Текст книги "Черная сирень"

10

«Ну что, логика в его рассказе определенно присутствует… Сказал, что узнал про меня у сотрудников полиции, пока я в отеле с полковником была. Одна девчонка, из молодых (понаберут же без разбора!), разболталась, мол, Самоварова это, Варвара Сергеевна, внештатный консультант самого Никитина. Интересно ему стало, а дома погуглить решил, и вот – нашел…»

Чтобы не расстраивать Аньку, сытая Варвара Сергеевна была вынуждена снова сесть за стол.

– Мам, раз уж выходила, могла бы и сметаны купить… Вот и ешь теперь салат с маслом! Хотя с маслом полезнее.

– Кому?

– Ну мне, конечно! Ты и слона съешь, на тебе это не отразится. В кого же я такая жирная?

– Ты не жирная, ты фигуристая.

– Но сметаны могла бы купить, я же не могу все помнить.

– Угу…

– Да что «угу»-то! Я после города этого треклятого ноги еле домой волочу! Толпами валят: «Ах, белые ночи!» Да какие они белые?! Когда не хер делать и некуда деньги девать, чем угодно развлечь себя готовы!

Ясно: одни семейные да унылые сегодня с ней хороводились.

В дни, когда Аньке удавалось во время экскурсии пофлиртовать, она возвращалась домой в гораздо лучшем настроении.

«Но ведь ничего про то, что со мной произошло, в тех статьях не было и быть не могло!» Самоварова вздохнула и кивком согласилась с Анькой.

Интуиция ей подсказывала, что Валерий Павлович что-то такое учуял…

Еще бы!

Во-первых, он специалист.

Во-вторых, вела-то она себя, надо признаться, возмутительно.

Несчастная неврозная дура, ни слова в простоте…

– Ань, у тебя «Новопассита» не осталось? Ты же вроде пила одно время.

– Это что, Лариса Евгеньевна назначила? – удивилась дочь.

– Не совсем. Я к психиатру районному забегала, когда у зубного была. Он считает, что уже можно обходиться только этим… сиропом.

– Нет уж! Давай-ка, знаешь, сначала с ней посоветуемся, – занервничала Анька. – В конце концов мы за тебя ответственность несем, а тут, блин, умник какой-то встревает!

Умник…

И этот умник, несмотря ни на что, еще и дал по газам.

Вцепившись в протянутый им зонт, она позволила ему поцеловать себя в щеку.

И что же она сделала?!

Отскочила от него, как напуганная кошка, и помчалась к лифту, словно за ней гналась стая собак.

«Когда зонт вернешь?» – крикнул Валерий Павлович, пока она терзала кнопку вызова.

«Завтра, в то же время. Если за эклерами с утра сгоняешь!» – и юркнула в лифт.

«Заметано!»

– Мам, у тебя вид сейчас какой-то очень глупый. И выражение лица идиотское. Не нравятся готовые биточки – можешь себя не насиловать! А вообще, ты сама, коль дома сидишь, хоть что-нибудь когда-нибудь взяла бы и сварганила! Уже лет тридцать, как тебе научиться пора!

– Вот и училась бы вместо того, чтобы за каждым моим шагом следить! Мужа найдешь – ты чем, готовыми биточками кормить его будешь? А может, тоже – таблетками? – не удержалась Самоварова.

– Так, закрыла тему, сейчас же! – вспыхнула Анька.

Варвара Сергеевна заставила себя промолчать.

Она встала и принялась готовить напиток, который они в их маленькой семье называли «Здоровье».

Пол-лимона, несколько веточек мяты, большая столовая ложка меда, сушеная мелисса – десять минут, и можно будет осторожно потягивать душистый, расслабляющий взвар.

«Так ведь и нет никого, похоже, у Аньки… Ладно для души, даже для тела – никого…»

Но начав думать про это, Самоварова снова себя осекла: разговоры с дочерью про ее личную жизнь заканчивались слезливо и гадко для обеих, и каждый раз она еще долго потом чувствовала себя виноватой.

