Текст книги "Отсутствие Анны"

Удивительно, что из всех мальчиков из хороших семей, которых она встречала на тусовках у Лизы дома, ее внимание привлек в конечном счете такой же обманщик, как она сама. И она, и Максим с попеременным успехом старались держаться уверенно, высматривая свой счастливый билет, а высмотрели друг друга.

На том первом свидании разговор шел о книге, прочитанной недавно ими обоими, а потом потек в общефилософском русле. Марину разговор увлек, поэтому, не успела она опомниться, как, улучив момент, Максим с жадностью поцеловал ее на пустынной дорожке.

Это не был ее первый поцелуй, но казалось, что был. Этот алчный, горячий, умелый напор не шел ни в какое сравнение с робкими и мягкими прикосновениями, известными ей до сих пор. Под поцелуями Максима плавилось любое сопротивление, сгорал здравый смысл. До сих пор иногда, вспоминая его поцелуи (одни только поцелуи!), она чувствовала, как слабеют ноги. Что это было – удивительное совпадение? Испытывал ли он те же чувства? Ей хотелось верить, что да. Иногда становилось интересно, почувствовала бы она то же самое, поцелуй он ее долгое время спустя. Несколько раз она проводила эксперименты – ничем хорошим они не заканчивались. И все равно – не мог же яростный огонь выжечь все дотла, не оставив после себя ничего, кроме черной, сосущей пустоты?

Может, если бы Аня была хоть немного похожа на нее, все было бы по-другому. Если бы от их союза она получила изящную девочку с копной золотистых кудряшек (кудрявость она могла бы ей простить) и огромными влажными глазами, с наивной доверчивостью взирающими на мир… Увы, Аня почти в точности повторяла его.

К сожалению, то, что делало ее отца красивым мужчиной, сделало Аню угловатой и злой, похожей на хмурого медвежонка в детстве и взъерошенную дикарку – позднее. Темные, почти черные волосы, жесткие, не дружащие с расческой, смуглая кожа, густые насупленные брови. Вишневые глаза дочери (Маринины глаза), отороченные черными густыми ресницами, притягивали взгляды, но выражение лица быстро отпугивало привлеченных их необычной красотой. К тому же в последний год Аня завела моду очень густо мазаться дешевой тушью, отчего роскошные ресницы склеивались и становились похожими на паучьи лапы. В детстве Марину называли складной. К Ане больше подходило слово «долговязая». Она была худой и плоской, андрогинной, и это странно вязалось с длинной косой, спускавшейся ниже лопаток.

Однажды Аня захотела отрезать косу, и только после серии продолжительных скандалов Марине удалось ее отстоять. Тогда она представила себе коротко стриженного мрачного анемичного подростка рядом с собой и ужаснулась. Коса должна была остаться неприкосновенной.

Когда Марина только ждала Аню, она часто представляла себе восторженные возгласы: «Дочка – копия мамы!» или «Две красавицы – большая и маленькая!» А позднее – льстивое: «А это кто – твоя старшая сестра?» Никогда этому не бывать, никогда. Эти возгласы припасены у судьбы для Идеальных Мамочек.

Их прогулки по паркам с Максимом длились недолго – уже через пару недель он стал зазывать ее в гости. К тому моменту она была окончательно покорена, очарована, околдована. Сейчас, много лет спустя, она вспомнила его тогдашние рассказы и готова была выть от собственной непроходимой глупости. Должно быть, заполучи он ее обманом, притворись принцем в изгнании, было бы не так обидно… Но с самого начала он говорил ей правду и ничего, кроме правды. Его даже не в чем было упрекнуть.

