила преступление. Прощения мне нет и быть не может.

Я силюсь вспомнить, что же я такого сделала и как именно себя вела. Но ничего не помню. Со мной осталось лишь ощущение веселья.

Мама права. Я не понимаю, что делаю. И все делаю неправильно. Но пока мы там, мама мне ничего не говорит и не объясняет, как надо. Я расстраиваюсь до слез. В желудке неприятно саднит. Обещаю себе больше так не делать. Но к следующим гостям ничего не помню. Снова играю и веселюсь. И опять получаю выговор от мамы на обратном пути. И не могу вспомнить, что натворила.

В следующий раз я вспоминаю о том, что наверняка вела себя как-то не так, сразу же после выхода из гостей. Жду, что мама начнет очередной трагический монолог. И не ошибаюсь. Меня душит чувство собственной ничтожности и никчемности. Со мной стыдно ходить в гости! Я позор всей семьи! Мама страдает из-за меня!

Хочется исчезнуть, раствориться в этой снежной темноте. Пусть меня лучше не будет, чем я буду такой! Но исчезнуть не получается. Я по-прежнему есть и должна нести ношу своего несовершенства.

Я решаю больше не ходить в гости, чтобы не слышать маминых уничижительных слов. А если уж ходить, сидеть там рядом с ней и молчать. Я превращаюсь в очень тревожную, настороженную девочку, которая взвешивает каждое свое слово и каждое свое действие. Мама больше не обвиняет меня в моих недостатках и ее материнском стыде. Фух! Мы молча идем домой. Снег пушится по ногами, взлетает вверх легкими хлопьями.

Но радости от гостей у меня больше нет.

Глава 14
Дежурная

В тот день я была дежурной в детском саду. Это значило, что после прогулки с группой я должна была подмести песок на площадке и сложить игрушки.

И вот я стою одна, пространство вокруг словно раздвинулось: небо стало выше, границ никаких. Рядом никого. Немного страшно. Я уже сделала все, что требовалось. Но не ухожу – думаю.

Мне невыносимо хочется сбежать из сада домой. К маме. Я представляю, как дойду до дома по пустым улицам, позвоню в дверь и…

Тут моя фантазия сталкивается с реальностью: «Дома-то никого. Мама на работе. Папа тоже. Брат в школе. Кто мне дверь откроет? В саду хватятся рано или поздно. Начнут искать. Родителям на работу позвонят. Вот они перепугаются! Нет. Я не справлюсь. Не выдержу. Что мне скажет мама и как она будет на меня смотреть?»

Я разворачиваюсь и медленно бреду в сторону сада с веником в руках. Хочется заплакать – не могу. Переживаю крушение надежд без слез.

Почему этот эпизод так хорошо запомнился мне?

Видимо, в тот момент внутри меня зародилась надежда на радикальные перемены в жизни. Я тогда еще искренне верила, что мама станет другой и начнет меня замечать.

Но обдумывание плана побега дало мне понять, что ничего изменить я не смогу. Меня все равно ждет закрытая дверь.

Меня нет, не было и не будет. Точка.

Глава 15
Питбар

Нас с братом впервые отпускают в кино без взрослых. Кинотеатр в городе один, находится далеко. Брату почти десять, мне пять.

Пока мама рассказывает брату, куда и как повернуть, я вдруг узнаю маршрут и радостно кричу:

– Я знаю, где это!

Мама удивлена:

– Откуда?

Мой ответ стал семейной легендой:

– Да мы с отцом туда в питбар ходим!

Мама резко приземляется на диван.

– Поэтому он так охотно с тобой гулять ходит! Только скажу: «Валера, погуляй с Яной», вы уже раз – и на улице! Вот негодяй! Ты там что делаешь, пока он пиво пьет?

– Под столами хожу да кружки собираю, – не моргнув глазом весело отвечаю я.

Пока мама ахает и охает, думаю о том, что в «питбаре» – так, мне казалось, называли это заведение взрослые – совсем неплохо.

Редкое для российской провинции атмосферное место. Особые запахи. Высокие круглые столики над головой, похожие на грибы из сказки. Разговорчивые дядьки вокруг. Огромные прозрачные кружки. Пиво янтарного цвета с шапкой белой пены. Шипучий кран, откуда его наливают. Продавщицы в белых колпаках, кокетничающие с посетителями. И самое главное – никому нет до меня дела! Отличное заведеньице.

Эх, теперь точно туда не поведут…

Глава 16
Домой на поезде

Поезд задрожал и сдвинулся с места. Я, мама и брат едем домой. Из Москвы в Курск.

