Текст книги "Пустыня"

День рождения

По воле безжалостного рока, принявшего облик моего нервного шефа, очередной раз взбешённого перманентным падением прибыли, мы с Татьяной вновь расстались на две недели. Мне надлежало если не совершить именное экономическое чудо, то, как минимум, замедлить падение в пропасть и отдалить момент, когда глубокоуважаемые акционеры «всех нас на хрен разгонят».

Татьяна пришла провожать меня в аэропорт. Это было как-то несовременно, трогательно, ново для меня, и даже немного неловко. Я же не декабристом еду навечно, на погибель в ссылку, а понурым менеджером в рутинную командировку. Хотя так же, как они, – без восторга и не по своей воле. Это настроение и почти один и тот же пункт назначения – единственное, что нас объединяло. И если они сносили лишения за высокую, красивую, пусть и бесплодную, идею, несли свой крест, гордо подняв голову, то я страдаю за изрядное, но всего лишь жалование, – чужая прибыль в качестве высокой идеи не годится. Ехать за мной Татьяна не обещала, но уверила, что будет «ждать, звонить и встречать». Перед тем, как мы простились, она спохватилась, что чуть не забыла, вручила мне мягкую игрушку, забавного ёжика размером с кулак, с напутствием ежу присматривать за мной и напоминать о Татьяне. Ёж отправился в сумку занимать место, тесня походную мышь для ноутбука.

Звонила Татьяна, как и обещала, ежедневно, вечерами, и подолгу рассказывала новости, повествовала о чрезвычайно важных для неё событиях и совершенных пустяках, лишь периодически проверяя, что я не уснул в «своей Сибири», убаюканный её голосом, пролетающим за долю секунды четыре часовых пояса в сторону рассвета.

Я уставал за день, провинциальные краеведческие изыскания или традиционные командировочные злоупотребления, за неимением времени, сил и желания, были исключены из программы моей ссылки. Все вечера были всецело посвящены далёкой и близкой Татьяне. Я обыкновенно по её звонку садился в кресло у окна и, глядя на неспешно текущую за окном мимо меня и, казалось, мимо самого времени жизнь сибирской провинции, погружался в телефонный эфир.

Наши телемосты, а точнее, «голосовые письма» Татьяны сблизили нас. Я привыкал к звуку её голоса, к изменчивому течению её речи, мне казалось даже, что получается улавливать скрытый интонационный смысл, параллельный смыслу слов. Оттого, что в эти моменты мы не могли дополнить телефонные слова ничем, – ни жест, ни прикосновение, ни улыбка, ни выражение глаз, способные сообщить словам дополнительные значения, не были доступны, – слух и воображение словно получали дополнительную остроту и воссоздавали недостающие обертоны и гармоники. Несмотря на расстояние и коммуникационную заочность, наши вечера проходили, словно мы были рядом. Татьяна подробно описывала всё, что её окружало в данный момент, что её заботило, восхищало или раздражало в течение прошедшего дня, пролетевшей секунды или всей жизни: погода с утра, десяток страниц, прочтённых накануне, воспоминание о любимой в детстве кукле, с постоянно отрывающейся оранжевой пластмассовой ногой, история с подругой, что-то про литографии Шагала, «Библейские мотивы», дважды посоветовалась, что ей надеть завтра, в один из вечеров расплакалась из-за какого-то «дурацкого экзамена» – в общем, всё то, что незаметно, походя, но уверенно и неизбежно, наряду с эпохальными событиями составляет жизнь, как цемент, скрепляя кирпичики дней, лиц, событий, мыслей.