Что-то когда-то не объяснила, не привила, не донесла.

Вот только что?

Анькиного отца она выгнала.

Пока Самоварова, молодой и востребованный специалист, горела на службе в милиции, принося в дом зарплаты и премии, этот младший научный сотрудник, протиравший в своем НИИ штаны, самозабвенно пил, менял любовниц и со временем перестал даже мало-мальски заботиться о приличиях.

У них, тогда еще совсем молодой пары, попавшей в ЗАГС по причине ее «залета», не возникло общей главной ценности – потребности в семье.

Но вокруг родители, общественность…

Так и протянули лет десять.

И может, тянули бы до сих пор, но ее представления о других ценностях (важнейших для Варвары) – профессиональный рост, работа, карьера – совсем не совпадали с тем, как видел свой общественный статус ее супруг.

Работу свою он категорически не любил, а Варвару при каждой ссоре тыкал, как нашкодившую девчонку, в доказанную ходом вещей очевидность: ни семья, ни дочь не имеют для нее никакой ценности.

Нет, Анька не была для нее ценностью. Она была единственно понятным смыслом и светом в ее наполненной чужими трагедиями жизни.

Вот только мужу все это объяснять было бесполезно: они всегда говорили на разных языках.

Анька никогда об этом прямо не высказывалась, но Варвара Сергеевна теперь уже понимала: не то чтобы тяжелая обида, но непрощение того, что сотворили с ней вечно отсутствовавшие и интересовавшиеся только ее учебой родители, намертво пристыло к дочери.

И пошло под откос, так и не разогнавшись, ее женское счастье.

А Варвара Сергеевна все работала, успокаивая себя тем, что Анька пока молодая, пусть погуляет, повыбирает, успеет еще.

А потом вдруг подняла седеющую голову от протоколов следствия да увидела, что дочери, издерганной, несчастливой, скоро тридцатник.

Анька, с виду милая, домашняя, вышла из душа с полотенцем на голове и принялась разливать по чашкам душистый напиток.

– Мам, да что с тобой сегодня? Ты какая-то загадочная весь вечер… И не надо на меня злиться! Я совсем не против «Новопассита», но без ведома Ларисы Евгеньевны мы не можем ничего вот так, с бухты-барахты, менять. В конце концов, благодаря ее комплексному лечению ты пришла в норму!

«Безусловно», – усмехнулась Самоварова, рассеянно поглаживая забравшуюся на колени Капу.

– Ань, я не злюсь… Просто этот цирк, в котором я играю роль выжившей из ума немощной старухи, мне давно уже надоел.

– Ой, а мне-то как надоел! – нервно хохотнула Анька. – Таблетки, кстати, выпила?

– Само собой, – вяло огрызнулась мать.

– У… А мне сосед на тебя жаловался.

– Костлявый? С четвертого?

– Да.

– Он просто злой человек и налоги с жилья, которое сдает, не платит. Не обращай внимания.

– Где же он его сдает-то?

– Да бабка у него померла, уже года два, тут недалеко.

– Мам, ты только не выходи из себя, но я должна тебя спросить… Ты когда выходишь… хорошо себя чувствуешь, не теряешься?

В глазах дочери застыла неподдельная тревога.

«Ну как такое может быть? Анька уже третий год из-за меня все вечера и ночи проводит дома, а мне нестерпимо хочется отсюда бежать, хоть прямо сейчас!»

– Мам, я без претензий, просто скажи, после поликлиники ты куда-нибудь сегодня ходила?

– М-м-м… Ходила, за эклерами. Мне шестьдесят два года и что, по-твоему, я должна тебе и об этом докладывать?

– Да не должна ты мне ничего! Шляйся, где хочешь, только потом…

– Что потом?

– Ничего, проехали…

Было видно, что Анька не намерена больше пререкаться совсем не потому, что ей нечего ответить, а потому, что она действительно чертовски устала. Приток туристов в город в этом месяце обычно увеличивался раза в два.

«Мужика бы ей хорошего под бок, да со мной бы поскорее разъехаться», – вздохнула Самоварова, но вслух сказала:

– Умеешь же ты из ничего хайп устроить!