В Москву мы прилетели самолетом из Барнаула. А до аэропорта четыре часа добирались машиной из маминого родного села Залесово, что в Алтайском крае.

Собственно, это наш ежегодный маршрут. В конце мая в Залесово нас везет отец, а в конце августа мама забирает обратно. Таким образом они видятся со своими родителями. Отец тоже из Залесово. У нас там бабушки и дедушки, да еще человек двадцать родственников с обеих сторон.

Когда мы в августе летим домой, отец обычно встречает нас в Москве. А в этот раз не встретил. Мы ждали его в аэропорту целых три часа, но не дождались. Едем домой втроем.

Мама причитает с самого аэропорта: чемоданы тяжелые, как она их дальше потащит? Мне пять, брату десять.

Я решаю помочь маме и договариваюсь с незнакомым «дядей» из нашего вагона, что он поможет нам выгрузить чемоданы на перрон и донести до вокзала.

Я до сих пор помню этого «дядю» Василия: на вид лет тридцать – тридцать пять, под носом усы. Лицо у него было доброе, поэтому я решилась заговорить с ним в коридоре вагона. Почувствовала, что он вряд ли откажет.

– Договорилась! – махнула я рукой, появляясь в дверях нашего купе. – Дядя Вася поможет нам чемоданы донести.

Мама обрадовалась. Удивилась. Восхитилась мной на мгновенье.

А я была горда тем, что смогла быть полезной, смогла решить нашу общую проблему и нащупать ту область, где я буду маме нужна. Всегда нужна.

С тех пор с маминой подачи меня в семье стали считать «железной леди», которая может все. А еще я очень стойкая, мне все по плечу. Ага.

Вот так в нашей семье сформировался «перевертыш» – когда я как бы удочерила собственную маму. И все вокруг мной восхищались. Какая я самостоятельная! Какая мамина помощница выросла!

Цена этой псевдозрелости[1]1
  В психологии явление, когда ребенок вынужден поменяться местами со взрослым и взять на себя его функции, называется парентификацией.


[Закрыть] крайне высока. Для ребенка это значит, что он не воспринимает родителей как надежных взрослых и живет в постоянной фоновой тревоге. Но одновременно с этим ищет пути быть нужным своим родителям в ущерб собственному развитию и психологическому здоровью.

Глава 17
Мне шесть, я некрасивая

Мне шесть лет. Я некрасивая, косолапая, неуклюжая. И еще у меня большая голова. Больше, чем нужно.

«Девчонка страшнее атомной войны! Кто ж ее замуж-то возьмет?» – эта мысль при взгляде на меня прорвалась в голову мамы первой. И поселилась там навечно.

Еще я была: «лысой», «с огромным синяком на щеке», «похожей на отца».

«Вот Слава (старший брат) был красивый, а ты нет».

Позже я оказалась еще и рыжей. С веснушками, густо рассыпанными по всему лицу, «будто воробьи накакали».

В глазах у меня тоже были веснушки. «Как грязь», – решила я по аналогии с воробьиными какашками.

Вещи валились у меня из рук. Банки, бутылки, кружки. Манжеты к школьной форме я пришивала густыми кривыми стежками. Косички заплетала криво и слабо. Вязать научилась только в восемь лет. Шить так и не. До семи лет была очень подвижной и непоседливой.

«А пошла в школу – как подменили! Единственный ребенок в классе, кто весь урок сидит не шелохнувшись!»

Я все время что-то роняю, во что-то врезаюсь, куда-то бегу, и у меня постоянно ободраны коленки. Не повезло мне. Так мама говорит. Я согласна с ней. То ли дело она – изящная, красивая, легкая. Я не в нее, я в отца. У него тоже большая голова и косолапые ноги. Еще он неуклюжий и отвечает иногда невпопад. Мы с ним одинаковые.

Если родители разведутся, брат останется с мамой, а меня отдадут отцу. Ведь я как он. И нам будет хорошо вместе. Наверное.

Меня пугает эта перспектива, и я начинаю надеяться, что они не разведутся. Или, по крайней мере, если все-таки разведутся, то, может, мама оставит меня себе. Я не знаю, как жить с отцом. Он мало с нами общается, мне с ним неуютно. И еще ведь придется переезжать.

Мы часто ссоримся с братом. Даже деремся. Мама говорит, что, когда они с отцом умрут, мы с братом останемся единственными родными людьми на земле. Ей кажется, что от этих слов мы сразу перестанем драться. Ага. Я вообще забываю о брате и думаю только о том, что мама может умереть.

