Текст книги "Рай на земле"

Неразумные затягивающие воспоминания – и все. Здесь и сейчас происходило что-то: муж работал, брал переводы домой, она изо всех сил старалась ему помочь, лазила по словарям, женщины сплетничали, начальство делало и говорило что-то, но Верочки здесь не было. Она вся была – там и тогда, а не здесь и сейчас.

«Или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?» – магия пушкинской фразы не существовала для нее сама по себе, она тоже была воспоминанием: это был его голос, его интонация, его умелые, по-актерски отделанные паузы. И им очаровано все, что подвластно ему, – Верочка была очарована и подвластна. Им и ему, а здесь и сейчас – воспоминаниям о нем.

И вот опять. То же чувство, называемое дежа-вю.

Она снова в воспоминаниях, снова не может спокойно насладиться тем, что есть здесь и сейчас, снова думает о мужчине, которого могла бы любить, которого даже любила уже, но которого заставила себя забыть.

О первом она теперь вспоминала без боли. Нет, правда, ну что это за любовь, если он на двадцать лет старше, женат и тяжело болен, о чем Верочка, правда, долго и не подозревала. Что могло из нее получиться, из этой платонически-романтической ерунды, которую она вбила себе в голову? Гимназистка, влюбившаяся в учителя словесности, не более того. Разве можно сравнить?

Второе давалось с трудом. Он был неотделим от всего этого – моря, солнца, гор, буйства красок, этого особого запаха цветов и бриза, он появился в ее жизни вместе с этой страной, он вылечил ее, он вытеснил все осколки воспоминаний, – неужели же только затем, чтобы самому превратиться теперь в воспоминание?

Но теперь она не даст воспоминаниям взять верх над ней. Она совсем другая, она наконец-то решила не жить вчерашним днем, съездить в эту Турцию, где уже перебывали все друзья и знакомые, а то, что было, – с этим она как-нибудь справится. Не двадцать два года все-таки!

Она приехала сюда, чтобы разобраться в себе. Чтобы убедить себя, что нельзя жить одними сожалениями, чтобы почувствовать, что она может спокойно войти в это дивное турецкое море – во второй раз. Но уже вчера, в самолете, увидев внизу черепичные крыши, она поняла, что лгала себе.

Она ехала сюда не за этим.

Она ехала, чтобы… нет, это, конечно, абсурд – через столько лет… у него давно своя жизнь… наверняка жена и куча детей… и что тебе вздумалось искать его в Анталье, почему именно здесь… и даже если – он давно и думать забыл… и потом у тебя ни адреса, ничего… и даже если бы был… нет, даже думать не о чем!

Она ехала, чтобы второй раз войти в эту реку.

В которую не входят дважды.

Нет, не было ни малейшей вероятности, чтобы он вдруг оказался в Анталье, но, сходя по трапу, ожидая багаж, отдавая двадцать долларов за визу, садясь в автобус, Вера вглядывалась в каждое смуглое лицо, вызывая то белозубые доброжелательные улыбки, то весьма двусмысленные взгляды, и вздрагивала от возможности узнавания, и ругала себя, и повторяла, что нет ни малейшей вероятности!

Она пойдет в город. Рано утром, как и мечтала. Не на пляж, где нет никого, кроме наших туристов и обслуги, а в город, по узким улочкам, которые наверняка здесь есть, к веселым смуглым людям, живущим под этим слишком горячим солнцем, – и это утро, со всеми его запахами, красками и звуками, будет принадлежать только ей!

Нет, не только. Оказывается, не одна она поднялась в такую рань.

Со стороны пляжа энергично шла немолодая женщина в ярко-малиновой купальной шапочке. Вера узнала одну из двух дам, к которым ей пришлось подсесть вчера за ужином… как же ее звали… из головы вылетело. Приятельница называла ее как-то забавно – Елечка, что ли? Кажется, она Елена… Подсаживаться было неловко, но Вера не могла позволить этому навязчивому типу испортить себе еще и вечер, как он испортил ей все впечатления от долгожданного полета. Только такого поклонника ей не хватало, одна фамилия чего стоит! Дамам она сказала правду – не потому, что была настолько правдива, просто в тот момент не могла придумать ничего более убедительного, чем правда, а дамы показались ей интеллигентными и любезными.