– Что устроить? – изумилась Анька.

Но мать, в сопровождении Капы и Пресли уже стояла в дверях кухни.

– Хайп.

Это словечко, которое он позаимствовал, по всей видимости, у продвинутого сына, она сегодня впервые услышала от Валерия Павловича. Оно ей понравилось.

– Ой, мам, ладно, съела, и на здоровье… Хотя ты вроде раньше эклеры не очень… – донеслось ей вслед.

* * *

– А где же Валерий Павлович?

Самоварова стояла на пороге и смотрела на высокого худощавого парня, сына Валеры.

– Проходите, пожалуйста! Я, кстати, Алексей!

– С ним что-то случилось?

– Нет, что вы! На работе он, сегодня же среда.

– Вот, возьмите! – Она торопливо протянула парню зонт. – Он вчера меня выручил, просил сегодня вернуть. Спасибо и всего хорошего, – на одном дыхании выпалила Самоварова.

– Постойте, куда это вы? Отец велел встретить вас наилучшим образом, комп включить… Вам работать нужно, ну а мне пора бежать.

Окончательно растерявшись, Варвара Сергеевна нерешительно переступила порог.

– Разве это удобно?

– Я вас умоляю, конечно! Я, в общем-то, вас и ждал. Отец очень просил организовать все в лучшем виде и ни в коем случае вас не отпускать! – обезоруживающе улыбнулся Алексей.

– А как же я уйду?

– Так он вернется к обеду, он же до двух принимает. Проходите, прошу вас! Интернет уже летает, кофе на кухне сами нальете. Ну все, до встречи!

«До встречи…»

М-да…

Нечасто ей доводилось такое слышать, девяносто процентов людей из недавнего прошлого совсем не хотели встречаться с ней еще раз.

– Кстати, а где же ваша собачка?

Алексей снова широко, по-мальчишески улыбнулся:

– Ну да, папа говорил, что вы – следователь. Девушка у меня в соседнем подъезде… Со школы знаем друг друга, а тут, пару месяцев назад – меня как прострелило! Влюбился… Стюардесса она. Бывает, ночью из рейса вернется и… Жалко ее, пусть, думаю, отсыпается. В общем, гуляю иногда с ее собакой.

– Понятно.

– Ладно, еще увидимся! – и Алексей, проигнорировав кнопку лифта, заспешил по ступенькам лестницы вниз.

Самоварова прошла на кухню.

Помимо термоса, кофейной чашки и сахарницы, на столе лежала соблазнительная бело-розовая картонная коробка из кондитерской той самой, их с Валерием Павловичем, кофейни.

А на коробке записка:

«С фисташковым кремом твои. Буду признателен, если оставишь один шоколадный. Кури, не стесняйся, лучше – в окно. Постараюсь вернуться к половине третьего».

Прежде чем налить себе кофе и открыть коробку, Варвара Сергеевна надела очки и принялась изучать записку.

«Почерк ровный, почти без наклона, что говорит об относительной уравновешенности личности. Среди прописных букв попадаются печатные. Хм… Личность не лишена творческого начала? Буква «я» заметно крупнее остальных. О… Да это – доминант! А острота отдельных букв свидетельствует о некоторой нервозности…»

В записке не было ни одной орфографической или пунктуационной ошибки.

«Районный психиатр, да… А курить бросить не может. Жена ушла к женщине. А у самого, судя по всему, женщин было много… И преферанс по ночам. Ладно, со всем этим необходимо будет разобраться… А хочу ли я разбираться?»

Самоварова с удовольствием угостилась кофе с фисташковыми эклерами, покурила в окошко и только после этого отправилась расплетать хронику покойного Мигеля Мендеса и тех, кто мог быть непосредственно причастен к его жизни и смерти.

11

После пятого занятия сальсой Галина сняла номер в гостинице.

Разумеется, за свой счет.