Анин будущий отец рано лишился матери и остался вдвоем с отцом, вечно безработным художником, любителем выпить и потусить. Их большая квартира, оставшаяся от матери Максима, была всегда полна гостей: проезжих автостопщиков, художников, маргиналов, музыкантов, хиппи и панков, путешественников, ищущих смысл, и просто тех, кому негде было переночевать. Может, когда-то это место было уютным, но после смерти хозяйки быстро пришло в упадок. В кухонном шкафчике кто-то мог запросто забыть недоеденную рыбу, и никто не убирал ее, пока она не превращалась в высохшую мумию. Обои были ободраны многочисленными кошками, которых приносил домой сердобольный Максимов отец. Паркет дыбился ощерившимся хищником, сантехника проржавела насквозь, шторы свисали с покосившихся карнизов, как приспущенные флаги. В коридоре пахло кошачьей мочой. Однажды, немного освоившись у Максима дома, Марина попыталась пропылесосить серый ковер, лежавший у кровати, и он оказался бордовым.

Максим жил сам по себе. На момент знакомства с Мариной ему было всего двадцать лет (Марине – семнадцать), но вел он себя как очень взрослый мужчина (так ей тогда казалось) и выглядел гораздо старше своих лет. Когда он учился в школе, никто не обращал внимания на то, что Максим приходил на занятия с красными от недосыпа глазами, в рваной одежде и без домашней работы – в те годы у всех хватало своих проблем. Он пошел в общеобразовательную школу рядом с домом, и там, должно быть, его действительно били одноклассники за то, что он не ходил за гаражи пить дешевое пойло и нюхать клей, а читал книги из богатой домашней библиотеки у себя под партой. Последнее, впрочем, он мог выдумать, чтобы ее разжалобить… Но Максим и вправду был очень начитанным, а книги на полках в его доме были покрыты слоем пыли чуть менее пушистым, чем все остальное.

Впервые переступив порог его дома, почувствовав тяжелый запах кошек и грязи (Максим с гордостью сообщил, что прибрался к ее приходу), Марина ощутила брезгливость.

Но удивительно, к чему только не может привыкнуть человек, когда влюблен, и на что способен закрыть глаза. Старая загаженная квартира превратится в царский дворец, а мальчик с синдромом Питера Пэна, не окончивший даже среднюю школу, – в сказочного принца, ради которого стоит рискнуть всем на свете. Тогда она совершенно искренне считала, что ей повезло.

Ее не испугали ни истории об уличных драках и многочисленных пассиях (ни одна из которых не понимала его и ни одна из которых не могла сравниться с Мариной), ни о неоконченной школе, ни даже о наркотиках. С очень серьезным, встревоженным лицом (тогда он даже побледнел, в самом деле побледнел) он скорбно сообщил, что уже очень давно не употребляет ничего серьезнее алкоголя, но поймет, если его темное прошлое отпугнет ее, хорошую девочку. Тогда она положила свою ладонь на его, дрожавшую, и приникла к его губам таким долгим поцелуем, что у обоих захватило дух.

До сих пор она была уверена – он и вправду был встревожен и трепетен, боялся ее потерять, верил во все, о чем говорил. Паутина лжи, в которой он жил, была для него такой же привычной, как для иных – традиция чистить зубы по утрам. Вера в себя была его способом выживания. Собственное «я», сотканное из смеси мифа и реальности, – его религией.

Воспоминания о некоторых эпизодах их недолгой совместной жизни всегда всплывали как-то неожиданно, словно сознание долго защищало ее от правды, мгновенно вытесняя неудобные случаи из памяти. Тот раз, когда она пропылесосила ковер, стал их первой серьезной ссорой – всегда такой нежный, воздающий ей, словно золоченому идолу, бесконечную хвалу, Максим покраснел от крика. Тогда она узнала, как сильно он ценит свое личное пространство. Позднее частью этого личного пространства оказались не только пыль на ковре, но и право не объяснять, почему он вернулся с очередной работы в день получки побитым и без денег, и подруги, чьи заколки она время от времени выуживала из-под диванных подушек.

Но в день, когда она впервые переступила порог его дома, до всего этого было далеко. Тогда при входе в коридор он мигом закрыл ей глаза широкой ладонью и рассмеялся:

– Не хочу, чтобы ты это видела. Пойдем сразу в комнату. Я там прибрался к твоему приходу.