Татьяна поведала о некоторых интимных моментах своей жизни, о которых ей намного труднее, во всяком случае сейчас, было бы сказать, глядя мне в глаза. Телефон заполнил неловкие паузы помехами на линии, и тихий вздох был лишь эхом искажённого сигнала. Я узнал подробности её поездки, которая позволила нам обрести друг друга. Татьяна, Сергей и Света дружили втроём со школьных лет. Вместе поступили в университет. Татьяна была влюблена в Сергея. Тайно и безнадёжно. Долго скрывала это, но потом решилась и сообщила ему о своих чувствах. Светка, как оказалось, тоже. Троица друзей превратилась в любовный треугольник. Сергей после откровений подруг поначалу избегал обеих; утверждал, что они как друзья для него важнее, чем в качестве невест; говорил, что не будет никого из них выбирать и они останутся навсегда друзьями. Как вдруг, неожиданно для Татьяны, женился на Светке. Обычная, в общем, история. Дружба, разбитая любовью. Восстановить которую пыталась Татьяна своей поездкой. Но пути назад нет. Сергей и Светка теперь не только любящие супруги, но ещё и счастливые родители. Я подумал, что, возможно, эта поездка имела иные мотивы, связывающие только Татьяну и Сергея…

Татьяна сначала неуверенно (я ей не мешал выговориться) рассказала о разлучнице – Светке. Теперь Татьяна на неё почти не сердится. Всё к лучшему. То, что всё стало понятным. То, что без обмана. Жёстко, но честно. А потом в деталях и подробностях я был посвящён в невероятное количество мыслей и эмоций весьма частного плана. Света, девушка из обыкновенной, простой семьи, очень точно разгадала Сергея. Разглядела за его высокомерием и отстранённостью страх и неуверенность. Сергей, так же как и Татьяна, – цветок, взращённый в теплице. Но полевые цветы лучше приспособлены к жизни и знают о ней гораздо больше, общаясь с ветром и дождём, сорняками и гусеницами; полевые цветы знают не заботливую руку садовника, а тяжёлый ботинок туриста. Светка просто, грамотно и уверенно сделала то, на что не решилась Татьяна, – соблазнила Сергея. В борьбе романтического, возвышенного начала и молодого горячего тела победа осталась за телом. Недотрога сохранила бриллиант, но дарить его стало некому. «Теперь всё позади» и «я была такой дурой» – скрывая за ровным голосом боль и эмоции. Татьяне нужно было обозначить для меня этот момент её жизни и, наверное, попытаться ещё раз исчерпать тему для себя. Во всяком случае, на время. Первая любовь неизбывна. Как и всякое предательство. Меняется отношение к событиям «давно минувших дней», но в памяти они остаются навсегда, до момента, когда ледяной ветер в один последний миг перелистает все страницы. Эта история во всех её сокровенных деталях стала новой точкой отсчёта в наших отношениях. Татьяна обозначила полное доверие, открыв мне всю себя. Я, безусловно, априори принял сторону Татьяны, но в таких историях никогда не знаешь до конца, кто прав. Любовь, тем более, первая, часто способна простить всё. Даже предательство.

Я узнал множество мелких подробностей её жизни, отношение к событиям и явлениям, наполняющим и составляющим жизнь профессорской дочки. Её восприятие окружающего мира, добра и зла было обыкновенным, общепринятым для нашего времени и нашей страны, что само по себе является ничем не выдающимся фактом. Татьяна заочно познакомила меня со своей небольшой семьёй и немногочисленными близкими друзьями. При этом она подчёркнуто ровно, без излишних деталей сообщила основные биографические сведения о профессоре Шустове. Без эмоций и домашних частностей. Статья энциклопедии.

Я услышал много ласковых слов в свой адрес. Но… Бытовые сценки из жизни профессорской дочери по телефону воспринимались и представлялись без труда, что-то запоминалось, что-то я, конечно, упустил, но осталось общее ощущение Татьяны. Всё было иначе, когда речь заходила о нас или обо мне. Я не мог, не имел оснований сомневаться в сказанном, и звук голоса не давал повода предполагать, что что-то не так. Но, не видя её глаз, не ощущая её присутствия, как я ни старался, смысл сказанного расплывался и терялся в телефонной дали.