На люкс она замахнуться не посмела. Это был стандартный, скромный в размерах номер, но зато в одной из лучших гостиниц города. Даже на половину этой щедро украшенной лепниной и позолотой комнатушки ее Мигель (как сразу прикинула рачительная Галина) пока не зарабатывал…

Откинув все сомнения, она решительно нажала кнопку «забронировать».

И сердце тут же сладостно ухнуло вниз.

Ну да, заплатит она, но остальное – то, от чего голова кружилась и мурашки бежали по всему телу, – шло от него, от этого дьявольского кубинца.

Своими бархатистыми черными глазами он вбирал ее в какую-то свою воронку, не оставляя в покое ни на минуту с тех пор, как они познакомились.

Засыпая, Галина видела их сплетенные в танце руки: смуглые и белые, как ночь и день. Просыпаясь, она первым делом думала о том, через сколько часов снова увидит Мигеля. И всякий раз после встречи ей не хотелось вставать под душ, смывать с себя его запах…

И это ощущение пьянящего мая, своего тела, прикрытого одним лишь тонким платьем, томления не только плоти, но (да-да!) и души, способность, уже теперь, видеть мир вокруг во всем его буйствующем многоцветье, – разве все это можно было сопоставить с кругленькой суммой, которую ей пришлось удержать из своего семейного бюджета?

Ну сколько можно экономить на себе и думать только о других?!

Пусть, пусть все будет красиво.

Взволнованная Галина позвонила на рецепцию отеля:

– Добрый день! Я только что забронировала номер… Да… Это я… Будьте добры, добавьте в особые пожелания шампанское и свечи… Какое? Да уж… Конечно, дороговато… Нет-нет, оставьте его!

Томясь в сладостном ожидании и вместе с тем опасаясь, что что-то может помешать осуществиться ее плану, она решила отказаться от урока в клубе и, позвонив Мигелю, неуверенно сообщила ему об этом. И тотчас, упреждая возможные вопросы, выпалила, что вместо занятий будет ждать его в отеле. Сердце снова подпрыгнуло, когда в ответ раздался радостный возглас.

Голова кружилась… Коленки тряслись…

Ох, надо собраться с мыслями.

Ведь столько дел необходимо успеть переделать перед их первым настоящим свиданием.

* * *

До этой встречи Галина не жила.

Просто иногда, в какие-то моменты, поднимая на дороге жизни выпавшие из калейдоскопа осколки, думала, что у нее «все хорошо», совсем не представляя, что такое «хорошо» на самом деле.

Нет, ее Родик был бойким в постели мужчиной, но сейчас, лежа на мокрой от пота руке Мигеля, Галина поняла то, о чем всегда догадывалась: ее муж был обычным среднестатистическим кобелем.

Теперь же она чувствовала себя богиней, сошедшей с небес.

Солисткой популярной женской группы с постера над кроватью дембеля.

Всемирно известной моделью с баснословными гонорарами.

Евой, Лилит, Анжеликой – маркизой ангелов.

Каждая клеточка ее скукоженного стрессом тела наконец разжалась, наполнившись усталым блаженством.

И тревожное море, что продолжало шуметь за окном, в эти минуты уже не казалось враждебным, а было всего лишь пространством, где остались такие скучные, такие обыденные мать с бабкой и дочурка – ни в чем не повинная жертва обстоятельств.

Домой не хотелось совсем.

Хотелось одного: чтобы время остановилось в этой точке, размылось на кончиках пальцев, застыло в завитушках его черных волос, в отблесках свечи с прикроватной тумбочки, в осевших пузырьках едва пригубленного шампанского, в почти не слышных по глади дорожек за дверью шагах.

– Галя, ты – супер!

Мигель, ласковый щенок, потерся носом о мочку ее уха. Обнаженный и беззащитный, он напоминал ей сейчас счастливого ребенка, наконец дорвавшегося до горки конфет.

Разве может быть что-то слаще для женского взора и сердца, чем наблюдать, как из тяжеловесной мужской брони проглядывает нежный, искренний мальчик? И не только наблюдать, а еще и самой стать причиной такой перемены!

– Ты о чем сейчас думаешь? – прошептала Галина.