Не слушая протестов, он легко подхватил ее на руки и понес куда-то, а из углов квартиры выползала и обнимала их затхлая темнота, словно все это время дожидавшаяся хозяина. Мысль о матери, верившей или притворившейся, что верит, в ее ночевку у подруги, вспыхнула в этой темноте на мгновение – и погасла.

В его комнате оплывали мутным воском свечи, блики огоньков дрожали на поверхности высокого зеркала над кроватью, испещренного трещинами и царапинами. На столе у кровати ждала своего часа бутылка без этикетки. Пылились у стены старые гитары. Цветы в глиняной вазе роняли на покрывало белые лепестки. Старые шторы были плотно задернуты, и Марине показалось, что ничего, кроме этой комнаты, не существует на свете.

– Я сейчас принесу еду из кухни, я приготовил с утра, – сказал Максим тихо, и она вдруг заметила, что его голос дрожит. – И в душ забегу быстро, хорошо? А то весь вспотел. Забегался, пока готовился.

Она медленно кивнула, чувствуя, как тревога шевелится где-то внутри тяжелым ворчащим зверем. Он тут же заметил это, взял ее руки в свои:

– Марина, честное слово, ничего не будет. Я не сделаю ничего, чего сама не захочешь. Я говорил тебе правду, я… Никогда ни к кому не чувствовал того, что чувствую к тебе, никогда не встречал такой девушки. С того момента, как я увидел тебя там на чердаке, я понял… Я обречен любить тебя вечно. Стал бы я говорить такое, если бы это было не так?

Она вымученно улыбнулась. Дрожь утихала.

– А если бы я оказалось тупой, как пробка, что тогда?

Он весело рассмеялся в ответ:

– Ну, не повезло бы мне. Что поделаешь?

Максим оставил ее одну, и, ожидая его, Марина раскрывала и закрывала книги, садилась на кровать и снова вставала, мерила комнату шагами и прикидывала, не сбежать ли, пока не поздно.

Он пришел после душа с влажным полотенцем на бедрах, и она не успела смутиться – спустя несколько мгновений в его умелых руках на ней самой не осталось ничего. Его нагота испугала ее, и позднее Максим поддразнивал ее этим. Но, несмотря на страх, стыдливость рухнула так быстро, что у нее, воспитанной строгой мамой на строгих книжках, до сих пор дух захватывало при одном воспоминании об этом. До сих пор никто, кроме мамы, не видел ее обнаженной, но, оказавшись перед ним без одежды, она уже очень скоро почувствовала себя на удивление естественно. Она не стыдилась – так не стыдился бы один лесной зверь другого.

Он целовал ее всю – и, конечно, был нежный шепот, который она всегда мечтала услышать. Дрожало пламя свечей, и Марину тоже сотрясала крупная дрожь, голова кружилась, и все куда-то плыло, падало, распадалось… Несмотря на душ, от него пахло потом. Этот запах пьянил.

Голые, они пили вино и смеялись, роняя сладкие капли на простыню и друг друга. Максим не обманул ее. В ту ночь он не сделал того, чего она так боялась. И в этом она тоже не могла упрекнуть его. О том, что ее так страшило, Марина умоляла, извиваясь под ним, сама – всего через несколько недель после той, первой ночи.

В какую из ночей была зачата Аня? Может быть, в ту самую, первую настоящую ночь – или в одну из последующих. Марине казалось, что жизнь только начинается, когда это случилось.

Очень быстро прошло время, заливающее всю ее жизнь небесной синевой днем и ярко-алым – ночью. Песни под гитару, которые он писал для нее и про нее, вылазки на крышу и поцелуи на нагретом за день гудроне, ночные прогулки, рисунки на снегу, пыльные сокровища, дешевое вино в высоких бокалах… С какого момента во всем этом появился изъян, нестройная нота, неровная черта? Может, с самого начала? В ту самую первую ночь, когда они гуляли вокруг чужого дома, подобного которому ни одному из них не светило никогда. Под их ногами стлался туман. Они говорили о любви. Конечно, о любви. Теперь она вспомнила.