Кроме того, некоторые её слова казались мне неточными, неловкими, неживыми: они звучали как книжные или киношные цитаты, что ли. Мне казалось, я узнавал фрагменты из классики, причём, скорее, из списка внеклассного чтения, чем из школьной программы. Возможно, Татьяна как бы примеряла на себя роли и образы. Впрочем, эта «театральная студия» могла быть следствием её неискушённости в подобных разговорах и не слишком активного моего участия в диалоге. Слова, что мы должны были говорить вместе, по очереди, а то и в нетерпении перебивая друг друга, произносила большей частью она, не давая возникать паузам. Хотя пауза – всего лишь форма слова. Я вообще не люблю телефонные разговоры и прочие электронные связи, может быть из-за того, что большая часть моей работы состоит именно из таких, заочных и зачастую полных недомолвок, лукавства, плутовства, а то и элементарной лжи коммуникаций. Посылы и посулы, составленные по законам телевизионной рекламы, на тонкой, но юридически точно выверенной грани между правдой и ложью. Когда цена сказанных слов выражается внушительными суммами, но при этом ценность слова стремится к нулю. Специально разработанные технологии по продвижению (проще говоря, впариванию) продукта заказчику позволяют анестезировать клиента на момент его расставания с деньгами и обеспечить ему запас счастья от владения полученным в течение гарантийного срока или срока исковой давности («…в зависимости от того, что наступит раньше, согласно условиям настоящего Договора…»). Но обратная сторона этой медали отнюдь не сверкает чистым золотом: медленный яд лжи гений продаж выносит в себе за пределы офиса и накапливает в тканях, отравляя себя. Цинизм – профессиональное заболевание менеджеров. Симптомы не беспокоят пациента до тех пор, пока болезнь не становится неизлечимой. Татьяна действительно приехала встречать меня в аэропорт. Тайно, нарушив указания папы. Профессор всё ещё был в отъезде и руководил домом и семьёй по телефону. Татьяна встретила меня с трепетом и нетерпением близкого человека. Она бросилась мне на шею и, едва шепнув «привет, я соскучилась», прильнула к моим губам. Мы замерли на месте. Татьяна не перестаёт меня удивлять! Сколько нежности и страсти в её порыве! Люди обходили нас – мы стояли на проходе и мешали движению – и улыбались. Я обнял её за талию и увлёк прочь, на улицу, на воздух.

Едва мы вышли на стоянку такси, моя любезная заявила, что мы идём в гости: у её подруги день рождения. У меня – сорок минут на то, чтобы выглядеть подобающе, а она поедет за подарком и цветами и на обратном пути заберёт меня из дома на такси. Общий сбор в кафе на набережной через час. Всё это было выдано как указание к действию. Согласование плана не подразумевается. Возражения и извинения не принимаются.

– Я обязательно должен там быть? – в мои планы на сегодня не входили публичные мероприятия. Я предпочел бы немного тишины. Только она и я.

– Ну, ты же не отпустишь меня одну? Нас ждут… – это прозвучало как: «Я не могу пойти туда без тебя».

– Мой приход анонсирован?

– Угадал, – на мгновение, как мне показалось, в её глазах промелькнула досада или злость. – Сделай это для меня… Мы же… – тут она затруднилась с определением и не закончила фразу.

– Ты хочешь меня представить своим друзьям?

– Хочу представить тебя своим друзьям, – Татьяна часто отвечала, как прилежная школьница, давая полный ответ, повторяя слова вопроса, а не просто «да» или «нет».

– Первый бал Наташи Ростовой, типа, – я предложил считать эту неожиданность приятной.

– Типа первый, – она передразнила меня.

– Хорошо. Давай только договоримся, что впредь совместные планы будут совместными с самого начала, – я подумал, что это решение на самом деле неспонтанное и означает для Татьяны определённую веху наших с ней отношений. «Знакомство с друзьями», следующая станция – «представление семье».

– Давай договоримся. Не сердись на меня. Я постараюсь, чтобы этот вечер тебе понравился и запомнился, – она поправила ворот моего плаща и, словно ставя точку в разговоре, легонько хлопнула меня ладонью по груди.

Мы пришли в числе первых. Татьяна удивила роскошным платьем. Блестящая и жёсткая ткань. С… не знаю, как это называется, когда много накрахмаленных нижних юбок. Я определил его как «бальное». Такое платье сошло бы и за свадебное.