Такими они и оказались. Весьма убедительно сделали вид, что рады Вериному соседству, болтали с ней, как со старой знакомой, рассказали об отеле и о том, что, где и как… точно, одна еще посмеивалась над встающей ни свет ни заря подругой, которая должна, видите ли, совершать свой заплыв в одиночестве.

«Это у нее вместо секса! Любовь с морем! И чтоб никого! И это когда вокруг столько красавцев, мигни только… правильно, Верочка? Ладно, девочки, я вас оставляю, мой красавец меня заждался! Очень удачно, что вы составите Елечке компанию!»

Женщина сняла шапочку, и Вера поняла, что ошиблась. У ее новой знакомой были средней длины, крашенные хной, рыжие волосы, а из-под этой шапочки блеснул коротко стриженый серебряный ежик.

Господи, да что же это такое?! Что со мной творится, в конце-то концов?! Вчера готова была в каждом турке узнавать того… того, кого хотелось узнать, теперь вот приняла совершенно незнакомую женщину за соседку по столу! И в баре вечером – очередная галлюцинация!

Его здесь нет и быть не может, не придумывай ничего, ты и так себе много чего напридумывала – всю жизнь!

Верочка бросила дежурный взгляд в зеркало, схватила приготовленную с вечера шелковую рубашку, которую собиралась накинуть поверх открытого сарафана, чтобы уберечь слишком белую, никогда толком не загорающую, но всегда обгорающую кожу на плечах, и вышла в мраморно-ковровый коридор.

5

Отель еще не проснулся.

Коридор был пуст, нигде не открывались двери, никто не ждал лифта. Впрочем, кто их знает, может, у них тут всегда так. Хотя вчера вечером ей не показалось, что здесь не хватает постояльцев.

В пустом, приятно звякнувшем, возвестив о своем прибытии, лифте, Вера улыбнулась своему отражению и постаралась запомнить это ощущение. Ну и что, что скоро сорок, ну и что, что ты вечно одна, разве это не счастье – снова оказаться в Турции, в шикарном отеле, среди сверкающей чистоты, ковров и зеркал, у моря? И сама ты еще очень ничего, никто не даст и тридцати пяти, и возраста своего ты не чувствуешь, и сейчас окажешься среди всех этих так одуряюще пахнущих цветов, и пойдешь в незнакомый город!

– Good morning… э-э-э… добро утро! – встрепенулся удивившийся при виде ее портье, которому она отдала ключ. Он поспешно изобразил любезную улыбку и, похоже, собирался сказать что-то еще, но то ли не мог решить, на каком языке к ней обращаться, то ли не сумел быстро подобрать немногочисленные известные ему русские слова. Но Вера не стала дожидаться.

– Добро утро, – уже с другой интонацией торопливо выговорил ей в спину портье. Кажется, у них тоже, как в английском, вспомнила она: «добрый вечер» и «доброе утро» можно использовать и для приветствия и для прощания.

Перед этой поездкой Верочка наскоро полистала словарь. Кое-что вспомнилось, не даром она просиживала все вечера, помогая мужу готовить обзоры местной прессы и обязательные политинформации, да и способностями к языкам бог не обидел. Как переводчик-профессионал, каким ей удалось стать в последние, посвященные исключительно работе годы, она презирала людей, не знающих ни слова на языке той страны, куда они собрались ехать. Спору нет: существует почти повсюду победивший английский (которого, впрочем, некоторые тоже ухитряются не знать!), немецкий и французский для не слишком любящей инглиш Европы, – но разве у нас в России каждый продавец, шофер такси или просто прохожий непременно говорит на этих языках? Да нет, конечно! Почему же мы ожидаем этого от жителей тех стран, куда отправляемся?