Я верю и не верю ей. Разрывающий меня изнутри ужас от возможной смерти мамы отдает тяжестью в желудке. Страх разливается вокруг густым, вязким, словно деготь, морем, и вот-вот накроет с головой. Усилием воли я вырываюсь из его удушающих маслянистых объятий и бегу прочь.

Много месяцев и даже лет я вспоминаю эти разговоры и боюсь, боюсь, боюсь. Обиду на маму я смогу осознать гораздо позже. В тот момент я ее не распознавала. Всего лишь удивлялась, как легко мама может отказаться от меня и как легко может напугать.

Это не зарисовка из фильма ужасов, не книга «Похороните меня за плинтусом»[2]2
  «Похороните меня за плинтусом» – автобиографическая повесть российского писателя, кинорежиссера и сценариста Павла Санаева, написанная в 1994 году на основе его детских воспоминаний. Санаев посвятил книгу своему отчиму, народному артисту СССР Ролану Быкову.


[Закрыть] и не пособие «Как вырастить ребенка невротиком». Это будничная жизнь обычной советской семьи, где папа – инженер, мама – воспитатель и фотограф, где не бьют детей, а вообще-то неплохо о них заботятся.

Глава 18
Осень 1983-го

Осень 1983 года. У меня никак не проходит бронхит. Антибиотики в таблетках не помогают. Врач предложила колоть уколы. Надо в стационар. Не помню, сколько времени лежала в больнице. Память не сохранила срок, помню только ужас одиночества.

Пенициллин в инъекциях мне тоже не помог. Бронхит не сдавался. Сдалась мама. «Сидеть» на больничном она не захотела, решила отправить меня в Сибирь, к бабушкам.

Помню, как она сказала мне об этом, как вытянулось от удивления мое лицо, как защемило сердце. Я понимала, что мама, папа и брат легко проживут без меня. А показывать слабость и плакать от горя я не умела. Затаивала чувства и превращалась словно в неживую.

Мама говорит со мной с каким-то радостным злорадством, с улыбкой, и я понимаю, что все. Мне здесь места нет.

Ночь. Аэропорт в Москве. Холодный заплеванный бетонный пол, на котором мы сидим вместе с отцом. Самолет задержали.

Нужно ждать. А я до сих пор не верю, что мы летим так далеко и что я останусь там одна. Я считала, что научилась быть правильной дочерью для мамы. А оказалось, что я просто ей не нужна – ни хорошая, ни плохая.

Мы уже в деревне. Полета не помню. Вокруг сугробы выше моей головы. Снег и солнце. Тихо. Детей, с которыми я летом играла, нет.

Живу большей частью у родителей отца. Бабушка Аня, учительница начальных классов, уже на пенсии. К ней приходит заниматься умственно отсталый мальчик. Страницы его учебников звонко хрустят, книжки кажутся мне пределом совершенства. Синие, новые, с красивыми картинками! Это лучшее время дня: я сижу за столом вместе с бабушкой и ее учеником и тоже занимаюсь.

Зима тянется целую вечность. Наконец наступает весна. И бабушка отдает меня в детский сад, где я не приживаюсь.

Лето! Отец привозит брата на каникулы. А мама приедет нас забирать в конце августа!

Я не знаю, как набраться сил ждать еще. Но хорошо помню, что я ни с кем об этом не говорю. Чувствами я не делюсь. И даже не знаю, что ими можно делиться.

Тяжесть в груди растет. Я не радуюсь лету, думаю только о том, сколько еще ждать.

Глава 19
Встреча с мамой

Сегодня прилетает мама.

Ресурс моей способности ждать исчерпан до дна. Больше я не могу. В груди – давящая боль, в мозгу стучат молоточки. Я не нахожу себе места и почему-то чувствую себя более несчастной, чем обычно. Я подозреваю, что, помимо приезда мамы, жду еще чего-то очень важного, чему не суждено сбыться.

Дядя, мамин брат, едет встречать ее в аэропорт. Я прошу его взять меня с собой, чтобы отвлечься и успокоить взбудораженный мозг. Дядя отказывается, и я остаюсь ждать дома.

Мне семь лет, я не видела маму целых девять месяцев, которые прожила у бабушки. Она летит сюда, чтобы забрать меня домой. Я забыла, как выглядит мама, забыла, как звучит ее голос. Я боюсь, что не узнаю ее. Я растеряна. Не чувствую никакой связи с ней, не знаю, о чем мы будем говорить. Не понимаю, как у меня получилось вытерпеть столько месяцев. Сегодня она будет здесь, но тревоги во мне больше, чем радости.