Именинницу звали Надя. Старшая подруга Татьяны. Она была соседкой Шустовых и также принадлежала профессорскому сословию. Надя прошла непростой путь от студентки-поклонницы, любовницы до жены и, наконец, молодой вдовы профессора Какого-то Там, я не стал вдаваться в подробности. Тонкая, знающая себе цену, волевая, властная, умная женщина. Важную часть полученного ею наследства, наравне с материальными благами, составило её место и положение в иерархии весьма влиятельного сообщества, которое Надя дополнила интересными и полезными людьми. В то же время держалась Надя очень просто, со всеми легко и непринуждённо, на «ты», проявляя этим демократичность общения и подлинный аристократизм. Татьяна смотрела на неё как на гуру, объект обожания и подражания.

В прологе мероприятия Татьяне пришлось неоднократно меня представлять своим знакомым. О моём существовании, а точнее, о появлении меня в статусе Татьяниного молодого человека были осведомлены немногие, видимо, только самые близкие подруги; я их вычислял по заинтересованным оценивающим взглядам. Остальные просто сообщали имена, жали руку, некоторые дамы подставляли для поцелуя щёчку. И мы обнюхивались, как собачата, жеманно прижимаясь щеками. Татьяна нервничала, а я стоически и по-философски равнодушно участвовал в этих смотринах.

Первой я был представлен хозяйке праздника. Пока мы вручали цветы и подарок и говорили банальности про «всегда шестнадцать», Надя смотрела на меня, а затем, стараясь сделать это незаметно, одобрительно кивнула Татьяне. После чего улыбнулась мне, поблагодарила за поздравления и цветы и произнесла: «Добро пожаловать!» Это, как я понял, означало, что меня приняли в Круг. Какое счастье!

– Не напрягайся, уже всё, – Татьяна поспешила меня успокоить.

– Спасибо, дорогая. Я и не думал. И ты тоже расслабься. На самом деле ничего особенного не происходит. Обычная ситуация. Я думаю, что всё позади. И все, кто хотел, составили первые впечатления. Включая меня.

Татьяна благодарно посмотрела на меня.

– Спасибо, что всё понимаешь. Мне это тоже не очень нравится, – она взяла меня под руку и повела к окну-витрине, за которым по реке шла шуга. Река шумела, но здесь, за двойным стеклом, этого не было слышно.

– Трудные вы какие-то, профессорские.

– Расслабься. Давай думать о хорошем… – Татьяна успокаивала больше себя, чем меня.

– Не вижу поводов напрягаться или думать о плохом.

– Я немного волнуюсь, – она смотрела за окно.

– Переживаешь, что не понравлюсь твоим друзьям?

– Нет. Ты всем понравился, – она попыталась улыбнуться. Татьяна, казалось, что-то лихорадочно обдумывала, искала ответ на какой-то вопрос. И, пожалуй, дело действительно не только в моём представлении. Что-то ещё?

– А зачем у Нади кольцо на большом пальце? Попытка привлечь внимание или знак принадлежности к касте избранных? – спросил я.

Надо сказать, Надя мне совсем не понравилась. А это лучшая подруга Татьяны. И мне, очевидно, придётся вступить в идейное противостояние с ней, в борьбу за «сферу влияния». Я, кажется, что-то читал на предмет кольца на большом пальце. Вроде бы лесбиянки так обозначают себя, кроме того, имеет значение, окольцованный палец на правой или на левой руке.

– Я в этом не разбираюсь, – Татьяна уклонилась от ответа. Первое впечатление – самое точное. Несмотря на всю праздничность и лёгкость знакомства, Надя мне с первого момента была неприятна. Милая улыбка, тёмно-рыжие крашеные кудри, выразительный умный взгляд, отточенные царственные жесты, каждое движение её холёного, крепко сбитого тела наполнено самоуверенностью и зрелой женской силой. Но в то же время есть в ней что-то отталкивающее. Сплав интеллекта и безжалостного женского коварства; резкие суждения выдаются за гиперболы юмора, как слова придворного шута – слог идиота таит яд сатира. Тщательно (и тщетно) скрываемый возраст в поддержание образа «молодой вдовы». При этом означенное амплуа располагает к хрестоматийному уточнению – «весёлой», то есть не отягощённой излишней моралью. Упрощая, скажу: не в моём вкусе дама.