– Моя жизнь сложилась не так, как хотелось бы. – Максим рассеянно покусывал сорванную травинку. Слова, явно бывшие не в пору молодому человеку, почему-то не звучали смешно. – Моему отцу всегда было на меня плевать. Я его не виню. Знаешь… Мне кажется, по-настоящему сильно он любил только одного человека – мою маму. Я ее почти не помню. Когда ее не стало, ему перестали быть интересны… люди. – Максим коротко рассмеялся, и в его взгляде промелькнуло что-то короткое и острое. – В том числе и я. Знаешь, все девушки, которые у меня были…

Она покраснела тогда и мысленно поблагодарила темноту, скрывшую это.

– Я искренне отдавался, но довольно быстро понял, что очень мало кто способен на настоящую безусловную любовь.

– А что ты считаешь такой настоящей любовью? – Они взяли с собой вино прямо в бутылке, и она отпила маленький глоток.

Максим пожал плечами и посмотрел прямо ей в глаза.

– Я точно знаю, что любовь матери – настоящая. Тебе так не кажется? Думаю, если бы моя мама осталась жива, для меня все сложилось бы по-другому.

– Ты говоришь так, как будто жизнь уже кончена, – тихо сказала Марина, застенчиво протягивая ему бутылку. – Ведь это не так. Все еще будет хорошо – это точно.

Именно в этот момент Максим посмотрел на нее, как до этого на чердаке, – пристально, внимательно. Он погасил это внимание ресницами – осталось только тепло, и Марина почувствовала, как по лицу расплывается улыбка. Ничего не могла с собой поделать.

– Может быть, ты и права. – Он улыбнулся в ответ. – Сегодня почему-то мне и самому так показалось – впервые за долгое время. – Он коснулся горлышка бутылки, еще влажного от ее губ, и Марину бросило в жар.

– И все же, безусловная любовь, – повторила она, чтобы отвлечься. – Что это для тебя?

– Ничего невыполнимого для того, кто правда любит. – Он пожал плечами, запрокинул голову. – Всегда быть рядом с тем, кого любишь. Читать те же книги. Дружить с теми же людьми. Видеть те же сны. Никогда не предавать. Никогда не умирать. – Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.

Делая очередной глоток вина, та Марина, еще юная, еще свободная, запрокинула голову. Над головой сияли сотни звезд – таких ярких, каких никогда не увидишь в городе. Голова кружилась. Звезды кружились тоже – как далекие, острые кусочки стекла в калейдоскопе.

Спустя годы Марина смотрела в окно, в сгущающую темноту городского неба, на котором звездам было не место.

«22 сентября

Сегодня в метро перечитывала По – опять. Распечатала и вклеиваю сюда самые важные куски из „Страны снов“.

 
Кто, судьбой не пощажен,
Вынес бедствий легион,
Тот найдет покой желанный
В той стране обетованной.
Этот дальний, темный край
Всем печальным – чистый рай!
Но волшебную обитель
Заслонил ее Властитель
Непроглядной пеленой;
Если ж он душе больной
Разрешит в нее пробраться, —
Ей придется любоваться
Всем, что некогда цвело, —
В закопченное стекло.
По тропинке одинокой
Я вернулся из страны,
Где царит во тьме глубокой
Призрак Ночи-сатаны,
На окраине далекой,
Средь отверженных духов, —
Вне пространства и веков[1]1
  Перевод Э. А. По Сергея Андреевского.


[Закрыть].
 

До чего же он крутой. Читаешь его, и дух захватывает. Стоит ли быть поэтом, если сумеешь меньше него? И стоит ли, если сумеешь не меньше?

Он умер в бедности и болезни, и не узнал, до чего знаменитым и любимым станет потом, после смерти – никогда. Это и страшно в смерти, и он это хорошо понимал – после нее уже ничего и никогда не будет. Не узнаешь последствий. Чем закончилась недочитанная книга? С другой стороны, все не так-то и страшно, если осознать, что и жизнь – просто короткий миг. В ней тоже ни слава, ни любовь ничего не стоят, а значит, стоит ли грустить?