В свое время Вера была единственной студенткой, кто перед отправкой в Венгрию удосужился в течение нескольких месяцев позаниматься венгерским. Зачем, недоумевали сокурсники, мы же будем их учить русскому, по идее они должны его знать. Ну и что, спорила Вера, а магазины, а прогулки, а вдруг тебя что-то спросят, да и вообще, это неуважение к стране. Венгерский, оказавшийся весьма трудным языком, принадлежал к финно-угорской группе и потом основательно помог ей в знакомстве с турецким. Их грамматические системы были похожи, и через месяц-другой она могла вполне сносно не только спросить что-то на рынке, но и понять ответ.

Энвер, правда, говорил по-английски. Да если бы и не говорил…

Им вовсе не были нужны никакие разговоры, хотя Вера никогда не верила, что так бывает. Точнее, верила, но презирала подобные отношения, считала их чем-то низким, сугубо физиологическим и для себя абсолютно невозможным. Все ее любови были так или иначе основаны на словах, окружены словами и зависели от слов.

Как первая, теперь кажущаяся несерьезной, а тогда просто убийственно серьезная влюбленность в талантливого профессора, так и полулюбовь-полудружба, связавшая ее с теперь уже бывшим мужем, – обе они питались тем, что было кем-то кому-то сказано, как и в каких выражениях сказано. Конечно, подтекст тоже учитывался – но, как ему и положено, не существовал в отрыве от текста.

Вера никогда не думала, что сможет потерять голову настолько, что в ней не останется никаких слов.

Не останется даже потребности в словах.

Энвер говорил, что влюбился в нее сразу, как только увидел: длинное, с оборками платье в горошек, каких давно никто не носил в Турции, советский дефицит, пошитый в Польше, единственное, которое она могла надеть в наступившую уже в мае жару и которого безумно стеснялась, напомнило ему какие-то старые фильмы, волосы, которые она в тот день вообще не расчесывала, романтически развевались по ветру и казались ему светлыми, мягкими и красивыми… и вообще!

При чем тут платье или волосы, когда перед ним была женщина его мечты!

Все было так стремительно, что ни один из них не успел ничего обдумать, отдать себе отчет, облечь в слова. Тогда стало понятно, что слова – еще не все, слова – лишь часть нашей жизни, и, может быть, не самая важная ее часть.

Тем не менее все рассыпалось из-за слов. Из-за тех, что были сказаны, казалось бы, забытым серым молодым человеком за толстой дверью без надписей, и тех, что не были сказаны Верой.

Теплый воздух рванулся ей в лицо, едва раздвинулись двери отеля. Снаружи было теплее, чем в замученном кондиционерами помещении, и пахло, как из открытого окна. Она пойдет в город, она будет смотреть и вспоминать, она сделает так, чтобы воспоминания не отравляли ее жизнь, а украшали ее.

Разве не для этого она здесь?

Вера быстро пробежала территорию отеля – хорошо организованный рай в миниатюре: ни соринки на гладких дорожках, ухоженные газоны, продуманные цветники и альпийские горки, идеально подстриженная зелень.

На самом деле, в августе никакой зелени, кроме маслин, пальм и кипарисов, в Турции уже нет, и, чтобы сохранить ее, люди тратят массу усилий. Дешевый труд садовников, дорогая пресная вода, несколько наскоро обученных ландшафтных дизайнеров – и, пожалуйста, получите свои английские газоны и альпийские луга, и что бы вам не принять нас в Объединенную Европу без всяких оговорок?

Трава на воле выгорает уже к июню. Они видели эти желтые, безлюдные равнины и тоже желтые, только с темно-зелеными пятнами каких-то никогда не выгорающих колючих кустарников, горы с самолета, и все удивлялись этой желтизне, которой вовсе не было на рекламных проспектах, и, посовещавшись, пришли к утешительному выводу, что это, скорее всего, пшеница… или что там у них… это же сельскохозяйственная страна… конечно, конечно.

– Пшеницу убрали уж давно, – насмешливо, но негромко, чтобы не бросать вызов общественному мнению, проговорила сидящая через проход Алла. – А на горах этих – какая пшеница? Там же камень, а не почва!