Мы молчали и смотрели на беззвучное движение льдин. А за спиной в зале шум нарастал, становясь как бы звуком, наложенным на изображение ледохода при видеомонтаже. Гости собирались, рассаживались, переговаривались, окликали друг друга, двигали стулья (льдины сталкивались, крошились, задевали нагромождение собратьев, выброшенных на берег). Кто-то разбил стакан, официанты получали последние указания. На каждом столике установили и зажгли толстые белые свечи, приглушив общий свет. Символично для дня рождения. Только кто будет эти свечи задувать?

– Я тебя люблю! – её слова прозвучали неожиданно.

Я не ответил. Только посмотрел в её глаза. Она улыбалась. Глаза её горели. На щеках выступил румянец.

Мы стояли вполоборота, держась за руки, глядя друг на друга, как на экране, на фоне освещённого снаружи окна. Со стороны затемнённого зала выглядело это, наверное, как в кино, трогательно и романтично. Мне было безразлично, видит ли нас кто-нибудь. Должен ли я вторить признанию?

– Ничего не говори, – Татьяна упредила мой неготовый ответ. – Пойдём праздновать? – она повернулась и пошла в глубь зала.

Гостей было много. Из благородных и разночинцев. Суета. Слова поздравлений. Стихи на открытках. Шуршащие связки цветов. Бумажные пакеты и конверты – подарки. Поцелуи со стиранием губной помады со щёк. Беспорядочное движение народа по залу, танцы в углу, курение на улице, пересаживания между столиками, знакомства немногих ещё не знакомых. Бубнящая, отдающая в грудную клетку музыка из огромных динамиков. Голоса и смех подгулявших гостей. Саундтрек праздника.

– Пригласишь меня танцевать? – спросила Татьяна.

– Прошу, – я поднялся и протянул ей руку.

Из-за громкой музыки можно было обмениваться только короткими фразами, повышая голос и почти касаясь губами уха собеседника.

– Как тебе наша компания?

– Нормально. Хорошая компания, весёлая вечеринка.

– Надя любит и умеет устраивать праздники. Она у нас компанейская девушка.

– Рад за неё…

– Ты с дороги. Устал, наверное?

– Нет, пустяки. Смотри – Надя с нас глаз не сводит.

– Переживает за меня, – Татьяна оглянулась и помахала рукой имениннице. – Я думаю, ты ей понравился.

– Тебе важно её мнение?

– Во многом – да. Но в том, что касается нас, мне ничьё мнение не нужно, – Татьяна как будто случайно прикоснулась губами к моей щеке.

– Твои слова… Это так трогательно…

Она не ответила. Музыка стихла. Танец окончен. Очередной тост.

– Я скоро вернусь, – Татьяна окунулась в окружающий хаос и на какое-то время оставила меня в одиночестве.

Ей нужно было перекинуться парой слов с подружками, не исключаю, что как минимум одно из пары – обо мне. И мне пауза не повредит. Я прошёлся по залу, праздно любопытствуя, рассматривая гостей, припоминая имена тех, кому был представлен. У меня плохая память на имена и названия.

Какой-то студент позвал покурить на улицу, попутно представившись Толиком, учеником Нади. Уже стоя на крыльце, он поинтересовался, кем я прихожусь имениннице, и на моё уклончивое – «знакомый» согласно кивнул. Узнав, что я пришёл с Татьяной, которая Шустова, опять кивнул, на сей раз одобрительно. Больше его ничего не интересовало. Меня тем более. Вот и познакомились.

На улице было свежо и сыро, музыка из зала почти не пробивалась. Толик вернулся назад, в открытую дверь вырвался клуб громкой музыки. Я решил ещё немного подышать. Никого не хочу сейчас видеть, кроме моей принцессы. Весь этот шум и праздничная суета раздражают. Всё кажется лживым, ненастоящим. Толпа и суета, тесно и душно. Я больше не могу тут находиться. Я хочу ещё раз услышать, поверить, почувствовать и дать такой же ответ. Ясный, как солнечный свет. Быть готовым поверить ей и самому себе. Себе – сложнее.