Наконец дядя заносит в дом мамин чемодан, но мамы с ним нет! Мое сердце застревает в горле и мешает мне говорить. Я выбегаю во двор, потом на улицу. Бегу к автостоянке, где за машинами стоит какая-то маленькая женщина в нарядном платье. Сто мыслей одновременно проносятся у меня в голове. Это мама или нет? Вот будет стыдно, если я подбегу и наброшусь на чужую тетю. Если это мама, то почему она не идет ко мне?

Я пытаюсь протиснуться между машинами, но не нахожу пути. В замешательстве мечусь туда-сюда. И вдруг замечаю, что на ее лице появляется кривоватая ухмылка. Ей смешно от того, как я пытаюсь просочиться между припаркованными автомобилями.

Меня словно прижимает к земле. Я молча смотрю на нее и кое-как подбираюсь поближе. Пытаюсь совместить тот образ, что у меня в голове, с этой маленькой и стесняющейся меня женщиной. Не совпадает!

Внезапно я понимаю то, что знаю давно, – мама не любит меня. Это знание и есть та давящая боль в груди. За месяцы разлуки боль слегка утихла, и ее часть даже превратилась в надежду.

Но и надежды больше нет. Есть только боль. И стыд. Много стыда.

Глава 20
Абсолютное счастье

Я помню абсолютное счастье. Просыпалась утром, а вокруг все было залито солнечным светом.

Воспитательница в детском саду называла меня «ясно солнышко», потому что я светилась от счастья. Лет до трех-четырех. Сейчас пересматриваю детские фотографии и четко вижу эту границу.

В четыре года уже все. Тоска и боль в глазах.

Первая осознаваемая потеря счастья – лет в пять-шесть, когда поняла, что отец пьет и что это не изменить.

Вторая – встреча с мамой после долгой разлуки.

Когда-то давно на терапии я вспоминала это чувство счастья и надолго забыла.

Фотографии напомнили.

Может, я смогу его вернуть? Ведь оно, скорее, черта именно моего характера.

Глава 21
Первое сентября

Первое сентября. Завтра я иду в школу в первый раз.

Мы прилетели из Сибири несколько дней назад, и меня еще немного штормит от перелета.

Я смотрю на вещи, приготовленные для школы. Портфель, тетрадки, карандаши. Школьная форма коричневого цвета. Белый фартук с неровными краями. Видно, что ношеный. Ткань желтоватая и не держит форму. Колготки мне длинны, сползают. Сандалии старые, портят праздничный вид. Фартук поверх формы сидит криво.

Я одеваюсь, и грусть тугим, давящим кольцом сжимает мое сердце, грудь, все тело. Напряжение помогает не чувствовать боли от пренебрежения мной.

Мама заплетает мне косички. Волосы слишком мягкие, скользят и рассыпаются в стороны. Мама завязывает узлы из бантов, а потом плетет. С этой странной прической хожу весь день.

Наконец она вручает мне букет прекрасных благоухающих астр в мятом старом пакете. Вешает на спину портфель, который перекашивает мой и без того неровный образ. Я сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Я никуда не хочу в таком виде.

Пора. На улице мы встречаем соседку, ее дочка Элла тоже идет в первый класс. Мы с Эллой встаем у подъездной лавки. Я пытаюсь выжать из себя улыбку. К горлу подступает комок, когда я смотрю на нарядную сияющую Эллу, всю в новом и с красиво упакованным букетом. Мне стыдно за себя. Кажется, что всем вокруг сразу все понятно про меня и про маму.

Мама фотографирует нас и уходит домой. А я иду в школу с соседкой и ее дочкой. Мама должна прийти позже. А что тут такого? Подумаешь, какое-то Первое сентября.

Она действительно приходит позже, уже на урок. Фотографирует класс, детей, улыбающуюся учительницу.

А я словно окоченела, не могу произнести ни слова. Меня напугал огромный школьный двор, полный детей. Мне не понравилась учительница. Я одна со всем этим.

Пружина внутри меня закручена до предела. Она – то единственное, на что я всегда могу опереться.

Глава 22
Преступление

В семь лет я совершила преступление. Я и моя соседка-одноклассница нарисовали цветы на стенах нашего подъезда. Цветными мелками. А вечером случилось страшное – в дверь позвонила соседка и доложила маме: «Ваша Яна стены в подъезде разрисовала!»