– Когда мы еще увидимся…

– Откуда у тебя такой хороший русский?

– Так мама у меня русская.

– Ой… А акцент откуда?

– Мы с папой жили на Кубе до моих двенадцати лет.

– А потом?

– А потом мать вернулась сюда.

– Жалеешь?

– Нет. Я же встретил тебя!

И тут в сознании Галины некстати колыхнулся и проплыл перед глазами образ бывшей преподавательницы по классу балета, которую случайно встретила на днях.

Роскошная властная женщина, обладавшая точеной фигурой и надменным лицом восточной принцессы, превратилась в высохшую старушку с ежиком седых волос и безнадежно грустными глазами.

«Онкология», – догадалась Галина.

Господи, как же все скоротечно в этом мире…

И как страшно жить!

Она уткнулась в плечо Мигеля и принялась жадно вбирать в себя его запах.

От этого отзывчивого, расслабленного негой тела пахло вечностью.

12

За два дня, проведенных у компьютера Валерия Павловича, Самоваровой удалось собрать максимально возможное количество информации про убитых и про их ближайшее окружение.

С женщиной все было более-менее понятно.

Стареющая самовлюбленная дамочка, казалось, имела в своей жизни лишь одну цель: почти ежедневно, с помощью тщательно отфотошопленных фотографий доказывать в соцсети, что она еще «ого-го», но ботокс и яркий макияж скрывали гримасу страха и одиночества.

Самые дорогие машины и самые роскошные кабаки служили обязательной декорацией для демонстрации работы пластических хирургов и косметологов из свиты Валентины Никодимовны Шац. Изредка мадам позволяла появляться рядом в кадре и своим подругам-клонам.

Разглядывая эти фото, Варвара Сергеевна воспринимала увиденное так, словно убитая при этом держала в руках рупор и кричала: «Посмотри, я – жар-птица, я владею многим, но мне скучно! Порази меня, возрази, удиви, и я, может быть, позволю тебе побыть рядом со мной!»

И тогда Варвара Сергеевна вновь переключалась на страничку Галины, жены убитого.

И что-то у нее не складывалось…

Почти на всех фото Галина выглядела живой и естественной: никаких заигрываний с возрастом, минимум макияжа.

Слишком уж разными были две эти женщины.

Эх, Мигель, Мигель, ты один знал, что тебе нужно, а главное – зачем…

– Итак, женщина оставляет мужа. Скажем, не самого последнего самца. Породистый, статный парень, да и местечко для хорошего старта в жизни ему было предопределено: он – человек из творческой семьи и, скорее всего, из семьи со связями. Дочка у них славная, симпатичная… Но в середине жизни женщина резко меняет мужа на нечто ментально чужеродное да еще и рожает ребенка! Есть мысли, Валера?

– Половое влечение частенько затмевает рассудок.

«Даже и не сомневаюсь, что в этом ты знаток!» – хмыкнула про себя Самоварова.

Сегодня был пронзительный и нежный голос Клавдии Шульженко.

Перед тем как приступить к приготовлению пищи, Валерий Павлович настроил музыкальную систему сына и выбрал, к удовольствию Варвары Сергеевны, этот ретродиск.

Обедали они поздно. Вернувшись домой, Валерий Павлович долго колдовал над макаронами по-флотски.

– В том-то и дело, что непохоже… Здравого рассудка там, судя по всему, хоть отбавляй! Да и цинизма… Я выяснила, что бывшие супруги много лет дружно работали в ночном клубе, и ты понимаешь, какая там среда… Ну натешилась бы она, пережила бы кризис, но зачем же в корне-то все менять? Ух, Валер, я, похоже, на тебя плохо влияю… Понеслась душа в рай… Закурил по новой?

– Да нет… Я только балуюсь, с тобой можно!

– Что, без вариантов?

– Именно. А пойдем в театр в пятницу?

– Что, так серьезно?

Самоварова нахмурилась.

– А давай не будем все куда-то в рамки загонять: серьезно-несерьезно… Просто возьмем и пойдем в театр. Я тебя приглашаю и билеты беру на себя!