– Здесь вам не равнина, здесь климат иной! – весело подхватил ее сосед и, ожидая поощрения, поглядел на Веру.

Вообще, полет не задался с самого начала. То ли из-за того, что Вера слишком много мечтала о том, как она полетит, и о чем будет думать, и как оно все будет, то ли – и Вера склонялась к этому варианту – из-за этого самого соседа.

Их места оказались рядом: Вера у окошка, как и обещала милая девушка на регистрации, а он рядом с ней. Она не обратила бы на него ни малейшего внимания, кроме разве что требуемого элементарной вежливостью, но это оказалось абсолютно невозможным делом.

– Очень рад! – провозгласил он, едва выяснив, где его место. – Значит, есть все ж таки правда! Она не обманула меня, эта девица! Я просил, чтобы меня посадили около этой женщины с потрясающими волосами, и вот вы рядом со мной! Разрешите представиться: Валерий!

– Очень приятно, – промямлила Вера. Куда оно ушло – ее юное умение находить быстрые слова, какие-то острые, ироничные ответы? Теперь она была совсем другой, научилась молчать, когда нужно и когда не хочется обижать людей, научилась бросать свои резкие реплики только мысленно, а постепенно разучилась реагировать на хамство, бесцеремонность, невежливость. Все нужные или возможные слова приходили к ней теперь слишком поздно, и, иногда вспоминая свое поведение лет двадцать-пятнадцать назад, она с отстраненным удивлением думала: неужели это была я?

– Это замечательно! Замечательно, что вам это приятно! – похоже, этот человек просто не умел произносить фразы без восклицательных знаков. Вера даже взглянула на него, и не без легкого интереса: надо же, как, оказывается, можно интерпретировать ничего не значащий, банальный ответ. – А как мне к вам обращаться, позвольте спросить?

– Вера.

Она не смогла уклониться от такого прямого бесцеремонного вопроса, постаравшись лишь вдохнуть в интонацию столько холода, сколько его нашлось и всегда находилось для таких вот весельчаков и балагуров. Вера терпеть не могла подобных типов и понимала, что полет, похоже, будет безнадежно испорчен. Можно было бы добавить отчество – для установления дистанции, но, с другой стороны, он непременно вцепился бы в такую возможность поддержать разговор. Не обошлось бы без пошлых комплиментов, замечаний и вопросов о возрасте и профессии – господи боже мой, проще просто сказать ему имя!

– Это прекрасно! – с удивившим даже ожидавшую чего угодно Веру энтузиазмом воскликнул Валерий. – И я потом объясню вам – почему!

Он наконец-то справился с укладыванием своей сумки где-то над Вериной головой и опустился в кресло рядом с ней. Вера достала книгу и решила, что этого будет достаточно для пресечения дальнейших поползновений. Вообще-то, читать не хотелось. Тем более что и книги она взяла только такие, которые следовало прочитать для работы, а значит, надо было читать внимательно, не отвлекаясь на всяких навязчивых незнакомцев.

– Это положительно судьба! Вера – это великолепно! Я уж не говорю о ваших волосах!

Вот и нечего о них говорить – мысленно ответила Вера. Волосы как волосы: умеренно светлые, но не так чтобы очень, довольно длинные, но заколотые кверху, так что длины не разберешь, волнистые благодаря хорошо сделанной химии – вот, собственно, и все.

– Так вот, Верочка! – уже «Верочка», и никакой книгой его не проймешь!

– Извините, пожалуйста, – прозвучал спасительный голос из прохода. – Вы не могли бы?..

– Да-да, разумеется! – мгновенно поняв, в чем дело, Вера стала поспешно подниматься.