Ни одного лишнего слова. Всего три. Больше нет ничего и ничего не нужно. Всего три – начало и основа целого нового мира. Три, как «Да будет свет». И он возникнет из безвидной пустоты одиночества, тьмы и бездны, до начала времён окружающей встретившиеся души.

Признание Татьяны до сих пор звучало эхом во мне. Лёгкий хмель весеннего воздуха, шум ледохода, восторженное, до слёз романтическое настроение захлестнули меня. Я не мог предположить, что со мной подобное может случиться и что это меня так взволнует. Не мальчик.

Сам я избегал произносить эти слова. Простые, казалось бы, слова. В моей жизни было немало женщин, которые смогли занять часть если не моей души, то памяти. С одними я встречался лишь раз, с другими, как мне казалось, бесконечно долго. Некоторые из них едва ли вспомнят меня, а кто-то по первому зову будет рядом. Эти слова – я их ещё раз вызвал из памяти: «Я тебя люблю» – я слышал не раз. Чаще всего это была некая условность, идиома, значение которой не соответствовало смыслу составляющих. Универсальное магическое заклинание, суть ложь, как и собственно магия. В зависимости от ситуации эти слова могли означать, в лучшем случае, от «ты мне нравишься» до «тебе понравилось?» Смысл определялся интонацией и зависел от времени суток и количества выпитого. Сам я именно по этой причине избегал названного трезвучия, предпочитая эвфемизмы разной степени достоверности. Татьяна произнесла эти слова легко и свободно, сообщив им подлинный, настоящий, чистый смысл. Я считал себя неспособным на такие чистые и искренние чувства. А всё оказалось так просто! Важно не растерять, не растратить это волнующее ощущение. Я чувствовал себя всё ещё немного неловко, будто стесняясь самого себя.

– Скучаешь? – на крыльцо вышла Татьяна. – Прости, бросила тебя одного.

– Пойдём назад, ты простудишься, свежо.

– Давай чуть-чуть постоим. Здесь так хорошо. Я не замёрзну. Совсем не холодно. Как говорит один… одна моя знакомая: «Хлюпость».

– Любовь греет? – я улыбнулся. И накинул ей на плечи свой пиджак.

– Греет.

– Совсем ребёнок ещё, – я взял пиджак за лацканы, свёл их, как бы укутывая Татьяну, и прижал к себе. – Простудишься – отшлёпаю.

– Детей, между прочим, нельзя шлёпать.

– Иногда даже нужно.

– После завершения официальной части, – Татьяна указала за спину, на дверь кафе, – будет продолжение для узкого круга. Можем поехать, мы приглашены.

– Не хочется… – я подумал, что поездка рассеет очарование этого дня.

– Если честно, мне тоже. Сбежим? Я устала. Прямо сейчас? Я только Наде скажу…

– Давай. Только не скажем никому, ладно? Уйдем по-английски, растаем в тумане. Я тебя провожу.

– Мы едем к тебе. Я же обещала. Помнишь? – Татьяна всё решила заранее. И Надин день рождения с традиционным продолжением – возможность исчезнуть на всю ночь из дома и сохранить побег втайне от мира. Надя всё понимает и прикроет в случае чего. Я представлен публике. Дальше – всё, как у людей.