Как бы то ни было, надеюсь, По, там, в своей Стране снов, узнал, чем он стал сейчас, например, для меня, если для него это хоть немного важно, и почувствовал себя чуточку лучше.

23 сентября

Весь день в школе читала, поэтому можно сказать, что день прошел неплохо.

Вечером слушала „Райволу“ – оба альбома подряд. Меня она всегда поражает. Все в команде из разных стран. Ирландец на арфе, индус на перкуссии, вокалистка из Испании, пианистка из России… Сумасшедший звук. Для записи второго альбома они позвали знаменитую органистку из Японии и украинскую саксофонистку. Слушать можно бесконечно – на самом деле, когда слушаю, впадаю в такое странное трансовое состояние. Не уверена, что это нормально. Весь мир растворяется, я закрываю глаза. Иногда мне кажется, что я поднимаюсь и парю под потолком, но при этом все еще сижу на полу или на кровати. Я как будто раздваиваюсь – на свое тело и себя. Ведь глупо думать, что мое тело – и есть я? Будь это так, думаю, мне не пришлось бы никогда ходить к стоматологу.

Но я о музыке.

Когда я слушаю „Райволу“, мне удается выйти из тела и парить, я чувствую себя легкой, свободной и бессмертной… Как будто время удалось остановить. Щелчок – и его больше нет, и меня больше нет. Мне кажется, это и есть настоящая музыка.

Настоящая музыка – это когда ты можешь отдохнуть от самого себя.

В последнее время я замечаю все чаще, что и вправду устала от себя. От мыслей в голове, от постоянного внутреннего монолога. Я читала, что, если заниматься йогой и медитировать каждый день, можно научиться останавливаться и отдыхать с чистой головой. Возможно, стоит попробовать. Но иногда и „Райволы“ достаточно. Или мантр. Как-нибудь надо будет составить список музыки, которая так работает.

Я слушала и парила, пока меня не привела в чувство мама.

– Что за дичь ты слушаешь все время? Неужели сейчас вообще нет нормальной музыки?

Мама.

25 сентября

Кажется, только недавно начался сентябрь, но вот – подходит к концу.

Сегодня я снова играла в наблюдателя, хотя не могу сказать, что мои одноклассники – самый интересный объект для наблюдения.

Света влюблена. Это было бы, наверное, мило, если бы не было так смешно. Парень, который ей нравится, туп, как пробка, и замазывает прыщи тональником. Даже мне, издалека, это видно. Ну, возможно, любовь слепа.

Ее подруга Оля поглядывает на Борю, с которым сидит за одной партой. Еще лучше. Боря – пожалуй, единственный симпатичный парень на нашей параллели, но влюбиться в него может только абсолютно чокнутая. Даже я знаю, скольких дурочек он оставил с разбитым сердцем (и, полагаю, это не все, чего он их лишил, ха-ха), и до выпускного, думаю, он еще много кого успеет поиметь.

Интересно все работает. Парни делятся на симпатичных и несимпатичных, и от первых добра не жди. Они слишком хорошо понимают, до чего востребованы, и очень быстро становятся чудовищами.

Про несимпатичных есть забавное клише: считается, что если парень внешне так себе, то у него наверняка золотое сердце. По-моему, это какой-то коллективный обман, вроде теории заговора. На самом деле они либо такие же мудаки, как симпатичные, но пытаются как-то компенсировать несимпатичность, чтобы заполучить в сети жаждущую стабильности девицу, которую потом будут мучить, мстя за свое несходство с симпатичными, либо просто непроходимо глупы. Может показаться, что во мне говорит предубежденность, но, честно говоря, никто из сверстников не кажется мне умным в принципе. Так что не обижайтесь на меня, несимпатичные – я просто не думаю о вас лучше, чем об остальных только из-за того, что вы рожей не вышли. Не обессудьте!