– Я их специально просила, девушек на регистрации, чтобы рядом, а они… спасибо вам большое, – улыбалась молодая женщина, стоявшая в проходе с маленькой девочкой на руках. – Сколько летаю – первый раз такое. Чтобы ребенка отдельно посадили… все, все, малыш, сейчас будешь у окошка… нам вот эти места достались… одно через проход…

– Не переживайте, сейчас все устроим! – быстро перехватил инициативу Валерий. – Я, конечно, лишаюсь очаровательной Верочки, но дети – это святое! Давайте-ка вашу сумочку… не надо наверх? Хорошо, тогда сюда… Верочка, не убегайте, нас с вами будет разделять лишь проход… я с краю сяду… а вот так вы с мамочкой… Валерий… Алла? Очень рад…

Он говорил что-то еще, но Вера решила, что главное – не обращать на этого типа внимания. Такие, как он, чахнут без поощрения или того, что они готовы принять за таковое. Оказавшись в кресле у прохода возле семейной пары средних лет, она слегка пожалела об отданном окошке, – а впрочем, этот Валерий все равно не дал бы ей спокойно смотреть в него.

Вера снова открыла оставшуюся в руках книгу, но почему-то невольно краем глаза наблюдала за занявшей ее место женщиной. Высокая, худая, около тридцати, не красавица, но очень привлекательная, косметики в меру, светлый костюм чуть наряднее, чем обычно надевают в дорогу. Она устраивала дочку, доставала ей какие-то игрушки, потом села сама, небрежно засунула посадочные талоны в сетку расположенного впереди кресла, сверкнув при этом множеством колец и звякнув браслетами на запястье.

Вера неосознанно повертела единственное колечко, которое она много лет носила, практически не снимая и не задумываясь, нужны ли ей другие. Наверное, все дело в волосах, подумала она, поймав себя на странно-неприязненном чувстве. Волосы у этой Аллы были именно такие, какие Вере хотелось иметь всю жизнь. И какие она, в конце концов, себе создала. Только у Аллы они были вызывающе настоящими – уж в этом Вера разбиралась. Легкая волна начиналась прямо надо лбом, как у самой Веры бывало только сразу после очередной долгоиграющей завивки, и продолжалась до самых кончиков. Вились и коротенькие прядки у висков и около шеи, этого тоже добиться можно, но не от каждого мастера, да и держится эта красота недолго. Алла, словно почувствовав ее взгляд, подняла руку к волосам и привычным жестом отбросила их назад, снова сверкнув чем-то бриллиантово-золотым.

Чтобы избавиться от мыслей об Алле и не слышать непрерывно говорившего Валерия, Вера достала карандаш и нашла абзац, на котором остановилась.

«Она, как обычно, растерянно смотрела из-под очков на все происходящее и, казалось, знает больше, чем все остальные» – разве так можно?! И куда, спрашивается, редактор смотрел? «Она… смотрела и, казалось, знает» – неужели не режет слух? Вера быстро сделала привычную пометку: либо изменить время второго сказуемого на прошедшее, либо использовать «и казалось, что». Слава богу, после моих переводов никто ничего не должен редактировать!

– Вовсе нет! С чего вы взяли? – кокетливым тоном говорила Валерию его новая соседка. – Мало ли где у меня кольцо… ну и что?.. Да нет же! Просто у меня муж – турок, а в Турции на правой руке носят кольца после помолвки, а после свадьбы на левой, вот и все.

Вера мгновенно забыла свои редакторские изыски. Не отводя глаз от книги, она обратилась в слух. Неугомонный Валерий, кажется, вытащил ее посадочный талон.

– Так, значит, Акбар – это фамилия? Замечательно!

– Особенно в сочетании с именем, – подхватила Алла. – К полному восторгу мусульманского мира! Хотела даже девичью оставить, но там сплошные шипящие, с написанием замучаешься.

– Да, Алла Акбар – это лихо! Как там дальше: и Магомет – пророк его?

– Нет, это после «нет бога, кроме Аллаха». Но я, честно говоря, не особо вникала.

– А как же грозный турецкий муж? Не заставляет в мечеть ходить и чадру носить?

– Как видите, нет. Да и вообще… никого это не волнует. Я в Измире живу, у нас там почти Европа.

– А в Анталью, значит, отдыхать? Как весь бывший советский народ?

– Отдыхать. В Москве купить такую поездку гораздо дешевле, чем лететь из Измира или местный тур покупать.