Мы вернулись в зал, но через четверть часа уже тихонько пробирались к выходу, оставив пёстрое, шумное и хмельное существо праздника доедать и допивать, дожигать дешёвые свечи и бесценные мгновения. Ушли, не прощаясь ни с кем, не считая моего нового знакомого, Толика, который снова по-пьяному сосредоточенно курил на крыльце. Когда мы садились в такси, Татьяна помахала ему рукой, а я поднёс палец к губам: «Никому не говори»; Толик не отреагировал. Праздник удался. Мы ехали ко мне. Непроницаемо молчали. С момента, как мы расположились на заднем сиденье такси и я назвал адрес, тишину нарушали только невнятно бормотавшее радио и вентилятор автомобильной печки. Водитель скользнул по нам профессионально безразличным взглядом, поправил зеркальце заднего вида и в ответ на наше молчание, словно обидевшись, добавил громкость приёмника. День выдался долгим и насыщенным эмоциями. Татьяна смотрела вперёд из-под прикрытых, как от усталости или яркого света, ресниц, откинувшись на сиденье. Я ослабил узел галстука и повернулся к ней, но Татьяна нашла мою руку, взяла мою ладонь в лодочкой сложенные свои, сжала коленями и едва слышно, одними губами прошептала: «Тихо». Экскурсия по моему дому заняла несколько минут и началась не так уж романтично: с «комнаты для мальчиков», а теперь и девочек тоже. Сто квадратных метров, не перегруженных мебелью и избыточным уютом, Татьяна оценила на «три с плюсом». «Форма – слабая четвёрка, содержание – трояк, итого три с плюсом». Пока мы переходили из кабинета в спальню, она прокомментировала: «Книги – это классно; всё чисто, но как-то стерильно, неуютно, как в гостинице. Много свободного места. А зачем тебе такая большая квартира одному?»

– Клаустрофобия. Врождённая. Не переношу стеснённых помещений и обстоятельств, кроме того не терплю всяческого хлама, ненужных или отслуживших вещей, – мы перешли в кухню и я мысленно поблагодарил Надежду Васильевну за наведённый порядок.

– А отношения с девушками тебя стесняют?

Вопрос, что называется «по рёбрам». Вошли в зал: чистота и благоухание ароматных индийских палочек, которые я периодически зажигаю для избавления от злых духов и запаха свежеуложенного недорогого паркета.

– До знакомства с тобой – иногда стесняли и нередко становились причиной расставания, – я не стал лукавить, разве что «всегда» смягчил до «нередко».

– У тебя было много девушек?

– Нет.

– А сколько? – не унималась Татьяна.

– Не считал. Девушек нужно любить, а не считать.

– А разве можно любить нескольких девушек?

– Можно. Только одновременно нельзя, это нечестно.

– А любовь каждый раз разная?

– Люди все разные, – мне не нравилась тема с учётом того, что вечер должен был вот-вот перейти в более романтическую фазу.

– Расскажешь? – Татьяна, очевидно, решила изучить историю моих прежних отношений полностью, весь курс, – от ветхого завета до новейшей истории.

– Когда-нибудь потом.

– А так может быть, чтобы каждый новый раз случалась любовь?

– Наверное, нет.

Мы вошли в спальню. «Аскетично», – кратко определила Татьяна.

Ничего лишнего. Обычная обстановка. Шкаф и кровать с полками в изголовье. Моя кровать. Все запоздавшие путницы, находящие у меня ночлег, довольствовались моим соседством на широком раскладном диване в зале. Моя спальня – заповедная территория. Я здесь только сплю. Здесь сплю только я. До сегодняшнего дня?

– А чья вторая зубная щётка в ванной? – вдруг спросила Татьяна.

– Моя. У меня их две – с жёсткой щетиной и мягкой.

– А зачем? – не поверила она.

– Я часто чищу зубы и, чтобы не повредить эмаль, иногда пользуюсь щёткой с мягкой щетиной. Если ты заметила, то тюбиков с зубной пастой тоже два, – мой ответ прозвучал как оправдание.

– У тебя там много всяких тюбиков-флаконов.

– Тебе это не нравится?

– Нет, напротив. Хорошо, когда мужчина следит за собой. Когда он чистый… – конец фразы разлетелся множеством смысловых интонаций. – Я болтаю глупости? – она посмотрела на меня, ожидая моей реакции.

– Нет. Ты первый раз в чужом… в моём доме, это как будто экскурсия. Спрашивай, я твой гид.

– Я хочу всё знать. Я, прошу заметить, собираюсь сегодня ночевать в твоём доме, с тобой, а вдруг ты маньяк? – она закрыла лицо ладонями, изображая панику.

– А если маньяк? Убежишь?