Словом, не понимаю, какой идиоткой нужно быть, чтобы влюбиться в кого-то реального. Тем более своего ровесника. Юноши бледные со взором горящим, кажется, бывают только в книгах. Реальность состоит из потливости, прыщей, усиков и неопрятности.

Реальности не хватает эстетики.

Дома я задумалась: влюблялась ли когда-нибудь я? Можно ли считать влюбленностью чувства к кому-то, кого ты сам придумал? Уверена, что да. В конечном счете (мне кажется, в этой тетрадке я об этом уже писала, потому что эта мысль мне нравится) мне кажется, мы придумываем тех, в кого влюбляемся, независимо от того, реальные это люди или нет. А значит – какая разница, говорим мы о реальном человеке, книжном персонаже или плоде воображения? Все – одинаковая иллюзия. Как по мне, придуманное даже предпочтительнее. По крайней мере, никакого разочарования, и все, что есть, – это ровно то, что нужно.

Так было и с ним, пока он снился мне. Не знаю, почему он перестал приходить, но, может, все к лучшему. Когда что-то снится слишком часто, оно становится слишком реальным, а мое отношение к реальности оставляет желать лучшего.

26 сентября

Иногда я думаю: ненавижу ее.

Раньше мне было стыдно. Это какое-то культурное, привитое извне табу: нехорошо ненавидеть родителей. Еще одна ловушка. Если им можно ненавидеть нас, почему мы не можем ненавидеть в ответ?

Я ненавижу ее не за то, что она не понимает, а за то, что даже не пытается понять.

За то, что она требует послушания, хотя я знаю, что она – не умнее меня.

За то, что она очень хочет поддерживать иллюзию счастливой семейки. Честное слово, если бы она просто угомонилась и позволила мне жить своей жизнью, все было бы куда проще. Иногда мне кажется, что она и хочет этой иллюзии потому, что в глубине души прекрасно понимает, что то, как она ко мне относится, этой иллюзии как раз в первую очередь и не соответствует.

Раньше от таких мыслей мне становилось ее жалко, но это в прошлом.

Где-то ночью

Мне опять снился тот же самый сон – я даже не думала, что он уже вернется, в конце концов, почти все лето обходилась без него. Но нет, вернулся.

Прошлую тетрадку я сожгла, эту, наверное, тоже сожгу, когда она закончится, но до тех пор запишу его здесь – в конце концов, я видела его так часто, что он, пожалуй, считается частью меня.

Мне снилось, что я у себя в комнате, делаю уроки и вдруг чувствую тревогу. Тревога ходит по комнате, как живое существо, и нарастает, нарастает, нарастает. Из-под моего стола мчатся к выходу, спасаясь бегством, коты… Во сне это меня не удивляет, хотя никаких котов у меня никогда в жизни не было. Мама была против. До ремонта, потому что „и так грязь“, после – потому что жалко ремонт.

Итак, коты бегут прямо сквозь дверь, а потом я вижу, как она медленно начинает открываться. Я бросаюсь к ней и удерживаю плечом, но она продолжает открываться, неумолимо и очень спокойно. Я чувствую, что там, за дверью, кто-то настолько сильный, что мне никогда в жизни не хватило бы силы его удержать.

Я нашла нужное слово: неотвратимо. Дверь открывается неотвратимо. В этот момент я бросаю взгляд на кровать и вижу из-под нее неяркое свечение, как будто там, под ней, кто-то открыл глубокий люк в очень светлое помещение. Становится ясно: если и получится спастись, то только так. Я отпускаю дверь, резко падаю на пол и скольжу под кровать – во сне это очень легко и просто, а под кроватью неожиданно много места. Я лежу на животе у самого края пропасти, похожей на неровный разлом в полу. Очень осторожно подползаю ближе к краю и смотрю вниз. То, что что-то ломилось в дверь и преследует меня, как-то забывается. Внизу все гораздо интереснее…

Мать зовет, допишу в др. раз».