– Да что вы? Как интересно! Слышите, Верочка?

Интересно Валерию было все. Поэтому заняться чтением Вере больше не удалось. Алла со странной словоохотливостью и открытостью отвечала на его многочисленные и назойливые вопросы, от Веры периодически требовалась какая-то реакция, собственные столпившиеся в беспорядке мысли тоже мешали, – и три часа полета тянулись, как все десять.

– Так вас не притесняют? Родня там всякая?

– Да что вы! Они нормальные люди, это все мифы какие-то! Не знаю, может, в деревне где-нибудь весь этот домострой еще и существует, но я лично ни с чем таким не сталкивалась. Одна моя приятельница, правда, попала, но там другая история… Майка все с золовкой мучилась, та ее доставала жутко, а потом оказалось, что она просто больная… психиатры потребовались, чуть ее не отравила, представляете?! Но это клиника, Турция тут ни при чем! И вообще, в последнее время иметь русскую жену даже весьма престижно.

– Да уж, я думаю! Наши женщины самые красивые – стоит только на вас с Верочкой посмотреть!

– Да не в красоте дело! Турчанки тоже красивые бывают, просто они… как бы это объяснить… ну они либо все в кухне и детях погрязли, либо, наоборот, все из себя современные, от косметологов и парикмахеров не вылезают, сами квартиру убрать не могут, карьеру делают. А русская жена – это… «все включено», как в нашем отеле! Мы же как привыкли – все умеем, все успеваем, и в люди нас вывести не стыдно, и денег на нас не так много надо. Знаете, как в старом анекдоте: и с этой лошадью вы еще и спите?! Только с этим у нас теперь тоже все в порядке…

Они смеялись.

Как же все изменилось! Она ошиблась, жестоко ошиблась, она думала, что мир никогда не изменится, она боялась жизни, боялась молодых людей в серых костюмах, боялась всего, несмотря на надеваемую маску бесстрашия и дерзости, – а, оказывается, все было так просто. Уже через несколько лет это стало так просто – ни запретов, ни серых костюмов…

Вера закрыла глаза, чтобы спрятаться от этих разговоров. Почему она должна это слушать? Однако уши заткнуть было невозможно, и она узнала, что Валерий, Алла с дочкой и она отдыхают в одном отеле, только к Алле дней через десять присоединится муж, и они решат, остаться в Анталье или поехать еще куда-нибудь. Потом приносили еду, Алла отвлеклась на ребенка, а Валерий вновь переключился на разбуженную ради обеда Веру.

– Знаете, Верочка, почему я говорил, что это судьба? Когда только с вами познакомился?

Господи, можно подумать, он с ней познакомился полгода назад! Двух часов не прошло, между прочим!

– Все дело в моей фамилии! У меня редкая и звучная фамилия!

За окошком уже виднелась желтизна, сменившая синеву моря, но уставиться в окно, отвернувшись от Валерия, было неловко, потому что ее немолодые соседи еще не закончили обедать, притвориться, что ли, мгновенно уснувшей? Что ей за дело до его фамилии?! Бывают же такие типы! Ведь вроде и неплохой мужик, и не без образования, судя по его, хоть и вычурной, но все-таки грамотной речи, а вот поди ж ты!.. Вера ненавидела эти замашки массовика-затейника, эту уверенность в том, что женщина без обручального кольца или с кольцом не на той руке непременно окажется легкой добычей…

– Украинского происхождения! – говорил между тем Валерий. – И Вера, между прочим, просто дивно сочетается… как и Валера! Так что это судьба! Жизнь еще не сталкивала меня ни с одной подходящей Верой, кроме моей собственной матушки! Она тоже была Вера Мегера…

Вере стало смешно. Это еще что за фрейдизм наоборот? И при чем тут имя «Вера»? Наверное, она что-то прослушала.

– Она и меня назвала, чтобы хорошо звучало. Валера Мегера!

– Так Мегера – это фамилия? – ему наконец-то удалось ее заинтересовать.