Первым делом Самоварова хотела было подчеркнуть, что свой билет она в состоянии оплатить сама, но почувствовала, как нелегко ему дались эти простые слова, и возражение застряло у нее в горле.

Самоварова подцепила на вилку жирных макарон.

Второй день подряд ее кормил мужчина.

Второй раз в жизни ее кормил мужчина тем, что приготовил для нее сам.

Еще не зная, как она все это объяснит Аньке, Варвара Сергеевна для вида похмурилась и, кивнув, согласилась.

* * *

– Лариса, прошу тебя, голубушка, сделай это для меня!

Самоварова уже десять минут возбужденно дышала в трубку, почти без умолку говорила, а про себя все переживала, высохнет ли платье.

– И что, прямо так и сказать?

– Да, так и скажи, мол, требуется серьезная консультация, надо разобрать книги, мол… Иван Иванович, предположим, подсказал, что среди них, возможно, есть не просто редкие – уникальные…

– Иван Иванович с работы? – хохотнула трубка.

– Само собой. Для пущей важности скажи, что генерал.

– Ах-ха-ха! Ну а потом что?

– Ну что… Задержи ее хотя бы часиков до десяти.

…Двадцать лет назад в небольшом областном городке в часе езды от города, в частном деревенском доме заживо сгорела молодая женщина.

Дети были в школе, муж, водитель грузовой фуры, – в рейсе.

Дело хотели быстро закрыть из-за отсутствия состава преступления, но местный следователь Лариса Андреевна Калинина имела другое мнение на этот счет.

Тогда в составе специальной комиссии в город направили в том числе и Варвару Сергеевну.

Туго, долго, дергано, вместе им удалось собрать необходимые доказательства поджога.

Как оказалось, муж сгоревшей давно уже сожительствовал с соседкой.

Пока дети были в школе, разлучница пришла к женщине на разговор и после совместного распития водки, подсыпав жертве в рюмку клофелин, спалила несчастную вместе с домом.

…Да, в середине жизни люди редко сходятся настолько близко.

В классическом представлении о дружбе ее вроде как и не было между двумя следователями: виделись нечасто, на дни рождения не каждый раз друг к другу приезжали.

Но Лариска, имевшая так много общего с замкнутой и принципиальной Самоваровой (характер, вкусы, взгляды на некоторые вещи) очень быстро стала для Варвары Сергеевны родственной душой.

И дочку ее Ларка полюбила как родную.

– Варенька, я готова, но есть одно условие: ты должна сказать мне правду о том, зачем тебе это нужно…

– Милая, хватит! Ты же не верила! Ты, может, единственная всегда понимала, что со мной все в порядке.

– Варя… Я не верила и не верю. Но такие сложились обстоятельства… Я должна понимать, как и зачем ты собираешься использовать это время. В конце концов, я тоже несу за тебя ответственность.

– Перед кем?!

Самоварова провела рукой по шелковой глади платья – почти, почти, под слабым утюжком – досохнет.

– Да перед Анькой твоей, черт побери! Скажи мне правду, и я все организую в лучшем виде, обещаю!

– Ладно. В театр меня пригласили, – выдавила из себя Варвара Сергеевна и замерла.

– Ой… Мальчик, девочка?

– Мальчик…

Туфли еще ничего. Лакированные, каблучки поцарапаны, но это почти незаметно. Помада будет, конечно, красная. И губы тщательно подвести карандашом. Черт… точилки-то нет! Придется ножом, по старинке.

– Ну ты даешь, стерва ты хитрая! – восхищенно присвистнула Лариса Андреевна. – Что, хороший мальчик?

– Вполне.

– Ну что ж… Из тебя всегда слово сложно было вытянуть, когда дело мужиков касалось. Иди! Все сделаю.

– Спасибо.

– Давай… И пожалуйста, заглядывай иногда в телефон, если что – просигналю эсэмэской…

– Договорились, коза старая! С меня – твоя любимая рыба под маринадом.

– Ага… Дождешься от тебя…