– Нет. В жизни всё надо попробовать. Но я вижу, что ты добрый. Ну, то есть не маньяк, – она повернулась ко мне и подставила губы для поцелуя.

Я обнял её, она закрыла глаза и затаила дыхание. Касание губ. «Целоваться она не умеет», – подумал я. Татьяна отстранилась, жадно вдохнула, как будто вынырнула на поверхность из невероятной глубины.

– Я хочу принять душ. Немного устала. Мне нужно полотенце и что-нибудь переодеться. От гипюра уже попа чешется, – Татьяна обескуражила откровенным «не профессорским» комментарием. Дитя…

Я выдал ей пару полотенец и новый белый махровый халат с логотипом берлинского Палас-отеля, который я, уезжая, в непонятном порыве приобрёл в качестве сувенира. За дверью ванной зашумела вода, а я стоял в нерешительности, понимая, что надо идти и всё приготовить: шампанское, музыку, свечи. Всё как обычно. Но в том-то и дело, что я не хочу, чтобы как обычно.

Начал с наведения порядка. Наспех разобрал дорожную сумку, брошенную у порога, достал из кухонного шкафа посуду, сполоснул и вытер бокалы. Включил музыку, выключил телефон, задёрнул шторы, погрузился в какую-то нерешительную суету, на ходу придумывая мелкие и несвоевременные хлопоты. Даже с издёвкой в собственный адрес подумал: «Ты что, испугался, брат?» Как мог накрыл в гостиной невысокий стеклянный столик, журнальный по происхождению, но чаще всего на него попадали бутылки и бокалы; льняную скатерть, покрывавшую стол, освежил, просто перевернув. Шампанское, икра, лёд и масло нашлись в холодильнике, а вот хлеба не было ни крошки. Но не бежать же в такой момент в магазин или по соседям; удачно отыскались почти свежие, то есть совсем не плохо сохранившиеся галеты. – Давай я помогу, – сзади подошла благоухающая, с влажными волосами Татьяна и обняла меня за плечи.

– Уже почти всё, осталось сварить кофе и зажечь свечи.

– Кофе на ночь – вредно, – она увлекла меня за собой к месту нашей первой и совершенно тайной вечери.

Я зажёг свечи, отворил шампанское. Мы подняли бокалы. Она сделала глоток и улыбнулась: «Шампанское – то самое?»

– Да, то самое, специально для тебя.

– Как тихо… – она смотрела на меня не мигая.

Комната тонула в полумраке. По стенам бродили таинственные и колеблющиеся тени. Света свечей хватало лишь для того, чтобы озарить наши лица и центр композиции – стеклянный столик. Ничего вокруг как будто не существует. Только мы – два атома нового мира. Чуть слышно по радио бубнит контрабасом джаз.

Татьяна сидела в кресле напротив меня, поджав ноги. Она подалась вперёд, чтобы поставить бокал на столик, полы мохнатого халата разошлись, явив свету свечей её острые коленки, на одной из которых красовалась свежая ссадина.

– Ты что, ударилась?

Она кивнула: «Ерунда, об угол столика».

– У тебя кровь; давай прижгу, у меня есть перекись.

Она взяла со стола салфетку и промокнула крохотную, тёмную в неверном свете свечи капельку. И улыбнулась как-то странно, беспомощно и смущённо: «Нас сегодня ждёт другая кровь, настоящая…»

– Какая другая? – меня как будто током ударило.

– Такая, которая бывает только один раз…

У меня перехватило дыхание. Шок. Ослепляющая вспышка. Сердце моё остановилось. Остановилось время. Страх. Мне не хватало воздуха, как будто волна накрыла с головой и я не знаю, где верх и низ, где свет, а где – тёмная глубина. Сердце отбивает бешеный ритм. Восторг. Как будто что-то в глаз попало. Нежность. С этого момента я уже не буду прежним, независимо от того, что произойдёт дальше. Никогда. Пламя свечей качнулось, словно по комнате пролетел кто-то невидимый.

Татьяна молчала и смотрела на меня влажными глазами.

– Потому что я… – прошептала она дрогнувшим голосом, потом тряхнула головой, – я… я люблю тебя.