– Ах, Верочка, а о чем я вам толкую?..

Нет, ну почему книжные и киношные героини в таких ситуациях всегда находят какие-то ловкие и звонкие ответы? Вера изо всех сил старалась не засмеяться. Валера Мегера – надо же! И ведь всерьез рассуждает над переменой ее фамилии! Нет, от него надо отделаться, раз и навсегда!

Вчера вечером ей это удалось. Сегодня она вышла совсем рано, будем надеяться, что он поймет это правильно и отстанет.

Вера надела свою шелковую рубашку и пожалела, что не взяла и шляпу. Думала, что в это время солнце еще не очень опасное. Семь утра… нет, это в Москве семь, она не перевела часы, здесь, значит, шесть – какое солнце?

Но оно светило вовсю, и море уже не казалось полосатым, оно было сверкающе бесцветным, как попавшее на солнце зеркало.

Вера зажмурилась, с удовольствием почувствовала на руке капли от поливающего газон вращающегося фонтанчика, отвернулась от моря и отправилась на встречу с городом.

6

– Она русская.

Озгюр вздрогнул и вскочил из-за компьютера. Недовольный голос управляющего отвлек его от примитивной игры – что ж поделаешь, если других здесь нет? И что за манера вечно подкрадываться? Не зря его предупреждали, когда он только начал работать! Он тогда посмеялся, думал: девчонки с кухни преувеличивают.

– Да, Латиф-бей, я понял.

– Не сразу. Иначе не полез бы со своим английским. Я не держу персонал, который не может отличить одного клиента от другого.

– Да, Латиф-бей, но она… я ее первый раз видел, и она похожа на англичанку. Рыжая, и кожа…

– Второй. Ты видел вчера всю группу, а их было не так много. Англичан сейчас у нас нет, здесь тебе не Дидим, где они на каждом шагу. Мне все равно, кто твой дядя и где ты учишься, но если ты проходишь практику у нас в «Ренессансе»…

К сожалению. К сожалению, он ее проходил. Какого черта, спрашивается?! Можно подумать, тот же дядя не найдет ему работу, когда через два года он закончит университет! Нет, надо ему все по правилам, черт бы побрал это безумное поколение! Если ты собираешься заниматься менеджментом, ты должен изучить дело на практике, а не только по своим иностранным книжкам! Если ты хочешь стать хорошим специалистом, ты должен начинать с самой нижней ступеньки! Если ты хочешь получить хорошую работу в приличной фирме, ты должен иметь стаж! Должен, должен, должен!

Как будто он не знал, как это делается! Все его приятели благополучно отсиживались под крылышком у родителей или знакомых родителей, получали какую-то зарплату, никто и не заикался ни о стаже, ни о нижних ступеньках, ни о прочей правильной ерунде.

Вот и этот туда же! Если ты работаешь в этом хваленом «Ренессансе» – ты должен узнавать национальность каждого поганого туриста в радиусе одного километра, даже если он не сказал ни слова! Как же он их ненавидел, этих туристов! Так же как и лакейское подобострастие управляющего. Как будто не все равно: они так и так понаедут сюда, хоть по-китайски с ними здоровайся!

Эта рыжая или почти рыжая, вскочившая ни свет ни заря, была, и правда, похожа на англичанку. К тому же многие русские неплохо говорили по-английски и отнюдь не возмущались, когда их принимали за англичан или немцев. Как эти две девицы, весь вечер строившие ему глазки. Так и представились: Джулия и Кейт, хотя по-русски эти имена, кажется, звучат по-другому. Интересно, если он проходит практику в этом их…хваленом «Ренессансе», он и на это не имеет права? Ну уж нет, хороши обе, как с картинки в «Пентхаузе», и сразу видно, что с такими очень даже можно… в Дидиме, где он проторчал все прошлое лето, были сплошные англичанки, они-то всегда на все согласны, только мигни, но они или страшны, как атомная война, или блеклые какие-то, вроде этой выходившей тетки…

– Только для работы! А ваши компьютерные игры можете засунуть… ты меня слышишь? Ни одному стажеру не позволено находиться у компьютера портье и раскладывать пасьянсы!