Такой разъяренной я маму еще не видела. Она визжала, что я ее опозорила и чтобы я немедленно, дрянь такая, шла стирать рисунки со стен! Ее лицо перекосило от ярости. Я не на шутку испугалась. Вышла из квартиры в сумрак подъезда, спустилась на второй этаж. Стерла. Ох, что теперь будет?

А то, что обычно, – мама перестала со мной разговаривать.

Больше я никогда не рисовала на стенах. И всегда была примерной девочкой с пятеркой по поведению. Удобной и послушной.

Глава 23
Как я в кино ходила

В кино надо было ходить с кем-то. Одной нельзя.

«Почему нельзя?» – задумалась я и вдруг поняла, что это не запрет, а стереотип! А раз стереотип, то на него можно плюнуть. И плюнула! Пошла в кино одна. Это решение стало одним из лучших в моей детской жизни.

Не надо никого уговаривать пойти с тобой, никто не болтает во время сеанса, никто не мешает смотреть фильм… Свобода! Монетки на билет в кулачок и вперед.

С тех пор много часов провела я в кинотеатре в одиночестве. Благо он был рядом с домом. Смотрела индийские фильмы, некоторые знала наизусть, потому что видела их по десять – пятнадцать раз. В каникулы ходила на два сеанса подряд. На втором сеансе садилась на то же сиденье, которое было еще теплым.

Одинокие походы в кино стали моей отдушиной, жизнью в другом измерении – в отрыве от всех, особенно мамы. В итоге они помогли мне сохранить себя в отношениях с ней – человеком с нарциссическим расстройством личности.

Глава 24
Злиться нельзя

Злиться нельзя. Обижаться тоже. Мама не выдерживает ни моей злости, ни обиды. Она не ругает меня, ничего не объясняет, ни о чем не просит.

Просто внезапно замолкает.

Перестает разговаривать.

Перестает отвечать.

Перестает замечать.

Меня больше нет. Я исчезла. Умерла. На какой-то неопределенный срок. Потом я воскресну, чтобы стать ребенком мечты, который не жалуется, не плачет, не смеется, не обижается, не пугается, ничего не хочет, не играет и не капризничает.

– И как это у вас так получается? – интересуются соседки и подруги.

– Как-как? – иронизирует мама.

В нашей семье дети – все в мать!

И-де-аль-ны-е!

Глава 25
Ночной кошмар

Резко включается свет. Ну все, сейчас начнется.

«Спектакль» длится долго. Часа два, не меньше. Потом занавес падает, но если «артист» не устал, может повторить свой выход. Главные действующие лица – мои родители.

В квартире давно уже нет их спальни, есть две детских – моя и брата. И гостиная. Мама живет в комнате со мной.

Сейчас ночь. Отец сильно пьян. И пришел «поговорить» с мамой. Алкоголь его возбуждает. Он не хочет спать, ищет себе занятие. Одно из любимых – выяснить отношения с женой.

Я вмиг просыпаюсь и сажусь на постели. Внутри все сжимается и обрывается вниз. В бездну. Я едва могу совладать со страхом. Держусь, чтобы не закричать от ужаса. Пьяный отец страшен. Глаза безумны, волосы торчат в разные стороны. Прихлопнет, и мокрого места не останется.

Стратегия поведения у нас с мамой одна – молчать. Опытным путем установлено, что так «ночные беседы» заканчиваются быстрее.

Моя постель дальше от входа. Мамин диванчик прямо у двери.

Отец сразу садится к ней и начинает перечислять претензии. Повторяет одно и то же много раз, как будто пытается себя «завести».

Пьяный отец – наша общая беда. Мы с мамой противостоим ему единым фронтом. Ну, как противостоим? Молчим и дрожим от ужаса. Бывало, он лез в драку. Бывало, кричал так, что приходили соседи.

Я внимательно наблюдаю за ним и считаю, что смогу что-то сделать, если он распалится больше обычного. Больше всего меня беспокоят ножи на кухне. Я боюсь, что он зарежет маму. В моем представлении убить почему-то можно только ножом.

И я обдумываю, как мне выйти из комнаты и оказаться в кухне быстрее, чем он. Успеть спрятать ножи. Но дальше мыслей дело не идет. Я боюсь сдвинуться с места. Время от времени хлопаю покрасневшими глазами и жду, когда закончится этот кошмар.

Я учусь во втором классе. Утром мне в школу.

Чтобы прийти в себя после «спектакля», мне нужна примерно неделя. Все это время я буду очень подавлена и ни с кем не смогу говорить. Но сейчас все не важно. Главное, чтобы отец наконец прекратил.

А когда он выйдет покурить, я точно спрячу ножи.