– Между прочим, Латиф-бей, я выполнил функции этого самого портье, взял у русской мадам ключик и сделал ей любезную морду. А самого портье что-то не видно. А если он работает в «Ренессансе», то должен даже в туалет ходить у стойки, правда?

Прищуренные глаза управляющего злобно сверкнули.

– Ты что это себе позволяешь? Мальчишка! Думаешь, твоему дяде понравится, если я тебя выгоню? Или ты думаешь, я его боюсь?! Я уже сказал: мне плевать, кто тебя сюда прислал и почему! Мне такие работники не нужны! Твой дядя, между прочим, сам начинал с низов, так что он скорее поддержит меня, чем тебя!

Озгюр уже собирался послать этого зануду куда подальше – нет, ну сколько можно: да, Латиф-бей, конечно, Латиф-бей, хуже армии! – как лицо управляющего приняло совершенно другое выражение. Спиной он их чувствует, что ли, этих туристов?!

– Простите, Латиф-бей… вы сказали: она русская?

Обрадовавшись возможности отвлечься и избежать не такого уж и желанного конфликта, Озгюр посмотрел на подходившего. Свой, не иностранец – это понятно, но вот кто он такой? Латиф, небось, хоть среди ночи разбуди, сразу скажет: в каком номере, на сколько прибыл, сколько чемоданов привез, что вчера на ужин ел.

– Как ее зовут, вы не подскажете? Видите ли, Латиф-бей… – говоривший помедлил, словно понимая, что его вопрос может показаться странным. Он явно чувствовал необходимость дать какие-то объяснения, но то ли не мог их придумать, то ли колебался, стоит ли вообще что-то объяснять.

Управляющий молчал, всем своим видом показывая, что перебивать клиента он не станет, и чувствуя себя хозяином положения. Озгюр усмехнулся про себя. С Латифом так нельзя – неужели этот тип не понимает? Живет в пятизвездочном отеле, майка мятая на сотню зеленых потянет – и так разговаривает! Словно одолжения просит. Сейчас Латиф его отошьет, только так!

– Мне кажется, мы раньше встречались… я был знаком с ее мужем…

– Энвер-бей, не поймите меня неправильно, мы не даем справок о клиентах. Если вы знакомы с этой дамой, вы можете обойтись без моего посредничества, не так ли? Представьте себе, что кто-то начнет наводить справки о вашей супруге, разве вам это понравится?

Теперь и Озгюр вспомнил, как не вспомнить. Супруга этого господина раза четыре жаловалась на официантов, и Озгюру при его весьма неопределенных обязанностях стажера приходилось разруливать ситуацию. То ей подали грязный стакан, то положили слишком много льда, то дует от кондиционера, то еще что-то. Та еще дамочка: наряды по пять раз в день меняет, украшения тоже, маникюр такой, что руками, наверно, и пошевелить невозможно, вся из себя гладкая, ухоженная, избалованная. Поневоле начнешь к русским туристкам приглядываться!

За стойкой уже появился портье, и Озгюр изобразил вежливый уход со сцены. Пока управляющий занят объяснениями, можно потихоньку слинять. Может, он потом еще будет портье нагоняй давать за отлучку, а про Озгюра забудет. Жаль, нигде компа свободного нет, ни пообщаться ни с кем, ни поиграть, ничего! Практика с нижней ступени, будь она неладна!

Оглянувшись от двери, он встретился взглядом с так и не получившим ответа от Латифа туристом и понимающе улыбнулся. В глазах у того мгновенно вспыхнул интерес. А почему бы нет? Энвер, кажется? Почему бы не помочь мужику, особенно если не даром? Латиф пронюхает – убьет, а как он пронюхает, спрашивается?

– Русская, – ответил он теперь уже своему личному клиенту, подождав его в конце коридора и положив в карман какие-то купюры. – Имя и номер я выясню минут через десять, иначе управляющий поймет, в чем дело. Мне это как минимум грозит увольнением.